Текст книги "Зоопарк на краю света"

Лишь один мальчуган отдернул синюю занавеску на окошке и высунул голову из своей повозки, с любопытством разглядывая необычную процессию.

Поначалу Счастливице было не по себе, но скоро она привыкла к шуму. Если «Сад десяти тысяч зверей» сковала стерильная, гнилая, мертвая тишина, то на тракте, ведущем за Великую стену, напротив, кипела жизнь – грубоватая, чумазая, бурлящая. Если бы Счастливица могла читать мысли преподобного, она узнала бы, что и он думает о чем-то схожем, только вместо зоопарка он вспоминал Запретный город.

Дорога была ничем не покрыта, и слонихе нелегко было по ней ступать. Но пока она шла, в ее крови все жарче разгоралась жажда свободы. В теле появилась легкость, шаги заметно ускорились.

Вместе со слонихой ускорился и весь обоз. Старина Би погнал его по тракту, оставляя всех и вся позади. Вязовые колеса давили укатанный желтозем, поднимали задорные, невесомые пылевые облака, красили лазоревое небо в желтоватый цвет. Скрип телег, звон цикад, мычание скота, щелканье кнутов, ругань взрослых и плач младенцев сливались в хаотичную, жизнерадостную симфонию.

Одна ладонь преподобного покоилась на переплете Библии, другая поглаживала волнистого попугайчика; миссионер наблюдал за тем, что происходило вокруг, и пытался уловить скрытый в хаосе порядок. Преподобный Кэрроуэй был убежден, что только уяснив себе этот порядок, он сможет понять душу китайского народа. Епископ упрекал его в том, что он, в отличие от других проповедников, недостаточно предан Истине, что его легко увлечь, одурачить нелепыми варварскими сказками. Однако преподобный считал, что Божья любовь не знает высокомерия; если вечно смотреть на людей сверху вниз, они никогда по-настоящему тебя не примут.

«Зоопарк в степи» был своего рода экспериментом – преподобный надеялся, что животные помогут ему раскрыть сердца степных жителей. Ведь где бы человек ни селился, хоть в тундре, хоть в тропических джунглях, одним из главных его качеств остается любопытство. Дойдя до этой мысли, преподобный Кэрроуэй вздохнул и переключил внимание на своего кучера.

Да, как раскроются степные жители, преподобный еще не знал, зато старина Би с начала путешествия уже успел раскрыться бессчетное количество раз.

От скуки он сделался необычайно болтлив и потому совмещал два дела сразу: подгонял коней и трещал без умолку. Диалект кучера отличался от мандаринского наречия, преподобный насилу разбирал его стремительную скороговорку, хотя по тону догадывался, что старина Би жалуется на жизнь.

– Отец Кэр, ну вы скажите, как нынче жить-то с такими ценами? Помню, в детстве за сорок медяков можно было раздобыть полкило отличнейшей свининки. А теперь что? Наскребешь девяносто – не хватит даже на мясо старой свиноматки! С утра до вечера капуста с тофу, тофу с капустой, ни капельки масла в животе. Гоняешь повозку, а половина того, что заработал, уходит на пошлины!

– Ай, отец Кэр, я почему за дело-то это взялся – да потому, что вижу, вы человек порядочный. Вообще-то я за Стену обычно не суюсь: дороги там никудышные, места неспокойные, вот так поедешь – и с концами. Хотя, если уж на то пошло, в стране вон что творится[33]33
  События в романе происходят незадолго до Синьхайской революции 1911–1912 гг.


[Закрыть], безопасную дорогу все равно днем с огнем не сыщешь, везде бардак, эх!

– По правде говоря, отец Кэр, несколько лет назад я бы вас не повез, побоялся: еще угодили бы к ихэтуаням, они бы нас живо пустили на небесные фонарики[34]34
  То есть подвесили на дерево и сожгли заживо (вид пытки и казни).


[Закрыть]. Сейчас вроде потише стало. Но я вам так скажу: едут к нам некоторые проповедовать, ну вот вроде вас… так среди них такие гады попадаются. Дурят народ и загребают деньги. Да если б Сяомань не болел, ноги бы моей в этих церквях не было.

– Что вы спросили? Где его мать? Эх! Как родила этого дурачка, так и померла. Тетушка Се говорит, мол, в прошлой жизни эти двое были врагами, а как переродились, решили друг с другом поквитаться – а иначе с чего вдруг мать перед смертью схватила ребенка за горло, да так схватила, что он до сих пор не разговаривает? Отомстила. Но ничего, кое-чему мой дурачок все-таки выучился: он славно ладит с животными, любая скотинка к нему ластится, как чиновник к иностранцу. А впрочем, чему удивляться, как говорится, дракон породит дракона, феникс – феникса, такой сын только кучеру и мог достаться. Да я все продумал: как вернусь домой, покажу ему, как обращаться с кнутом, пусть поскорее приучается к ремеслу. Чего? Крестить его хотите? Ну посмотрим, посмотрим…

Старина Би болтал не переставая, но руки его не забывали про работу, и обоз безостановочно ехал вперед, уже не быстро, но и не слишком медленно. Счастливица не отставала, бодро шла следом.

Устав от разговоров, старина Би отцепил от дышла флягу с узким горлышком, влил в себя чай и снова повернулся к преподобному:

– Отец Кэр, денег-то вы потратили столько, что на них полдома можно было купить. Вы прямо в лепешку готовы расшибиться, чтобы увезти этих зверюг в Чифэн – а зачем?

Этот вопрос он задавал уже с десяток раз. Однако преподобный Кэрроуэй лишь улыбался в ответ и просил кучера собираться в дорогу, ни о чем не тревожась. Старина Би решил, что миссионер не хочет раньше времени раскрывать свои тайны, но теперь-то, когда они уже в пути, к чему секретничать?

Преподобный Кэрроуэй закрыл Библию, которая лежала у него на коленях.

– Затем, что там – Чифэн, – ответил он серьезно.

– Чего? Кто там? – не понял старина Би.

Преподобный Кэрроуэй сощурил глаза и, вглядываясь в даль, проговорил:

– В Америке я был знаком с одним ученым-натуралистом. Он страстно любил искать по всему миру, от Папуа до Конго, необычных животных и редкие растения, каждый год скитался в таких краях, о которых никто и не слышал, и нередко бывал на волосок от гибели. Многие говорили ему: это занятие не приносит вам ни гроша, что же вы никак его не бросите? Может, тут скрыт какой-то глубокий смысл? А он отвечал: не брошу, потому что все эти удивительные звери, птицы, цветы – все они ждут меня там…

Старина Би угукнул и покивал головой, хотя никак не мог взять в толк, о чем речь.

Преподобный вздохнул:

– Есть вещи, существование которых само по себе становится чьей-то целью. Так предначертано. Там – Чифэн, там – наша земля обетованная, моя и этих животных. У меня нет другого выбора – я могу лишь повиноваться Его воле.

Больше старина Би ни о чем не спрашивал. Кучеру пришлось признать, что теперь ему понятно еще меньше, чем прежде.

В первый день повозки проехали около сорока ли[35]35
  То есть около двадцати километров.


[Закрыть]; четыре раза кучера останавливали лошадей, чтобы пополнить запасы корма и воды для животных. Когда солнце начало садиться, преподобный, переживая за Счастливицу, решительно велел сделать привал.

Устроившись на постоялом дворе, старина Би и для Счастливицы подыскал подходящее место – рощицу неподалеку, где можно было укрыться от ветра. Преподобный сам набрал чистой родниковой воды, принес кадки слонихе и дал ей напиться вволю. Затем он осмотрел ее стопы: оказалось, что подошвы ног кровят, а ногти поистерлись. Преподобный забеспокоился. Было ясно, что через два-три дня Счастливица может попросту охрометь, и тогда на путешествии будет поставлен крест.

В конце концов один из кучеров нашел выход: взял куски ткани, холщовой и гладкой хлопчатобумажной, сложил их в два слоя и обернул ими слоновьи стопы, а чтобы ткань держалась, как следует закрепил ее веревками. Эти бинты должны были отчасти уберечь ноги Счастливицы от «износа» при ходьбе. Что весьма удобно, прохудившуюся в дороге повязку всегда можно было заменить на новую.

Как ни крути, Счастливица слониха, а не скаковая лошадь, единственное, что от нее требовалось, – одолеть путь до Чифэна.

Остальные животные чувствовали себя неплохо. Питон спал, свернувшись в клубок, павианы затеяли потасовку за лакомые кусочки, тигровые лошади нетерпеливо приплясывали на месте. Стражник остался доволен прошедшим днем: он проглотил пять килограммов мяса, баранины и свинины, а после еды только и делал, что валялся в клетке, и кроме тряски жаловаться ему было не на что. Неожиданно выяснилось, что держать при себе льва полезно: к повозкам не смела подобраться ни одна живая душа – ни грабитель, ни дикий зверь.

Ночью небо заволокло густыми тучами, погас и лунный, и звездный свет, на постоялый двор и его окрестности опустилась непроглядная тьма. Преподобный ворочался без сна – общая спальня пропахла потом, а в постели водились блохи. Наконец он встал, вышел из спальни и побрел к рощице. Мрак поглотил все звуки. Счастливица мирно стояла среди деревьев – преподобный с трудом разглядел в темноте ее силуэт. Она так утомилась за день, что давно уснула. Уши-веера порой приподнимались и тотчас опускались; должно быть, подумал преподобный, ей что-то снится – уж не родина ли?

А вот волнистому попугайчику не спалось – едва заслышав шаги преподобного, он замахал крыльями, подлетел и уже раскрыл было клюв для громкого приветствия. Преподобный торопливо схватил крикуна и сунул в карман.

Осмотрев клетки с животными, преподобный поднял с земли ветку, начертил на песке рядом со Счастливицей карту и красным камнем обозначил на карте Чифэн. Затем он сел, оперся спиной об огромное тело слонихи и зашептал о своих планах и надеждах, обращаясь то ли к Счастливице, которая его не слышала – а если бы и слышала, не смогла бы понять, – то ли к себе самому.

Ему виделся большой, просторный, ухоженный сад площадью по меньшей мере в двадцать акров, обсаженный кустарником, осененный ивами, с водоемом поблизости. Таким представал в его мечтах будущий зоопарк – с увитыми плющом круглыми «лунными воротами», которые он выкрасит в зеленый цвет. А сверху на воротах – крест, лавровый венок и одинокая звезда, и люди придут к этой звезде, словно восточные волхвы. Слоновий домик будет в самом центре сада, неподалеку от искусственной скалы Стражника и загона для тигровых лошадей. А по соседству преподобный построит церковь с высокой-превысокой колокольней, чтобы гости зоопарка, любуясь животными, слышали колокольный зов…

Он все шептал и шептал, чертя на песке; наконец он выронил ветку и, по-прежнему опираясь спиной о Счастливицу, крепко уснул. Наутро, проснувшись, когда солнце над головой стало припекать, он обнаружил, что укрыт листьями, которые Счастливица подобрала хоботом, а сама слониха стоит рядом, ласково смотрит на него и помахивает коротким хвостом, отгоняя комаров.

– Впереди нас ждет Чифэн, – сказал преподобный, гадая, способна ли Счастливица его понять. – Сегодня нам предстоит долгая дорога.

Счастливица никак не отреагировала на его слова, зато волнистый попугайчик выдал звонко: «Паршивец!», после чего залетел в повозку и уселся на жердочку.

Следующие несколько дней пути выдались тихими, без происшествий. С тех пор как Счастливице забинтовали ноги, ей стало гораздо легче шагать. Правда, теперь она двигалась чуть медленнее, но в остальном держалась молодцом. Вначале миссионер побаивался, что путешествие подорвет здоровье той, что так долго страдала от недоедания. Однако, вопреки опасениям, слонихе вовсе не стало хуже, напротив, от физической нагрузки она только окрепла, сил у нее прибавилось, и обозу все реже приходилось делать привал.

Счастливица выучилась тому, что не давалось упряжным лошадям: на каверзных подъемах и переходах через канавы она по очереди волочила телеги за собой. Ее даже малость зауважали. Кучера встречных повозок только языком прицокивали от удивления, думая, что неплохо бы и самим обзавестись слоном-рикшей. Правда, все они с сожалением расходились, как только им рассказывали о слоновьем аппетите.

По вечерам, во время привалов, преподобный спешил к Счастливице, приникал к ней и рисовал на земле их будущую жизнь, рисовал, пока не погружался в сон до самого рассвета. Старина Би твердил, что спать под открытым небом небезопасно, да и одежда пачкается, но преподобный пропускал его слова мимо ушей, так что кучеру приходилось стеречь своего пассажира с дубинкой в руке.

Старина Би тревожился не зря. На пятую ночь к их лагерю подкрался вор из ближней деревни: он приметил груженые телеги и решил немного их разгрузить. Но не успел он и пальцем притронуться к чужому добру, как павианы, животные с чутким слухом, подняли шум и запрыгали по клетке. Их крики перебудили кучеров, и те примчались поглядеть, что стряслось.

Вор упрямо сдернул с одной из повозок брезент (хотел чем-нибудь поживиться, прежде чем уносить ноги), но на него пахнуло такой вонью – опасной, грозной – что он чуть не лишился чувств. Он присмотрелся: перед ним стоял невиданный свирепый зверь, хищная пасть разверзнута, между клыками застрял кровавый мясной ошметок. Вор перепугался так, что душа ушла в пятки, и рухнул без сознания на землю.

Сонный Стражник недоуменно глянул на него, зевнул и снова лег спать.

После этого незначительного происшествия все снова стало складываться наилучшим образом. Время от времени преподобный Кэрроуэй заговаривал со своим кучером, расспрашивал его про Чифэн и даже учился у него фразам на монгольском.

Старина Би объяснял преподобному: если отправишься из Пекина на северо-запад и оставишь позади ворота города Чжанцзякоу, попадешь в края, которые зовутся «за Вратами»; а если подашься на северо-восток – пройдешь через заставу Шаньхайгуань и окажешься «за Заставой». Ну а где-то посерединке находится Чифэн, место, где встречаются пять дорог, ведущих в Чжили, Монголию и на Дунбэй[36]36
  Северо-Восточный Китай.


[Закрыть], важный торговый узел за Великой стеной, цветущий город. На нынешнюю поездку в Чифэн у старины Би были и свои планы, он признался, что хочет разжиться на обратном пути астрагалом и хорошенько на нем заработать в столице.

Стоило разговору коснуться прибыли, как старина Би стал чрезвычайно словоохотлив. Видя, что у кучера одни деньги на уме, а красоты и обычаи далеких земель его ничуть не заботят, преподобный Кэрроуэй потерял интерес к беседе. Он задернул занавеску, мечтая о тишине и спокойствии, но не тут-то было: теперь ему пришлось слушать непрерывный галдеж попугая.

До Чэндэской управы обоз добрался за семь дней. Если не считать трескотни попугая и болтовни старины Би, преподобному не на что было жаловаться. Животные не доставляли хлопот, даже норовистые тигровые лошади присмирели и послушно трусили за телегами.

Усадьба Чэндэской управы была для цинских императоров убежищем от летнего зноя, а сама управа являла собой «рубеж цивилизации».

Путешественники миновали высокие, монументальные городские ворота. Преподобный Кэрроуэй отметил про себя, что чэндэскую архитектуру легко спутать с пекинской, а вот местные жители несколько отличаются от столичных: голос выше, шаг шире, одежда безыскуснее, но ярче. Теперь, когда преподобный освоился в Китае, он уже мог, полагаясь на острую наблюдательность, по мельчайшим признакам определить, кто есть кто. Круглые шапочки гуапимао выдавали торговцев пушниной из Шаньси, державших путь на север; они часто щурили глаза и длинными изящными пальцами пощипывали тонкие усики. В синих халатах даньпао и фиолетовых шляпах из фетра ходили монгольские араты: загорелые, красноватые лица, огрубелая кожа, ноги слегка изогнуты от постоянной верховой езды. Встречались и рослые детины с курчавой бородкой, туго подпоясанные, в коротких куртках нараспашку, бросавшие на прохожих настороженные взгляды, – по всей видимости, телохранители из Цанчжоу[37]37
  То есть те, кто сопровождал путешественников, торговые обозы – Цанчжоу славился мастерами боевых искусств.


[Закрыть]. Лишь здешние чиновники-маньчжуры, чопорные и холодно-равнодушные, казались двойниками пекинских.

Кучера подкатили повозки как можно ближе к управскому ямэню, и старина Би повел преподобного Кэрроуэя оформлять разрешение на проезд. Преподобный вручил чиновнику справку из управления по иностранным делам, ту, что позволяла вести миссионерскую деятельность, и рекомендательное письмо от церкви. Состроив недоверчиво-презрительную мину, чиновник полистал бумаги, смерил преподобного долгим взглядом, положил перед собой таможенный бланк и прочел, растягивая слова:

– «Слониха, лев, павианы, питон, тигровые лошади»? Это еще что такое? Зачем вы их везете в Чифэн?

Преподобный Кэрроуэй терпеливо объяснил, что хочет открыть в степи зоопарк. Чиновник поморщился. Незнакомое слово «зоопарк» казалось ему подозрительным.

– И как это связано с вашими проповедями? – спросил он.

– Напрямую… напрямую никак не связано. Можно сказать, это две разные вещи.

Чиновник потряс рекомендательным письмом:

– Тут написано, что церковь отправляет вас в Чифэн проповедовать, про зоопарк не говорится ни слова. Вы ничего не согласовали с начальством, как же я вам печать поставлю?

Так преподобный Кэрроуэй узнал, что епископ его обхитрил, поручился за него лишь наполовину. Это ставило его в крайне незавидное положение.

Чиновник вздернул подбородок и принял такой вид, словно поймал преподобного с поличным.

– Вы не думайте, будто я церквей не видел. Как же, у нас в управе тоже есть своя церковь. И с тамошним монахом-иностранцем я знаком, понимаю, как ваше христианство устроено. Монах – человек приличный, порядочный, то молится, то овощи сажает в огороде, никаких диковинных зверей у него и в помине нет.

У преподобного загорелись глаза.

– А где она, эта церковь?

Чиновник холодно хмыкнул и ничего не ответил. Старина Би украдкой сделал знак преподобному, тот наконец опомнился, вынул из кармана серебряную монету и неловко положил ее на стол. Чиновник сердито фыркнул и даже не притронулся к деньгам, лишь поднес ко рту медную курительную трубку и втянул опиумные пары. Тогда кучер оттеснил преподобного в сторону, растопырил пальцы, накрыл монету пятерней, медленно подтянул к себе и сунул руку под стол. Чиновник отложил трубку, принял под столом взятку, неторопливо поднял казенную печать и со стуком оставил на бумаге багряный оттиск.

Преподобный Кэрроуэй хотел было забрать разрешение, но чиновник придержал документ ладонью.

– Погодите-ка, сначала я должен все проверить.

Вечно эти иностранцы что-то затеют, думал чиновник. А ну как опять выкинут фокус? Был уже случай: явились как-то в Луаньпин миссионеры, говорили, будут проповедовать, построят женский монастырь и дом престарелых, а сами открыли рядом с храмом шахту, дело едва не дошло до суда.

Пусть императорский двор не мог запретить миссионерство, к священникам он предъявлял самые строгие требования. Чиновник решил лично убедиться в том, что преподобный не замышляет ничего дурного.

Старина Би и преподобный Кэрроуэй отвели чиновника и его «свиту» на стоянку. От глаз чиновника не ускользнуло, что вокруг телег преподобного полно пустого места – торговые обозы старались держаться от клеток подальше.

Сперва чиновник заметил Счастливицу; впервые он видел слона вживую – прежде он был знаком с ними лишь по статуям бодхисаттв в буддийских храмах. После долгой дороги, нескольких дней, проведенных в спешке, Счастливица казалась изнуренной. Бинты на ногах еще держались, но ткань почти протерлась, а ее цвет стал совсем неразличим из-за слоя пыли.

Чиновник с любопытством обошел слониху кругом, легонько потыкал в нее опиумной трубкой. Счастливица в ответ лишь досадливо качнула хоботом. Чиновник принялся рассматривать павианов, тигровых лошадей и питона. Особенно его заинтересовал гигантский питон. Понизив голос, чиновник спросил старину Би, нельзя ли забрать змею себе и пустить на водку[38]38
  Змеиная водка, или змеиное вино – напиток, которому в китайской традиционной медицине приписываются целебные свойства. Змею помещают в крепкий алкоголь и настаивают около года.


[Закрыть]. Преподобный вежливо ему отказал, чем вызвал чиновничье недовольство.

Наконец чиновник подошел к львиной клетке. Обозленный отказом, он не стал изменять своим привычкам и резко ткнул Стражника курительной трубкой. Вот только лев не проявил к этому важному человеку ни малейшего почтения – зверь вздыбил гриву, гневно рыкнул и нанес удар лапой. Чиновник заорал, потерял от страха равновесие и плюхнулся задом в грязь. Блестящая медная трубка с треском переломилась надвое.

Чиновничья свита кинулась, согнувшись, поднимать своего господина. То бледнея, то наливаясь кровью, чиновник удостоверился, что животное заперто и не выпрыгнет на него из клетки, а затем замахал рукой и завопил во всю глотку:

– Немедленно прикончить эту тварь!

Свита схватилась за кинжалы, но приблизиться к грозному хищнику никто не решался. Львов каменных они повидали немало, а вот со львом из плоти и крови повстречались в первый раз, и этот зверь казался им теперь едва ли не свирепее самого тигра. Чиновник, размахивая грязными полами халата, приказывал им сейчас же наброситься на обидчика.

Видя, что дело приняло худой оборот, преподобный Кэрроуэй поспешно выступил вперед, загородил собой клетку и сердито спросил, на каком основании чиновник решил устроить расправу. Поднять руку на иностранца чиновник побаивался; насупившись, он заявил, что лев опасен и уж где-где, а в Чэндэской управе оставаться без присмотра никак не может, а значит, с ним нужно незамедлительно покончить.

После этих слов свита ринулась оттаскивать преподобного от клетки. Положение становилось все безнадежнее. Старина Би подскочил к чиновнику и зашептал:

– Вы только подумайте: «Сад десяти тысяч зверей» – любимая забава вдовствующей императрицы, а он вот так просто взял и забрал оттуда животных, повез их в Чифэн. Видать, этот священник – не последний человек в столице. Если дойдет до суда, ничего хорошего не жди.

Эта полуправда-полуложь слегка остудила чиновничий гнев. Однако, чувствуя себя оскорбленным, чиновник потребовал заплатить за сломанную трубку, а еще велел кучерам оставаться за городской стеной и не въезжать в Чэндэ.

Запрет на въезд означал, что ни люди, ни звери не смогут как следует отдохнуть, да и пополнить запасы еды и питья будет непросто. Но на лучшее рассчитывать не приходилось. Преподобный Кэрроуэй забрал у чиновника таможенный документ с печатью, после чего миссионерский обоз торопливо покинул город. Животные до поры до времени притихли, а вот кучера, напротив, взбунтовались и громко жаловались, что им не дают перевести дух в этот знойный день.

Когда обоз угрюмо прогромыхал через темную арку в городской стене, преподобный Кэрроуэй спросил старину Би, как быть – не лучше ли попросту вернуться на тракт и продолжить путь на север. Старина Би посоветовал ему не спешить: и люди, и животные заслужили денек отдыха. Рядом с Чэндэ, заявил старина Би, есть одно неплохое местечко, пусть преподобный ему доверится.

Дорога от Чэндэ представляла собой смесь утоптанного желтозема и гравия с щедрым вкраплением соломы и была куда крепче южного, «столичного» тракта. Поскрипывая колесами, телеги уверенно двинулись по ней вдоль громадных темно-серых стен управы, сделали полукруг и повернули на северо-запад. Когда обоз оставил позади угловую башню, глазам преподобного Кэрроуэя открылся поистине величественный вид.

Впереди возвышалась гигантская дамба из серого камня – с мощными креплениями, семиярусная, каменные блоки сцеплены известью; узкая, длинная, непоколебимая. Мчались вдаль непокорные волны широкой, извилистой, могучей реки. Когда приходит зима, полноводная Улехэ, сказал старина Би, не покрывается льдом, а наоборот, пышет жаром, оттого чэндэсцы зовут ее Жэхэ, «Горячей рекой».

Неподалеку от Чэндэ речное русло круто изгибалось. В дождливые летние месяцы Улехэ грозилась выйти из берегов и разлиться по городу. Но дамба, растянувшись на двенадцать ли, от Шицзыгоу на севере до Шадицзуя на юге, прятала Чэндэ в уголок, лежала на пути Улехэ, точно исполинская каменная змея, и защищала управу от водных посягательств. Дамба не только подарила спокойствие Чэндэской управе, но и сослужила добрую службу речному прибрежью.

В восточной части дамбы находился шлюз для отвода городских стоков. Река тут была неглубокой, к берегу прибивало ил и песок, и со временем у шлюза образовалась поросшая тростником отмель.

Она отлично годилась для стоянки: место ровное, тракт близко, набирать воду сподручно. Торговцы, которым неохота было тратиться на чэндэские постоялые дворы, сворачивали к шлюзу и разбивали лагерь здесь, на Чжумаши – «Привальной отмели». Старина Би однажды ночевал на Чжумаши и хорошенько ее запомнил.

Как только обоз выехал на отмель, старина Би свистнул, кучера остановили лошадей, распрягли их и погнали к реке утолить жажду. Поразмыслив, преподобный подвел Счастливицу к самому краю отмели и сделал знак, чтобы слониха шагнула в реку.

Счастливица попятилась: ее пугал рев шлюза. Она никак не могла взять в толк, зачем преподобный тянет ее в эту страшную воду. Преподобный и не думал торопить свою подопечную; сперва он вошел в реку сам, уверенно и решительно, и встал там, где вода была ему по колено. Затем он обернулся к Счастливице и поманил ее рукой, как ласковый отец манит к себе собственного ребенка.

Под ободряющие восклицания преподобного Счастливица робко двинулась вперед. Она осторожно сунула ногу в реку, отчего по воде пошли пузыри, и тут же боязливо ее отдернула. Вскоре она повторила попытку. На сей раз она опустила толстую ногу как следует, до дна, так, что на поверхность всплыли, кружась, водоросли с илом, а воздухе мелькнула потревоженная рыбешка.

Медленно переступая, Счастливица шла к середине Улехэ, все глубже погружаясь в чистую воду, пока не скрылась в ней наполовину. Это было ей внове; порой в зоопарке смотритель окатывал слониху колодезной водой из лохани, вот и все купание – в Пекине ей никогда не выпадало случая от души порезвиться в речке или пруду.

Жарким летом Улехэ казалась восхитительно прохладной. На слониху набегали шумные волны, приятная свежесть наполняла все ее существо. Счастливица инстинктивно втянула хоботом воду, подняла его над головой и выпустила фонтанчик себе на спину. Тугие, проворные струи вмиг, подобно ливню, сбили с нее многодневную пыль. Во второй раз Счастливица поднесла хобот пониже, так, чтобы прозрачная вода промыла каждую грубую складочку, прочистила, точно скребком, мелкие морщинки, избавила их от корки, размягчила трещинки, распарила кожу и наконец освободила ее от грязи.

Вновь и вновь Счастливица направляла на себя хобот, и черная как грех вода стекала по ее телу, смешивалась с волнами и пропадала без следа. На пыльно-сером туловище слонихи стали проявляться белые полоски, поначалу тонкие, затем все шире, будто она обрядилась в чужую, краденую шкуру тигровой лошади.

Счастливица словно очутилась в раю. Еще никогда в жизни ей не было так хорошо, так привольно. В зоопарке ее сердце оцепенело и почти превратилось в камень, но преподобный растопил его – а теперь река возродила в этом сердце жажду жизни. Она впитывала прохладу и негу купания, вбирала их каждой клеточкой, самим духом своим, и они стирали с ее души пыль и сажу. Счастливица не удержалась, подняла голову, вскинула хобот и послала вверх россыпь пузырей; в них причудливо преломился свет далекого заката. Пузыри осели, унесли с собой последнюю грязь, и Счастливица явила преподобному свой истинный облик.

Преподобный стоял неподалеку, по пояс в воде, широко распахнув глаза. До этого часа он и не подозревал, что Счастливица – слониха белая, просто ее ни разу не купали, отчего бедняжка покрылась густым пылевым слоем, спрятавшим ее природный цвет. Теперь же она словно облачилась в белоснежный льняной халат.

Ослепительно-белая слониха в прохладной, хрустально-прозрачной реке взметнула хобот к небу. Там, на небесном своде, закат сверкал и пылал, как огонь херувимов, а за горизонтом, казалось, раскинулся Эдем. Взволнованный до глубины души, преподобный вдруг воздел руки ввысь, и с его губ сорвалось:

– Крещу тебя во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.

Так, совершенно неожиданно для самого себя, он завершил этот прекрасный обряд крещения.

Загадочное поведение преподобного удивило Счастливицу; но до чего славны были эти безмятежные минуты! Хотя слониха уже вымылась, она по-прежнему наполняла хобот водой, только теперь опрыскивала ею кучеров, вызывая смех и брань.

Новая игра пришлась ей по вкусу, и вскоре она решила вовлечь в нее других зверей. Например, Стражника, томившегося взаперти (никто не решался ненадолго выпустить его на волю). Завидев, как он беспокойно ворочается, Счастливица несколько раз «искупала» его клетку. Стражник мотнул головой, стряхнул с гривы прохладные капли и довольно рыкнул – тигровые лошади взвились от страха и чуть не столкнули свою телегу в реку. Слониха и павианов окатила прохладной водицей, и они вцепились в прутья клетки, подпрыгивая от нетерпения и мечтая выбраться на свободу.

Самым невезучим оказался волнистый попугайчик: он влетел прямо в струю и свалился на клетку с питоном. Попугай потряс мокрыми крылышками, буркнул сердито: «Чтоб тебе пусто было!» – это новое ругательство он перенял у кучеров; он не знал, что питон уже поднял потихоньку голову с мелькающим язычком, как будто учуял, что к нему пожаловал гость.

К счастью, один кучер, добрая душа, успел схватить попугая, а не то птичка послужила бы питону ужином. До начала путешествия преподобный скормил змее курицу и кролика, а значит, по меньшей мере месяц питон мог обходиться без еды. И все-таки он был отнюдь не прочь снова закусить мясцом.

Еще долго на отмели стоял шум и гам. Небо потемнело, лошади напились вдоволь и были отведены на берег. Кучера разбили лагерь, затеяли стряпню. Счастливица, радостная и безупречно чистая, тоже поднялась к остальным. Теперь, когда она снова стала белоснежной, ее поступь казалась необыкновенно величавой. Кучера зашептались: слониха напомнила им священное животное из храмов[39]39
  В буддизме белый слон считается священным животным. Бодхисаттва Самантабхадра часто изображается верхом на белом слоне с шестью бивнями.


[Закрыть].

Преподобный провел ее к месту ночлега и поднес ей большущую охапку ароматного сена. Помахивая ушами, Счастливица с аппетитом принялась за еду. Преподобный стоял рядом и любовался. Белизна была безукоризненной, благородной, матовой. Слоновья кожа не отличалась гладкостью, ее покрывал сетчатый узор с бороздками. На кончиках жестких волосков застыли блестящие капли воды; на белом фоне они сверкали особенно ярко.

Преподобный приласкал свою питомицу.

– Эта река преобразила тебя, – пробормотал он.

На плечо преподобного легла чья-то ладонь. Он обернулся: перед ним стоял старина Би.

– Пойдемте, я вам кое-что покажу, – загадочно сказал тот.

Они покинули лагерь и направились в сторону дамбы. Старина Би ничего не объяснял, но преподобный, уверенный в том, что кучер не стал бы напускать на себя таинственность, не будь на то разумной причины, покорно шагал следом. Добравшись до основания дамбы, путники взобрались по каменным ступенькам на ее гребень.

Серая семиярусная дамба была столь высока, что открывала обзор на десятки ли. Старина Би вытянул руку, указывая на верхнее течение Улехэ. Преподобный вгляделся в даль, но увидел лишь густой лес, смутно различимые изломы гор и то, что походило на другую, еще более массивную дамбу. Казалось, там, за сумрачными землями, едва тронутыми последними лучами солнца, кроется неведомая волшебная страна.