Текст книги "Витражи. Выпуск третий"

Галина Горосова

Необычное утро

Пять утра, чашка кофе и соловьи.

Воскресенье, и впору бы не освобождаться из объятий Морфея, но так уж случилось, что спать совсем не хотелось. Налив чашечку ароматного черного кофе, я вышла во двор и присела на новенькие качельки, установленные под сенью яблони, тень которой защищала днем от полуденного, палящего солнца.

Прикрыв глаза, я наслаждалась какофонией звуков и запахов вокруг.

И тут меня осенило – я забыла про день рождения Спящей красавицы.

– Вот это номер! Тетушки меня точно отправят к колдунье.

Стоило только их упомянуть, как они ворвались в мой маленький и уютный дворик, с моим же кухонным тесаком, и наперебой начали говорить что-то про приготовление пиршества в честь дня рождения их крестницы.

Все бы ничего, но они сами могли наколдовать его без особых усилий. Но нет, им надо было испортить мой «выходной» настрой и созерцание прекраснейшего рассвета.

Все еще направляясь ко мне, одна из тетушек, та, что держала в руке тесак, стала им то ли жонглировать, то ли наколдовывать из него очередную партию красавцев для меня, так как очень давно они хотели спровадить меня в клетку замужества.

Я подскочила и направилась к ним, опасаясь последствий от упавшего на голову одной из тетушек тесака, но зацепилась ногой обо что-то, торчащее из земли. Вскрикнув, я все же удержала равновесие и уставилась на предмет моего раздражения.

Это был корешок, а там, где он вырвался из земли, виднелся краешек красной ткани. Недолго думая, вытащила его и отряхнула, благо, что последнюю неделю не было дождей.

Это был бархатный мешочек с золотистым тиснением и такие же завязки-шнурки. Из раскрытого мешочка вывалилась монета со странным изображением, которая, упав на мою ладонь, загорелась синим светом, а потом резко потускнела и с новой силой вспыхнула алым.

Что-то внутри меня перевернулось, квакнуло и волной разнеслось по телу. Я машинально отломила кусочек выступающего корешка, положила его в мешочек. Следом отправила туда монету и направилась в лесную хижину, где меня ждало приготовление наивкуснейших блюд для праздничного стола.

«Что же, будет им пир! – торжественно проговорила я про себя. – Не нужно было портить мне утро.»

…Малефисента стояла на выступе темной остроконечной башни. Ее зловещий смех разносился по округе…

Ева Балицкая

Колесо

Моё детство было полным детских радостей, игр, друзей, увлечений, беззаботности и ярких открытий. Я с интересом исследовала окружающий мир в райском уголке пригорода, в окружении ботанического сада, старинных каменных зданий. Все это было историческим наследием: и маленькие пруды и скрещения дорог. Наш длинный одноэтажный дом вмещал в себя девять семей, дети из которых, как обычно для тех времён, встречались во дворе. Девочки играли с девочками, мальчишки тоже по своим интересам, но иногда вместе – например, для игры в «Казаки-разбойники».

Но не всё было так идеально и весело, как казалось на первый взгляд. Природа с её красотой дала ростки в моей душе впоследствии в виде поэтического таланта, который я развивала, часами подбирая слова по рифме в детстве. Например, когда болела и не могла идти в школу. Но горькой прозой жизни стали те случаи, которые потянули за собой череду событий, явно хотевших меня не просто искалечить, но и уничтожить.

Воспоминания.

Я опять сажусь и пишу:

«Дорогой дневник, потерпи меня сегодня, я помучаюсь вместе с тобой и надеюсь, мы выйдем вместе из всего этого победителями. Как сотни раз ты мне помогал излить радость и боль на бумагу в виде долгих стихотворений. Ты помогал мне понять бури в моей душе, страхи. Ты уныние превращал в надежду, боль – в осознание и действие, безвыходность – в нахождение решений. Может ты, мой дневник, за которым стоит мой дух и мой Творец.

Помню, как папа позвал меня с собой в поход. Я, совсем малышка, бежала за ним, ожидая сюрприза. Там впереди, на холме, после непонятных мне строительных работ экскаватором или трактором, остался песчаный обрыв, в котором ласточки вили гнёзда, а дети любили прыгать, ощутив чувство полёта, проваливаясь по колени в жёлто-оранжевый песок. Девочки любили прыгать так, чтобы юбки как парашюты развевались, и у кого юбка была пышнее, та летела круче всех. Ох уж эта память, одно воспоминание цепляет другое, и даже то, что не хотелось бы вспоминать.

Папа привёл меня на холм и показал огромное колесо, которое, наверное, тогда было больше меня. Он поднял его и поставил так, чтобы можно было его катить. И мы покатили это колесо домой вниз прямо с холма. Сколько радости было для меня бежать за папой, который бежал за колесом, на ходу поправляя его и направляя. Колесо то подпрыгивало, то катилось вниз, папа за ним, а я, очарованная этим сюрпризом, хохоча неслась за папой.

Когда колесо и мы добрались домой, папа отмыл его, высушил, покрасил краской в несколько цветов. Когда оно просохло, он поместил его на общем дворе, внутрь насыпал песка, и вот эта песочница стала достоянием всех детей в нашем дворе.

Но, когда мне было пять лет, папа и мама поссорились последний раз, и он уехал. Больше он с нами не жил. Так и помню: мама плачет, прикрывая шишки и ссадины на голове, я бегу за папой, а он, попрощавшись со мной, уходит. Лишь став постарше, я знала, что он уехал в больницу, где лечатся те, кто не справляются с собой, а мама развелась с папой ради нас с братом. Что моя детская душа могла тогда понять в дебрях человеческих отношений?

Но по сей день в моём сознании как что-то прекрасное и доброе осталась память о папе и том колесе, которое было точкой встреч детей во дворе много лет, даже когда нас жизнь перенесла в другой город.

Как упорядочить эти воспоминания? Как разложить их по полочкам, чтобы они не мучали, а помогали жить и проходить трудности? Но очевидно, мне, будучи травмированным ребёнком, этого не удалось сделать.

И вообще… впоследствии или вне всяких следствий, с колёсами, и в целом с транспортом, мягко говоря, у меня не сложилось, и с вождением тоже.

Папа ещё тогда, давно, водил машину, мама тоже сдала на права, и мы вместе ехали к дедушке, папиному отцу. После его ухода и машины тоже не стало. Лишь осталась эта песочница в виде колеса.

Ещё у меня остались мама и брат, которые для меня были всем. И целым миром, и авторитетом, и мировоззрением, и примером для подражания.

А помнишь, дневник, как это Колесо Жизни безжалостно приносило мне отнюдь не детские события?

И я помню, как мы, дети, услышав какой-то ненормальный шум, увидели, как за домом на дороге переворачивается машина, пролетает в воздухе и с грохотом опускается на колёса. Мы, испуганные, но всё же любопытные, бежим посмотреть, что там случилось. В ужасе наблюдаем, как люди помогают выйти из машины женщине и мужчине, с окровавленными лицами и одеждой. Мы там торчим до последнего, видим и милицию, и скорую помощь, стоим у дороги, пока нас не прогоняют…»

Воспоминания обрываются.

Я беру новую чашку кофе и пишу дальше.

«Вспоминаю: новый файл и кейс моей памяти – старый дребезжащий грузовик съехал с холма на какую-то обочину, недалеко от нашего дома. В моём детском воображении это запомнилось то ли ужасом пересказа, то ли ночного кошмара… или я была очевидцем… Сейчас уже никто не разберёт, что именно это было…

А самый запомнившийся случай произошёл со мной там же, на перепутье трёх дорог.

Мне тогда, кажется, было лет семь, восемь или девять. Подготовительный класс, потом первый и второй. Сначала мама провожала меня в школу, учила как переходить дорогу в правильных местах и по всем правилам, приучая меня к самостоятельности, потом доверила мне ездить в школу самой. Все так делали. Я очень даже уверенно ехала автобусом, потом троллейбусом на уроки, иногда оттуда, тем же путём обратно, и даже иногда на балет.

Перекрёсток возле нашего дома был опасным. Просто за пригорком не просматривался поворот, поэтому приехав из города, выйдя из автобуса, нужно было идти на пригорок, чтобы осмотреться, прежде чем перейти дорогу. Наученная всему, я обычно так и делала.

Но в тот необычный день мне почему-то стрельнуло в голову по– быстрому перебежать дорогу впереди автобуса, чего я раньше не делала. Так и подумала, что «по-быстрому». И побежала. И вдруг осознала, что из-за пригорка на меня несётся другой автобус. Прямо на меня. И остаются считанные секунды до столкновения. Мгновение… и конец. И вдруг я слышу внутри себя, где-то в глубине, как никогда раньше «Беги изо всех сил». И я побежала. Сколько было моих сил и не моих. Бежала так, что выскочила на другой конец дороги почти из-под автобуса, ощутив сильный вихрь от него, ударивший по моей юбке. Потом как во сне, то ли ноги, то ли испуг, то ли страх и вина принесли меня домой.

Вечером моя мама уже знала о случившемся. Соседи, ехавшие в том автобусе, рассказали маме о том, что я натворила. Напуганная мама придумала историю, что её посадят в тюрьму, если я ещё раз так сделаю. Дальше – как в тумане…

Сейчас, с высоты своих лет, я понимаю, что тогда вмешались Небеса, чтобы сохранить мою жизнь. И этот Голос, я узнаю и сегодня. Тот самый Голос, который несколько раз очень чётко и ясно звучал в глубине моего сердца…»

Пишется мне сегодня.

– Давай, дневник, я и тебе налью чашечку, чтобы ты меня сегодня выдержал, – говорю и наливаю новую кружку и ставлю рядом с той, что недопита.

И пишу:

«Потом было как наваждение – серия транспортно-травматичных ситуаций и происшествий, которые лишь добавлялись в мою картотеку памяти, поддерживая развивающиеся хронические страхи и паническое отношение ко всему, что связано с колесом, транспортом или вождением.

В подростковом возрасте мне удавалось ездить в Польшу с мамой, как говорится, по коммерческим делам, и навещать мамину подругу. Мы ходили в горы, покупали, продавали, отдыхали. Но и тогда, однажды, я увидела происшествие, прямо в каких трёх метрах от меня. Несётся мотоциклист, теряет управление и падает со всей силы головой на дорогу. Из-под каски льётся кровь. Скорая помощь, полиция. Я стою в шоке, потом, как в тумане, ползу домой к маминой подруге. Как тут не станешь суеверной?

Потом ещё и ещё что-нибудь.

Первый муж мне рассказывает, как он чуть не наехал на человека, или наоборот. Уже не помню. Почему я запоминаю именно это, как будто у меня задание написать диссертацию на тему транспортных происшествий? Потом предательство бывшего, пока я готовилась к родам.

Везём новорожденную доченьку домой из другого города, где она успешно появилась на свет и без кесарева, а ведь его прогнозировали доктора нашего городка. Друг ему помогает вести машину. Когда муж садится за руль, я резко просыпаюсь, охваченная страхом и тревогой, обхватив сиденье моей малышки и весь оставшийся путь шёпотом молюсь. Лишь потом узнаю на третий день, что меня предали – мой муж и лучшая подруга. И что моё прощение им не нужно, потому что они этого не собираются прекращать.

Спустя время я узнаю, что тогда, на пути из роддома, у него промелькнула навязчивая мысль врезаться в дерево – отправить меня с дочкой на небеса, а самому прямым ходом в ад. Но Некто опять вмешался и не позволил этой мысли свершиться.

Да, спасибо, дневник, что готов меня сегодня терпеть.

Уже после развода, ещё одно путешествие заканчивается для меня и моих двух любимых деток очередным ужасом. Оно начиналось вполне нормально и многообещающе. Я сделала визу в Беларусь, чтобы отвезти детей к их бабушке, к моей маме. Приехали, только со всеми поздоровались, а уже вечером у детей все симптомы дизентерии с высоченной температурой. Белорусская скорая помощь везёт нас до литовской границы. Оттуда Литовская скорая помощь везёт нас в центральную больницу столицы, где обоих моих детей кладут в реанимацию, а я лежу на полу этой больницы, умоляя Творца помиловать нас. Дети поправляются, мы едем в свой город, и несколько недель сидим на карантине. Покатались, как говорится.

Новый этап. Моё второе замужество. Ещё трое дочек родилось. Счастье и несчастье ходят рука об руку. Пятеро детей в целом – счастье, четыре выкидыша – рубцы на душе.

Едем втроём. Муж за рулём, я кормлю дочь. Вдруг женщина с покрывалом на голове, разговаривая с другими, не глядя, выходит на дорогу, почти нам под колёса. Муж, шофёр со стажем и таксист, разрываясь, кого спасать – женщину или собственную жену с ребёнком, смягчает торможение по максимуму. Отделались испугом и моими ушибленными коленками. Потом ещё ситуации и ещё.

Далее – как ускоренная кинолента ужасов, панические атаки, после того как последний раз удалось, спустя большой перерыв, забеременеть. Я отказываюсь от работы в садике ради того, чтобы сберечь эту долгожданную и последнюю беременность. Муж бережно водит машину.

После шоппинга едем домой. На перекрёстке ждём зелёный свет. Вдруг сзади в нас врезается машина. Я чувствую, как моё сиденье ударяет меня по всему периметру спины, моя голова летит вперёд, потом назад и ударяется о сиденье. От шока я как парализованная, и только слёзы начинают литься рекой, страх охватывает и ужас, что опять может случиться выкидыш. Тем более я на первом триместре.

Свидетели происшествия предлагают помощь мужу, на английском пишут свои контакты. Муж выводит меня из машины, в которой я больше не могу находиться. Я сажусь на бордюр дороги. Меня всю колотит, морозит, льются слёзы, и я боюсь за беременность.

Потом проверка на скорой. Поскольку я беременна… Нет, ничего не могут делать и рекомендуют отдыхать. Все оставшееся время до родов я лежу, отдыхаю, сидеть долго не могу, болит спина и шея. Страховка выплачивает нам сумму, которая выручает нас на свадьбе сына. Мне назначают психолога, с которым лучше начинать работать после рождения ребёнка. Мне снятся тяжелые сны, нарушается сон. Я не могу сидеть на переднем сиденье машины. Как посттравматический синдром, я «торможу» машину ногами, хватаясь руками за сиденье, выкрикивая или закрывая глаза, натягивая капюшон на лицо.

Слава Богу, дочь родилась через кесарево сечение. У меня компликации, не впервой.

Я не могу ходить с дочкой в коляске вдоль больших дорог, потому что мне мерещится, как грузовик едет на нас и разбивает и коляску, и ее. Я хожу гулять дворами и через парки, подальше от транспорта.

После четырнадцати сессий с психологом, мне немного легче, но, похоже, это только начало выздоровления…»

Пишу это и плачу.

Дневник мокрый от слёз. Я выхожу сад на свежий воздух подышать. Надо вернуться, закончить и больше к этому не возвращаться.

«Следующее цепочкой воспоминание, как у мужа развиваются приступы апноэ во сне, нарушения сна и дыхания. Как это забудешь? Я с этим живу каждый день, каждый день бужу его на работу.

Один раз он засыпает за рулём, съезжает с дороги и врезается в стоящую машину. Чудом живой – царапины, синяки на ногах, соседнее сиденье смято. Машина ремонту не подлежит. Он теряет и машину, и работу, и права на год. Спит с маской, а я с кучей подушек, чтобы смягчить боли по всему телу. Лазарет какой-то.

Все мои подруги давно водят машины. А я нет. Меня колотит даже от мысли стать водителем. Когда меня кто-нибудь уговаривал сдать тест на вождение, я не хотела даже и слышать об этом! От волнения и стресса начались панические атаки. Пробовала сдать тест теории – всегда закрывались глаза и страшно хотелось спать во время занятий. Всем, кто меня подвозит куда-нибудь, в знак благодарности я предлагаю убрать или оформить сад, посмотреть за детьми.

Я не ною, дневник, я почти поверила, что мне не суждено водить машину вообще, и что сам Творец не позволяет мне сесть за руль, чтобы уберечь людей от таких, как я. И что лучше мне ходить пешком и ездить автобусами, целее будут все. И даже поездами самолётами не суждено мне ни ездить, ни летать, так как панические атаки мне там тоже обеспечены.

Но вот почему-то мне снился сон, в котором я сидела за рулём, вела машину одна, без сопровождения и чьей-либо помощи. Я спокойно, и уверенно в вечернее время ехала на холмы – место моей молитвы. Я ощущала машину, она покорялась мне, во мне не было ни страха, ни тревоги.

А что в реальности?

А в реальности произошло чудо, спустя долгие годы мучений. Однажды, взяв на пользование свободный вэн друзей, мы с мужем, чтобы расхламить дом и гараж, поехали на рынок продавать то, что больше нам не нужно здесь, в Лондоне. Это ежегодная традиция – таким образом освобождаются от всего ненужного. Поехали, продали, заработали. Нашли множество оставленных вещей и творческих материалов, как обычно. Затянули со временем, прокопались и дождались, что все рыночные торговцы разъехались по домам, и поле, что недавно было шумным и ярким от их палаточек – опустело.

И вдруг я слышу в глубине тот самый Голос: «А что, если тебе прямо сейчас взять урок вождения у мужа?».

Все внутри меня затрепетало от радости – до мурашек, до детского визга внутри. И я говорю:

– А давай!

Я рассказала мужу об этой идее и о том, откуда она пришла. Муж согласился, за полчаса объяснил мне основы начинающего водителя, потренировал меня. Вскоре я, уже с блеском в глазах, накручивала восьмерки на этом рыночном поле, на удивление, с такой легкостью и азартом, что муж сказал, что «для полной чайницы очень даже хорошо». А учитывая, что я в себе победила – это вообще чудо.

Так, что колесо моей жизни не стоит на месте, а дальше крутится…

Спасибо тебе, мой дневник!»

Благодарность Творцу!

Благодарность Матери и Отцу,

За то, что дали и чего не могли дать.

Всё это Милость Творца и Благодать.

Я благодарю каждого – и друга и врага.

Все уроки ценны, даже горький опыт важен и мудрость дорога.

Мне всё это было подарено Творцом.

Я люблю истории со счастливым концом!

Эд Кузиев

Вулкан на берегу реки «Безымянка»

Гейзер бил строго по своему расписанию. Ровно через четырнадцать минут после затишья, в воздух поднималась разбуженная кипящая вода под давлением пара. Достигнув высоты в двадцать два метра, она клокотала от возбуждения две минуты, потом падала грязной лужей обратно в кратер. С этого момента запускался новый цикл накопления ярости стихии, которая непременно вырвется ровно через четырнадцать минут. В насыщенной влагой долине стелился туман с резким запахом тухлого яйца.

В относительной безопасности от гейзера сидел молодой парень, с пробивающимися юношескими усиками и непокорным соломенным чубом. Механический карандаш в его руке порхал, зарисовывая на пожелтевшей бумаге дневника эскиз Камчатской стихии.

– Гринька, долго ты еще любоваться собрался? – крикнул старший экспедиции, бородатый геолог. – Собираться пора.

– Пять минут, Марк Петрович! – отозвался Григорий, слюнявя огрызок карандаша.

– Не мешкай тут. Паромя ржет дурнем уже второй час, да и лайки неспокойны, – поделился своими опасениями Смолин, напряженно вглядываясь в сумрачный облик сопок. – Чует что-то скотина, а неймет рассказать.

Окинув в последний раз сожалеющим взглядом кипящий котел Камчатки, молодой человек легко поднялся, отряхнул штаны от приставшего мусора и рванул за Марком Петровичем. Молодой геолог не боялся этого края, ведь, если внимательно следить за знаками, то можно любую напасть избежать или предугадать. В охотничий домик они вошли уже вместе со старшим товарищем. Но не успели глаза как следует привыкнуть к темноте, их тут же огорошили новостью.

– Беда, Марк! Камни пропали!

Старший геолог остолбенел от услышанного, а осознав смысл сказанного, тяжело и грузно осел на лежанку, заменяющую кровать. Результат их полугодовой экспедиции по поиску возможных мест будущих приисков исчез.

– Как… – хриплым голосом начал Смолин, а затем прокашлялся и продолжил: – Кто?

Геммолог вынырнул из темноты с горящими глазами и нездоровым румянцем на небритых щеках.

– Байсак ваш, не иначе. Пирит узрел и рванул весь ящик. Лодка опять же пробита, в аккурат на носу, так что пороги на ней не возьмем…

Не успел Романов договорить, как тревожно завыли псы, а позже старый конь Паромя проскакал мимо дома, стуча копытами по каменистой тропе, исходясь диким гортанным ржанием.

– Гриша, лови его, не дай уйти! – поспешно выкрикнул старший, а парнишка уже сорвался с места, стараясь догнать доходягу.

Коня несло по широкому кругу в обход сопки Грязной. Это была единственная тропа, которая не упиралась в потухший вулкан или гейзер, а вела дальше, на север, где не дышала огнем, паром и желтым дымом земля.

Зная дорогу, молодой участник экспедиции рванул наперерез, через серное озеро с его удушливыми парами. Он знал, что ежели с умом, то, затаив дыхание, можно было проскочить это место и не отравиться. Молодость часто ходит об руку с фатализмом и безумным риском, получая в награду похвалу, а порой увечья.

Тяжелые сапоги скользили на мокрых камнях, летели из-под подошвы редкие комья содранного мха и лишайника, оголяя гранитный бок серых глыб, а Гриня торопился обогнать гнедого мерина, памятуя, что у него будет лишь одна возможность обуздать паникера. Желтый наст серы лопался под ногами, взлетая рыжей взвесью, лицо горело огнем от задержанного дыхания. Но вот уже и каменистый берег с молочным туманом, а значит – опасное место позади. Парень остановился, судорожно ловя воздух и переводя дыхание: его ждал впереди забег на скалистый холм, а после подлый склон серных гор, полных расщелин, ям и скрытых опасностей.

Несмотря на азарт погони, Григорий чувствовал, как сгущается атмосфера неизбежного рока, что повисла мрачными тучами над сопками. Уже на самой вершине подъема, земля уехала у него из-под ног и начался обвал.

– Землетрясение, – с тяжелым выдохом произнес молодой искатель, упав на землю. – Да еще и такое активное. Собаки… Конь…

Лишь только толчки затихли, Гриша вскочил на ноги, но не стал пороть горячку, а крепко задумался. В голове путались мысли, и никак не получалось принять верное решение. Нужно было предупредить старших о своих догадках, помочь с эвакуацией: лодка-то порченная, значит уйти по воде не получится. Остается один вариант: нужно поймать тягловую силу, что понесло прочь от опасного места.

Выбирая дорогу, парень скатился с горы, а затем, расставив руки в стороны, приготовился ловить испуганное животное. Обвал, вызванный его спуском, остановился – лишь редкие камни шуршали по склону. Наступившая тревожная тишина позволила Грише услышать частое цоканье копыт и определить скорость гнедого. А затем, из-за поворота, вырвался и сам Паромя. Конь был в панике, пена клочьями слетала с морды, белыми хлопьями оседая на неприветливой земле Камчатки.

Выход был один. Рисковый, но действенный. Дождавшись, когда мерин попробует обогнуть живую преграду, парень кинулся на шею, крепко ухватившись за холку.

– Тише-тише. Паромя… Тпру-у… Куда же тебя несет?! – кричал Гриня, осаживая непослушное животное. – Ну все, все. Успокойся.

Поймав уздцы, парень вдруг осознал, что кожаные ремни порезаны почти полностью, лишь малая часть пострадала от рывка испуганного стихией коня.

– Вот так дела-а … – протянул Григорий. А после, намотав на кулак остатки поводьев, потянул за собой послушного гнедого. – Это ж что получается? Байсак и лодку попортил, и Паромю высвободил? А на кой ему оно нужно? Казак? Тоже ни к черту. Сидор Романов? Так он окромя любимых камней ничего и знать не хочет. Петрович старший? Уж точно не с руки ему камни прятать, потому как он головой отвечает за поход. Значит пришлый? А может их несколько?

Парень размышлял вслух. С одной стороны, ему так легче думалось. Вторая причина: конь, слыша человеческую речь, был более покладист. Время от времени, Гриня кидал взгляд на сопку, боясь увидеть выбросы пепла, а затем переводил глаза на шумную речку-переплюйку, наблюдая за рыбой.

– Эдак, братец, мы до ночи не доберемся. Прокати-ка меня немного…

Гриша закинул ногу в стремя, а затем рывком попытался бросить тело в седло. Через мгновение он уже лежал на земле, корчась от боли. Мелкие острые камни осыпи огненными спицами пронзили спину. Парень медленно поднялся, охая и злясь на лиходея, а затем начал проверять сбрую. Ремень был порезан очень аккуратно, так, чтобы седло и сумки еще держались, но седок уже сесть не мог. Гриня уперся на круп гнедого рысака, пытаясь восстановить дыхание, как вдруг землю вновь толкнуло, а Паромю понесло.

Ухватившись за ремень, парень часто переставлял ноги, что позволило ему не свалиться вновь. Такой ход он подглядел у казаков, когда они учили молодых, как уходить с поля боя, ежели коня потерял в сече. Не знал-не гадал, а пригодилась наука.

Круп коня исходил паром, пена валила из пасти, наконец и рысак сдался, замедляя шаг.

– Тише, ты, трусля, – охолонил животное Гриша. – Говорили, ты пушек не боишься. Чего щас-то трусишь?

Один плюс из такого забега все же был. До избушки осталось рукой подать. Несмотря на усталость, молодой геолог и не думал останавливаться, нужно было и самому разойтись после такого марафона, и коня прогулять, чтобы не застудился. Хорошо бы еще натереть бока, но, как на зло, ни мха, ни самой захудалой травки было не видать.

– Потерпи, дружок. Скоро уже дойдем. Чутка нагрузим тебя, прямо на попону, и прочь потопаем. Там тебе травку нарвем, чтобы ты не маялся от овса. Небось, надоел он тебе, как мне перловка?

Так за уговорами и поглаживаниями они прошли остаток пути. Но увиденное на площадке перед избушкой заставило парня резко остановиться.

Дверь в хатке была распахнута настежь. Из нее валил черный дым, а на полпути до небольшого причала лежал старший экспедиции, широко раскинув руки.

– Марк Петрович! – выкрикнул парень и, бросив коня, рванул из последних сил. Добежав до бородача, Гриня рухнул на колени. – Как же так, Марк Петрович?

Но геолог не отвечал. Он смотрел стеклянными глазами в неприветливое небо, с укоризной и невысказанной обидой. Из груди его торчал нож. Григорий узнал в простой деревянной ручке, грубо обтянутой кожаными полосками, оружие байсака. Опомнившись, молодой геолог побежал в дом, спасать припасы и искать Романова. Перед самым входом, смочив платок в кадке с водой и прижав его к лицу, парень нырнул в задымленное помещение. По памяти, наощупь, Григорий пробрался вдоль стены, постоянно натыкаясь на перевернутые вещи и мебель. Но, дойдя до ледника, обнаружил, что все запасы пищи, как и оружие, бесследно исчезли. Захватив мешок с овсом и треклятую перловку в холщовых мешках, рванул наружу. Уже на выходе его толкнул пол.

В третий раз тряхнуло уже сильнее. Земля дрожала более десяти секунд, а позже все вокруг пришло в движение. Звонко лопнуло стекло в зажатой раме окна, галька посыпалась на охотничий домик, тарабаня по крыше, словно град, а Паромя вновь обезумел, отчаянно закидывая задние ноги.

Несмотря на панику, Гриня нашел в себе силы, чтобы обыскать карманы бывшего нанимателя. Спички, кисет с табаком, козья ножка да старый компас в серебряной коробке. Скривившись от омерзения, парень вырвал из груди покойника нож, заметив, как странно был нанесен смертельный удар: будто били сбоку и снизу.

Успокоив коня и загрузив связанные мешки, Григорий внезапно остановился. Какая-то неправильность, мелкая деталь ускользала от понимания. Казалось, что на маленькой поляне дрожь земли нанесла последние штрихи, которые и поменяли весь ракурс и краски.

Парень медленно обернулся, подмечая мелочи. Длинная полоса тянулась от входа в дом до пристани, словно тащили что-то тяжелое. Но если Романов и Смолин были вдвоем, то почему не отнесли на руках? И кто подпалил избу? Куда делся геммолог? Его размышления прервал сильный хлопок, от которого заложило уши, а с вершины ближайшей сопки рванул вверх черный столб дыма.

– Вот тебе, Гриша, и потухший вулкан, – произнес парень и кинулся следом за испуганным конем. Без животины, пройти сто двадцать верст до ближайшего поселка Озерный, не представлялось возможным. Да и добывать еду молодой человек не особо умел.

***

Дальняя дорога настраивала на размышления. Раз за разом мысли молодого геолога возвращались к трагедии на берегу речки Безымянной, у потухшего вулкана. Он поочередно представлял себе членов экспедиции, пытаясь понять, кто же убийца? Их было шестеро: Марк Петрович, Сидор Романов, казак Проня Сапко, байсак Ибрагим, сам Гриня и местный проводник и рыбак из коряков, отзывающийся на имя Камак.

Первого, как и самого себя, он вычеркнул из списка. Смолин был мертв! Оставшаяся четверка была весьма примечательная, но, положа руку на сердце, Гриша не смог бы кто-то из них назвать лиходеем.

Романов – специалист по камням, был влюблен в свою профессию, знал о камнях больше, чем кто-либо другой. А в остальном – никудышный человек. Чрезмерно болтлив, завистлив. Слабый на карты и женщин, да и выпивку любил не меньше. Ну а какие у него мотивы? Если только карточный долг…

Казак и кавказец-байсак были схожи по характеру. Вспыльчивые, словно порох, большие любители помолчать и похмуриться. Если бы не цвет глаз и форма бороды, то их можно было принять за братьев. В затертых черкесках, с саблями, которые постоянно точили, они были готовы биться в любой момент хоть с братом, хоть с чертом. Уважали лишь силу. В начале экспедиции постоянно цеплялись друг к другу, но спустя три месяца общая страсть к охоте, оружию и лошадям скрепила их той самой связью, что во все времена называли настоящей мужской дружбой. Опять же, нож Ибрагима был в груди старшего…

Коряк казался незлобным и недалеким. Безграмотный, не знающий простых истин, такие как: устройство планеты, географию, математику или механику. Темный в своем дремучем понимании религии и морали, но, между тем, опытный рыболов, с большим знанием родного края, охоты, примет. Его постоянные истории у костра, где он рассказывал байки и сказки, сначала воспринимались со смехом. Ну а как реагировать на всех этих духов огня, воздуха и воды его родного края? Но удивительное дело: чем больше члены экспедиции проникались атмосферой сурового края Камчатки, тем ярче раскрывались сказки простой правдой. Байсак и вовсе слушал их внимательно, кивая бритой головой, словно соглашаясь. Казак курил трубку под тихий пересказ, уставившись в звездное небо и не разу не перебил рыболова. Ну что этого мирного коряка могло сподвигнуть на преступление?! А что, если он пошел на убийство оттого, что землю эту он хотел защитить, возмутившись ее попранием?..

С какого момента начался разлад в их маленькой компании? Скорее всего, неделю назад, когда Камак всех огорошил, сказав, что дэвы скоро выйдут из-под земли, и засобирался в путь. Его поддержали Ибрагим и Проня. Романов послал их ко всем чертям, обозвав паникерами и трусами. А Смолин торопился взять пробы с западной стороны сопки. Казак и байсак ушли позавчера, вслед за коряком. Взяли лишь соль, палатку и личное оружие, пообещав дождаться остальных членов экспедиции в поселке.