Текст книги "Альв"

– Договорились, – улыбнулась девушка. – Тем более что спать я не хочу.

– Но у вас глаза закрывались, и сейчас… – хотел возразить Яков, но Альв ему продолжить мысль не позволила.

– Яков, мне просто свет режет глаза, – объяснила она. – Не знаю, отчего вдруг, но мне было бы легче, если бы вы не стали зажигать свет. Камин и, может быть, несколько свечей, чтобы не сидеть в потемках…

– Надо бы показать вас врачу, – встревожился Яков.

Иди знай, прав он или нет в своих предположениях, но в любом случае Альв еще двое суток не прошло как то ли умерла и воскресла, то ли впала в такую глубокую кому, что показалась мертвой не только ему, но и другим осматривавшим место происшествия людям. Всякое могло произойти. Амнезия ведь тоже не вдруг случается. Вот и светобоязнь могла от тех же самых причин развиться.

– Не думаю, что это серьезно, – успокоила его Альв, первой спускаясь вниз по лестнице. – По ощущениям, это вроде бы нормально для меня, хотя и не могу объяснить, отчего так.

«Нормально?» – звучало более чем странно. Ну что может быть нормального в светобоязни?

Однако и эту тему Альв развивать не стала, переключившись на простые, но по-человечески понятные вопросы.

– У вас нет слуг, – констатировала она очевидное. – Кто же убирает дом, перестилает постели, готовит, занимается стиркой? Ведь не вы же сами, ведь так?

– Нет, конечно, – улыбнулся Яков, присев на корточки перед камином. – Хотя я все это умею делать и сам. Но тут неподалеку живут мои арендаторы, две большие семьи, вот их женщины и приходят пару раз в неделю прибраться, постирать да погладить. А готовлю я всегда сам. Есть время – могу и суп сварить, нет – обхожусь малым. У меня тут подвал глубокий, в нем и летом прохладно, не то что зимой. Сыр, ветчина, колбасы могут подолгу храниться… Хлеб, правда, вымерзает и черствеет быстрее обычного, но и это терпимо…

Свев ей понравился. Серьезный мужчина. Умный, образованный, воспитанный… Все эти качества, судя по ее спонтанным реакциям, нравились Альв и раньше. Особенно мужской ум. Однако она не осталась равнодушна и к внешности Якова. Высокий, широкоплечий мужчина с крепкой шеей и волевым подбородком производил хорошее впечатление. Но еще лучше, на ее взгляд, было то, что Свев не мальчишка какой-нибудь прыщавый, но и не старик, слава богам! Похоже, ей нравились опытные мужчины, не утратившие, однако, ни физической силы, ни воли к жизни. А Свев к тому же еще и симпатичный. Строгие черты лица, наверняка способные в определенных обстоятельствах становиться суровыми, темно-русые волосы, серые глаза…

Пару раз за вечер Альв подумывала о том, чтобы соблазнить его на «грех», и, видят боги, задача представлялась ей совсем несложной. Яков, разумеется, рыцарь и ни разу не позволил себе ничего такого, что могло быть истолковано как неуважение к даме. Прямо-таки Роланд, кладущий меч Дюрандаль между собой и Анджеликой, чтобы не потревожить ее сон. Однако от Альв не укрылось то выражение, с которым Свев на нее смотрел, и оно, это выражение, не оставляло сомнений в природе его чувств. Как минимум она ему нравилась, и он ее хотел. Как максимум… Впрочем, о высоких чувствах как-то не думалось. Хотелось другого, но Альв на это просто не решилась. Иди знай, какая она на самом деле! Может быть, в прошлой ее, «настоящей», жизни переспать с этим интересным и по всей видимости сильным мужчиной было бы для Альв обычным делом. Но, возможно, все обстояло с точностью наоборот, и ее ощущения не имели никакой связи с привычным поведением и представлениями о нравственности. В последнем она, впрочем, сомневалась, но доказать обратное не могла тоже. Поэтому и спать отправилась в одиночестве.

В комнате было тепло и уютно. Горела одинокая свеча, которую Альв поставила так далеко от кровати, как смогла. Света ей, впрочем, хватало, но зато не надо было щуриться. Раздевшись, она умылась теплой водой из кувшина, который перед сном принес ей Яков с кухни, полюбовалась на себя в ростовое зеркало, вставленное в среднюю створку большого шкафа и, повертев в руках ночную рубашку, заботливо купленную для нее Варварой, залезла под одеяло как была – «без всего». Так ей показалось более естественно и правильно. Но вот какие правила и какие привычки стояли за ее решением, Альв не знала. Что-то наверняка было, но, хоть тресни, не вспоминалось.

Заснула она сразу – едва положила голову на подушку, – но и проснулась тоже сразу. Ощущение было странное: тревога какая-то невнятная, томление сердца, холодок по спине. И тем не менее Альв откуда-то знала, хотя и не смогла бы объяснить откуда, – что все это не просто так. И тревога не случайна, и опасения небеспочвенны.

Она полежала еще немного, прислушиваясь к своим ощущениям и пытаясь понять, что именно ее насторожило. Потом легко выбралась из-под одеяла и неслышной тенью скользнула в коридор. Было тихо. Тикали где-то внизу большие напольные часы, потрескивали угольки в печке-голландке, поскрипывало старое дерево дома. Не останавливаясь, Альв бесшумно пробежала коридор, спустилась по лестнице и через гостиную проникла в заднюю часть дома. Инстинкт ее не обманул: из кухни можно было выбраться на улицу – или через дверь, или через люк погреба, соединявшегося с подвалом. Яков эту часть дома ей накануне не показал, а здесь оказалось много нового и интересного – мыльня, например, – но времени заниматься изучением дома у Альв сейчас не было. Она прошла через подвал и погреб, попутно принюхиваясь к вину в маленьких бочках, копченому окороку, вяленой рыбе и прочим вкусностям и разностям, и выбралась во двор.

Снаружи, как и ожидалось, было холодно, но это был обычный холод, который можно перетерпеть. Альв на него, если честно, даже внимания не обратила. Она слушала окрестности, вглядывалась в тени, нюхала сырой воздух. Охотника она обнаружила метрах в ста от дома, близ дороги, по которой давеча они с Яковом приехали сюда на его локомобиле. Человека, притаившегося под просторной маскировочной накидкой, тоже, вероятно, кто-то сюда привез, но гораздо позже. Сейчас он был один в своей охотничьей лежке, вел себя тихо, рассматривал дом через некое подобие зрительной трубы. Пах он странно, можно сказать, притягательно, отчего у Альв даже настроение улучшилось. Она подкралась к нему сзади и резко ударила собранными в щепоть пальцами в висок. Все случилось очень быстро и как-то само по себе. Альв даже не успела сообразить, что делает и зачем, но вот когда ударила, в голове словно солнце взошло. Она мгновенно осознала свои побудительные мотивы и нашла их вполне состоятельными. А еще Альв поняла, что человек умирает. Вернее, умер, но все еще полон жизни, которая утекает из него слишком быстро, чтобы оставить все как есть. Следовало спешить. Альв перевернула мертвеца, нагнулась над ним и, перекусив сонную артерию, потянула в себя не успевшую еще остыть кровь.

Оторвалась она от разорванного горла только тогда, когда почувствовала, что больше не сможет сделать ни глотка. Села рядом с трупом, вытерла рот и сразу же сообразила, что, кажется, наделала глупостей. Убила человека рядом с домом сыскного чиновника, притом убила так, как здесь, похоже, никто не убивает. Во всяком случае, такое у нее возникло впечатление. Но если так, то следы следовало скрыть. Альв завернула мертвое тело в просторную накидку из плотной ткани, оттащила в сторону и замела следы лежки ветками ели и сосны. Получилось хорошо, но теперь надо было избавиться от трупа. Вскинув его на плечо, Альв побежала в сторону озера, стараясь не ступать на попадавшиеся тут и там пятна нерастаявшего снега. На мерзлой же земле она следов не оставляла.

Добежав до озера, Альв нашла полынью и нырнула в нее вместе с мертвым телом. Плыла долго, добравшись подо льдом до противоположного, поросшего густым лесом берега, и там спрятала мертвеца на глубине, засунув под притопленную корягу. Вынырнула, проломив лед, отдышалась, не покидая воды, и поплыла назад. Нашла давешнюю полынью, выбралась под очистившееся от туч небо и медленно побежала к дому. Пока бежала, сбросила с себя почти всю влагу, а остатки высушила. Так что в доме не наследила и, бесшумно добравшись до своей комнаты, снова оказалась на широкой кровати под мягкой и теплой периной.

«Спать!» – приказала она себе, устроившись поудобнее, и сразу же провалилась в сон без сновидений.

2. Воскресенье, двенадцатое марта 1933 года

Утро выдалось на удивление солнечное. Чистое небо, голубое, как глаза Альв. И воздух согрелся. Во всяком случае, в десятом часу утра, когда Яков решился постучать в дверь гостевой спальни, на улице уже царила настоящая весна. Стучать долго не пришлось, девушка откликнулась практически сразу, словно бы только того и ждала, чтобы Яков постучал в дверь. Но, может быть, и ждала. По внутреннему ощущению, все, что касалось Альв, было ненадежно по определению, что, впрочем, не мешало Якову любоваться девушкой практически в открытую. Прятать взгляд было бесполезно: он уже понял, что Альв знает, когда он на нее смотрит, и, кажется, ничего против этого не имеет. Впрочем, по временам она позволяла себе замечания на эту тему, и замечания эти, если честно, едва не вгоняли Якова в краску.

– Я красивая? – спросила Альв за завтраком.

О, она и в самом деле была сегодня страсть как хороша… Буквально светилась вся, излучая внутренний свет. Сияли глаза, солнечный свет играл в блестящих черных волосах. Этим утром они лежали, словно после укладки. Волнистые, пышные… И да, Якову показалось, что они стали длиннее. Длинные черные волосы, матово-белая атласная кожа, полные карминовые губы, огромные голубые глаза.

«Сколько ей лет? – Сейчас Якову казалось, что он ошибался, когда думал, что ей двадцать два или двадцать три года. – Лет девятнадцать? Максимум двадцать! Интересно, замужем ли она…»

– Да, – между тем кивнул Яков, – я вам, госпожа Ринхольф, об этом уже говорил. Вы красивая женщина, и мне доставляет удовольствие на вас смотреть.

– А если я разденусь донага, ваше удовольствие возрастет?

– Надеюсь, вы не станете этого делать, – улыбнулся Яков и пояснил, чтобы не возникло недопонимания: – Это было бы крайне неловко… прежде всего для меня.

– Вас смущают мои вопросы? – почувствовав слабину, тут же насела Альв.

– Пожалуй, – согласился Яков. – Все это непривычно для меня – я имею в виду стиль нашего разговора – и вызывает у меня чувство неловкости.

– Сколько вам лет, господин Свев? Нет, молчите! Я сама угадаю. Сорок четыре?

– Сорок пять.

– Надо было еще подумать, – «смущенно» улыбнулась в ответ девушка. – Вечно я куда-то спешу!

Но так она только говорила. На самом деле Альв была невероятно точна во всем, что делает. Иногда быстра, но никогда не поспешна.

– Яков, вы говорили, у вас тут есть конюшни…

Она все время балансировала на грани: то называла его по имени, но на «вы», то величала господином Свевом.

– Конюшни содержит мой арендатор, – объяснил Яков. – Но если вы хотите покататься верхом – думаю, это не составит проблемы.

– Серьезно? – подняла она бровь. – Это возможно?

– Да, – кивнул он. – И я даже знаю, во что вас по такому случаю одеть.

– Меня не надо одевать, господин Свев, я сама одеваюсь… – улыбнулась Альв, – и раздеваюсь, – добавила через мгновение с милой улыбкой.

– Вы меня поняли, – остановил ее Яков. – Хотите прогуляться по окрестностям верхом?

– Я уже сказала, что хочу.

– Тогда давайте найдем вам подходящую одежду.

Вариантов на самом деле было несколько. Точнее – два. Первый – «девичья светелка» Труты, где хранились все ее подростковые вещи. Двенадцать лет назад, когда ей было пятнадцать, своими размерами сестра Якова мало чем отличалась от Альв. Разве что грудь поменьше да бедра поуже, но попробовать стоило. За одеждой и обувью продолжали следить все эти годы, потому что так хотела Трута, ну а Якову это большого труда не стоило. Это ведь не он стирал и проветривал одежду, смазывал салом и ваксил кожаные сапоги для верховой езды. Однако куда реалистичнее выглядел второй вариант. В прошлом году в Свевской заимке гостил двоюродный брат Якова с семьей. А тут, как назло, случилась война, Андрея вызвали в часть, как, впрочем, и Якова, и Свевы Ниенские – как их было принято называть в семье – отъехали второпях, словно эвакуировались, оставив в доме половину своих вещей. Среди прочего остался и костюм наездницы, принадлежавший старшей дочери Андрея – шестнадцатилетней Екатерине. Ну, «остался» – это мягко сказано, точнее, был забыт и брошен там, где Катя переодевалась в день отъезда. Вот этот костюм – в связи со сходством комплекции двух фемин – должен был подойти Альв как родной. Он ей и подошел. Однако и здесь не обошлось без недоразумений.

– Разве женщинам прилично надевать мужские штаны? – подняла в удивлении брови Альв.

– Не знаю, как у вас, – усмехнулся Яков, давно ожидавший чего-нибудь в этом роде, – а у нас женщины носят все, что им нравится.

«Или не носят ничего», – добавил он мысленно, пытаясь угадать, как Альв будет выглядеть в костюме для верховой езды и без него.

– Ладно, раз вы настаиваете…

– Я не настаиваю, – возразил Яков, – но боюсь, в этом платье вам будет неудобно ехать верхом. К тому же у нас нет женских седел для езды амазонкой.

– То есть и ехать мне придется, сидя по-мужски? – «Почти ужас», но, скорее всего, Альв просто над ним потешается.

– Выбор за вами, – пожал плечами Яков. – В конце концов, мы можем проехаться по окрестностям в локомобиле…

– Нет уж! – сказала как отрезала. – Решили верхом – значит, верхом. Оставьте меня, Яков, я попробую все это на себя надеть.

Переодевание заняло гораздо больше времени, чем можно было предположить. Но результат превзошел любые ожидания. В свитере с высоким воротом, теплом казакине[4]4
  В русской моде XIX – начала XX в. казакин – верхняя распашная одежда, вид короткого кафтана с широкой баской, невысоким стоячим прямым воротником и мелкими сборками у талии (сзади), застегиваемый на крючки. Плотно облегал верхнюю часть корпуса. Шился из сукна. Мог быть как мужской, так и женской одеждой, делался как теплым, так и холодным.


[Закрыть] и брюках-галифе, в сапогах до колен и тирольской велюровой шляпе выглядела Альв истинной амазонкой. Ей бы еще лук в руки, получилась бы себерская Диана-охотница. Впрочем, у себерцев уже была одна такая – звалась Девоной[5]5
  Девона – славянский аналог Артемиды или Дианы.


[Закрыть]. И еще, увидев ее в брюках, Яков узнал, что у Альв на удивление длинные ноги. Соразмерные росту, но притом длинные, прямые, и да – красивые!

– Хорошо выглядите, – заметил он вслух нейтральным тоном. – Вам идет быть амазонкой.

– Возможно, – задумчиво кивнула Альв. – Впрочем, какая же амазонка без лука!

– Хотите лук? – прищурился Яков.

– А у вас есть?

– Есть!

Рядом со светелкой Труты располагалась его собственная детская комната. Зачем хранила свои вещи Трута, один бог знает. Яков же, когда вошел во владение домом, все свое повыкидывал без всякой жалости. Оставил лишь те вещи, которые продолжали ему нравиться и теперь: ростовой тисовый лук, сделанный на заказ в Бретани, композитный нормандский лук, ничем, собственно, не отличавшийся от новгородского пехотного – их все еще делали в Пскове и Новгороде в качестве спортивных или охотничьих, и несколько составных кавалерийских луков – татарских и монгольских, полученных в подарок или купленных во время поездок в Золотую Орду и в Тартар.

– Боги! – воскликнула Альв, похоже искренне восхищенная увиденным. – Ты что, стреляешь из лука?

– Сейчас редко, – ответил довольный произведенным эффектом Яков, – а раньше я очень любил и просто пострелять в цель, и поохотиться…

Он сделал вид, что не обратил внимания на то, как легко и непринужденно перешла Альв на «ты». Возможно, это была случайная оговорка, но, по правде сказать, Яков надеялся, что экспромт этот был подготовлен заранее. Такое тоже могло случиться и означать могло так много, что Яков боялся сглазить свою удачу – если, конечно, она у него была…

– А мне можно?

– Можно, – улыбнулся Яков. – Но, вероятно, все-таки не из нормандского лука!

И то сказать, в Альв всего роста три вершка[6]6
  Если рост человека указан в вершках, то, по умолчанию, счет ведется от двух аршин (аршин – 72,15 см), т. е. Альв имеет рост 156 см, а рост Якова соответственно 182 см.


[Закрыть], а лук Якова был ему под стать – два аршина и девять вершков.

– Мне кажется, этот вполне подойдет! – Альв взяла со стойки татарский лук для стрельбы из седла, взвесила в руке и повернулась к Якову: – А тетива к нему у тебя есть?

«У тебя!» – вновь отметил Яков, но вслух сказал другое:

– Есть. Хочешь сначала пострелять, а верховую прогулку оставить на потом?

– Ну, я не собираюсь стрелять до вечера! – чуть улыбнулась Альв. – Стрелы, я так понимаю, у тебя тоже имеются?

«В третий раз… Что ж, ты сама решила, Альв!»

– Стрелы у меня тоже есть. – И Яков направился к сундуку, в котором хранились стрелы и тетивы для всех его луков.

Пока он возился с сундуком, разыскивая тетиву для короткого составного лука и другую – для своего нормандского, Альв с интересом рассматривала противоположную стену, на которой были вывешены несколько франкских шпаг и небольшая коллекция кинжалов. Потом, когда Яков нашел тетивы для луков и бросил беглый взгляд на гостью, он увидел нечто весьма любопытное, хотя и ожидаемое, если говорить начистоту. Проведя пальцами по клинку саксонского квилона[7]7
  Квилон – средневековый кинжал в виде уменьшенной копии рыцарского меча.


[Закрыть], Альв вынула его из креплений и, нахмурившись, словно вспомнила что-то неприятное, переложила кинжал в левую руку. Оружие было, пожалуй, великовато для нее, но держала она его правильно и без напряжения. Сильная, умелая рука – так говорят о такого рода впечатлениях.

– Приходилось держать в руке? – спросил Яков, еще не решивший окончательно, переходить ли ему с Альв на «ты» или нет.

– Не помню, – с очевидным сожалением призналась Альв. – Но в руке лежит хорошо, и я вроде бы знаю, что и как должна делать. Так, так и так! Что скажешь?

Все три движения были выполнены безукоризненно. Яков в свое время много и со вкусом занимался фехтованием. Но это было обычное спортивное фехтование на шпагах и рапирах. Однако позже, в офицерском училище, ему повезло познакомиться с маэстро Спаланцани, который обучал будущих офицеров ножевому бою. Кинжалы, ножи и прочее холодное оружие, которое могло оказаться в руках у военного человека, – кавалерийская сабля, например, артиллерийский палаш или простой топор, – все это было предметом тщательного изучения. И вот тогда Яков впервые увидел правильные удары атакующего или парирующего кинжала, лежащего в левой руке.

– Ты явно умеешь биться на кинжалах, – сказал он вслух, разом решив две мешавших ему проблемы. – И ты очень хороша в этом деле.

– Если бы я еще помнила, кто и зачем научил меня этому искусству… – тяжело вздохнула женщина, возможно впервые позволив себе продемонстрировать свои истинные чувства.

Глава 3
Куда заводят благие намерения

Воскресенье, двенадцатое марта 1933 года

Альв все еще не могла вспомнить, откуда она родом, где жила и кем была раньше. Отдельные смутные воспоминания ничего, в сущности, не проясняли. Вот и теперь. Где и зачем она научилась ножевому бою? Кто обучал ее и когда? Что за надобность молодой женщине уметь убивать холодной сталью? Не было ответов, но руки помнили то, о чем отказывалась сообщить память. Дага в левой руке, стилет – в правой… А еще можно взять в руку шпагу, но не такую, какие висят на стене в комнате Якова – они слишком длинные, – а короткую, облегченную, с трехгранным клинком и почти полным отсутствием гарды. Такую шпагу Альв помнила, но никак не вспоминалось ничего другого, связанного с клинковым оружием. Ничего!

То же и с луком. Она просто знала, что и как надо делать, чтобы пустить стрелу прямо в цель. С дистанции в сто футов стрела не только попала в центр мишени, она пробила ее насквозь. Два дюйма[8]8
  В зависимости от страны и эпохи 1 фут равен примерно 0,3 м, то есть 100 футов – 30 м. То же и с дюймами: дюйм – это примерно 2,5 см, то есть 2 дюйма – это 5 см.


[Закрыть] сосновой доски!

– У тебя крепкая рука и отличный глазомер, – похвалил ее Яков, но непонятно было, чего больше в его словах: похвалы или удивления.

Но, с другой стороны, он все-таки решился и перешел с ней на «ты». Вопрос – для чего это было нужно ей? Возможно, чтобы сблизиться и заполучить его к себе в постель; но, может быть, она просто хотела вывести Якова из равновесия? Однако и в этом случае все было зыбко и неоднозначно, поскольку по большей части основывалось на интуиции, а не на твердом знании. Альв не помнила, какой женщиной она была до того, как все забыла. Была ли она замужем, есть ли у нее дети – хотя по этому поводу, скорее всего, волноваться не следовало, – много ли мужчин было в ее жизни? Если верить интуиции, то много, но все могло обстоять с точностью до наоборот.

– Спасибо за комплимент… – сказала она в ответ на реплику Якова. – Но факт налицо, руки у меня крепкие, и я не пустила ни одной стрелы мимо цели!

Память не возвращалась. Тем не менее Альв была практически уверена: это не ее мир. Впрочем, она вживалась в окружающую реальность на удивление легко. Многое из того, чего она не знала еще вчера, сегодня уже являлось ее личными знаниями. Такая скорость постижения должна была, по идее, испугать ее, но Альв знала: так и должно быть. А почему да как – это уже совсем другие вопросы, ответов на которые у нее нет, потому что она их забыла.

– Постреляем еще или хватит? – спросил Яков через некоторое время.

– Наверное, на первый раз хватит, – улыбнулась она в ответ, втайне надеясь, что будет и второй раз. – Пойдем в конюшни?

– Поедем, – поправил ее Яков. – Это не близко.

Что ж, стрелять из лука ей понравилось. Стрелять из лука вместе с Яковом – еще больше. Яков, к слову, оказался отличным стрелком: метким, выдержанным и очень сильным физически. Его ростовой лук бил дальше кавалерийского и намного сильнее. Альв, однако, заинтересовалась другим. То, что Яков хорош, она уже поняла. Недаром же начала подумывать о том, чтобы оказаться в его объятиях. Но вот она сама… Откуда у нее такая сила, не сочетающаяся ни с очевидной женственностью, ни с весьма скромными размерами? Альв даже смогла выстрелить из большого нормандского лука Якова, хотя ей и пришлось для этого держать его горизонтально. Ей банально не хватало роста, но, если бы не это, она, пожалуй, смогла бы стрелять и из ростового лука. Силы бы ей хватило, не хватало длины рук и ног. Вот только объяснить такую непомерную силу Альв не могла. И интуиция ничем не помогала. С одной стороны, для женщины это был явный нонсенс – и Альв это знала, – но, с другой стороны, общие правила, похоже, на нее не распространялись.

Пока Яков относил луки и стрелы в дом, Альв попробовала несколько напитков из бутылок, стоящих на особой полке в гостиной. Как и накануне, ей ничего толком не понравилось: слишком крепко, и сивушный запах бьет в нос, отчего хочется плакать и чихать. Другое дело папиросы. Запах у них был приятный, хотя и сильный. Альв попробовала закурить одну, и дым, попавший в горло, заставил ее закашляться. Из-за этого она хотела сразу же выбросить папиросу в пепельницу, но, раздышавшись, поняла, что ничего страшного не произошло. И она снова вдохнула в себя горячий дым. На этот раз все прошло не так драматично, и она вдруг вспомнила, что ей и раньше приходилось дышать дымом сгоревших трав. Впрочем, и на этот раз воспоминание оказалось неполным. Вдыхать-то она вдыхала, но где и зачем, вспомнить не смогла.

В принципе владение навыками стрельбы из лука – не преступление, но вот непомерная мышечная сила – это совсем другое. Однако фокус в том, что чем дальше, тем больше ему не хотелось заниматься этим делом, изучать Альв как фигуранта преступного замысла или, напротив, как жертву такового; подмечать странности и несоответствия; пытаться «разговорить», сопоставлять факты, классифицировать их и подводить итог. Душа требовала иного. И даже если это не любовь, в существовании которой Яков, грешным делом, сомневался, то уж точно – страсть. Влечения такой силы он не испытывал никогда или испытывал, но так давно, что успел забыть, что это значит – хотеть женщину в полную силу. Однако именно это с Яковом сейчас и происходило. Альв заворожила его и подвела к той опасной черте, за которой влюбленные мужчины, и в особенности мужчины немолодые, похожие на Якова, способны наделать много глупостей, безвозвратно погубив и себя и мир, который они выстраивали вокруг себя за годы и годы тяжелого труда. Впрочем, пока Яков был вполне вменяем, контролировал себя и критически осмысливал свои слова и поступки. Вопрос в том, однако, на сколько хватит этих его благих намерений?

А между тем Альв продолжала удивлять и очаровывать. Выбрала на конюшне самого дикого жеребца, который при ее приближении и вовсе спятил – как, впрочем, и все другие лошади, забеспокоившиеся так, словно к ним ворвался волк, – полюбовалась на устроенный ею хаос, а потом хлопнула в ладоши, гаркнула что-то нечленораздельное, перейдя чуть ли не на древнегерманский, и все! Все лошади разом успокоились и вроде даже застеснялись своего скандального поведения. Удалец – так звали норовистого гнедого жеребца – позволил конюхам себя оседлать, хотя до сего дня активно этой затее сопротивлялся. Нечего и говорить о том, что подлец стоял как вкопанный, когда Альв решила наконец на него сесть. Ну и кто там рассказывал про то, что женщины не ездят верхом по-мужски? Она взлетела в седло с лихостью заправского наездника, и это при том, что Удалец был едва ли не вдвое выше девушки. Но Яков уже ничему не удивлялся: ни ее силе, ни ловкости, ни ее уверенности в том, что все, что она делает, правильно и красиво.

И все-таки он ее спросил. Не сразу, не вдруг, а после приятной прогулки верхом. Они как раз вернулись в его дом, где на кухне хлопотала одна из женщин с фермы, пришедшая приготовить Якову воскресный обед. Чудесно пахло картофельной похлебкой и жареным мясом, но обед был еще не готов. Поэтому Яков налил Альв бокал вина, плеснул себе коньяка и, закурив папиросу, спросил:

– Что ты сделала с лошадьми, Альв?

– А что я с ними сделала?

Ее удивление казалось искренним. Озадаченный Яков не знал, что об этом и думать, поскольку всему есть предел: терпению, удивлению, воображению, наконец.

– Когда мы пришли на конюшню, лошади явно испугались, – объяснил он, старательно подбирая слова. – Может так быть, что они испугались тебя?

– Меня? О чем ты говоришь? Как могут лошади испугаться человека, который не успел и слова сказать и уж точно ничего не успел им сделать?

– Ты что, не помнишь? – Яков все еще пытался понять, не играет ли с ним Альв, но, похоже, она и в самом деле не помнила того, что произошло в конюшне.

– Что я должна помнить? – нахмурилась девушка, и Яков увидел, как меняется цвет ее кожи. Несколько мгновений, и Альв стала обладательницей золотистой кожи и темно-синих глаз. Смотрела исподлобья, настороженная и необычно напряженная.

– Лошади испугались и словно обезумели…

– Серьезно? Ты не шутишь? – Цвет кожи стал темнее. Это была уже бронза, а не золото. Кобальтовая синь охватила не только зрачки, но и белки глаз.

– Я говорю серьезно, – кивнул Яков, не представляя, куда может завести их этот разговор. – Они буквально взбесились. А потом ты хлопнула в ладоши и что-то сказала. Я не разобрал слов, но мне показалось, что это был какой-то приказ на древнегерманском языке. И лошади сразу же успокоились. Совсем!

Теперь перед ним сидела красавица с кожей цвета темной бронзы и фиолетовыми зрачками, окруженными глубокой синью белков. Но дело было не только в цвете. Зрачки приобрели веретенообразную форму, и это были кошачьи вертикальные зрачки. Вот только кошек с фиолетовыми глазами, насколько знал Яков, в природе не существует.

– Я… – Похоже, Альв не знала, что сказать. – Я…

Бокал выпал из ее пальцев и разбился. Разлетелись осколки стекла и брызги вина, но Якову было не до них. Альв трясло, как в сильной лихорадке или в начале эпилептического припадка.

– Я… – Она силилась, но ничего не могла сказать, а потом резко закатила глаза, захрипела, как при удушье, и опрокинулась на спину.

Он еле успел ее подхватить, но, когда уложил на диван, все уже кончилось. Альв была без сознания, но дышала ровно. Глаза закрыты, но он был уверен, что сейчас они снова голубые, потому что и кожа снова стала матово-белой и гладкой, словно атлас.

Она очнулась на диване. Как она туда попала и отчего лежит, а не сидит, Альв не знала. Последнее, что осталось в памяти, это божественный запах варящегося супа, который Яков назвал картофельной похлебкой.

– Ты как? – Он сидел на стуле рядом с ней и держал за руку. Возможно, считал пульс, а может быть, просто держал.

– Я… – Но она не знала даже, что сказать. – Что здесь произошло? – наконец спросила она.

– Ты упала в обморок, – коротко и непонятно объяснил Яков.

– В обморок? – удивилась Альв. – Но я никогда не падаю в обморок!

И только сказав это, задумалась: откуда ей известно, что она никогда не падает в обморок?

«Никогда? Вообще?»

Ей вдруг вспомнилось, что иногда теряют сознание даже мужчины. В жару, одетые в кирасы и долго стоявшие в строю. А уж женщины в туго затянутых корсетах падают в обморок с необыкновенной легкостью.

«Точно! – вспомнила вдруг Альв. – Я носила платье с корсетом из китового уса и гордилась тем, что никогда не падаю в обморок».

Ухватившись за эту тонкую ниточку, она попыталась вытянуть из омута памяти что-нибудь еще. «Увидела» роскошный бальный зал, дам и кавалеров, яркие краски шелков и блеск бриллиантов, отражающиеся во множестве зеркал, и… И золото. Золото на дамах, на стенных украшениях, на лепнине потолка. Золотое сияние драгоценного паркета, натертого до зеркального блеска, и золотисто-медовые глаза Зигги – Первой Среди Равных, Сигрун Гундберн…

«Чтобы ты сдохла, тварь! Чтобы валялась раздавленная в блевотине богов! Зигги – повелительница червей!»

Мысль эта заставила Альв вздрогнуть. Сейчас она отчетливо видела внутренним взором лицо женщины, которую она, как выяснилось, ненавидела настолько сильно, что волна черной ненависти смогла разорвать даже завесу беспамятства. Увы, Альв вспомнила эту женщину, ее имя и даже платье, в котором Сигрун Гундберн была на балу. Но ни того, где и когда состоялся этот бал, ни того, кто эта женщина и за что ее так ненавидит Альв, так и не вспомнилось.

Сигрун Гундберн – высокая, статная золотистая блондинка с сияющими внутренним светом янтарными глазами, женщина, чья кожа напоминает золотистый шелк. Очень светлый шелк, но не атласно-белый, как у Альв. В тот день Сигрун была в платье всех оттенков золота, а золотых украшений, бриллиантов и золотистых сапфиров на ней было столько, что трудно представить, как она несла на себе всю эту тяжесть. И это все, что смогла вспомнить Альв. Имя и внешность.

«Что ж, лиха беда начало! Я тебя вспомню, Зигги, и я вспомню, за что тебя ненавижу!»

– Альв?..

– Извини, Яков! – попробовала улыбнуться она, пытаясь освободиться от наваждения. – Мне показалось, я что-то вспомнила… но, увы, мне это только показалось. Что ты пил, когда я потеряла сознание? – Получалось, что этот момент она тоже помнит.

Яков налил ей в бокал красное вино, а себе – в бокал другой формы – какой-то похожий на чай напиток, несущий тонкий аромат винограда.