Текст книги "Золотая пчела. Мистраль"

36

В ресторане театра не было никого, кроме них двоих. Покончив с обедом, Аксель сидел, опершись локтями на стол и погрузив подбородок в ладони, и слушал Хайди, а она рассказывала, сверяясь с записями в нетбуке:

– Уже когда Лукаш фюрст фон Тройнхайм вздумал отправиться в Палестину по примеру некоторых европейских монархов и оказывать там помощь французским собратьям-католикам, в Йоханнестале возникла некоторая напряженность. У фюрста не было детей, и жениться он отказывался принципиально. Мы с тобой теперь знаем, почему.

– Разумно! – с чувством произнес Аксель.

– Ничего не разумно! – возразила Хайди. – Как фюрст он обязан был позаботиться о наследнике. В его отсутствие образовались две партии: одни хранили преданность отсутствующему правителю, другие предпочли бы видеть на престоле Шлосс-Йоханнеса Генриха, маркграфа Лаузицкого. Или Лаузиц купил их. Интересно, что о деятельности Лукаша в Палестине источники говорят разное. В одних пишут, что ему удивительно повезло: хорошо награбив там во имя вящей славы Божией, он обзавелся собственной крепостью где-то на границе христианских владений в Сирии и не горел желанием возвращаться и слушать, как нудят его советники о долге и непременной женитьбе. Так что он остался там, дома сменилась династия, и все были довольны. Потом крепость его взяли, и он был убит. В других же источниках утверждается, что он постоянно поминал Янсталь в своих речах и молитвах и неоднократно обещал вернуться со славой, пока не погиб в бою во цвете лет… Вот так всегда. О чем он там молился, сообщают, а вот где именно была крепость, и была ли вообще, никто не потрудился нигде упомянуть… Может быть, эта крепость имелась на самом деле, может быть, существовала лишь в слухах, однако слухи эти, так или иначе, добрались до Янсталя, и местные деятели на Лукаша сильно обиделись. Чтобы задобрить партию его фанатов, Лаузицкая партия назначила срок – до ближайшей Пятидесятницы[27]27
  Пятидесятница (нем. Pfingsten в данном случае) – Троица.


[Закрыть], – до которого он должен был вернуться в Янсталь или каким-то образом проявить свое «радение – я цитирую – о родной земле». Иначе на престол Шлосс-Йоханнеса вступал Лаузиц.

– Все это не имеет смысла, – пожал плечами Аксель. – Учитывая, что наш фюрст погиб и не оставил наследника, другого развития событий просто не могло быть, независимо от его намерений.

– Могло, – возразила Хайди. – Нашелся бы какой-нибудь троюродный племянник мужеского пола, которого партия Лукаша предпочла бы видеть на троне Шлосс-Йоханнеса. Так что Лаузицу действительно нужно было, чтобы Лукаш не напоминал о себе до Пятидесятницы, и не помешало бы дискредитировать его, чтобы привлечь на свою сторону побольше сторонников.

– А сердце… – медленно произнес Аксель.

– А сердце, привезенное верным рыцарем погибшего короля в родной город со словами любви, – знак более чем ясный. И если нашего Дитриха принесло в эти места незадолго до Пятидесятницы, кое-кто очень хотел бы его остановить и спрятать подальше его ларец, верно?

– Не знаю, это все-таки что-то из области легенд… – проворчал Аксель, поглаживая подбородок. – Времена были уже… не такие романтические. Я бы, скорее, поверил в нотариально заверенное завещание.

– Во-первых, мы говорим о герое написанной тобой повести! – сверкнула глазами Хайди. – А во-вторых, может, у Дитриха оно и было, это завещание, и все нужные документы. Но сердце – это символ, и какой эффектный! А традиция сохранять сердца фюрстов рода Тройнхайм в Йоханнестале действительно существовала.

– Правда? – широко раскрыл глаза Аксель. – Ты это выяснила?

– Они хранились, как я и подозревала, в церкви на территории Шлосс-Йоханнеса. Попасть бы туда, а?

Аксель взглянул на часы на запястье правой руки.

– Как бы то ни было, получается, что Дитриху его предприятие не удалось, верно? Иначе бы династия не сменилась.

– Пожалуй, – нехотя протянула Хайди.

– И это меня что-то не радует, – заметил Аксель. – Однако мне пора исполнять свой долг. Превращаться в Шаттенгланца.

– Удачи, – кивнула Хайди.

37

– Я не понимаю. Ты же знаешь меня, знаешь, что это невозможно! – большие темно-серые глаза Дитриха смотрели на Венцеля фон Дауцена с недоумением и тревогой.

– Тем не менее, у нас есть свидетельство. Впрочем, я действительно знаю тебя и уверен, что все это скоро выяснится, а потому прошу – не сопротивляйся. Ты этим только все усложнишь.

– Конрад фон Брайдштранд был мне другом. Как вы здесь могли подумать, что я убил его? Сопровождавший меня отряд истребили сарацины, только мне одному милостью Божией удалось спастись. Милостью Божией и благодаря верности Конрада, который защищал меня до последней капли крови, зная о моей миссии.

– Миссии, порученной тебе неверным правителем, – губы Венцеля искривились, в серо-голубых глазах мелькнула насмешка.

– Если я должен очистить доброе имя моего фюрста в глазах его подданных, то я исполню и этот долг как святой обет, – холодно ответил Дитрих.

– Что же, Йоханнесталь будет счастлив выслушать все, что ты имеешь сказать. Пока же придется с этим повременить. У меня есть ясный приказ. Не знаю, к каким порядкам ты привык в Акре, но здесь у нас принято соблюдать законность. У нас есть свидетельство, и мы должны его проверить.

Дитрих окинул взглядом помещение постоялого двора. Его окружали несколько солдат городской стражи и пара рыцарей из свиты фон Дауцена, один из них держал в руках меч Дитриха. В этот раз его застали врасплох – потому что он никак не ожидал подвоха со стороны старого знакомого. Никак не ожидал он и нелепого обвинения, порожденного, очевидно, многократно перевранными слухами.

Видимо, не следовало выходить из лесов, а нужно было пробираться и дальше глухими окольными тропами до самых ворот родного города.

– Дитрих! – повысил голос фон Дауцен. – Ты не сможешь сражаться со всем Йоханнесталем.

– Что и как вы собираетесь проверять? – сощурился Дитрих. – Тело Конрада, как и трупы всех прочих моих людей, давно истлело в песках у Красного моря.

– Ты удивишься, узнав, какие у нас есть возможности, – усмехнулся Венцель. – Поверь, это займет считанные дни.

– До Пятидесятницы, – понимающе кивнул Дитрих. – И тогда власть перейдет в руки Лаузица.

Фон Дауцен снова усмехнулся и сделал движение вперед, словно собираясь положить руку Дитриху на плечо. Дитрих резко отступил, как затравленное животное, пальцы окаменели, сжимаясь в кулак. Солдаты насторожились, но фон Дауцен поднял руку – спокойно, даже вальяжно, словно не сомневался, что торопиться некуда и до драки дело не дойдет.

– Спокойнее, дорогой мой! Подумай сам, разве тебе безразлично будущее Йоханнесталя? Разве ты предпочел бы, чтобы на троне Шлосс-Йоханнеса оказался чужеродный мальчишка, ничего не смыслящий в наших делах, все права которого обеспечивают слабые кровные узы? Или же за нами будет сила и богатство Лаузица. И это – вопрос всего лишь нескольких дней. Какой выбор сделал бы ты?

Дитрих покачал головой, глядя на ларец, который по привычке держал правой рукой, прижимая к надетому поверх кольчуги сюрко.

– Я ничего не понимаю в политике. Я – солдат и знаю только отданный мне приказ. Мой фюрст хотел, чтобы его сердце вечно хранило его родной край.

– Тогда просто поверь мне, – предложил Венцель. – Поверь, что мне превыше жизни дороги интересы моего города. В конце концов, ты же знаешь меня с детства.

– Куда ты намерен меня отвезти? В башню Йоханнесталя?

– Разве я мог бы так поступить с тобой, когда вина твоя еще не доказана? В мой замок. Право, Дитрих, ты выглядишь ужасно, а несколько дней у меня в гостях позволят тебе отдохнуть и восстановить силы. Дай это мне, – Он протянул руку за ларцом. – Я присмотрю, чтобы с ним ничего не случилось.

Дитрих плотнее прижал ларец к себе, и рука Венцеля повисла в воздухе.

– Я мог отдать тебе меч, – произнес Дитрих. – Но это я не имею права выпускать из рук, покуда я жив.

– Как пожелаешь, – поднял раскрытые ладони фон Дауцен. – Если хочешь хранить верность мертвецу до последнего вздоха – твое право. Идем же, ты едва на ногах держишься, а нам еще ехать до замка.

– Я ведь уже не выйду оттуда? – тихо спросил Дитрих. – Скоро Шлосс-Йоханнес обретет нового владельца. Зачем вам нужно, чтобы кто-то мог сказать тогда: а ведь мы поспешили, нас обманули. Разве не проще будет, если и голос правды, и посланный правителем своим подданным знак просто исчезнут?

– Дитрих, ты оскорбляешь меня такими предположениями! – ужаснулся Венцель, в светлых глазах его читался упрек. – Как ты мог такое подумать?

– Да, конечно. Прости, – кротко кивнул Дитрих. – Я привык, что меня окружают лишь враги. И я действительно смертельно устал.

Фон Дауцен снова шагнул к нему, протягивая руку, и в этот раз Дитрих не стал отступать, а дружески улыбнулся Венцелю – слабой, беззащитной улыбкой бесконечно измученного человека, исполненной благодарности.

Эта улыбка еще держалась на его узких губах, когда заключенный в железную рукавицу кулак ударил Венцеля в лицо. О том, что Дитрих левша, фон Дауцен, очевидно, забыл, даже несмотря на то, что у него прямо перед глазами держали пояс Дитриха с перевернутыми ремнями, предназначенный нести меч на правом бедре.

Почти теряя сознание, фон Дауцен покачнулся, зажимая рукой правую щеку – между пальцами сочилась кровь. Дитрих, воспользовавшись секундой всеобщего оцепенения, рванулся к выходу из здания, оттолкнул одного из бросившихся к нему солдат, отразил чей-то – к счастью, скользящий – удар защищенным кольчужным рукавом предплечьем и подбежал к коню – Дитриха окружили сразу по прибытии на постоялый двор, и коня еще даже не успели расседлать.

Мгновенья спустя он уже вылетел из ворот постоялого двора, кнутом отогнав спешившую закрыть створки прислугу, и помчался галопом на восток. По наитию, не рассуждая, инстинктивно стремясь прочь от обжитых мест, грозивших опасностью, рыцарь, пришпорив коня, направил его по лесной просеке в сторону темневших на фоне сумрачного неба Свати-Гебирге.

38

Карл Йорген с ненавистью посмотрел на тупо глядевший экран зависшего компьютера и нажал перезагрузку. День не задался с утра, как, впрочем, и вчерашний, и позавчерашний. Если жизнь, как говорят, состоит из черных и белых полос, то сейчас он явно попал в полосу сплошного мрака. Но самым глубоким провалом в черноту были недовольно поджатые губы Леграна, когда он протянул Карлу свежий выпуск «Штедтише Цайтунг» со словами: «Я думал, что с этой стороны никаких проблем не будет…» А потом еще строптивая девица… Йорген потер саднившую щеку.

В переговорном устройстве раздался голос секретарши, произнесший с вопросительным оттенком и одновременно – с мечтательным придыханием:

– К вам герр Аксель Эдлигер?..

– Да, конечно, – раздраженно бросил ей Йорген и добавил про себя: – Не пустишь – этот все равно войдет…

Прорваться к нему без предварительной договоренности было непросто, почти немыслимо, но для Эдлигера с его бронебойным обаянием, конечно, не существовало закрытых дверей. И неуступчивых секретарш.

– Хелло! – Аксель вошел в кабинет.

Оглядевшись с удивлением, но так и не обнаружив сидячих мест, он подошел к столу и присел на его край, инстинктивно приняв изящную позу.

– Мне внезапно понадобилось зайти в церковь Шлосс-Йоханнеса. Оказывается, ты тут главный по части реставраций и архитектуры, так уж будь любезен, обеспечь меня такой бумагой, чтобы мне не мотаться по дурацким конторам за подписями и печатями. Меня и фрау Шефер.

– А зачем тебе вдруг понадобилась замковая церковь? – с кислой миной поинтересовался Карл.

– Собираюсь сочетаться браком, знаешь ли. Всю жизнь мечтал сделать это среди костей далеких предков.

– Врешь, ты еще с той не разошелся.

– Ладно, я провожу исследование… генеалогическое! – нашелся Аксель. – Я же всегда подозревал, что у меня имеются дворянские корни… Когда дело доходит до рекламы, пара-тройка крестоносцев в роду никогда не помешает.

– Тогда тебе нужно в архив ратхауса, не так ли? – заметил Йорген. – Что ты рассчитываешь найти в замковой церкви? Если, конечно, ты не претендуешь на родство с самими Тройнхаймами…

– Разве что самое отдаленное, – глядя на Карла большими честными глазами, ответил Аксель.

– А фрау Шефер – тоже твоя родственница?

– Она историк. Разбирается в генеалогии.

– Ах да, конечно. Историк, – с кривой улыбкой кивнул Карл. – Это я помню.

– Или искать надо не в замке, а в пещерах?.. – раздумчиво заметил Аксель, надежнее устраиваясь на краю стола.

– Что? – поднял глаза Йорген, уже набиравший текст на клавиатуре.

– Ты ничего не находил там, кроме серебра? – наклонившись к нему, тихо спросил Аксель.

Серо-голубые глаза Йоргена смотрели на него без всякого выражения.

– Не понимаю тебя, Аксо.

– Не понимаешь? И эту штуку, наверно, не помнишь? – Аксель достал из кармана медальон, покачал перед лицом Йоргена на грубой металлической цепочке, так что казалось, будто пчела взмахнула крылышками.

– А! – Йорген откинулся в кресле, неприятно улыбаясь. – Я помню ее. Как же! У нашего Атоса была собственная золотая пчела. Я был уверен, что она так и пропала в пыли и хламе в этом проклятом доме. А теперь твоя девка все время носит ее…

– И чем же моя игрушка так раздражает тебя? – Аксель залюбовался пчелой, качавшейся в его руке.

– Лучше бы ты уничтожил ее, – посоветовал Карл. – Если помнишь, она приносила несчастья. В лучшем случае – опасные фантазии.

– Она мне слишком дорога, – Аксель убрал медальон в карман. – Кстати, очень советую всем, кого это касается, держаться подальше от дорогих моей душе воспоминаний. И от моей девушки тоже.

– Страшно подумать, что случится в противном случае! – ухмыльнулся Карл. – Я тебе тоже кое-что посоветую: сосредоточься на своих прямых обязанностях. У тебя, помнится, премьера на днях, а это дело ответственное, всякое на этих премьерах бывает… Особенно, когда делаешь опасные трюки.

– Это как будто работа техников. Мое-то дело – песни петь. Думаешь, если я сосредоточусь на пении, трюки станут менее опасными? – серьезно спросил Аксель.

– Возможно, – ответил Йорген. – Знаешь, как говорится: хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо, присмотри за всем сам. Не отвлекайся на глупости.

– Кстати, сочувствую, – Аксель показал глазами на щеку Карла. – Чертовски неприятно. По себе знаю: недавно напоролся щекой на сук. А тут, кажется, даже следы ногтей… Может быть заражение, знаешь ли.

– У меня дома стервозная кошка, – осклабился Карл и протянул Акселю листок бумаги, выдернутый из принтера. – Держи, потомок крестоносцев. И искренне тебе рекомендую: не становись поперек дороги Леграну. Да и мне тоже. И приструни свою чертову девку. До больших игр вы с ней не доросли.

– Благодарю, – Аксель с удовлетворением пробежал глазами бумагу. – И за советы тоже. Но, вообще-то, мы с Хайди предпочитаем сказки.

– Если сказки принимать слишком всерьез, тоже всякое бывает, – заметил Карл. – Не у каждой сказки счастливый конец.

– Ты прав, – Аксель на мгновенье опустил глаза. – И что-то мне подсказывает, что наша как раз из таких…

– Аксо, – Карл внезапно положил ладонь на его руку, опиравшуюся о стол. – Сосредоточься на своем шоу. И будь осторожен.

– Спасибо, – Аксель помахал листком. – Я всегда знал: мушкетеры остаются верны своей дружбе. Насколько могут себе позволить, верно? – И Аксель вышел из кабинета своей упругой танцующей походкой.

Карл повернулся к компьютеру и, тихо ругнувшись, снова потер щеку – щека болела и, кажется, распухала все больше.

39

Раскрашенные фигурки смотрелись трогательно по-детски, и Аксель улыбался, разглядывая их – благородных старцев, мужественных рыцарей и дам, в ущерб пропорциям вытянутых по вертикали, что еще подчеркивали длинные ниспадающие складками одеяния. С помощью таких же вытянутых ангелов с женственными лицами они поддерживали изукрашенные драгоценными камнями серебряные урны. Перед каждой находилась крохотная табличка с выгравированными колючими буквами, видимо, пояснявшими, чей прах хранится в этих изящных сосудах. Готический шрифт не представлял для Акселя сложности, но имена были сокращены до одной-двух букв, и эти обозначения ничего ему не говорили.

В церкви царил сумрак, часть окон была закрыта, и свет пасмурного дня скупо сочился сквозь выполненные спокойным гризайлем запыленные витражи. В узкой дорожке света стояла Хайди и без зазрения совести очаровывала пожилого реставратора. Когда она направилась к Акселю, старичок продолжал доброжелательно смотреть ей вслед, наверно, умиляясь про себя: «Какая красивая и ученая фройляйн!» и вспоминая молодость.

На полученной в ратхаусе бумаге все-таки не хватило какой-то важной печати, однако красота и эрудиция Хайди, сумевшей показать, что она здесь своя, и застенчивая улыбка Акселя послужили достаточно веским дополнением к подписи Йоргена.

– Вот они, – хозяйским жестом указал Аксель на серебряные урны.

– Сердца Тройнхаймов, – медленно произнесла Хайди, широко раскрытыми глазами глядя перед собой.

Она робко протянула руку, словно хотела прикоснуться к сосуду, стоявшему в самом низу, но не решилась, и, помедлив еще несколько мгновений, повернулась к Акселю.

– Нашел?

– Нет, – ответил он. – Тут одни инициалы и ничего похожего. Может быть, ты найдешь.

Пожилой реставратор заметил их замешательство и воспользовался возможностью еще пообщаться с Хайди.

– Может быть, я смогу быть вам чем-нибудь полезен?

– Скажите, пожалуйста, где находится сердце Лукаша фон Тройнхайма? – спросила Хайди.

– Вы имеете в виду?.. – нахмурился реставратор.

– Он был последним фюрстом династии, – подсказал Аксель.

– А! Его сердца здесь нет.

– Нет? – побледнела Хайди.

– Он, как известно, умер в Палестине, – произнес реставратор тоном, в котором ясно слышалось: уж вы-то могли бы это знать! – И где он похоронен, нам не ведомо. Надо думать, все части тела и внутренние органы остались при нем.

– Но он же мог прислать сюда свое сердце с верным рыцарем, – заметила Хайди.

– Как историк вы должны понимать, сколь мало общего между романтическими фантазиями и объективными фактами, – отечески улыбнулся ей реставратор. – Кроме того, Лукаш фюрст фон Тройнхайм, очевидно, не пылал горячей любовью к родному городу, оттого его и потянуло в Святую землю.

Хайди и Аксель медленно направились к выходу.

Аксель расстегнул внезапно показавшийся тесным ворот рубашки и провел рукой сзади по шее, вытирая выступивший пот.

– Значит, дело не в том, что он не успел, – подытожила Хайди. – Я была уверена, что он просто не успел… В конце концов, может быть, Лукаш и не давал ему никаких указаний насчет престолонаследования, а просто хотел быть похороненным в родном городе…

– Теперь мы знаем, что он не просто не успел, – изменившимся, непривычно низким голосом произнес Аксель. – Он не справился. А значит, он погиб. – Артист глубоко вздохнул и нервно огляделся, словно ожидая, что стены церкви вот-вот сдвинутся, чтобы раздавить его, или из бокового придела выскочит убийца с занесенным ножом. – Может быть, действительно не стоило дразнить Леграна?

– Вероятно, Дитриха уговорили не делать этого, – предположила Хайди. – Может быть, кто-то из партии Лаузица сумел убедить его или купить…

– Думай, что говоришь! – рыкнул Аксель и тут же резко понизил голос, смущенно оглядываясь. – Дитриха нельзя было убедить или купить, если дело шло о прахе его короля! Да если бы у меня осталось хотя бы… – Его голос внезапно сорвался.

Хайди схватила Акселя за руку, испуганно шепча:

– Я знаю, знаю. Прости, я не должна была… Это потому что я боюсь за тебя! Только поэтому…

Аксель отвернулся, часто моргая, чтобы удержать готовые выступить слезы, потом выпрямился, сжимая ее руку.

– Это ничего. Это просто нервы. Интересно, сколько мне осталось?

– Может быть, мы слишком увлеклись и выискиваем надуманные соответствия? – со слабой надеждой спросила Хайди. – Ты ведь сам предостерегал меня…

– Может быть, – без всякого выражения ответил Аксель, глядя сквозь пасмурно-серый гризайль витража на такое же пасмурное тусклое небо над черепичными крышами. Отсюда был ясно виден высокий треугольный горб крыши Йоханнесталь-театра, над входом которого красовалась гигантская афиша.

– Что нам теперь делать? – тихо спросила Хайди.

– Работать, – спокойно ответил Аксель. – Забыть об этих глупостях и работать. У каждого есть свой долг, священный обет или просто обязанности. И пусть это будет мое последнее шоу, но о нем будет говорить вся страна!

40

Дитрих вздрогнул, придя в себя, и застонал, ощущая на обнаженной спине маленькие, но уверенные и сильные руки.

– Тихо ты, не дергайся! – окликнул сверху хрипловатый женский голос. Со стороны донесся надтреснутый старческий смешок.

Опираясь на локти, Дитрих приподнялся на лавке, оглядывая пещеру. Он лежал на животе, голый по пояс, и, сильно вывернув шею, мог видеть женщину неопределенного возраста в простом сюрко темно-синей шерсти, растиравшую ему спину, умеряя казалось бы прочно поселившуюся там в последнее время глухую боль. Белые рукава котты[28]28
  Котта (фр. cotte) – средневековая верхняя одежда с узкими рукавами, которую носили под сюрко.


[Закрыть] она закатала, так что видны были неожиданно тонкие для простой горожанки запястья.

На другой лавке напротив, возле грубо сколоченного стола сидел седой старик в монашеском одеянии и наблюдал за процессом с лукавой усмешкой.

– Меня преследуют, – непослушным, слабым голосом сообщил Дитрих. – Мне нужно идти…

– Оставь эти мысли, рыцарь, – покачал головой старик. – Далеко ты сейчас все равно не уйдешь, а людей тех не бойся, сюда они дорогу не найдут. Отводить им глаза нам не впервой.

Он и женщина переглянулись и почему-то рассмеялись. Старик, покряхтывая, поднялся с места, взял со стола глиняный кувшин с водой и, склонившись над Дитрихом, поднес к его губам.

– Но я должен! – сделав несколько глотков, Дитрих оттолкнул кувшин, приподнялся повыше, огляделся. Ларец стоял на полу в углу пещеры, рядом с небрежно сваленными грудой доспехами и брошенным сверху сюрко.

– Все, что ты нынче должен – это выспаться вволю, – усмехнулась женщина. – И должен ты это собственному телу, если хочешь, чтобы оно и дальше служило тебе. Надо же было загнать себя до такой степени…

Дитрих хотел уже поставить нахалку на место, чтобы не забывала, с кем говорит, но по размышлении решил оставить это на потом, скрестил руки на застеленных чистой некрашеной тканью досках и опустил на них голову. В конце концов, женщина была совершенно права.

Она возникла перед ним в вечернем сумраке между пушистыми кедрами Свати-Гебирге, там, где уже не было проезжих дорог – только скалистые уступы, где не росло ничего, кроме хвойного леса и колючих кустов. Дитрих как раз спешился и озабоченно осматривал поврежденную на узкой тропе ногу коня, раздумывая, вести его за собой или бросить и надеяться, что преследователи, увидев коня без седока, поверят, будто он сам лежит где-нибудь в овраге со свернутой шеей. Боевого товарища было жаль, не говоря уже о хорошей упряжи и всём небольшом достоянии Дитриха, от которого пришлось бы тогда отказаться или тащить на себе. Однако на уступах Свати раненый конь был бы уже не подмогой, а обузой.

Женщина явилась из полутьмы, словно какая-нибудь лесная нимфа. Конь храпнул и шарахнулся, а Дитрих мгновенно выдернул из притороченных к седлу ножен второй меч, который остался у него после столкновения с людьми фон Дауцена. Она быстро подошла, погладила коню морду, ласково шепча, успокоила, а потом посмотрела внимательным взглядом Дитриху за спину, и он нервно оглянулся, чувствуя, как обрывается что-то внутри: неужели догнали? Но сзади были только уходящие вниз горбатые спины Свати да тихий вечерний лес.

– Я видела их сверху, – произнесла женщина вместо приветствия. – Видела значки фон Дауцена. Тебя преследуют его люди?

Дитрих молча кивнул. Она тоже кивнула, видимо, в ответ на какие-то свои мысли, и рыцарь отметил, какой холодный и жесткий у нее был взгляд, и какой горькой была складка у рта.

– Идем со мной, – распорядилась она, взяла коня под уздцы и решительно повела куда-то меж молодых кедров. Дитрих пошел за ней, придерживаясь рукой в тяжелой рукавице за седло: его шатало от усталости, и он едва не терял сознание от боли в спине. Он еще успел осознать, что она привела его в пещеру, но того, как женщина и пришедший чуть позже старик неумело снимали с него доспехи, Дитрих не помнил…

Старик снова поднялся на ноги, с интересом глядя на своего гостя. Спутанные светлые волосы падали рыцарю на лицо, и женщина протянула руку и убрала их, явив темные тени у глаз, резко выступающие скулы над исхудалыми щеками, заросший светлой щетиной крутой подбородок. Большие глаза его были закрыты, дыхание спокойно.

– Это ведь рыцарь нашего фюрста, на нем цвета Тройнхайма. Едет, верно, из Святой Земли, – заметил старец.

Женщина пожала плечами.

– Хоть из ада. Чем бы он ни насолил людям фон Дауцена, я не отдам его им на растерзание.

Старец покачал головой и хотел что-то сказать, но наткнувшись на острый, как стилет, ледяной взгляд женщины, счел за лучшее промолчать.

– Лукаш фюрст фон Тройнхайм всегда уважал святость этих мест. Я знал его прежде. Почтительный был и ученый молодой фюрст… Во Франции учился… – произнес он и снова замолчал, потом оглянулся на выход из пещеры, откуда дышало свежей прохладой и светом раннее утро, и сказал: – Схожу-ка попробую что-нибудь разузнать. Я могу оставить тебя с ним?

– Можешь за меня не беспокоиться, – неприятно ухмыльнулась женщина. – Ты уверен, что эти люди не найдут сюда дорогу?

– Ты же знаешь.

– Тогда мне ничего не грозит. Если этому, – Она кивнула на рыцаря, – что-нибудь взбредет в голову, он пожалеет!

Старик покачал головой, печально улыбнулся и, взяв прислоненный к стене посох, вышел из пещеры, но у входа оглянулся.

Женщина накрыла вытянувшееся на лавке полуобнаженное тело покрывалом, наклонилась над мужчиной, прислушиваясь к ровному дыханию. Рыцарь крепко спал.