Текст книги "Альв"

Здесь, в фойе, Якова ненадолго задержал Орест Олегович Куприянов – такой же по рангу дознаватель и столоначальник, как и Свев, вот только занимался Куприянов политическим сыском, а это, как известно, всегда совсем не то, чем кажется. Встреча их выглядела случайностью, но знать этого наверняка было нельзя. «Политические» всегда себе на уме, и к тому же при равенстве званий имеют некое, нигде и никогда не зафиксированное письменно, но всем известное преимущество.

– Что там за история в парке Академии? – спросил Куприянов как бы между прочим, успев перед этим обсудить со Свевом пару-другую вопросов, представлявших взаимный интерес.

– Дерьмовое дело, – скривился Яков. – «Детки» устроили бал-маскарад с марафетом и траванулись какой-то гадостью. Сейчас устанавливаем личности и пытаемся выяснить, что за дрянь они употребляли. Состава преступления вроде нет, но трупы-то есть… Так что придется попотеть. Но тебя, Орест Олегович, случай этот не должен тревожить. Ни национал-социалистов, ни, не к ночи будь помянуты, политических нигилистов или коммунистов-максималистов в деле нет. Аполитичное самоубийство по глупости, и ничего больше.

– Ну-ну, – добродушно покивал Куприянов. – Нет – и не надо. Ты, кстати, предупреди своих, в ближайшее время возможны эксы социалистов-революционеров. «Товарищи» нацелились на банки и кредитные общества. Они вооружены и настроены решительно. Может пролиться кровь.

На том и расстались, вежливо раскланявшись и пожелав друг другу приятного вечера и хороших выходных, но у Якова от разговора с Куприяновым остался неприятный осадок. Бог его знает, «политика»: то ли ему что-то известно и он в связи с этим затевает свои интриги, то ли просто по обыкновению всех «охранителей» наводит для важности тень на плетень. Тем более досадным представлялось то, что разговор этот отнял у Якова совершенно не запланированные четверть часа, и в результате до больницы, учитывая также необходимость купить «найденышу» гостинцы – все-таки девушка застряла на больничной койке, – Яков добрался только в девятом часу вечера, когда время для посещений уже истекло. Впрочем, его к пациентке все-таки пропустили, потому что ни у кого из персонала больницы просто не набралось достаточно мужества, чтобы отправить восвояси грозного начальника убойного стола.

– Добрый вечер, госпожа Ринхольф! – поздоровался Яков, входя в палату.

Разумеется, он прежде постучал. Дождался разрешения войти и вошел. «Найденыш», одетая в больничную рубаху и халат и закутанная в два одеяла, сидела в кресле и пила чай с Полиной Берг. Выглядела она плохо. И это даже по сравнению с тем, какой она была утром, когда считалась «мертвым телом». Черные волосы потеряли блеск, снежно-белая кожа приобрела какой-то тусклый зеленовато-серый оттенок, поблекли губы, и только глаза, ставшие, казалось, еще больше на враз осунувшемся лице, напоминали о том, какой красавицей она была еще утром, когда Яков нес ее на руках. Не замерзнув в легком платье ночью на снегу, сейчас в жарко натопленной комнате она едва сдерживала себя, чтобы не стучать зубами.

«Отходит от шока? – прикинул Яков, видевший такое на фронте, и не раз. – Или, наоборот, нырнула в омут?..»

– Ринхольф?.. – подняла девушка взгляд. – Меня зовут Ринхольф? Это мое имя?

– Вообще-то я полагал, что это фамилия, – растерялся Яков, совершенно не представлявший, что у немцев могут быть такие вычурные имена, но вспомнивший сейчас, по случаю, что и такие имена у германцев тоже встречаются.

– С чего вы взяли? – Глаза у женщины были огромные, синие с голубоватым белком, и имели необычный, но невероятно привлекательный разрез.

– Вы так назвались, сударыня, – объяснил Яков. – Я спросил, как вас зовут, и вы ответили. Сказали: Альв Ринхольф.

– Не помню, – поморщилась «найденыш». – Но если я так сказала, наверное, так и есть. А вы тот мужчина, который нес меня на руках?

– Помните?

– Смутно, – покачала она головой. – Извините!

– Не за что! – улыбнулся успевший взять себя в руки Яков. – Кстати, я не представился. Яков Свев, к вашим услугам!

– Свев? – Женщина по-прежнему смотрела ему прямо в глаза, прямо-таки гипнотизировала темной синью своих глаз. – У вас не славянская фамилия, ведь так?

Ну что сказать? Так все и обстояло. В Себерии имелось некоторое количество семей, ведущих свое происхождение от наемников-викингов, поселившихся в одиннадцатом веке в устье Невы. Свевы, Норны, Юты, Фюн и Нюрн. Когда-то их было больше, но на пути из прошлого в будущее большинство иностранных фамилий пресеклось. Последними исчезли лет сорок назад Гюннеры. Умер, не оставив потомства, генерал Петр Зосимович Гюннер, и все. Однако сейчас Якова заботили не преданья старины глубокой, а изменившийся цвет глаз Альв Ринхольф. Утром ее глаза были прозрачно-голубыми, сейчас – кобальтово-синими. Возможно, пустяк. Эффект освещения или еще что, но могло статься, что это не так. Тем не менее на вопрос девушки он ответил.

– Да, – кивнул Яков. – Скорее всего, это прозвище моего предка-норманна. Но это давнее дело, сударыня, с тех пор прошло девять веков.

– Так вы, Яков, дворянин? Аристократ?

– Я новгородец, – усмехнулся Яков, – а в Новгороде или, по-нынешнему, в Себерии дворян как таковых нет. Есть, конечно, несколько княжеских родов. Например, князья Ижорские, и еще иностранные, по большей части европейские, дворянские роды. Вот, к слову, золовка у Полины Андреевны – баронесса фон дер Браге. Но с ней точно так же, как и со мной: род старый, из Дании, но давно обрусевший. Так что фамилия в большинстве случаев к этнической принадлежности – тем более к культурной принадлежности – отношения не имеет.

– Это вы меня нашли? – неожиданно сменила тему женщина. Голос у нее был слабый, с хрипотцой. Больной голос.

– Нет, сударыня, – покачал головой Яков, – вас нашли полицейские. Я приехал позже. Да, вот кстати! Совсем забыл. Это вам! – И он протянул ей пакет с гостинцами. – Тут, собственно, всякая ерунда… – добавил он, когда Полина Берг забрала у него апельсины и шоколад.

Апельсины были из Марокко и пахли совершенно восхитительно, а шоколад был местный, себерский, но, по мнению практически всех знакомых Якову женщин, если и уступал бернскому, то совсем немного.

– Спасибо, – поблагодарила Альв и даже попробовала улыбнуться, но ничего путного из этой затеи не вышло. – Я люблю апельсины. Это ведь апельсины, я права?

– Вы правы, – улыбнулась Полина Берг. – Очистить вам один?

– Нет, не надо, – чуть повела головой «найденыш». – Я просто хочу его понюхать…

Она взяла апельсин из рук доктора Берг и поднесла к носу. Похоже, запах цитрусовых ей действительно нравился. Она даже зажмурилась от удовольствия.

– Как хорошо!

Но хорошо или нет, ничего интересного из короткого разговора с Альв Яков не вынес. Девушка чувствовала себя плохо и, вероятно, поэтому была не склонна к долгой беседе. Яков лишь сумел убедиться в справедливости слов Полины Берг: «Найденыш» вела себя на редкость сдержанно и была вполне адекватна. Устойчивость ее психики к стрессу казалась просто поразительной, и, если не вдаваться в подробности, она отлично скрывала свою практически тотальную амнезию. Вот и все, что удалось узнать Якову тем вечером.

Суббота, одиннадцатое марта 1933 года

Ночь с пятницы на субботу Яков провел в раздумьях. Не то чтобы он не спал вовсе, но и не думать о сложившейся ситуации не получалось. Вообще-то колебания «на пустом месте» были для него не характерны, тем более в этом случае. Ему просто нечего было обдумывать – Яков знал правду практически с первого момента. Ну, пусть не знал наверняка, но уж точно догадывался, каким, в конце концов, окажется ответ. Оставалось лишь решить, что теперь со всем этим делать, но вот это у него как раз и не выходило. Он просто не знал, на что теперь решиться.

И все-таки ночь – какой бы мучительной она ни оказалась – не прошла даром. Осела муть, и появилась какая-никакая ясность во всем, что касалось сложившейся ситуации. Поэтому, отменив забег, но зато выкупавшись в проруби, Яков направился в Бюро и два часа кряду обговаривал с адъюнктом Суржиным неотложные мероприятия, долженствующие обеспечить его превосходительству столоначальнику полную свободу действий. Ну и задницу прикрыть – обычное дело для чиновника его уровня – никогда не помешает.

В десять он вышел из здания Бюро и, взяв с открытой парковочной стоянки свой собственный «Кокорев-Командор», отправился в старый город на Вендский торг. Там на пересечении Красной и Одежной линий в чайной «Господин Великий Новгород» Яков заказал большую кружку соловецкого взвара[2]2
  Несуществующий напиток, приготавливаемый моментальным ошпариванием свежих или свежезамороженных ягод смородины, брусники, калины, морошки и клюквы крутым кипятком.


[Закрыть] и, закурив сигару, приготовился ждать. Если Варвара назначила встречу в половине одиннадцатого, хорошо если придет в начале двенадцатого. Поэтому Яков, собственно, и выбрал чайную. Здесь тепло и сухо, и можно в тишине и покое выпить чего-нибудь горячего – взвара, например, – выкурить сигару и, неторопливо обдумав свои планы, еще раз убедиться, что ввязываешься в чистой воды авантюру. Во что-то до ужаса напоминающее военные экзерсисы по ту сторону фронта, когда импровизируешь на ходу и думать не думаешь ни о последствиях, ни о цене. Следовало, однако, признать, что ни должность – столоначальник, ни звание – премьер-дознаватель, ничего, в сущности, в Якове за прошедшие годы не изменили. Как был рисковым парнем, так им и остался даже тогда, когда вошел в возраст. Горбатого, как говорится, только могила исправит, но вот умирать Яков не собирался ни в коем случае. В особенности теперь, когда в его жизнь так стремительно и неординарно вошла таинственная Альв Ринхольф.

А Варвара пришла в одиннадцать двадцать семь. Не извинилась – с чего бы вдруг? – не объяснила причину опоздания, поскольку никогда ничего и никому не объясняла, хмыкнула, глянув «сучьим глазом» на пустую кружку из-под взвара и окурок сигары, усмехнулась и, сев напротив Якова, который даже не успел подвинуть ей из вежливости стул, закурила сама.

– Надеюсь, это не то, о чем я подумала. – Улыбка великосветской шлюхи и облачко сизого дыма, пропущенного через завораживающий овал губ.

– Ну и о чем ты подумала? – Прошло то время, когда Варвара была способна его смутить, но, следует признать, в свое время она поглумилась над Яковом вволю, что, впрочем, того стоило: любилась она так, что при воспоминании об их безумствах до сих пор дух захватывало.

– Подумала, соскучился.

– Есть немного, но ты зря надеялась.

– Тогда переходи к делу.

Вот так она умела тоже. Казалось бы, только что заигрывала, как последняя потаскуха, но с Варварой никогда не знаешь, где кончается игра и начинается проза жизни. И это тоже факт.

– Вот посмотри. – Яков протянул ей четвертинку листа бумаги с тщательно выписанными размерами и списком необходимых вещей. – Надо бы одеть девушку.

– Маленькая…

– Да, некрупная.

– Что, и белье? – подняла бровь Варвара. – Ты что, Яшенька, в порыве страсти все тряпочки на ней порвал?

– Вроде того, – усмехнулся Яков. – Она в больнице сейчас, и, чтобы забрать ее оттуда, сначала надо во что-нибудь одеть. И это, Варвара, еще одна головная боль. У девушки амнезия, и я не уверен, что она вспомнит, как застегивается бюстгальтер…

– Час от часу не легче! – искренно удивилась Варвара. – А такое бывает?

– Не знаю, не врач, однако хочу взять ее на выходные к Труте. Так что нам нужно для нее практически все, включая «курс молодого бойца».

– А родные у юницы есть? Или она не только без памяти, но еще и сиротка?

– Иностранка, – коротко объявил Яков.

– Тянет тебя, Яша, на приключения… И откуда сия иноземная фемина, если не секрет?

– Откуда-то из неметчины, – пожал плечами Яков. – Скорее всего, из Баварии, но она и этого не помнит. Амнезия у нее, понимаешь ли. Редкая форма тяжелой амнезии. Так ты поможешь?

– Да, помогу, конечно, – пыхнула сигареткой Варвара. – Не бросать же бедную сиротку голой и босой! Дай только коньячку приму на грудь для сугреву, и пойдем в набег!

Стиль общения Варвары мог порой удивить, и многих в самом деле удивлял, однако Якова он просто восхищал. По правде сказать, он в свое время не в одни только Варварины формы был влюблен, и не только лицом русской красавицы восхищался. Его заворожили тогда ее необычные повадки, оригинальные мысли, неординарное актерское мастерство. И, разумеется, естественность существования «в образе». Талант не пропьешь, как говорят в Себерии. И это тоже о Варваре: пила она много и со вкусом, но без коньяка, как утверждала сама Варвара, к ней не приходило вдохновение, и не писались стихи, а без поэзии она не могла жить, как не живут без воздуха. Без кислорода. Без стихов. Без мужиков. Без коньяка…

Глава 2
Красавица и чудовище

1. Суббота, одиннадцатое марта 1933 года

Альв удивила его снова. Когда в сопровождении Варвары она вышла из палаты, то выглядела, не в пример вчерашнему, просто замечательно. Она вроде бы даже поправилась на пару килограмм, не говоря уже о прочем. И глаза у нее вновь стали голубыми. Ясный спокойный взгляд прозрачно-голубых глаз, мягкая полуулыбка на полных чувственных губах, матовая белизна кожи, волнистые с живым блеском длинные волосы, завивающиеся на концах. И все это без макияжа, от которого Альв наотрез отказалась, и без ухищрений куафера, если не считать таковыми несколько движений простой щеткой для волос. Естественная, ничем не подправленная красота. И одежда, подобранная Варварой, сидела на «найденыше» так, словно специально для нее шилась. Элегантный шерстяной костюм – удлиненный блейзер, чем-то напоминающий флотский китель, и узкая юбка довольно смелого покроя, – шелковая блуза с галстуком, полусапожки, короткое пальто, шляпа и перчатки. И все это в оттенках от светло-серого до темно-серого, вот только блуза темно-синяя да сапожки из блестящей черной кожи. Вот и говори после этого, что ведьм не существует! Еще как существуют, и Варвара – одна из них. Ведь как смогла угадать с цветами, имея в распоряжении лишь косноязычное описание совершенно незнакомой ей женщины! Чертовщина, да и только!

– Схватывает на лету… – шепнула Варвара прямо в ухо Якова. – Но ты прав, дорогой, про бюстгальтер и пояс для чулок она напрочь забыла… А может быть, и не знала?

«Может быть», – кивнул мысленно Яков, но комментировать слова Варвары не стал.

На том и расстались.

– Куда вы меня берете? – спросила Альв, когда они остались вдвоем.

– Сначала предлагаю пообедать, – начал излагать свои планы Яков. – Затем совершим экскурсию по городу, а когда стемнеет, поедем в дом к моей сестре. Ее зовут Трута, и она пригласила нас в гости. У Труты вы и переночуете, а завтра утром подумаем, что делать дальше.

– У вас, Яков, нет своего дома? – Вопрос, казалось бы, уместный, но в то же время несколько странный.

Но, с другой стороны, все, что касалось Альв, было окрашено в цвета безумия. Молодая женщина, потерявшая память, но, судя по всему, не утратившая основных характеристик личности. Спокойная. Уверенная в себе. Не испытывающая, как кажется, и тени озабоченности относительно утраченной памяти или своего положения и статуса.

– У меня есть дом. – Яков подумал вдруг, что поведение Альв лишено притворства и все, что она делает, естественно и непротиворечиво. Во всяком случае, для нее самой.

– Почему тогда я останусь ночевать у вашей сестры?

– Потому что молодой женщине неприлично ночевать в доме холостого мужчины.

– Скажите, Яков, – голубые глаза смотрят на него снизу вверх, но отчего-то создается ощущение, что все обстоит с точностью до наоборот, – Варвара когда-нибудь ночевала в вашем доме?

Ну что ж, забыла она что-то или нет, в проницательности этой женщине не откажешь.

– Ночевала, – вынужден был признать Яков.

– Это повлияло на ее репутацию? – гнула между тем свою линию Альв.

– Видите ли, госпожа Ринхольф, – попытался выбраться из западни Яков, – госпожа Демидова не слишком озабочена ни своей репутацией, ни чужим мнением. Такова уж она.

– Такова уж я, – чуть улыбнулась Альв.

– Вы не можете этого знать, – возразил Яков. – У вас амнезия.

– Да, верно! – кивнула женщина. – У меня расстройство памяти, но согласитесь, господин Свев, я не страдаю расстройством личности или умственной отсталостью. И я вам заявляю со всей определенностью, что вам не следует заботиться еще и о моей репутации. Так что, если это единственная причина, я предпочту ночевать в вашем доме.

– Ну, если не будет другого выхода… – пожал плечами Яков.

Продолжать разговор на эту щепетильную тему он счел излишним. Будет день – будет и пища, как говорится.

– Боюсь вас испугать, – улыбнулась женщина, – но выхода не будет. – Итак, куда мы идем? – резко сменила она тему разговора.

– Для начала в регистратуру, – объяснил Яков. – Оформим вашу выписку и тогда уже отправимся на поиски приключений.

Из похода в ресторан и в ходе экскурсии по весеннему Шлиссельбургу Яков узнал, что Альв обладает хорошим аппетитом, но ест при этом спокойно, не торопясь и крайне воспитанно. Ножом и вилкой, как и прочим ресторанным инвентарем, пользуется с естественностью завсегдатая, названиям блюд и продуктов не удивляется и никакого неудобства от поездки в тяжелом локомобиле не испытывает. Город ей, судя по всему, понравился, но, несмотря на то что она по-прежнему ничего не помнила ни о Себерии, ни о Шлиссельбурге, удивления не вызвал. Город, люди, техника – все это являлось предметом любопытства, но и только.

Потом, когда наступили ранние сумерки, Яков вывел свой «Кокорев-Командор» на шоссе, идущее параллельно Старо-Ладожскому каналу, и погнал на север, предполагая обогнуть Щучье озеро и подъехать к усадьбе Норнов по старой лесной дороге с северо-востока. Вообще, в отличие от западного берега, заросшего густым лесом, восточный был давно и хорошо обжит. Здесь издавна – лет триста, пожалуй, – жили Норны, Кумачевы, Зарубины и Свевы. Четыре мызы с молочными фермами, лесопилкой и маленьким конезаводом, давным-давно находившимися в ведении арендаторов. Однако усадьбы, строенные из кирпича, битого камня и дубовых бревен, до сих пор являлись родовыми гнездами четырех семей, роднившихся в прошлом не раз и не два. Последним по времени матримониальным союзом такого рода стал брак сестры Якова Труты Свев и соседского сына – Петра Норна, служившего в Казенном приказе, сиречь в Министерстве финансов. Петр был значительно младше Якова, к тому же «банкир», а не «вояка». Соответственно и особой дружбы между ними с самого начала не возникло. Соседи, знакомые, родичи по браку (зять и шурин), государственные чиновники – но никак не друзья. Тем не менее Яков бывал у Норнов довольно часто, благо холостяк и живет поблизости. Но причина частых визитов была, разумеется, не в Петре, а в Труте, и все посвященные это прекрасно понимали.

Память не возвращалась, и это было странное чувство: знать, что многого не знаешь, потому что забыла, но не знать, что именно забыла. Она прекрасно себя чувствовала, свободно говорила с другими людьми, ориентировалась в окружающей обстановке, хотя и не всегда узнавала те или иные вещи, и все-таки не знала даже того, как ее зовут на самом деле. Альв Ринхольф, так сказал Яков. Возможно, что и так. Но назвалась она – если и в самом деле назвалась, – находясь в полубессознательном состоянии. Тогда назвалась, сейчас снова не помнила. И ничего по поводу этого имени не чувствовала. Но вот какое дело: оно не казалось ей странным или чужеродным. Напротив, оно было одним из многих имен, имевших отношение к языку, который здесь отчего-то никто не понимал. Ульфила, Вульфсиг, Ринхольф… Альв Ринхольф… Эльф из Волчьего Круга… Должно ли это что-то означать или это просто имя, как и любое другое, которое когда-то что-то значило, но давно уже это значение утратило? У нее не было ответа на этот вопрос, но и другого имени не было тоже; значит, она была Альв Ринхольф. Во всяком случае, пока.

А сестру Якова звали Трута. Тоже знакомое имя, но на вкус Альв, Труда звучало бы лучше. Любимая, возлюбленная… Красивое имя для женщины. И для сестры Якова вполне подходит. Было видно, что женщина любима. И мужем, Петром Норном, и братом, носившим непростое прозвище Свев. Свевов Альв откуда-то знала, хотя и не помнила откуда, и кто они такие – тоже не помнила.

Между тем приняли ее радушно, усадили в удобное кресло, угостили каким-то крепким напитком – первачом, – который Альв решительно не понравился, хотя запахи трав и цветов, которые он нес, заставили насторожиться. Кровохлебка, лютик едкий, зверобой, душица… Все эти растения она знала и, даже более того, могла сказать, что лютик едкий, например, является ядом. Но в малой концентрации и при наличии других компонентов, той же душицы, не опасен, так что самогон этот пить можно, хотя и не нужно. Слишком много алкоголя и вкус сомнительный.

«Не мое», – решила она и от дальнейшей дегустации водок и настоек домашнего приготовления благоразумно отказалась.

А вот когда за столом ей предложили красное вино, она ему обрадовалась так, словно встретила старого приятеля. И в самом деле, это было «Барбареско» – вино четырехлетней выдержки из Пьемонта. И вот что любопытно: едва она вспомнила про Пьемонт, как в памяти всплыло название Castello di Pavone, и сразу же возник образ крепости, вернее, небольшого древнего замка и его интерьеров.

«Панкрацио ди Риорино… Дзино…»

Узкое лицо, тонкие губы, хищный нос – и мрак, клубящийся в равнодушных глазах… Но кто он такой, этот мужчина, с которым она встречалась в замке ди Павоне, Альв так и не вспомнила.

«Тем не менее лиха беда начало, разве нет?»

Обед, который хозяева называли ужином, ее удивил. Не считая сыров, на стол подали всего одно-единственное блюдо – пышный мясной пирог с начинкой из пяти разных фаршей, уложенных слоями, – и все то же красное вино «Барбареско». Альв это показалось… недостаточным? Да, скорее всего, именно так. Подсознательно она ожидала хотя бы нескольких перемен и большего числа разных яств, но и слуг в этом доме, как ни странно, не оказалось тоже. Вернее, была одна старая кухарка, которая, как выяснилось из разговора, пирог, собственно, и не пекла. Пирогом занимался хозяин дома – Петр Норн, что показалось Альв еще более странным, чем скудость стола и отсутствие слуг в небольшом старинном замке, который здесь, в Себерии, называли мызой или фольварком. Слово «мыза» она вроде бы когда-то уже слышала, но где и при каких обстоятельствах – забыла. Впрочем, возможно, она просто не знала местных порядков или знала, но тоже забыла?

Альв мысленно пожала плечами и принялась за пирог. Аппетит, по-видимому, никогда ей не изменял. Во всяком случае, значительная по обычным меркам порция хорошо пропеченного дрожжевого теста и пряной мясной начинки никакого протеста – ни физического, ни душевного – у Альв не вызвала. Ушла легко и просто под неспешный разговор об искусстве и под три бокала довольно крепкого на ее вкус вина[3]3
  Обычная крепость вина «Барбареско» – 13,5 % алкоголя.


[Закрыть]. Получалось, что обычные мерки – например, пищевое поведение Якова и хозяев дома – не для нее исчислены.

Насытившись, Альв некоторое время прислушивалась к общему разговору, в котором она, впрочем, не участвовала. Сидела вместе со всеми в креслах у разожженного камина, слушала, вдыхала запах сгоревшего табака и пыталась вспомнить, как проводила такие вот вечера она сама. У себя дома, где бы он ни находился. Ничего путного из этого, увы, не вышло, только стало болезненно сжимать виски и в глазах появилась странная резь, как если бы свет вдруг стал слишком ярок для нее. Так, например, как бывает больно глазам, когда смотришь прямо на полуденное солнце. Пришлось прикрыть веки, что было воспринято гостеприимными хозяевами как признак усталости, и ей предложили лечь спать.

– Вам, сударыня, надо отдохнуть, – спохватился Яков. – После всего, что случилось с вами вчера…

«А что, собственно, со мной случилось?»

– Я постелю вам в гостевой спальне, – предложила Трута.

– А где будет ночевать Яков?

Отчего она спросила об этом? Какое ей дело, где он будет спать? Один бог знает, но факт, что спросила.

– Я полагаю, у себя дома… – смутилась сестра Якова.

– У вас маленький дом, господин Свев? – повернулась Альв к Якову.

– Да нет, – пожал он плечами, – не меньше этого, но я же говорил вам, Альв: это может повредить вашей репутации…

– Но ведь она моя, – вполне резонно, как ей показалось, возразила Альв. – Репутация принадлежит мне, мне и решать.

– Что ж, – пожал плечами Яков, – если так, поехали…

И они вышли из дома Норнов в холодную, знобкую ночь, и Альв представила, как лежит на снегу в одном платье и шелковых чулках…

– Отчего они умерли? – спросила она, когда они с Яковом оказались в его самодвижущейся повозке.

– Кто? – нахмурился он.

– Вчера ко мне заходил ваш человек… – объяснила Альв. – Адъюнкт Суржин. Он рассказал, как меня нашли в том лесу. Показал… фотографии… тех… других. Я никого не вспомнила, но я так и не поняла, отчего они умерли? Замерзли насмерть?

Это был важный вопрос, сущностный. Важнее даже вопроса о том, кем они были, эти люди.

– Не знаю, – покачал головой Яков. – Никто не знает. Но не думаю, что они замерзли. Вы, Альв, тоже не выглядели замерзшей, хотя и казались…

– Мертвой, – подсказала она, почувствовав, что он стесняется произнести это слово вслух.

– Да, – кивнул тогда Свев, – по всем признакам вы были мертвы. Ни пульса, ни дыхания… а потом – взяли и ожили, и этого тоже никто не может объяснить.

Он явно чего-то недоговаривал. Не врал, не обманывал, но скрывал. И она его об этом спросила, решив, что правда – лучшая политика:

– О чем еще вы умолчали?

– Умолчал?..

За окнами повозки было темно, но Альв угадывала деревья и скованное льдом зеркало озера. Сильные фонари, установленные на самодвижущейся повозке, освещали только дорогу – вернее, небольшой ее отрезок, лежавший сразу перед ними, и получалось, что машина движется из ниоткуда в никуда. Из тьмы во тьму. Из неизвестного прошлого в неизвестное будущее.

– Вчера в больнице вы выглядели ужасно, – признался после секундного колебания Яков Свев. – Вы, госпожа Ринхольф, были болезненно бледны, осунулись, утратили присущий вам блеск…

– Блеск? – переспросила Альв, на самом деле представлявшая, куда может завести их обоих этот разговор.

– Вы ведь красавица, сударыня, – усмехнулся собеседник, возможно уловивший подтекст вопроса. – Полагаю, об этом вы не забыли.

– Вы правы, – согласилась Альв. – Есть, мне кажется, женщины намного красивее меня. Ваша подруга Варвара, например. Но я тоже хороша собой. Это бесспорно. Так что вас беспокоит?

– Когда я увидел вас впервые, – начал объяснять Свев, – вчера утром, лежащую навзничь на снегу…

«Лежащая навзничь? Мило… Я могла бы…» – Она даже представила себе, что именно могла бы сделать, но Яков Свев между тем продолжал:

– Вы были очень красивы, госпожа Ринхольф, хотя и показались мне неживой. А вечером вы были уже другой, и в этом вроде бы нет ничего необычного. Пережитое, даже если вы о нем не помните, могло оставить свой след в вашей душе. Могли быть и иные причины. Но сегодня утром вы снова были полны сил и жизни. Никакой бледности, никаких признаков слабости или болезни. Напротив, мне показалось, что вы поправились на пару килограмм… Ваша кожа приобрела несколько иной оттенок. Я бы сказал, золотисто-розовый. В наших краях такой цвет кожи редок, но в Италии или на юге Франкии он встречается часто и хорошо сочетается с черными волосами. Но изменился не только цвет вашей кожи: ваши глаза, Альв, еще накануне прозрачно-голубые, стали темно-синими.

Что-то ворохнулось в ее памяти. Что-то знакомое, но ускользающее. Что-то связанное с изменением цвета кожи и глаз и, кажется, даже волос… Но что именно? Что-то, что она знала, но забыла, хотя это знание наверняка могло ей пригодиться.

– Интересно, – сказала Альв вслух. – Жаль только, что сама я себя не видела. Очень жаль. Но, увы, господин Свев, мне это ни о чем не говорит.

Свевская заимка была построена в том же стиле и в то же время, что и дом Норнов. И следует отметить, обе мызы строились с расчетом на большие семьи. При деде Якова – Аскольде – так, собственно, все и обстояло. В доме жили дед и его мать – прабабка Якова Пелагея, незамужняя дедова сестра Ксения и девять детей, не считая нескольких дальних родственников со стороны бабки. Но уже у отца Якова было только двое детей, не принимая в расчет тот факт, что Яков на самом деле не родной, а приемный. И вот родители умерли, а Трута вышла замуж, и Яков остался в своем пустом замке один.

– У вас красивый дом! – сказала Альв после короткой экскурсии по второму этажу, которую как радушный хозяин провел для нее Яков. – Кто собирал эти картины?

Картины, все как одна – пейзажи заснеженных лесов и скал, висели на лестнице и в коридоре второго этажа.

– Моя бабушка, – ответил на вопрос Яков, который помнил эту женщину, хотя и застал ее уже сильно сдавшей из-за терзавших ее в старости недугов. – Она любила живопись, разбиралась в ней, но еще больше она любила север. Она происходила из старой поморской семьи… Впрочем… – покачал он головой, сообразив, что Альв не знает, кто такие поморы, и про новгородский север, и про северные леса. – Извините, сударыня, вы ведь всех этих тонкостей не знаете.

– Или не знаю, или забыла, – улыбнулась Альв, которую подобные разговоры, судя по всему, не расстраивали и не раздражали. Они ее вообще, похоже, не трогали, оставляя абсолютно равнодушной. Вода, стекающая по стали…

Это было более чем неправильно. Поведение этой молодой женщины выглядело дико, но таким, собственно, и было.

– Где находится ваша спальня, Яков? – неожиданно сменила тему женщина.

– Это так важно? – поднял бровь Яков.

– Нет, просто любопытно, как выглядит ваша комната. Но я не настаиваю… Где буду спать я?

– Вот здесь. – Яков открыл дверь и включил в комнате свет.

На самом деле это была не только самая хорошая гостевая спальня, но и самая обжитая и теплая комната в доме, не считая его собственной спальни. Обжитой она была, потому что в ней изредка ночевали приезжавшие навестить Якова друзья и родственники, а теплой – потому что вдоль одной из ее стен проходил дымоход большого камина, находившегося в гостиной на первом этаже. Яков разжигал там огонь практически каждый день, собирался разжечь и сегодня. Ну и печь, разумеется, общая для этой и смежной с ней комнаты, по случаю служившей Якову спальней. Ее он тоже растапливал каждый день. Так что комната, предназначенная для Альв, была теплой по определению. Просто потому что Яков постоянно жил в этом доме.

– Сейчас я разведу огонь, – кивнул Яков на голландскую печь, – и мы с вами, Альв, спустимся вниз. Белье на кровати свежее. Постель перестилалась на прошлой неделе, так что еще не запылилась. Но ложиться спать сейчас, уж извините, нельзя. Замерзнете. Давайте дадим комнате немного прогреться. Полчаса хотя бы… а я вас пока угощу хорошим и некрепким вином.