Текст книги "Скромные бродячие музыканты"

– Я тебе сейчас тоже по морде дать могу!

– Кулачки береги. Поцарапаешь ещё о бороду. – Гном ехидно улыбнулся, потянувшись пальцами в рот, чтобы перекусить заусенцем, но тут корень под ним пошел ко дну. – Ох ты, деревяха термитная! – Он соскочил.

Вода вдруг забурлила и из-под ее глади появился серый лысый череп, вытянутый от макушки до нижней челюсти, как яйцо. Из затылка вырастала костяная пластина, по типу забра́ла на рыцарских шлемах, закрывающая лицо до подбородка. По краям для глаз были вырезаны отверстия и, судя по множеству зарубок, занималась этим явно не Мать-природа.

Голова торчала из воды, точно камыш, и кроме жилистой тонкой шеи ниже ничего не было видно.

– А ты что за ягодка болотная? – спросил гном. Веки у надводной головы открылись, раскрыв небесно-голубые зрачки с непроницаемо-черными радужками на коричневых глазных яблоках. Бородатый помахал ладонью перед ними.

– Странная штуковина.

– Ну-ка. – Гном сунул руку под воду, нащупав крошечное тельце. – Эть! Ага. Костяшки хрупкие. Без брони, одежды тоже нэма. Но зато писюлёк больше человеческого.

– Ты-то откуда знаешь? – хмыкнул бородатый.

– Я в Тысячу искр в пыточной их с полтинник срезал, – примерив мрачный тон, ответил гном и встал. – Не опасный. – Он шлепнул голову по затылку, и та потонула. – Шуруй за дружком. Помрет, а мне потом на суде перед Юной с Талией отчитываться.

– Тебе и так за рождение отчитываться. Смотри-ка, ты тут не только мне не нравишься. – Бородатый указал на воду. Из-под нее, зацепив макушками плавающий ил, встали две головы с костяными забра́лами. Глазные яблоки горели тем же коричневым цветом.

– Вас на холодец пустить? – Гном двумя короткими ударами потопил любопытных.

Не успел он плюнуть им вдогонку, как всплыли другие головы. Сначала десятки, затем дюжины. Через несколько секунд территория болота стала напоминать пупырчатую пленку, коей алхимики обматывали особо хрупкие сосуды с вековыми зельями при перевозке.

Тут же стало понятно, что за огоньки были под водой. Теперь возникал вопрос, как засунуть их обратно?

– Положу ща! – прокричал гном, прихлопнув на лбу троицу кровопийц. По глазным яблокам головастиков медленно растекся красный цвет.

– Слушай, кем бы мы друг друга не считали, мы же согласны, что красный цвет – это угроза? – склонившись к уху гнома, спросил бородатый.

– Не знаю, как у вас там в Ссыкунляндии, а у нас это цвет наливки. – Из-под воды рядом с каждой головой выросло копье с заостренным наконечником из белого металла.

– Я тебя прошу, скажи, что копье в вашем заниженном мире это не штопор!

Гном схватил бородатого за рукав и подтянул к себе.

– Базар выкручиваешь на ноль и на три бежишь за усатым. Раз. Два… Три! – Он развернулся и врезался лицом в живот вояки, столкнув того с ног и упав в воду. Вынырнув, он закашлял, сплевывая тину. – Я сказал бежать!

– Не услышал я!

– Беги, перегной! – Гном ринулся напролом через головы, без труда раскидывая их и расчищая тропинку бегущему за ним бородатому.

Головы не преследовали их. Прождав, пока люди отдалятся достаточно далеко, они погрузились на дно.

Будь у среднестатистического деревенского Дуда горстка драгоценных монет и знакомый картомаг, он мог бы посмотреть за вояками с высоты птичьего полета (учитывая, что из-за деревьев птица вряд ли смогла бы что-то разглядеть, заменим ее на пупырчатого питона на ветке). И имей он достаточно развитую наблюдательность, то мог заметить следующее: коричневые огоньки, что подсвечивали путь с момента входа вояк на болото, перемещались аккурат им. Поэтому гостей складывалось впечатление, что они повсюду, тем самым сильнее раздражая усатого арбалетчика.

Следи Дуда за ситуацией дальше, то мог бы насчитать на болоте с сотню светящихся кругов, а также стать свидетелем того, как все они в одночасье окрасились в красный. А если он удосужится не моргнуть, то поймает миг, как они преодолевают расстояние в сотню метров за считанные секунды. А если Дуда имел бы врожденное шестое чувство, то ощутил бы, как картомаг прорезает дырку в его кошеле и вытряхивает драгоценные камушки.

Трое вояк воссоединились у широкого пня, на коем в позе замершего котенка лежал усатый. Подрагивая и хныча, он бредил, впившись ногтями в горящую лампу.

– Эй. Эй! – Бородатый пошлепал ему по щекам. – Подъем! Драпаем!

– Свет горит – в воду нельзя. Свет горит – в воду нельзя.

– Дай… сюда! – Гном пытался выдернуть лампу из мертвой хватки. – Отдавай!

Внезапный яркий свет ослепил вояк. Казалось, что солнце разозлилось на жалкий кусочек земли, который смел укрываться от его сияния, и прожег защитные кроны деревьев. Но, как известно, Богов на солнце нет (серьезно, ну что за детский сад?), а тот свет горел из неисчислимого числа глаз. Серые головы смыкались вокруг пня.

Прохладной ночью Шло прогуливался по берегу Великого моря. Смотрел, как змеи спиралью закручивались в песок, старался на лету поймать ракушки, что с волнами выбрасывались на сушу, прочищал легкие соленой влагой. Сладкоголосое пение привлекло его. Вдалеке на скале расположилась русалка. Она свесила хвост к воде, многозначительно глядя на горизонт и в странной песне повторяя:

– Шло, Шло, Шло!

Не успел он осмыслить происходящее, как обнаружил себя бегущим босиком по усеянному ракушками пляжу. Шаг замедлился. Ноги вязли в неизвестно откуда растекшемуся болоту. Шло моргнул и тотчас врезался в ствол дерева, откинувший его в мутную, холодную воду. Плавающая вокруг тина прилипла к его груди, рукам и ногам, начав интенсивно давить, словно толстый человек. Шло брыкался, выворачивался, но без толку – его затянуло на дно.

Перед тем, как нос пропал под зеленой гладью, он сделал глубоких вдох. С надутыми щеками Шло лежал на дне без возможности пошевелиться. Ил проникал под одежду, постепенно просачивался в шевелюру, окутывал шею, сдавливая гортань. У Шло сводило мышцы лица, терпеть становилось невыносимо. Он держался, как мог, но все-таки выпустил спасительный пузырек воздуха, открыв рот.

Давление внезапно исчезло. Шло смог свободно шевелиться и не верил… Он дышал! Легкие качали тухлую воду, точно свежий горный воздух.

Снова моргнул и на месте зеленого, грязного болота образовались чистейшие озерные воды.

– Шло, Шло, Шло! – донеслось до ушей музыканта.

Он оттолкнулся от песочного дна и поплыл на голос. С каждым взмахом набираемая им скорость поражала воображение. Вдалеке четче проявлялся силуэт русалки на камне. Шло выпрыгнул из воды. Девушка вытянула тонкие бледные руки и с легкостью поймала его.

– Шло, Шло, Шло! – чарующе повторяла она. И он, наполненный любовь и страстью, с переполняющими его голову мыслями, потянулся к ней, стремясь поцеловать, и в дюйме от вожделенного поцелуя произнес:

– Ква-а-а!

Русалка разразилась в громком хохоте, на что Шло стыдливо закрыл рот перепончатыми лапками. Она убрала длинные, кудрявые волосы назад и острым указательным пальцем проткнула ночное небо. Сквозь дыру пролетел один тонкий солнечный луч, попавший прямиком в левый глаз жабе.

– Шло, Шло, Шло! – в очередной раз сказала русалка и со всей силы влепила ему пощечину.

– А! Что? Жаба! А? – закричал флейтист, проснувшись.

– Мой говорил о помощи, мой вышло так, что прав.

Над Шло нависала худощавая бабка с изголодавшимся взглядом и впалыми щеками, скрестив костлявые пальцы в замок. Ее хрупкое тело покрывала настолько растянутая рубашка, что из ее коротких рукавов впору было сшить несколько банных халатов. Нижние ее края волочились по примятой к земле траве, собирая пыль с грязью.

– Мой не видно. Открой вид, – голос доносился откуда-то из-под нее так, словно владелец забил в ноздри щебень.

Шло щурился от солнечного луча, проникающего свозь дырку в палатке. Прикрывшись ладонью, он перевалился на бок, чуть раскидав уложенную под ним солому, и приподнял край рубахи.

Там оказалась голова со всеми атрибутами, кои присуще головам: нос, уши, рот, глупое выражение лица. Но вот по форме… Все перечисленные части были приплюснуты, напоминая стенки цилиндра Шло, за исключением пучка черных волос, завязанного в косичку на затылке. Его владелец торчал из земли, как какой-нибудь гриб. Подбабушевик.

– Мой приветствие. – Голова улыбнулась всеми тремя с половиной зубами. Шло медленно опустил край рубахи. Галош сидел в дальнем углу палатки, очищая аккордеон.

– Друг мой, невежливо так поступать. – Он поднялся, закинул инструмент на спину и, подойдя, приподнял край рубашки с другой стороны бабки. – Прости моего коллегу. Он отчасти бестактен.

– Мой не обижается.

– Действительно. Ваш предпочитает разом проглотить, чем обижаться.

Пока они смеялись, Шло нащупал за собой цилиндр и заглянул внутрь. Никого не увидев, он потряс головной убор и сжал челюсть.

– Ай… прости, пушистый! Выходи. Ты там? Ау?

– Не утруждайтесь. Ваш пассажир пропал с момента нашего появления здесь, – сказал Галош. Не успел флейтист возмутиться, как гриб предположил:

– Из него сварят суп с овощами. Или рагу под соусом из козьего яда и змеиных ягод. Или пожарят с лепешками на костре. Или засунут в курицу и зажарят в печи. Или…

– Вы повар что ли? – грубо оборвал его Шло.

– Мой иногда готовит. Но мой всегда ест и времени на готовку мало.

– Изумительно. Может твой и имя имеет?

– Колобок мой имя.

Шло фыркнул.

– Честное слово ничего своего придумать не могут. Сплошь плагиат.

– Но мой…

– Друг мой, – взял слово Галош, устав мило улыбаться бабке, – буду признателен, если попросишь свою подругу перестать на меня так пристально глазеть.

– Это не мой подруг. Это Джи – колдунья. Она сказала, что мой похудеет. Мой потерял четыреста тридцать два грамма и бросил ее в темницу.

– А тут она что делает? – спросил Шло.

– Это темница, – пояснил Галош, по чуть-чуть отодвигая от себя бабку.

– Ага. Подожди. – Шло заглянул глубже под рубаху и с писком ужаса отскочил назад.

– Она весила десять пудов и два года ела только траву и кости. Под рубашку не суйся, если хочешь видеть, – предупредил Колобок. Шло хотел ответить, но боялся, что его вырвет, поэтому судорожно кивал, зажав рот. – Вопрос твой не спрошенный. Мой был хозяином Города. Старостой.

– Что-то троны у властителей все хуже и хуже в последние годы.

– Колобо-о-ок! – Галош предпринимал решительные меры и с извинениями легонько толкал бабку, но та с черными мешками, размерам с яблоки, кроваво-красными капиллярами, поредевшими из-за сухой кожи ресницами и бровями, вздувшимися венами в точности повторяющими контуры оправы очков – приближались и отдалялись, приближались и отдалялись, приближались и отдалялись…

– Мой власть сместили, когда мой предложил есть лопухи с капустой, чтобы живностью всю в округе не поесть. Мой сочли предателем, сумасшедшим, еретиком. Мой закопали и накрыли палаткой, чтобы не напекло.

– Совсем…

– Колобок! – Бабка схватила Галоша за плечи и лизнула от подбородка до глаза. Он оттолкнул ее и одним ударом в грудь повалил на траву. – Простите меня… Кикимора! Простите! Но нельзя меня лизать!

– Хи-хи… будешь… долго жить. Хи-хи. До-о-олго. Очень долго! Долго! – Она надкусила сухую губу до крови и высосала чуть-чуть крови.

– Везунчик, – с завистью отметил Колобок. – С мой она копченого дарнака за предсказание взяла.

Откуда не возьмись в палатку вбежал бельчонок, навернул пару кругов у говорящего гриба, влез по его лицу, царапнув лапкой под глазом, и спрятался в пучке волос, как в высокой траве.

– А ты куда пропал? – Шло протянулся к зверьку, но тот грозно зашипел.

– Белки шипят?! – изумился он, отняв руки.

– С маслом на сковороде, когда жаришь. – Все, включая белку, настороженно покосились на Колобка. – Что?

Нарушая все правила приличия, в палатку ворвались двое. Вернее сказать, ворваться-то смог лишь один, а второй грозно ступил ногой и выглядывал из-за жирного плеча товарища.

Его объемное тело еле-еле закрывали сшитые вместе лоскуты ткани, а из подмышек проглядывали уши от шапки-ушанки. Между кусками на животе, пересеченное стягивающими нитями, выглядывало, так называемое Пупковое око. Странно, но факт – оно полностью оправдывало свое название и тех, кого из-за пуза не видел толстяк, видело око. Весь научный мир Ориона долгие годы бился над вопросом, как это работало? А весь остальной мир столько же лет бубнил в кабаках о том, на кой хрен существует подразделение ученых по изучению зрения у пупков и куда шли их налоги.

– Мясо де? – спросил впереди стоящий толстяк.

– Мясо? – Все это время лежавшая вниз бабка, вскочила. – Где? Мясо! Хочу! Где? – Она забегала по палатке, как кабанчик при виде фермера с топором.

– Мужики, какого лешего мы тут сидим? – возмутился Шло. – Быстро отвели нас к вашему… главному.

– Он мясо. – Толстяк указал на флейтиста, схватил его за горло и без возможности развернуться, пошел спиной вперед. Музыкант успел только прихватить цилиндр и начать задыхаться.

– Он попытаться. – Если бы Колобок мог пожать плечами, то обязательно сделал бы это.

– Господа мужики, – взял слово Галош, поднимаясь на ноги. – Я нисколько не хуже по количеству мяса…

– На холодец, – наказал толстяк.

– На холодец? Меня?! Да вы за кого меня принимает? Меньше чем на рагу я не согласен!

– Ме.

– А ну-ка немедленно отвели меня к лучшему повару! Иначе вы будите есть самый горький, самый вонючий холодец во всем Орионе! – предупредил Галош. Брыкания задыхающегося Шло прекратились. Он глядел на коллегу, думая про себя: «Я, конечно, знал, что ты эгоист, но чтоб настолько».

Угроза оказалась к месту. Перед тем как Галоша взяли за горло, он прихватил аккордеон и подмигнул Колобку.

– Мясо! – Бабка на четвереньках подорвалась к спрятавшемуся бельчонку. В последний момент, тот спрыгнул вниз и вскарабкался по ноге Шло к цилиндру. Бабушка вгрызлась в макушку Колобка.

– Опять?!

Музыкантов выволокли на свет.

Всегда существует предел. Предел собираемого урожая, предел самодурству, придел войне и так далее. Разница между ними заключается только в длине максимального маршрута от точки до точки. По крайней мере такой логики придерживается основная часть населения Ориона. Для жителей города «Город» даже Смерть не являлась пределом. Усопших здесь бальзамировали и в каждый день их рождения специальной гибкой палкой проталкивали фарш им в желудки.

Отвратительно, однако они верили, что Том'Пуз не примет хлюпиков в царство бесконечной жрачки и будет держать их перед колбасными воротами до тех пор, пока они не наберут нужный вес, что могло занять не один век. Никто из ученых точно не знает, сколько должен весить человек, дабы угодить божеству. Цифры варьируются от трех до шести центнеров. Тем временем мирный люд в кабаках продолжал негодовать.

Город сам по себе выглядел скромно. Одна площадь с выставленными по окружности двухместными палатками, которые сходились у выбитого в скале дома. В метре от него на валуне в гигантском чане крутил поварешкой необычный толстяк, с длинными сальными волосами, свисающими до плеч. Его тело ничем не уступало остальным жителям. Даже больше – на его фоне они выглядели, как гномы на контрасте с людьми. Однако выделялся один очевидный дефект. Предположим, если правой рукой он мог перекрыть течение реки, то левой едва ли дотягивался до верхней полки. Она была костлявая, бледная и слабая. Минимум мышц и минимум (что страшнее) жира.

Музыкантов кинули на разделочный стол к прочим рулькам, ребрышкам и грудкам. Шло перевернулся на бок и тут же увидел свой испуганный взгляд в отражении воткнувшегося тесака.

– На месте! – приказал повар, предупредительно накрыв здоровой рукой, висящий на поясе набор ножей, а худой, дрожа, старался не дать поварешке упасть в варево. – Этот для разделки рыбы. Им не промахнусь. – Шло поднял ладони и, пригнувшись, лег обратно.

– Нордик, – обратился к нему охранник толстяк, чуть задыхаясь после долгого пути. – Белка… убежала.

– Что я скажу? Увальни. Сожрете без бельчатины.

– Мы бежали…

– Поэтому не поймали. – Нордик молча помешал варево. – Будет горький суп. Теперь! Поубивал бы! Том’Пуз вас на вертеле пожарит за это. Ещё и второго приволокли.

– Он сказал, что он вкусный.

– Ага-ага! Хотел в рагу! – У толстяков одновременно появились голодные улыбки.

– Он худее молодой ветки! Думаете, моя рука сможет от его мяса распухнуть? Том’Пуз меня ни за что не примет в царство! Да вы посмотрите на него! По нему же холодец плачет.

– Протестую! – лежа на столе, Галош поднял руку. – Мяса на моих костях хватит, дабы накормить весь ваш Город и с десяток городов по соседству! – Нордик высунул поварешку и двинул ему по кумполу. Музыкант слег.

– Пущу на гарнир. – Рывком с поварешки, словно с меча, слетели прилипшие волосы, и после ее опустили обратно в чан. – Катитесь за солью. – В знак преданности толстяки шлепнули себя по пузу, упали и покатились.

– Галош, – шепотом подзывал его коллега, настороженно косясь на Нордика. Шум костра под котлом и бурлящее варево как нельзя кстати заглушали речь. – Галош. – Тот слушал звон в ушах, с тупым выражением провожая облака в небе. – Галош!

– Да-а?.. – отречено протянул он.

– Бежим отсюда! – Из чана на Шло попало несколько обжигающих капель. – С-с!

– Ситуация полностью под контролем. Не волнуйтесь.

– Если твой контроль сводится к гуляшу, то ситуация ни черта не под контролем! – Нордик дернулся, враз закрыв Шло рот. – Чешется он блин!

– Колобок нас спасет. – Галош поставил пятку на стол и подложил шматок свежего мяса под голову.

– Фу. Галош, это…

– Мягонько и ладно, – прервал Галош, с улыбкой обнимая аккордеон.

– О-о-х… Пусть, ладно. Как эта голова в земле спасет нас?

– Под землей у него тело.

– Неужели?!

– Спокойней, мой друг. Расслабьтесь, – порекомендовал Галош. Шло вытер рукавом плаща пот со лба. Расслабиться – вещь хорошая, однако сохранялся один жирный нюанс.

– Он надежный?

– Я доверяю ему, как себе самому, – воодушевленно подтвердил Галош. Нордик постучал поварешкой по краю котла, дав Шло сигнал для паники.

– Пора бы тебе перестать себе доверять.

Толстяк спрыгнул к музыкантам. Последующее за ним землетрясение казалось всего-то чуть слабее недавно прошедшего по Ориону, унесшего жизни многих тысяч людей. Под Нордиком осталась растрескавшаяся вмятина.

Известно, что Мать-природа и так не в восторге от разумных жителей Ориона. Об этом можно судить по внезапным катаклизмам (типа смерчей или наводнений), по скрытым в недрах ледников болезням, хранящимся на случай, если народ совсем обнаглеет, по непонятно откуда взявшимся осиным гнездам над отхожими местами и ещё по куче других вещей. Но если среди подчиненных у мастера есть любимчик, то есть и тот, с кого недовольный взгляд спадает разве что в бочке для мытья. У Матери-природы таким был толстый человек с сушенной рукой. Она могла без суеты раскрыть под ним яму с лавой, но это было слишком просто. За века, проведенные бок о бок с человечеством, ее природное святейшество научилась многому. В частности, месть – это блюдо, которое нужно подать горячим, долго смотреть, как оно остывает, а потом скормить собакам вместе с тем, кому его приготовили.

Колобок тряс головой, отгоняя сбрендившую бабку. Она передвигалась на всех четырех конечностях, как дряхлая кошка прижималась носом к земле и напрыгивала на ужин, вгрызаясь в уши. Вдруг по земле от шеи Колобка с треском разлетелись трещины. Он попробовал пошевелиться и через мгновение из-под земли появилась пятерня. Бабка, упираясь пальцами ног в его затылок и руками держась за подбородок, застыла с носом в зубах.

– Слезай, – угрюмо скомандовал Колобок. Бабка одну за другой опустила ноги, отлепила руки и напоследок, скромно погрызла его мочку уха. – А ну! – рявкнув, он отогнал бывшую колдунью в угол палатки.

От приземления Нордика с разделочного стола на землю повалилось все, что весило меньше пуда и не могло противостоять гравитации. Цилиндр попал в тот список, как и скрывающийся в нем бельчонок. Страх вынуждал действовать. Глупо, необдуманно, но действовать. В конкретном случае зверек интенсивно чиркал коготками по внутренним стенкам головного убора, превратив его в своеобразный транспорт. Все было неплохо. Секунды три. Пока лежащая на полу кость не сменила направление цилиндра прямиком в костер под котлом.

Нордик зря времени не терял, всего лишь через полторы минуты оказавшись у разделочного стола. Здоровой (во всех смыслах) рукой он выдрал тесак. Шло мог убежать, да только оцепенел от ужаса. Галоша так же ничего не удерживало, но он так удобно разлегся, что грех было двигаться.

Пушистый капитан корабля на всех порах несся к смерти от зажаривания. Часто Судьба подтрунивает над живыми, незаметными нитями подкладывая им то ужасные события, то счастливые стечения обстоятельств. И здесь, когда языки пламени уже облизнули прикатившийся цилиндр, его край наехал на очередную кость, резко сменив направление в сторону толстяка.

Хотя, возможно, бывшие кротлик и барсук, на чьи останки натыкался бельчонок, при жизни были не в ладах друг с другом. Какие-то отголоски их ненависти сохранились и после смерти, а зверек случайно стал целью покушения и спасения двух противоборствующих мертвецов. Но это только теория.

Итак, Нордик.

Он замахнулся лезвием, целясь в ляжку музыканта и тут что-то кольнуло его в ногу. Он посмотрел вниз, но пузо закрывало обзор. Он отошел, затем ещё немного, затем ещё немного и ещё чуть-чуть… Колоть не переставало, что выводило из себя.

Вдруг громогласный рев приковал к себе внимание всех обладателей ушей.

Палатка, откуда выволокли музыкантов, улетела за границы Города. На ее месте, блистая на солнце из-за намазанного на тело подсолнечного масла, рычал Колобок. Он стучал в грудь, волнами сотрясая жиры, тем самым стряхивая с себя прилипшую соль, перец и луковые кольца. К слову, кроме продуктов, тело ничто не закрывало.

– НОРДИК!

– Колобок! Ты ещё не замариновался, дистрофик! – кричал ему Нордик.

Колобок тяжело дышал и, с громкими «Бум» переставляя ступни, развернулся.

– НОРДИК!

Тесак выпал из его руки. Он растерялся, сотрясая дрожащей челюстью несколько подбородков. Тогда он схватил поварешку и несколько раз ударил по котлу. На глухой звон откликнулись жители Города. Они выкатывались из тенька к обочине дороги, с радостными лицами из-за раннего первого ужина и замычали при виде бывшего хозяина. Тот вышел напрямую к Нордику. Он шлепнул себя по одной груди, по второй и срубленным деревом рухнул на землю. Если от Нордика сотрясалось ближайшее окружение, то от Колобка сотрясалось вообще все. По крайне мере так решил Шло, который схватился за край стола, чтобы не свалиться.

Колобок сделал первый оборот, разрываясь в неистовом крике (в прерывистом неистовом крике, если точнее, потому как периодически лицо наезжало на землю, не давая рту открыться). Жители Города выкатывались ему наперерез, но всего пятнадцать секунд их промедления дали Колобку набрать скорость. Он был втрое больше любого из предателей, поэтому без труда растолкал их до того, как они успели собраться в непроходимую преграду.

Оставались считанные секунды до начала борьбы, в которой Нордик наверняка проигрывал. Необходимо было выиграть время, пока на выручку не подкатятся остальные толстяки. Точно лопнувший пузырек воздуха в кипящей воде из-под яиц, его осенило. Нордик поджег поварешку и закинул на пути Колобка. В порыве слепой ярости тот не заметил угрозы и от соприкосновения с огнем, покрывавшее его тело масло, вспыхнуло. Колобок превратился в неудержимый горящий шар, полный ярости и лишних калорий. Ничто не могло встать между ним и местью. Он непонятно кричал от злобы или от боли (скорее, от всего сразу), когда перекатился по упавшему Нордику. Завязался бой настолько кровожадный, насколько может быть бой двух толстых неспособных подняться людей, один из которых в буквальном смысле горел.

Надышавшись горящей плоти, Галош поерзал на разделочном столе, потянулся, причмокнул, приподнялся и ощупал карманы на наличие папиросы. Найдя таковую, достал пламенку и прикурил.

– Предатель! – рычал Колобок и случайно задел пяткой ножку стола. Галош чуть было не выронил папиросу изо рта.

– Аккуратней, господа! М. – Внизу он увидел цилиндр и поднял его. Внутри оказался скрученный бельчонок. – Здравствуйте, господин бельчонок. Вернем вас на место. – Галош сделал затяжку и не выдыхал, пока не поместил головной убор на коллегу. – Вот так. – Он выпустил дым, сошел на землю, закинул аккордеон за спину, отсалютовал дерущимся насмерть толстякам в огне, взял Шло за запястье и повел за пределы Города.

Музыканты были уже за хлипкими стенами, когда горожане вкатились в драку бывшего и нынешнего хозяев. Шло горбатился, закрываясь воротом плаща. Перед его глазами стояла покрывшаяся волдырями кожа Колобка, а нос все ещё чувствовал запах копченого сала. Или это плащ им пропах? Шло выпрямился и снял его, зажав в кулаке.

– Под контролем значит? – скрипел он зубами.

– Раз мы живы, получается, что да – под контролем, – радостно ответил Галош. Его внутренний эгоист продолжал управлять сознанием, держа в клетках совесть, злость и другие эмоции.

– Живы? Живы! Вообще не уверен, что ты прав! Мне кажется мы сейчас плаваем в том котле, а это все… это все шок!.. какой-то. Воображение, предсмертные ведения, как хочешь называй! – Шло выскочил перед коллегой и ткнул пальцем в его грудь. – Что это было? – Галош сплюнул окурок.

– Шло, ты дышишь? – вопрос слегка ошарашил.

– Ну. – Шло пару раз вдохнул для проверки. – Да.

– Тогда все под контролем. – Галош указательным пальцем увел руку коллеги от себя, обогнул его и пошел дальше. – Коли не нравится что-то, можете вернуться. Нордик уверен, что человечина вылечит ему руку. Поможете бедолаге.

– Почему ты мне не рассказал про план и… какого черта мы сразу не убежали? Нас же не связывали даже! – Галош остановился. Шло догнал его и увидел широкую полосу примятой травы и кустов, уходящую глубоко в чащу.

– Здесь пограничники катаются, – объяснил аккордеонист. – Нам необходимо закончить приключение, полагаю? Достигнуть озера?

– Да.

– Караганда. Друг мой, найдите себе новое слово для ответа. Это уже надоедает.

– Галош!..

– Это ещё хуже, да и не везде подойдет. Но не об этом сейчас. Мы закончим приключение, и я допишу песню. А до этого времени мы ни в коем разе не должны умереть. Ясно? Прекрасно. Идемте, Колобок уверил об озере, оно должно быть недалеко.

– Ты же сказал, что не знаешь такого, – подловил Шло, закинув плащ на плечо.

– Так вы все-таки поверили, что это тот самый Колобок?

– Не увиливай. Откуда его знаешь?

– Ох, коллега, бывали у нас деньки с ним, и удачные и нет.

У музыкантов Ориона существуют определенные уровни мастерства. Так, к примеру, новичок способен играть только на треугольнике и только под присмотром наставника, великий мастер же знаком со всеми инструментами, начиная с треугольника и заканчивая органом. Его навыки позволяют одним набором пальцев исполнять сложнейшую мелодии в театре на фортепьяно, а другим выводить ноты для детского утренника, который заказчики планировали провести следующим днем (музыкантом много не заработать, приходится выкручиваться кто как может).

В те молодые годы, когда Галош числился балалаечником, он всячески подрабатывал, дабы оплатить обучение и не помереть с голоду. Тогда-то на улице ему приглянулся один весьма упитанный господин, дожевывающий рыбью головешку в королевском порту.

Сразу завязалась дружба, сравнивая с преданностью. Во многом из-за того, что толстячок видел, как музыкант оплачивал полфута свежей вырезки из почти пустого кошеля, и дарил ему. На контрасте с жизнью среди трущоб, драками за объедки, поиском крова (а из-за размеров Колобка этот пункт не редко становился проблемным) и прятками от полиции, такой бескорыстный жест внушал чувства сродни любви к родному отцу.

Галош тепло улыбался, хлопал нового друга по плечу и, сидя на пристани среди ящиков, канатов и бочек, подсчитывал в уме потраченные монеты и соотносил их с будущей выручкой.

Идей было не мало. От подпольных боев – до личной охраны богатеев с улицы Первых фонарей. Впрочем, вся общая сумма заработка меркла с последней махинацией придуманной балалаечником. Ну или должна была меркнуть.

Так называемый «Животный дом» путешествовал по Ориону, демонстрируя диковинных животных простым людям. Иногда в его состав попадали редкие экземпляры (по типу доисторической сколопендры, коя достигала четырех с половиной локтей в длину, одного в ширину и имела непробиваемый для дискового револьвера панцирь, но беззащитный против шокового хлыста дрессировщика), но в основном в нем числились самые обыкновенные звери. Шутка в том, что для северян пучеглазая выдра с переливающейся шкурой – это повседневный обед, а для южан – один из последних живых экземпляров многоликого Зозу.

Колобка втиснули в программу выступлений, как последнего детеныша мамонта (и не важно, что они вымерли в первой эре). Чтобы закрыть его тело потребовались две целые шкуры взрослых дарнаков, два заточенных под бивни ребра медведя, много кожи, жестяной каркас для хобота и куча древесной смолы.

Как удачно, что владелец животной труппы был слепым и глухим. Зверей он оценивал на ощупь и по тому же принципу определял их редкость и вставлял в номера. Поэтому в шоу медведи ездили на велосипедах, мартышки командовали тиграми, а пупырчатый длинношей катался колесом по сцене. Колобок получил титул редчайшего представителя вида горного мамонта и заимел коронный номер «Жонглирующий мамонт Мо-ой». Благо имелись руки, паршиво, что росли они не из того места.

Галош рассказывал это историю, будто бывалый солдат, засевший в канаве и поймавший секунды затишья в разгар боя.

– Мой друг, если вам кто-нибудь станет утверждать, что нет человека его хитрее, то смело смейтесь ему в лицо. Всякий умеющий думать способен догадаться до того же, чего и вы. Необходимо иметь гордость и выдержку признать это и только тогда, вы сможете создать нечто невообразимое, – сказал Галош. Шло отплевывался от прилипающей к лицу паутины, отбивался от веток и удивлялся, как Галош может спокойно идти в этом ужасе.

– Я по тебе кустом сейчас хлестану.

– А вы нетерпелив.

– А ты какой-то ненормально долгий! – Над Шло скопился рой комаров, к счастью к нему приклеилась вся паутину по пути, и они ему временно не угрожали.

– Не горячитесь. – Галош улыбнулся и выдержал секундную паузу. – В том животном доме не одни мы сыграли на несчастьях заведующего труппой. Половина всех так называемых зверей была обыкновенными людьми, только и всего. Непомерно глупыми, но в остальном они походили на нас. Язык их был скуден и полагаю, когда мне пришлось оставить Колобка, он перенял у них некоторые особенности речи.