Текст книги "Скромные бродячие музыканты"

– Ну… когтей я у тебя не видел, – поспевая за Кем-то, сказал бородатый.

– Полагаешь, мы их кусали? – предположил Кто-то писклявый.

– Я откуда знаю?!

Кто-то рассмеялся сразу несколькими голосами.

– Нам сюда, – сказал Кто-то басистый.

Зайдя за угол, они оказались в длинном ржавом туннеле, где в левой стене было множество круглых проходов, над каждым из которых висела табличка, исписанная неизвестным языком.

– Это что-то наподобие вокзала, – объяснял Кто-то писклявый. Судя по всему, он любил это дело. Но когда-то давно, потому как в тот момент на жаре от его раздражительного вздоха можно было готовить мясо. – Заходишь и улетаешь в нужную точку. Третья отсюда выкинет тебя в Королевстве, пятая – вылетишь из трубы, через которую сюда попал. Понятно?

– Более чем, – вояка пополз дальше.

– Пойдешь мстить? – спросил Кто-то хриплый.

– Мне больше некуда идти.

– Ползти, то есть, – поправил Кто-то писклявый.

– Мужик, в твоей башне не хватает пограничников, чтобы кто-то там думал! – выругался Кто-то басистый. Никто этого никогда не увидит, но остальные личности всерьез удивились, когда услышали такую сложную метафору от него. – Вали домой! Извинись и живи на военную пенсию! Воспитывай дочь, заведи коляску…

– Ты не понимаешь! – с криком вырвалось из бородатого. – Ее мать!.. ее брат, отец! Куча дебилов! Я выкрадывал ее раз… раз десять. А когда оприходовал, только тогда смог нормально с ней видеться раз в неделю! Они тюремщики. Она вернулась к ним, и я больше никогда не смогу увидеть ее!

– Нам уже более трехсот лет, сынок, – с житейским опытом сказал Кто-то хриплый. – Такие как ты сотнями рассказывали похожие истории. И каждому мы говорили одно и тоже.

– Перетри ты с ними! – крикнул Кто-то басистый. – Дубу понятно, что родители не отдадут свою дочь придурку, который ее ворует постоянно! Покажи, что ты надежный мужик…

– Такой ты умный! Я думаешь, не пробовал? Каждый свободный день я старался наладить с ними отношения и без толку! Ты триста с хером лет говоришь, живешь и до сих пор не понял, что в спорах всегда два мнения? Втирай мне про отношения хоть тыщу лет, ее родители все равно не поймут, почему надо со мной говорить. – Он продолжил ползти. – Приползу к ним без ног. Считаешь, они посмотрят на меня у порога и предложат войти? Как же. Дверь для кошек всегда открыта, входи, люд добрый! Им без меня будет лучше. У меня появилась последняя цель в жизни. Певуны оборвали мои слабые шансы на счастливую жизнь, а я оборву им. – Он подполз к пятой трубе. – Спасибо за спасение и пошел нахер. Умник мамкин. – На этом он заполз в трубу, коя тут же всосала его.

– Это он про тебя, – хохоча, определил Кто-то басистый.

– Пора идти, – недовольно ответил Кто-то хриплый. Достал компас и вынул меч настолько ржавый, что чистый металл на нем нужно было искать с лупой.

Бородатый вылетел из трубы, прямо перед лицом сливающего в него отходы алхимика. На этот раз он привел с собой на болото подельницу.

– Во. Ещё один полетел, – сказал он. Девушка бездумно скребла ногтем по куску коры.

– Кто полетел? – не поднимая взгляда, спросила она.

– Кто полетел? – переспросил забывший все из-за действия волчьего мака алхимик.

Вояка приземлился в крапиву у границы болота и леса на рассвете, предварительно по пути сломав собой ветку. Обнимая ее, как утопающий брошенный спасательный круг, он как можно быстрее катился в сторону. Как на зло жалящие заросли не заканчивались. Будто кто-то специально нарастил их целое поле, на случай падения с неба бедного вояки. Но нет худа без добра. Где-то на двадцать третьем обороте он услышал разговор. Бородатый сузил веки, продолжая катиться. Когда его бок врезался в ствол дерева, он встал на колени. Кожу невыносимо жгло, но по сравнению с тем огнем, что полыхал у него в груди, она приравнивалась к затухшему камину с истлевшим поленом.

Говорили певуны. Они одевались, потягивались, зевали и не подозревали, что за ними наблюдают. Вояка не спешил. Ползти на них с криком – идея не из лучших. Будто улитка, атакующая пауков. Необходимо было выждать. Поймать момент, когда можно было размазать их наглые черепа.

С той минуты он преследовал их попятам.

Никогда бородатый ещё не ползал так много, даже когда изображал лошадку для дочери. Колени стерлись в кровь, как у работающих в ночь куртизанок, с ладоней соскоблилась кожа, но он все ещё полз. Миля за милей, не отставая от них больше чем на пятьдесят ярдов. Через каменистые склоны, поля, леса, кишащие пауками, горные реки, перехватывая по пути жуков, ловя змей и мелкую живность. Настоящая школа выживания. При условии, что жить придется не больше недели.

Когда он оказался в Княжеском городе, то по идее должен был обрадоваться, но не тут-то было. Недавняя война за ресурсы между государствами послужила тому причиной.

Солдаты по большей части понимали друг друга, даже будучи в разных армиях. Каждый сражался за свою родину и ошибки карались смертью родных и близких. Но в мирное время они не редко могли оказаться в одном заведении и даже пили вместе, вспоминая былые сражения и обязательно дрались, споря кто все-таки прав. Мирное население – совершенно другая сторона монеты. Через глашатаев и токовые сигналы им максимально красочно описывали, как враг уродлив с моральной (а не редко и с физической) точки зрения, доводя уровень лжи чуть ли не до черты с заголовком: «Они пожирают детей».

Так народ сплачивали против общего врага. Люди ругались, обсуждали свежие новости с фронта и злились на других людей, в чью сторону указывал жирный палец князя. Как ни странно, именно оттуда приполз бородатый и к несчастью одет он был в форму солдата Королевства. Неудачным был и тот факт, что певуны первым делом заглянули в таверну, где количество недовольных жителей стремилось к бесконечности.

В челюсть он получил ещё на входе. Случайно. Девушка разносила выпивку и заехала ему коленом. Она извинилась, но увидев форму, врезала ещё раз. Потом рассказала громилам за стойкой и те тоже вломили калеке и выкинули на улицу. Лежа в грязи, он собирал лицом плевки прохожих, думая лишь о том, как перестать привлекать внимание, чтобы не загубить слежку.

Под золотистой аркой, отделяющей жилой район от остального города, вояке повстречался бедняк, претворяющийся безногим. Он сидел на чем-то вроде одноместной тележки высотой не более полуметра, запряженной крысами и, приводя различные термины и алхимические формулы, доказывал, что после двенадцати они превратятся в лошадей. Несколько презрительных взглядов, долгие уговоры и бородатый выменял у него транспорт и рваный мундир на теплую форму.

Тем же вечером посетители таверны во всю слушали певунов. Народ не замечал въехавшего калеку. Он с трудом закатил себя внутрь, занял уголок под лестницей и следил. Представление продолжалось слишком долго и человеческие потребности дали о себе знать. Подкатившись к стойке, он попросил воды и корку хлеба в обмен на какую-нибудь простенькую работенку, но вместо этого ему поставили выпивку, закуску и подкинули монет. Вояка искал причину щедрости, пока не наткнулся на отличительные знаки на мундире. Такие полосы носили сотники в регулярной армии Княжества. Вояка вспомнил про бездомного и с горечью про себя выругался. Он отказывался от предложенной еды, но не долго. Умереть от голода значило не довершить дело до конца.

Несколько дней он жил на крыльце таверны. Певуны согласились поработать там за билеты на поезд, на один такой же в последствие стал копить и бородатый.

Посетители бара с радостью помогали ему в этом, слушая истории с войны. Благо побывал вояка во многих стычках, правда, по ту сторону колючей проволоки, но даже менять ничего не пришлось. Одних «наши мужики» и парочки знаменитых тысячников, чьи имена разве что ленивый не знал, хватало, чтобы ни у кого не возникло подозрений. Даже западный акцент не смущал слушателей. Впрочем, после третьей кружки у каждого второго за столом появлялся такой же.

Поезд отправился с жертвами и охотником на борту. Последнего затаскивали в вагон вчетвером. Трое несли ветерана войны, ещё один держал на плече бочонок с пивом и жаренную утку. Бородатому верили, считались с его мнением, а напоследок наговорили столько добрых слов, сколько все бабушки Ориона не сказали своим внукам и внучкам. Ненароком бородатый задумался, за то ли государство он воевал.

Бочонок опустел, кости утки разлетелись по туннелю. По началу Бородатый сидел в соседнем вагоне, на каждой из станций проглядывая на пирон, дабы не упустить певунов. Потом перекатился в тамбур, чтобы мочь следить за ними через окошко в двери. Решение опасное во многом из-за неустойчивости. От неровности путей поезд нехило качало, из-за чего калеку на колесиках возило то влево, то вправо. Ограждения были скорее для вида, чем для безопасности. Бородатый понял это, когда схватившись за них случайно вырвал трубки с болтиками. Сложилась схожая с голодом ситуация – падение под поезд значило облажаться. После долгих споров между охотником и крупицами здравого смысла, первый вернулся в предыдущий вагон и прильнул к окну.

Наконец-то в поле зрения появилась нужная станция. Вояка выждал, пока вышедшие певуны не отошли достаточно далеко, и выкатился из начинавшего отъезжать состава. Веревочная лестница стала очередной проблемой. Обхватив коленями ручки одноместной тележки, калека полез на одних руках вверх. За одной деревянной ступенью шла другая. Вены вздулись от напряжения, зубы от мощности сжатия покрылись трещинами вдобавок к остальным, образовавшимся из-за отвратительной гигиены полости рта, из десен сочилась кровь. Минуло уже пятая часть пути.

Кто-нибудь из перспективных тренеров или загонщиков скота исправил бы «уже» на «всего лишь», не понимая, что, когда яро желаешь кого-нибудь убить, будучи сам в шаге от смерти, оптимизм даже в маленьких победах – это обязательная реакция.

На последнем издыхании калека долез до середины лестницы. Там-то затвердевшие мышцы отказались работать. Он остановился, проклиная себя за идиотизм и удерживая как можно дольше, чтобы сказать, как можно больше жене и дочери, перед неминуемым падением на каменную платформу, но вдруг над ним засиял яркий свет. Калека поднял голову, но ничего не увидел, а только почувствовал, как веревочную лестницу вместе с ним затаскивали наверх. Готовый к суду перед Лунными богинями он перебором пытался вспомнить их имена, прокричал: «Юна!» На что смуглый мужик, с повязкой на носу отрицательно покачал головой и ответил:

– Кок. Прыфет.

Оказалось, что извинения вояки услышал наклонившийся за упавшей монетой владелец лавки. Проще говоря, не без помощи неравнодушного к калекам рабовладельца он остался жить, вернее прислуживать. За спасение ему зачитали длиннющий листок с долгами, который судя по темно-коричневому цвету приписывали не ему одному. Вояка сел в тележку, из-за ритмичного биения сердца и собственного тяжелого дыхания совершенно не слыша, что ему говорили. Занервничал он только при виде ошейника с кандалами. Пальцы еле сжимались. Дождавшись пока Кок отвернется, вояка оттолкнулся от земли и, сбив палку, что поддерживала прилавок, свалил с него весь товар. Гигантские тыквы покатились по переулку, как валуны. Вояка варьировал между ними, чудом оказавшись не сбитым. Последняя – самая большая, с толстым зеленым хвостиком должна была выбить его из телеги, но остановилась за пару сантиметров. Будто кто-то нарочно поймал ее.

Гуляющие между лавками покупатели с буклетами расступались перед несущимся калекой. Даже стражники с копьями, когда он проехал мимо них, переглянулись.

– Я в этих доспехах его не догоню, – оправдывался тот, что стоял слева с усами, переходящими в козлиную бородку.

– Я тебе хоть слово сказал? – устало спросил тот, что стоял справа и убрал мех, торчащий из-под остроконечно шлема.

Охотник выехал в покрытые слоем снега степи, где вдали убегали два угорелых идиота. Он толкал телегу так, что вывихнул палец, но заметил это только когда добрался до оазиса. Мизинец смотрел совсем не в ту сторону, в которую должен был, но охотник этого не чувствовал. Ладони в крови, бледные, как у мертвеца, но они двигались, потому что должны были. Это их основная и последняя задача на жизнь.

По кустам, торчащим из земли, корням и траве проехать было невозможно. Колесики то и дело застревали, от чего калека выпадал из тележки. Он злился, сплевывая грязь, и посмотрел на деревья. Много прочный веток, хорошая высота и сухая кора. В калеке пробудились древние инстинкты, помогая взобраться к кронам. Он ловко перепрыгивал с ветки на ветку, распугивая птиц, чтобы опередить жертвы и занять удобную позицию. Наконец, он нашел их. Они разделились: один ужирался ягодами, а второй оказался прямо под охотником и разговаривал. Нападать без оружия было бессмысленно. Даже если он свалится на певуна, то с учетом упадка сил оставался шанс поражения в драке.

Охотник решил повременить, но когда полез дальше, то случайно задел висящее яблоко. Оно слетело прямиком на макушку певуна. Понимая, что его раскроют, охотник приготовился к прыжку. Сверху показалось, что яблоко отскочило от макушки музыканта в кусты, а тот даже не заметил этого. Охотник задумался о высоком уровне болевого порога жертвы и закрепил мысль о необходимости оружия.

Близилась кульминация. Охотник занял позицию. В ожидании, он срывал листочки, думая, где найти что-то достаточно острое. Ответ пришел к нему неожиданно и звучал он:

– Кар! – Багровый ворон ни с того, ни с сего напал на человека, метя клювом в глаза. Отмахиваясь, вояка поймал птицу за лапу, потом схватил за шею и свернул ее.

– Сгодится, – приклеив к истерзанному веку листочек, оценил он. Сорванные лианы послужили веревками, которые клюв, которые привязали тело птицы к предплечью, чтобы не болталось. Охотник сжал голову животного в кулаке и ткнул клювом палец. Пошла кровь. – Отлично.

Все необходимое было при нем. Какое-то время он скрывался тихо среди листвы, пока не услышал знакомые голоса.

– Я хочу сказать, что ошибался, – наконец-то сформировав цельное предложение, после нескольких минут невнятных слов, выдал Шло. Галош не отрывался от записей, макая перо в маленький бурдюк. – Нам столько удалось пройти. Понятия не имею, как мы выжили, но это факт! Вот он я иду, дышу и страдаю от изжоги. – Он взялся за живот. – Дурацкие ягоды. – Его коллега хмыкнул. – Как тебе всегда удается быть правым? Нет. Лучше не говори. И так плавно мы перейдем к твоему эгоизму. Ты все-таки вел себя так. Порой ты меня злил, я тебя ненавидел. Ты был настолько, а… потом ты спас меня от орды блох, вытащил от жирных каннибалов… Д… – Он выдохнул. – Да ты без вопросов согласился отправиться со мной не зная куда, но зная зачем. Не знаю. Я много кого повидал в жизни: военных, медиков, танцоров и… мне кажется, на что подписался ты, соглашаются в случаях страха чего-то или кого-то, прямого приказа или истинной дружбы, и до этого дня с последним мне никогда не приходилось встречаться. – Он остановился и положил руку на плечо коллеге.

– Если вы хотите меня поцеловать, то не тяните, – сказал Галош. Шло рассмеялся.

– Нет! Будь я дамой, то скорее всего, но нет. – Ими обоими завладел смех. – Хотел сказать, что горд быть твоим другом и верным компаньоном в нашем бесконечном музыкальном пути по Ориону.

Галош приподнял нос и оценивающе поглядел на коллегу. Усмехнувшись, он закрыл тетрадь и, только было открыл рот, как его перебили.

– Только попробуй сказать, что знал все это! Я тебе из твоей тетрадки бинты для кремации сделаю, – предупредил Шло. На этот раз Галош склонился.

– В таком случае, я искренне рад слышать такие слова от вас. В ответ скажу, что куда бы нас не направила госпожа Судьба, я почту за честь быть вашим верным другом, – сказал он. У Шло задрожали губы и покраснели глаза.

– Ах ты… – Он полез обниматься.

– Обойдемся без слез. – Галош отодвинул его, поправив воротник плаща, облизнул палец и спрятал челку под цилиндр. – Каким кавалером вы покажитесь, если будете весь в соплях и слезах?

– Каким?

– Никудышным. Эй, мохнатый нахлебник, помогите привести ваш транспорт в порядок. – Бельчонок выбежал на плечо Шло и начал отскабливать кусочки грязи. – Вы готовы?

– Насколько можно быть готовым к встрече с русалкой, которую один раз видел на дне рождения Черта.

– В таком случае вы готовы на каждую из песчинок в песочных часах. – Галош подошел к закрывающим проход зарослям папоротника.

– Завернул.

– По-другому не могу. – Галош раскрыл сердце оазиса. – И не хочу.

Перед музыкантами отрылось озеро с водой настолько чистой, что не плескайся в ней русалки, увидеть бы ее не удалось. Девушки разлеглись на песочном пляже, греясь в лучах солнца, кое во всем оазисе деревья не закрывали лишь здесь. Растущие вокруг фруктовые деревья склонялись к ним на расстояние вытянутой руки, чтобы можно было без труда сорвать и отведать любой сочный плод, известный на Орионе.

При виде двух мужчин русалки звонко засмеялись, переглянулись и нырнули в воду. Одна из них осталась. Она сидела на скале, свесив переливающийся всеми цветами радуги хвост и склонив голову чуть на бок, чтобы кудрявые и мокрые локоны чуть закрывали лицо. Но они совершенно не касались взгляда, источающего страсть, тепло, хитрость, таивший миллионы секретов, которые флейтист мечтал разгадать.

– Не теряйте головы, мой друг. У вас ещё целая жизнь впереди, – подытожил Галош. Флейтист неуверенно шагнул вперед, смущенный фразой коллеги. Была в ней странная деталь, будто автор прощался, старясь затолкать горечь расставания как можно глубже, но она нашла способ просочиться между строк. Нахмурившийся Шло вскинул руки, беззаботно свалив это на очередную причуду коллеги, шагнул вперед и услышал за спиной шелест, грохот и воинственный рев.

Иногда обернуться – значит посмотреть на то, что ты за собой оставил: вырубленные леса, выжженные поля, убитые звери. Иногда – ответ на чью-то мольбу вернуться. Иногда – сомнительный метод не замечать невзгод впереди. А иногда – способ узнать, что ты лишился одного из самых дорогих людей в жизни.

Галош лежал придавленный к песку бородатым воякой без ступней, с привязанным к руке мертвым вороном. Убийца раз за разом вонзал клюв птицы в висок музыканта, окрашивая лицо каплями брызжущей крови. Шло больше не управлял собой. Он оказался зрителем за прозрачной линзой собственных глаз и наблюдал, как в правой руке появилась флейта, как ударом ноги в шею он сбил убийцу, как напрыгнул на него и бил, и бил, и бил, и бил…

Шло вернулся в сознание, когда кулаком вбивал размозженный череп в песок. Болели кости и чем-то сильно воняло. Он отполз от трупа и упал спиной на ствол дерево, хватая ртом воздух. Рядом неподвижно лежал Галош. Дыра в его виске размером с персиковую кость давала понять, что ни один лекарь не сможет ему помочь. Шло не отворачивался, попросту не позволяя себе этого, надеясь выбраться из кошмара и проснуться где угодно, лишь бы не здесь. От осознания необратимости случившегося наворачивались слезы.

Костер отражался на поверхности озерной воды, как и видный кусочек звездного неба. Шло сидел на песке, читая последние написанные его коллегой строчки в песне. Он проходил по ним снова и снова, находя новые смыслы и вложенные автором идеи. Улыбка не спадала с его губ, а соленые капельки не переставали стекать по его щекам. Скомкавшийся на плече бельчонок прижимался к шее музыканта.

Галош лежал рядом, закопанный под песком. Обитающие на озере русалки разрешили похоронить его здесь и даже нашли на дне подходящий под надгробие камень. На кремацию они не согласились, потому как верили, что преданное земле существо перерождалось растением, тем самым отдав позаимствованную частичку у Матери-природы и пополнив оазис. Тело бородатого отправили на корм пираньям, которых выводили на соседнем озере. Не счесть сколько путешественников искали полуголых красоток, а находили зубастых рыб. Зато не нужно было заморачиваться по поводу кормежки.

– Да уж, – дочитав записи подытожил Шло. – Заканчивать ты конечно умел. Можно мне дополнить кое-что? – Надгробье Галоша промолчало. – Знак согласия. – Он макнул перо в маленький бурдюк, написал несколько строчек, следом нацарапал что-то на надгробии.

Русалка сидела на камне и понуро смотрела на гладь озера. Шло отщелкнул камушек в воду. Всплеск привлек девушку, и она подняла заплаканные глаза. Влюбленные смотрели друг на друга, будто ведя разговор без единого слова и оба все понимали. В конце Шло прижал тетрадь коллеги к груди, поклонился, сняв цилиндр, и ушел с надеждой, что когда-нибудь обязательно вернется в оазис.

Далеко-далеко от них на юге Великого моря бушевал шторм. Непрощенный Максетт сражался с братьями и сестрами, стараясь не давать их армии Пустых пройти по дну его владений. Обломки кораблей выбрасывало на берега островов, один из которых был прибежищем Музы. Когда-то давно на нем располагался храм. Многие бродячие музыканты, разочарованные в ремесле, приходили сюда и годами искали рифмы и ноты, заливаясь вином, осыпаясь виноградом и балуясь с мужчинами и женщинами всех рас, форм и расцветок.

Как бы прекрасно это не звучало, сейчас храм пребывал в запустенье. Те колонны, кои не успели разрушиться под гнетом времени, обвили лианы. Столы, чьи ножки ломались от веса угощений, развалились. Часть еды сгнила, другую растаскали дикие животные.

Через главную арку в виде двух дельфинов, касающихся друг друга носами, пролетел ветерок, подхватив несколько листьев с площади вымощенной кирпичами в виде звезд. Он же взвихрил пыль из пересохшего бассейна в главном зале, от него же зазвенела хрустальная люстра в холле. Последними зашелестели исписанные страницы в библиотеке, где давным-давно хранились все когда-либо написанные песни и вся кем-либо написанная музыка. С годами почти каждую выкрали пираты, не то чтобы заботясь о целостности записей. По этой причине по Ориону гуляют сотни обрывков творений гениев прошлых столетий, дописанных неумехами на свой лад.

«Всегда прячь на видное место», – объясняли воры новичкам.

Им благоволила госпожа Удача и так сложилось, что она является близкой подругой Музы.

На вершине пьедестала, ранее инкрустированного драгоценными камнями (ныне украденными), лежал обшитый сплавом из белого металла и золота дневник. Пустой дневник. На его вполне обычных страницах, сотканных из растущих на полях злаков, было… ничего. На сегодняшний день он наверняка служил личным прибежищем для секретиков какой-нибудь княжны или принцессы.

Главным достоинством пьедестала был кирпич у его подножья. Он-то и начал со скрежетом высовываться из кладки. За ним оказалась спрятанная тетрадь. Толстая, обшарпанная. Ветерок вытащил ее, за секунду перелистнул страницы и остановился на недописанной. Там были ноты. Множество нот черного и белого цветов, не имя никакого порядка и логики. По крайней мере, так решил бы смертный.

Недалеко из пыли подлетело перо. Его кончик выкрасился в белый и написал очередную ноту на нарисованных струнах.

– Кто-нибудь есть? – Впервые за столетия раздался юношеский голос в стенах храма. – Мой корабль разбился о скалы и мне бы не помешала помощь! Буду не против от… еды. Фу. От съедобной еды. Я могу все отработать! Если вам нравится музыка, то я играю на домбре! Это что-то типа балалайки! Полукруглая такая! Но… я ещё учусь! Кому я это говорю?

Тетрадь захлопнулась и в зале послышался звонкий женский смех.