Текст книги "Три жреца"

– Отойдите назад. Отойдите.

Пот ручьем лился по лицу раба и капал на землю.

Жрец в малиновом балахоне все еще не решался пройти за Харесом в шатер. Хозяин заметил, что гость мешкает. Старшая дочь Аниса вышла из толпы, подошла к отцу и прижалась к нему.

Харес взял дочь за руку и отошел от гостей на несколько шагов.

– Ничего страшного. Не бойся.

– Как только ты ушел, они явились.

– Где твой брат?

Аниса указала рукой на шатер:

– Что они хотят от нас?

Харес ничего не ответил. Девочка заплакала.

– Иди к своей сестре. Иди.

Не переставая плакать, Аниса бегом вернулась к тетке и сестре.

Харес повел мужчин вперед, пробираясь через толпу. Жрец в малиновом балахоне остановился чуть поодаль от своего товарища в бирюзовом и как будто стал давать рабу какие-то наставления.

Из шатра не доносилось ни звука. Харес вспомнил, что сначала жрецов было трое, куда же девался третий? Умывшись, он хотел было зайти в шатер, но неожиданно зацепился ногой за веревку и споткнулся прямо у входа. Он поднял полог, чтобы зайти, и неожиданно увидел, что один из жрецов, тот, что в шафрановом балахоне, уже находится внутри. Харес с удивлением посмотрел на толпу людей, оставшихся снаружи, а потом снова заглянул в шатер. Жрец в шафрановом балахоне стоял на коленях, склонившись над раздетым мальчиком.

Второй, в малиновом балахоне, положил руку на плечо Хареса и закрыл глаза, делая ему знак успокоиться.

Третий, в бирюзовом одеянии, посмотрел на Хареса и кивнул головой.

Жрец в малиновом обернулся и посмотрел назад. Харес все еще сомневался, заходить ли ему в шатер или все же повременить. Темнокожий раб стоял наготове около палиуруса, и жрец в малиновом балахоне жестом дал ему понять, чтобы он никого даже близко не подпускал к шатру. Несколько человек, в том числе и брат Хареса, подошли к самому палиурусу и хотели заглянуть в шатер, но раб с кнутом в руке отогнал их всех от кустарника и лошадей.

Неожиданно из шатра раздался крик, от которого у Хареса сжалось сердце. Он вбежал внутрь и увидел жреца в шафрановом балахоне, сидевшего посреди шатра с опущенными руками. Вид у него был очень озабоченный, а острый подбородок нервно дрожал. Казалось, у него начались судороги, все тело тряслось. Харес подбежал к господскому ребенку, но с ним все было в порядке. Снаружи раздался плач дочерей. Двое других жрецов так и не осмелились зайти через поднятый полог шатра. Оба продолжали стоять у входа и с закрытыми глазами что-то тихо нашептывали – скорее всего, какие-то молитвы. Их голоса звучали невнятно, но по лицам было видно, что они напуганы. Их бормотание становилось все быстрее. Прижав к груди руки со сцепленными в замок пальцами, они принялись раскачиваться всем корпусом. Из-под опущенных век они продолжали наблюдать за жрецом, бившимся в судорогах, но к нему не подходили. Трудно было понять, то ли им по-настоящему страшно, то ли это в порядке вещей и они просто ждут, когда у их товарища закончится приступ и они смогут закончить начатое. Покачивания и молитвы не прекращались ни на минуту, приведя окружающих в крайнее волнение. Время от времени жрецы поглядывали на ребенка, и тогда их голоса становились еще громче. Молитвы слетали с их губ, как песок во время бури.

Харес, опасаясь, что с ребенком произойдет что-то плохое, стремглав бросился в шатер. Уронив свою палку рядом с ребенком, Харес потрогал голые руки и ноги мальчика и посмотрел в лицо жреца, который дергался в судорогах. На теле ребенка не было видно никаких отметин, синяков или следов от ударов. Харес не понимал, что происходит. От страха он не знал, что делать: то ли выйти из шатра, то ли забрать ребенка. Если бы хоть один человек услышал этот дикий крик, он от ужаса не смог бы вымолвить ни слова или, сам громко закричав, поскорей выбежал бы из этого ветхого шатра, однако господский ребенок сидел как ни в чем не бывало. Он лишь зажал пальцами нос и шептал: «Какой плохой запах… какой плохой…»

Харес встряхнул рубашку мальчика и одел его.

Жрец в малиновом балахоне, бормоча молитвы, стоял на пороге шатра и смотрел на происходящее. Бирюзовый испросил у него разрешения зайти внутрь, и тот жестом позволил ему. Нагнувшись, жрец в бирюзовом балахоне зашел в шатер и благоговейно остановился рядом со своим товарищем в шафрановом. Читая молитвы, он подобрал подол своего одеяния и сел у того в изголовье. Потом положил ему руку на грудь, чтобы успокоить. После этого взял его под мышки и оттащил к деревянному шесту, усадил, прислонив спиной, и принялся массировать ему плечи. Было не слышно, какие молитвы он шептал на ухо своему занемогшему товарищу, чтобы избавить беднягу от нападок дьявола и злых духов. Жрецы не спускали глаз с Мухаммада.

Жрец в малиновом балахоне подождал, пока шафрановый немного придет в себя, потом зашел в шатер и подошел к тем двоим. Он оказался спиной к Харесу, и тот не понимал, о чем жрецы тихо разговаривали между собой, однако видел, как жрец в шафрановом балахоне делал Мухаммаду рукой какие-то знаки. Когда жрец в малиновом обернулся с бледным лицом, Харес заметил, что он рассержен и глаза у него красные, как у коровы. Он подошел к Харесу и сказал:

– Я хочу осмотреть ребенка.

– Что-то не так?

– Я должен его внимательно проверить. Мы вышли на верный след.

Харес разжал руки, чтобы жрец в малиновом балахоне, который, судя по всему, был самым главным, взял у него ребенка. Однако мальчик явно не хотел, чтобы его забирали у Хареса.

– Ничего страшного. Не мучай его. Сам сними с него одежду.

– Совсем раздеть?

– Успокойся. Не надо его мучить.

Мальчик начал колотить руками и ногами.

– Он не дается.

– Я должен только посмотреть его спину.

– Вам нужно только это?

– Прояви терпение. Я должен посмотреть. Быть может, все обойдется. Сначала мне нужно осмотреть его кожу.

Харес ничего не понимал, но сопротивляться у него не было сил. Он сделал все, что ему велели. За свою жизнь он видел многих людей, в который вселился злой дух. Их лица были мрачными, а на тыльной стороне их рук или ног виднелись какие-то темные пятна, словно следы от дьявольских лап. Он знал, что на руках и ногах господского ребенка таких отметин нет. Харес спокойно снял с мальчика одежду. Жрец в малиновом балахоне засучил рукава. У него были белые руки, точь-в-точь как у мекканских женщин, всегда укрывавшихся от солнца, а под кожей проступали вены. Ладонью он ощупал безупречно белую грудь и талию ребенка. Между лопатками мальчика виднелось маленькое родимое пятно. Темно-красное, оно четко выделялась на светлой коже. Прежде Харесу доводилось много раз видеть родинки на руках, ногах и даже лицах и талиях других детей, однако такая темная ему никогда раньше не встречалась. Ее можно было сравнить разве что с пятнами, которые ночами можно увидеть на луне. Они имели фантастический вид, какой-то призрачный и неземной. Он с еще большим любопытством уставился на руки жреца в малиновом балахоне и на родимое пятно на спине ребенка. На первый взгляд казалось, что это пятно ничем не отличалось от таких же на телах других детей, однако в его правильных чертах было что-то необычное. Создавалось впечатление, что кто-то специально отпечатал его на белой коже между лопатками мальчика. Заметив это пятно, жрец в малиновом балахоне нагнулся и благоговейно прикоснулся губами к лопатке ребенка. Харес от удивления раскрыл рот: неужели это тоже было частью обряда изгнания злого духа? Жрец спокойно встал со своего места, сделал несколько шагов назад и дал знак своему товарищу в бирюзовом балахоне. Тот встал на колени и, согнувшись, пополз вперед, коснулся рукой пятна между лопатками мальчика, посмотрел на жреца в малиновом балахоне и начал говорить с ним на языке, которого Харес не понимал. Харес с удивлением смотрел на них и читал в их лицах недоумение и беспокойство. Жрец в шафрановом балахоне понемногу оправился, и его жидкая колючая борода зашевелилась. Казалось, он начал читать новую молитву, отчего его подбородок время от времени подрагивал. Вслед за этим он взглянул на Хареса и улыбнулся так, что тот весь задрожал.

* * *

Раб стоял у куста палиуруса, обливаясь потом. Халима не могла пробраться через толпу. Держа в своих длинных руках кнут, раб угрожающе размахивал им над головами собравшихся. От свиста кнута Халима втянула голову в плечи и отошла в сторону. Взгляд раба упал на Халиму, и он как будто понял, что она – хозяйка этого жилища, поэтому дал знак толпе расступиться и пропустить ее. Увидев суету рядом со своим шатром, Халима рассердилась и принялась говорить: «Злые, эти люди злые». Однако она не понимала, откуда взялся страх, закравшийся в ее сердце. Она не знала, что происходит внутри шатра, и не могла протиснуться к нему из-за большого скопления народа. Женщина не знала, что ей делать, ведь ей так и не давали пройти. Казалось, другие люди даже больше нее самой желали узнать, что же происходит в ее шатре. Оттуда, где она стояла, ничего не было видно. Люди, стоявшие впереди, вытягивали шеи, чтобы заглянуть внутрь. Протискиваясь между людьми, Халима сумела пройти немного вперед. Тем временем раб несколько раз ударил кнутом по головам и плечам мужчин и женщин, стоявших под кустом рядом с лошадьми. Люди чуть потеснились. В том месте у холма был крутой спуск, так что если бы кто-то поскользнулся, то скатился бы к самому подножью. Пробираясь через толпу, Халима понемногу пришла в себя. Расталкивая стоящих впереди людей, она медленно продвигалась вперед и наконец оказалась в нескольких шагах от кустарника. Женщина оглянулась и заметила, что ее сын отстал и теперь звал ее сзади. Казалось, раб не хотел пропускать Абдуллу, преграждая ему путь своими длинными черными руками. Однако, заметив взгляд Халимы, он пропустил мальчика, и тогда он с трудом протиснулся вперед и взял мать за руку. Халиме стало ясно: если бы у раба не было кнута, сейчас уже вся толпа ввалилась бы в ее шатер. Она сделала несколько шагов вперед, прошла мимо собравшихся людей и очутилась напротив своего жилища. Ее сердце колотилось от тревоги, но она решительно направилась к входу. Вздохнув полной грудью, женщина подняла полог шатра и тут же почувствовала какой-то необычный запах. Воздух внутри шатра пропитался чем-то доселе неведомым ей. Вместо мускуса он наполнился каким-то странным, чуждым запахом, незнакомым в этих краях. Вначале она не обратила внимания на посторонних мужчин. Ей хотелось поскорей увидеть Мухаммада. Мальчик сидел, прислонившись спиной к деревянному столбу, и из прорезей в черном своде шатра на его высокий нежно-розовый лоб падали узкие прозрачные лучи света. Его лицо буквально светилось. От усталости он склонил голову к левому плечу, сомкнул ресницы и задремал. В лице мальчика было особое очарование, которое привлекало Халиму. Заметив сонное лицо ребенка, она бросилась к нему и чуть было не упала, но все же удержалась на ногах. Малыш, заслышав ее шаги, вскочил с места и явно не понимал, что происходит вокруг. Халима обняла его так крепко, что ей самой стало больно. Так прошло несколько секунд. Женщина с горечью подумала, что если бы она вовремя не прибежала сюда, то эти люди наверняка забрали бы ее ребенка, но нет… она гнала прочь от себя эти мысли.

– Перестань, дочь Абу-Зуиба, ты задушишь мальчика.

Халима обернулась к мужу. Ее лицо было мокрым от слез. Харес подошел к ней. Жрецы в ярких одеждах встали сзади. Глубоко дыша, женщина вытерла ладонью лицо и посмотрела на жрецов. Потом она расправила чадру и открыла свое прекрасное лицо. Женщина не смела смотреть в глаза посторонним. В их бледных, не видевших солнца лицах, обрамленных длинными бородами, в их нагрудниках с нашитыми каменьями и ярких чистых одеждах было что-то чуждое пустынным жителям. Нехотя Халима перевела взгляд на жрецов в ярких одеждах. Каждое их движение приковывало ее внимание, поскольку цвет переливался на каждом балахоне и было неважно, шевелит рукой жрец в малиновом или шафрановом наряде. Столь роскошное одеяние жрецов на темном фоне шатра заставляло Халиму испытывать стыд за себя и свое скромное жилище. Как она ни старалась, она не могла вспомнить, видела ли раньше этих людей в своих краях или нет. И сколько она ни уговаривала себя не думать о плохом, у нее ничего не получалось. Женщина пыталась успокоиться, внушая себе, что они пришли в ее шатер по ошибке, что они побудут здесь немного и уйдут восвояси, но на душе у нее все равно было тревожно.

Глядя на Халиму и ребенка, жрец в бирюзовом балахоне почесывал бороду правой рукой. Сама Халима растерянно кусала губы и вздрагивала всем телом. Внушительный вид жрецов, их чалмы и необычные головные уборы не позволяли ей прямо посмотреть на них. Халима пару раз отважилась взглянуть в их глаза, то тут же опускала голову. Она невольно положила подбородок на голову ребенка и вдыхала запах его запылившихся мягких волос. Сама того не осознавая, она везде искала этот запах, и казалось, что он проникал ей прямо в душу. От этого на сердце у нее становилось спокойно. Спокойно.

* * *

В глазах жены Харес прочел тревогу. Хорошо, что Халимы здесь не было раньше и она не видела, что жрецы делали с ее ребенком. Если бы она оказалась в шатре с самого начала и увидела, как те ощупывают тело мальчика, то вряд ли разрешила бы им продолжать осмотр. Она сразу же начала бы возмущаться.

Когда Харес увидел, что жрецы поднялись и уже собираются покинуть шатер, он с радостью встал на ноги и поднял полог, чтобы тоже выйти наружу. Он не знал, собираются ли гости действительно уходить или просто хотят посоветоваться между собой. Они подошли к лошадям и стоящему рядом рабу. Вдруг все трое одновременно обернулись и посмотрели на шатер и Хареса. Тот подумал: «Наверное, они собираются пойти в другой шатер, наверное, они ошиблись! Здесь все спокойно. Никакого бесноватого и сумасшедшего у нас нет и в помине. Они ошиблись. Не могли же они целовать мальчика, в которого вселился злой дух, и проявлять к нему такое уважение?!» Однако он очень удивился, увидев, что жрецы, улыбаясь и неся что-то в руках, вновь возвращаются к его жилищу. Приглядевшись, он заметил, что у каждого под мышкой был деревянный ларец. Жрец в бирюзовом балахоне первым поднял полог шатра и зашел внутрь. Харес высунул голову из шатра и увидел, что двое других, в малиновом и шафрановом балахонах, стоят рядом с рабом и лошадьми и разговаривают друг с другом.

Жрец в бирюзовом балахоне положил свой ларец на ковер у шеста и, не разжимая кулака, почесал у себя под бородой. Харес заметил его сжатый кулак. Жрец сначала посмотрел на Хареса, потом на очаг, находившийся в центре шатра, и подошел к нему. Присев на колени, он поднес ладони к очагу, положив их на круглый охровый противень. Харес внимательно посмотрел на него. В такую осеннюю погоду было хорошо погреться у огня. Второй рукой жрец отодвинул противень в сторону. Внизу показалось углубление для разведения огня. Жрец в бирюзовом балахоне встал с места и обвел сжатым кулаком все внутреннее помещение шатра, Халиму, ребенка и самого Хареса. Вслед за этим он вернулся к очагу, разжал над ним кулак и дважды тихо хлопнул в ладоши, а затем дунул на ладони, держа их над очагом. Харес хотел подняться и разжечь в очаге огонь, чтобы гость согрелся. Однако жрец знаком показал, что этого делать не нужно. Из углубления медленно поднимался дым, и по всему шатру разнесся приятный запах. Наверняка это была какая-то смесь руты. Во всем поселении Бани-Саади люди жгли руту, но эта пахла как-то особенно.

Харес не мог рассказать Халиме о том, что жрецы делали на его глазах. Было удивительно уже то, что она не убежала, увидев чужаков. Он знал, что ей некуда бежать, иначе ее бы уже как ветром сдуло. Все же ему очень хотелось утешить жену и обнять ребенка. От страха Халима обхватила мальчика за талию и крепко держала его.

Полог вновь поднялся, и в шатер один за другим снова вошли жрецы: сначала в бирюзовом балахоне, потом – в малиновом и самым последним – в шафрановом. Каждый из них держал в руках деревянный ларец. Поставив ларцы на пол перед собой, жрецы еще раз поприветствовали Халиму и ребенка, а потом поклонились им. После этого они что-то сказали друг другу на незнакомом языке, продолжая при этом смотреть на женщину с мальчиком. Харес решил поговорить с ними о Халиме и мальчике и поэтому не сводил с них глаз. Он не знал, как сказать Халиме, что она должна потерпеть и не бояться жрецов. Но что бы он ответил, спроси она, зачем он впустил их в шатер? Халиме никогда не нравились чужаки, а теперь в их жилище оказались эти люди в своих пышных нарядах, невиданных в здешних местах… Как бы ему хотелось пусть ненадолго остаться с женой наедине, как бы ему хотелось поговорить с ней. Что она сейчас чувствовала и о чем думала?

* * *

Неожиданно жрец в бирюзовом балахоне уперся в бока обеими руками, встал на колени и придвинулся к Халиме и ребенку. В уголках его губ заиграла улыбка. Халима решила, что жрец хочет ей что-то сказать и поэтому заулыбался.

Жрец в бирюзовом одеянии повернулся к деревянному ларцу, стоявшему рядом с шестом. Халима опустила голову и исподлобья посмотрела на Хареса. Жрец обеими руками поднял ларец и почтительно поставил его у ног Халимы. Она подумала, что пришельцы собирались расстелить скатерть для гадания на песке и разложить свою астролябию. Прежде ей приходилось видеть у заклинателей злых духов и писцов молитв много цветных бусин и металлических приспособлений. Однако эти жрецы были особенными, ведь свои священнодействия они решили проводить не на открытой местности где-нибудь в пустыне, а в ее забытом всеми шатре.

Голос жреца в бирюзовом балахоне заставил Халиму опомниться:

– Примите это от нас.

Халима не подняла головы. Согнувшись, жрец указал пальцем на ларец и открыл его. В одно мгновение Халима почувствовала чудесный аромат. В нем были перемешаны запахи мускуса, полевых цветов… Жрец разложил на крышке ларца один за другим целый ряд благоухающих мешочков, палочек, флаконов. Вокруг ларца сразу закружилось несколько мух.

Что же это такое? Где их гадание на песке и астролябия? Халима посмотрела на Хареса, но и он был озадачен поведением жрецов в ярких балахонах. Она пристально посмотрела в глаза мужа, но он не смотрел на нее и ребенка, а уставился на предметы из ларца. Его уста раскрылись в улыбке, и все лицо светилось от радости. Потеряв голову, Харес не знал, как благодарить жрецов. В знак признательности он сделал перед жрецами несколько земных поклонов. Он никак не мог скрыть своей радости.

Жрецы посмотрели на Хареса и тут же перевели пристальный взгляд на Халиму и ребенка. Женщина слышала, как они тихо переговариваются между собой на незнакомом ей языке. Она взглянула на Хареса в надежде, что он понимает их речь. Что это за язык? Почему они хотят, чтобы никто не понимал их? Самые разные мысли лезли ей в голову.

Она хотела выбежать наружу, чтобы не оставаться больше с этими людьми, не разговаривать с ними и не видеть их яркую одежду и эти ларцы. Вдруг жрецы все вместе протянули руки к ребенку, сказали хором: «Аллилуйя!» – и склонили головы перед Халимой и Харесом, как будто благодарили их за что-то.

Видя, как они смотрят на ребенка, Халима обняла его обеими руками и крепче прижала к груди. «Спроси, что они делают и за что благодарят нас?» – сказала она Харесу.

Харес засмеялся. Он был очень простодушным человеком. Халима скрежетала зубами, не зная, как дать понять мужу, что здесь происходит что-то неладное. Харес встал с места и пошел к выходу. Почему он ничего не делал, чтобы эти люди поскорей убрались из шатра?

Жрец, одетый в бирюзовый балахон, отгонял мух от благовоний.

– Примите это от нас, – сказал он.

– Зачем? – спросила Халима.

– Это наши скромные подарки, – ответил тот.

– Разве мы заслужили всё это? – спросила она.

– Во имя этой счастливой звезды… – сказал жрец.

Харес опустил полог шатра, и все вдруг погрузилось во мрак. Мухи стаей полетели к отверстиям в пологе шатра, из которых пробивались лучи света.

Жрецы посмотрели друг на друга и перевели взгляды на Хареса. Жрец в малиновом балахоне почесал свою рыжую бороду и прокашлялся. Казалось, его терзало сомнение. Халима взволнованно вглядывалась в темноту. Предчувствие подсказывало ей, что именно сейчас что-то появится или исчезнет.

* * *

Харес растерянно переводил взгляд то на ларец, то на руки жреца в бирюзовом балахоне, то на другие ларцы. В его сознании перемешались самые разные запахи, наполнившие шатер, – приятные и незнакомые. Жрец поднял флакон с каким-то благовонием и поднес его к лицу Хареса: нефритовый, яркий, как свежая трава в лучах солнца, ныряющего в облаках, он был умопомрачительным. Внезапно Харес испуганно посмотрел на полог шатра. «Если кто-то из мужчин племени увидит, что здесь происходит… – подумал он и бросился к выходу. – А что, если это уже кто-то увидел?» Он нерешительно выглянул наружу и внимательно посмотрел на ожидавших там людей: пряхи никуда не торопились уходить. Однако ветер, конечно же, уже повсюду разнес аромат благовоний. Если эти люди узнают, что находится в ларцах, то Харес уже не сможет жить рядом с ними. Тогда ему придется поставить свой шатер в нескольких милях отсюда и опять удалиться от людей. С того самого дня, как Халима стала кормить грудью этого осиротевшего мальчика, соседи и даже сестры жены начали обходить их семью стороной.

Харес задернул полог шатра, и жрецы, Халима и ребенок тотчас оказались в темноте. Он вернулся к жрецам. Мухи жужжали еще громче. Жрецы и Халима не сводили с него глаз.

– Я не хотел, чтобы кто-то увидел… подумал, может быть…

Он не мог подобрать подходящих слов и боялся, что присутствующие догадаются, как неспокойно у него на душе. Жрецы, чувствуя неловкость из-за того, что в шатре неожиданно стало темно, отвернулись от Хареса.

Сам он вернулся к шесту.

Жрецы в малиновом и шафрановом балахонах переглянулись и начали переминаться с ноги на ногу, как будто теперь настал их черед подносить подарки. Они встали на колени, подползли ближе и со всеми почестями преподнесли Халиме и ребенку свои ларцы. До этого дня Халима не видела такого обращения к себе со стороны других мужчин племени. Оба жреца одновременно щелкнули замками ларцов и открыли их крышки, поглядывая то на Халиму, то на Хареса.

В этот момент все трое жрецов засмеялись. Халима отогнала муху от своего лица и из приличия старалась улыбнуться, но у нее ничего не получалось, словно губы онемели и не могли изобразить улыбку. Она всего лишь усмехнулась и крепче обняла ребенка. Пестрые ткани, ожерелье, ножной браслет, кулон… Жрецы опускали руки в ларцы и одно за другим доставали новые украшения. На крышки ларцов были выложены такие сокровища, которых Халима не видела даже во сне.

Харес тоже не мог припомнить, чтобы не только на своей собственной свадьбе, но и на свадьбах сестер он видел столько драгоценных камней и украшений. И вообще, он не помнил, где и когда в последний раз видел кулон. Ему приходилось видеть в разных местах пару кулонов и браслетов тончайшей работы, но эти с фиолетово-синими каменьями размером с кулачок трехлетнего ребенка… Неужели все это было в его шатре, или он видит сон? От обилия камней – красных, фиолетовых, желтых – у него разбегались глаза. Что же ему с ними делать? Неужели жрецы оставят здесь свои ларцы и уйдут или только покажут их ради какой-то цели, чтобы заручиться его доверием? Вдруг он услышал, как один из жрецов сказал:

– Всё это – подарки для вас.

– Но за что? – спросила Халима.

– За него, – ответил жрец в бирюзовом балахоне.

– Он был нам обещан, – продолжил жрец в малиновом. – В будущем он станет царем.

Харес задрожал всем телом. Царем в будущем. Ему и раньше доводилось слышать об этом. Халима говорила это со слов христианского монаха, предупреждая, что пока никто не должен знать об этой тайне. Тогда что же сейчас говорят эти чужаки? Кто им рассказал? А как же поиски бесноватого? Почему они вдруг передумали его искать?

Жрецы улыбались Халиме. Харес тоже смотрел на нее, но она по-прежнему не поднимала головы, положив подбородок на макушку ребенка.

* * *

Когда появились эти люди, Халима пасла стадо коз. Господскому мальчику было тогда всего два года или еще меньше. Он был легкий, но с широкой костью. Харес с Абдуллой повели верблюдов к колодцу. Халима еще издали разглядела в пустыне маленькое черное пятно. Покрытое легкой пылью, оно напоминало облако, которое несет ветер. Оно казалось мушкой на бескрайнем просторе пустыни, маленькой черной отметиной на лбу белой верблюдицы. Постепенно мушка увеличилась, стала еще крупней, потом от нее отделилась часть и направилась прямо к тому холму, на котором сидела Халима. Кто же это был: голодный волк или отбившийся от каравана верблюд? Когда это «что-то» приблизилось, Халима разглядела, что это всадник, сидевший на белой лошади. У Халимы было очень острое зрение. Увидев всадника, она догадалась, что ему было нужно. Тот ехал рысью, направляя коня точно к стаду. Иногда караванщики обеспечивали себе провиант, покупая скот у пастухов. Она подумала, что всадник ехал как раз за этим. Но когда он показался из дорожной пыли, женщина увидела старца с густой и совершенно белой бородой, одетого в шерстяное платье и согнувшегося на спине коня. Казалось, он заблудился, потому что ехал, озираясь по сторонам. Недалеко от тени, падавшей от холма, он остановился и посмотрел на небо и вокруг себя. Собака, охранявшая стадо, залаяла и побежала ему навстречу, не подпуская к хозяйке. Халима взяла палку и встала на ноги. Потом она подняла ребенка с земли, прижала его к груди и оперлась на палку, внимательно глядя на старца.

Солнце клонилось к горизонту. Воздух пока не остыл, но было уже нежарко. Старец еще не слез с коня, когда Халима разглядела, что от группы людей в черном отделилось еще несколько всадников, и они тоже скакали к холму.

– Мне нечего продавать! Продавать нечего! – закричала она.

Собака не переставала лаять. Не обращая на нее внимания, всадник спешился. Он подошел к кусту, чтобы привязать к нему свою лошадь. Между тем другие всадники приближались. Старец оперся на кривой посох, доходивший ему до плеча, и оглянулся. Потом, все так же опираясь на посох, он подошел к подножию холма.

– Продавать нечего!

Под холмом продолжала лаять собака. Старец начал подниматься по склону. Не дойдя до Халимы, он остановился, чтобы отдышаться. Он недолго смотрел в лицо женщины, а потом снова огляделся.

– Продавать нечего! – опять закричала она. – Не подходите близко!

Она подумала, что, может быть, старец не понимает ее языка. Тогда она рукой показала сначала на стадо коз, а потом на рот и крикнула:

– Ничего съестного нет и продавать нечего!

Всадники были все ближе. Халима хотела, чтобы старец как можно скорее уехал отсюда. Совершенно одна, она была напугана и хваталась за ребенка как за свою последнюю надежду.

Остановившись на порядочном расстоянии, старец спросил:

– Кто ты такая?

– Я? – переспросила Халима.

Старец указал рукой на небо над ее головой.

– Посмотри. Земля и небо здесь святые.

Халима не понимала, о чем говорит старец, и поэтому спросила:

– Что?

Своим кривым посохом он указал на небо.

– В этой пустыне священно только это место. Знаешь, почему?

Халима посмотрела наверх. Прямо над ней нависла черная туча.

– Уходи. Убирайся отсюда, – сердито сказала Халима и испуганным голосом позвала собаку.

Не обращая внимания ни на старца, ни на Халиму, собака бегала вокруг стада. Козы разбежались в разные стороны, и собаке никак не удавалось вновь сбить их в кучу. Напуганные животные не могли устоять на одном месте.

– Оно священно из-за тебя или этого ребенка?

Вне себя от гнева Халима только и могла сказать:

– Уходи, уходи…

Между тем всадники подъезжали все ближе. Подойдя к Халиме на несколько шагов, старец спросил:

– Ты позволишь мне дотронуться до этого ребенка?

– Нет, – ответила Халима. – Уходи. Уходи. Уходи отсюда.

Потом, повернув голову к голой пустыне, она с мольбой в голосе закричала:

– Э-ге-гей!

Казалось, что она тайно кличет кого-то, безнадежно вглядываясь в пустоту. Старец понял, что женщина напугана. Он обернулся и увидел, что всадники уже прискакали к подножию холма и собираются спешиться. Собака надрывалась от лая. Испуганные козы разбежались во все стороны. Всадники спокойно остановились и смотрели на вершину холма. Старец посохом дал им знак, чтобы они не слезали с лошадей. Халима все еще пыталась объяснить, что скот не продается.

– Не бойся, – сказал старец. – Я пришел только поклониться этому святому месту.

После этих слов он указал пальцем на небо и на черную тучу над их головой. Халима опять посмотрела вверх. Значит, его привела к ней туча. Ее тень неотступно следовала за ней. Что тут можно было сказать? Неужели ее тайна раскрыта? Она опустила голову, а когда опять подняла ее, увидела, что старец в нескольких шагах от нее встал на колени и пристально смотрит на ребенка. Встретившись взглядом с Халимой, он опустил голову. Женщина все еще была напугана всадниками, которые поджидали своего спутника у подножия холма.

– Ничего не бойся, – сказал старец. – Они со мной.

– Кто вы такой? – спросила Халима. – Откуда приехали?

– Из Абиссинии, племени Саада Ибн Ваиля. Ты слышала что-нибудь о христианах?

Халима покачала головой.

Старец сделал шаг вперед и пристально посмотрел на мальчика. Неожиданно на его устах расцвела улыбка, и сердце Халимы понемногу успокоилось.

– У ребенка другой цвет кожи. Ты не его мать?

Халима ничего не ответила.

– Он сирота? – спросил старец.

– Я его кормилица.

Старец протянул руки к ребенку, словно желая принять у Халимы чашу с водой. Женщина отпрянула назад и еще крепче сжала в руках палку.

– Не бойся. Это место свято из-за него, и ты тут ни при чем.

Старец дотронулся до ножек и спины мальчика. Затем дрожащими руками он коснулся его пяточек. Халима ослабила руки и нежно передала ему ребенка. Старец обнял малыша, но его руки по-прежнему дрожали. Указательным пальцем он отвернул воротник рубашки мальчика и понюхал его. В старческих глазах Халима увидела слезы. После этого старец приподнял рубашку на спине мальчика, и его лицо озарилось радостью.

– Да будет он благословен во имя Святого Духа. Благословен во имя Отца и Сына.

После этого он наклонился к пояснице ребенка и тихо коснулся ее губами.

Халима с удивлением смотрела на него. Старец торжественно изрек:

– Пусть возрадуется эта земля и это небо, которые видят избранника Божьего.

Халима не поняла слов старца. Она только смотрела на него. Постепенно женщина перестала бояться. Из-за плеча старика она увидела, что всадники сошли с коней и начали подниматься по склону холма.