Текст книги "Альв"

Глава 4
Побег

1. Воскресенье, двенадцатое марта 1933 года

На самом деле револьверов было ровно три. Три типичных оперативника Особого бюро – пальто, шляпы, кожаные перчатки – стояли, рассредоточившись таким образом, чтобы не перекрывать друг другу линию огня, и держали Якова и Альв под прицелом. За их спинами маячил премьер-дознаватель Куприянов, в армии не служивший и особой подготовки не имевший. Оттого и без оружия, и за спинами бойцов. Но говорил, разумеется, он. У остальных оперативников роли в этой пьесе были без слов.

– Яков Ильич, руки поднимите, пожалуйста! – повторил Куприянов свой приказ. – И девушке своей объясните, будьте любезны!

– Совсем сдурел, Орест Олегович? – спросил Яков, но рук не поднял. – Ордер, подписанный министром, сначала предъяви, а потом уж требуй!

Ну это же очевидно: один премьер-дознаватель не может просто так арестовать другого. Для этого нужен более чем серьезный повод и, разумеется, ордер на арест, подписанный как минимум боярином Сыскного приказа.

– Нету у меня ордера, – развел руками Куприянов. – Ты, Яков Ильич, быстро соображаешь. Ну скажи на милость, кто бы мне его выдал? Да окажись ты хоть польским шпионом или серийным убийцей, мне и тогда ордер на арест начальника убойного стола никто бы просто так не выдал, да еще столь быстро. Но, понимаешь, какое дело, тебе мертвому суд надо мной ничем уже не поможет, а в перестрелке, не дай бог, конечно, может пострадать и мадемуазель.

– И кто же здесь с кем перестреливался? – уточнил Яков, расставляя в уме «точки и запятые».

– Ты с моими оперативниками.

– Даже так?

– Даже так, – подтвердил Куприянов.

– У них в руках оружие? – спросила между тем Альв, и голос ее прозвучал настолько равнодушно, что у Якова мороз по коже прошел. И не у него одного, судя по всему. Оперативники – народ жизнью тертый и всегда чувствуют, с кем имеют дело. Вот они что-то такое и прочувствовали. Даже Куприянова проняло.

– Ладно! – махнул рукой «политик», явно сдавая назад. – Ваша взяла! Руки можете не поднимать, но ты объясни все-таки госпоже Ринхольф, что дело серьезное. Я бы и сам сказал, но у меня немецкий такой скверный, что стыдно рот открывать.

– Альв, это полицейские, – объяснил Яков, начинавший не на шутку беспокоиться о девушке, которая могла и в обморок от напряжения грохнуться, и совершить по незнанию какой-нибудь безумный и бессмысленный поступок. – В руках у них оружие, и они нам угрожают. Я не знаю пока, что случилось, но, чтобы узнать, нам надо с ними поговорить. Будь рядом, ни о чем не волнуйся и веди себя… смирно.

– Весьма разумное замечание! – поддержал Куприянов, который, по-видимому, немецкий понимал совсем неплохо.

– Не беспокойся, Яков, – чуть улыбнулась в ответ Альв. Она была спокойна, лишь немного изменился цвет ее прекрасных глаз. Они потемнели, и это не предвещало ничего хорошего. Впрочем, говорила женщина все тем же холодновато-равнодушным голосом и на Куприянова не смотрела. Вернее, смотрела сквозь него.

– Хорошо, – кивнул Яков, пытаясь догадаться, чего именно следует ему опасаться. Вернее, кого именно, Куприянова или Альв. – А теперь, Орест Олегович, ты, быть может, будешь добр и объяснишь, что за балаган тут происходит?

– Объяснить? Изволь! Что за бумагу ты получил позавчера у нашего боярина? – подался вперед Куприянов.

– Так и будем беседовать, стоя около бани? – холодно поинтересовался Яков. – Мы, если ты, Орест Олегович, не обратил внимания, только что из бани вышли и стоим тут перед тобой и твоими бандитами едва ли не голые – в халатах и шлепанцах!

– Надеюсь, вы хорошо провели время? – осклабился Куприянов.

– Не хами! – предупредил Яков.

– Ладно, не злись! Пошли в гостиную! Я вам даже выпить и закурить позволю, но без глупостей! Договорились?

– А куда мы денемся? – пожал плечами Яков. – Если в доме трое да один-два под окнами бани, то в оцеплении не меньше полудюжины. Я прав?

– Ну, где-то так, – неопределенно бросил Куприянов и первым направился в гостиную.

Яков и Альв молча проследовали за ним. И так же молча сели на диван.

– Приступай! – предложил Яков.

– Я уже спросил, – парировал Куприянов.

– Я получил разрешение на проведение совершенно секретных мероприятий в связи с делом о гибели трех молодых людей в парке Академии. Полный карт-бланш «от и до».

– То есть у тебя такая бумага уже есть, и мне по тому же делу никто ее не выдаст, – покачал головой Куприянов. – Отлично сработано!

– Орест Олегович, – спросил тогда Яков, – объясни мне другое: с чего вдруг такой интерес? Это же не коммунисты, не к ночи будь помянуты, и не анархо-синдикалисты. Тебе-то все это зачем?

– Ну, зачем мне то или это, есть государственная тайна, – мило улыбнулся «охранитель». – Но вот представь себе, Яков Ильич, посылаю я человечка разведать, что да как происходит в Третьей градской. Зачем я его послал, сейчас не важно. Факт – послал. И еще один факт. Человек мой был на связи со мной в течение всего вечера. Последний раз позвонил по телефону в половине первого ночи. И все! Исчез! Испарился! Канул в неизвестность! Ты что-нибудь об этом знаешь?

– Орест Олегович! – покачал головой Яков. – Ну что ты в самом деле дурака валяешь! Ты же выяснил уже, поди, что сам я там ночью не был. Заходил вечером, но ушел в начале десятого. Ночевал дома. То есть здесь. Утром встречался сначала с моим сотрудником – адъюнктом Суржиным – в здании Бюро, а позже, около двенадцати, с Варварой Демидовой ходил покупать одежду вот для этой дамы. – Мягкий жест в сторону молчавшей все это время Альв. – Моих людей в больнице, как ты знаешь, не было. Полицейский, не из нашего приказа, а из городской полиции, дежурил в фойе. Еще вопросы есть?

– Есть, – кивнул Куприянов. – Но не к тебе. Спроси вот госпожу Ринхольф, что об этом знает она.

– Ну, если вы так и политическим сыском занимаетесь, – покачал головой Яков, – то ой нам всем! Революцию какую-нибудь паршивую и ту наверняка прошляпите!

– Возможно, – согласился Куприянов. – Но ты все-таки спроси.

– Изволь!

Яков повернулся к Альв и коротко объяснил, что происходит и о чем их спрашивают.

– Скажи ему, что я ничего об этом не знаю, – оставаясь по-прежнему абсолютно бесстрастной, ответила Альв. – Мне с вечера нездоровилось, и женщина-лекарь дала мне какое-то снадобье, чтобы я поспала. Я спала и ничего не слышала и не видела.

– Удовлетворен? – обернулся Яков к Куприянову.

– Яков Ильич, ты же в последнюю войну в контрразведке служил, я не ошибаюсь?

– Оставь, Орест Олегович! – поморщился Яков. – Знаю я, к чему ты клонишь. Но у госпожи Ринхольф такая нервная система. Ее трудно удивить. Сложно испугать. И затруднительно вывести из себя. Если это признак спецподготовки, то куда, прости господи, она спецготовилась внедриться? Без языка, с таким вот противоестественным спокойствием… Да и способ заброски странный, не находишь?

– Да, уж способ заброски… Ты не в курсе, случаем, где эти… мм… скажем, дамы, смогли пошить такие платья? А золото? Камни? Откуда такая роскошь?

– Зачем спрашивать, если сам все знаешь? – пожал плечами Яков и аккуратно, чтобы не вспугнуть оперативников, взял с журнального столика папиросы и спички. – Я, с твоего позволения, закурю, но не отказался бы и от коньяка. Хочешь папиросу? – повернулся он к Альв.

– Они неспокойны. Хотят напасть, но боятся, – практически беззвучно сказала Альв и покачала головой, отказываясь от папиросы.

«Похоже, ты права, Альв. А боится Куприянов ответственности. Он же на свой страх и риск действует, без ордера. Это он передо мной может хорохориться, но сам-то знает – в тайне такое надолго не утаить. Свои же и сольют!»

– Что она тебе сказала? – насторожился Куприянов.

– Сказала, что ты ей не нравишься. И не отвлекайся, пожалуйста, я попросил тебя налить мне коньяку. Даме тоже!

– Да хоть упейтесь! – Куприянов подошел к буфету, взял бутылку, но бокалов не нашел и разлил коньяк в водочные рюмки. Себе, к слову, тоже налил.

– Вокруг дома много людей, – так же, как прежде, почти без звука шепнула Альв.

– Будьте любезны, господин премьер-дознаватель, – сразу же напрягся один из оперативников, – не шепчитесь с госпожой Ринхольф.

– Боишься, сынок, что сговоримся и убьем тебя на хрен? – Яков пятнадцать лет оттрубил в армии, ему ли не знать, чем можно смутить или унизить такого вот крепкого бойца. – Смотри не обделайся со страху!

– Не надо провоцировать моих людей, – примирительно поднял руку Куприянов. – Пожалуйста, вот ваш коньяк, господа!

– Спасибо, господин премьер-дознаватель, – обидно усмехнулся Яков, принимая рюмки. – Что-нибудь еще?

– Ты знаешь, Яков Ильич, что у твоей дамы волосы на теле не растут? Хотя зачем я спрашиваю? Конечно, знаешь, вы же только что из бани!

– В чем крамола? – поднял бровь Яков, который действительно об этом знал.

– Ну, или она все еще девочка – я думаю, ты понимаешь, о чем я говорю, – или не совсем человек. Ты не мог бы, Яков Ильич, попросить леди Ринхольф дать разъяснения по данному поводу?

– Тебе больше делать нечего? У врачей бы спросил!

– А откуда, как ты думаешь, я знаю о факте отсутствия волос? Ты, кажется, начинаешь сдавать, Яков Ильич. Мог бы и сообразить!

«Черт! – Яков знал об этом с пятницы, ему Полина шепнула, но, по-видимому, по больнице поползли слухи, и этот «человечек» Куприянова что-то разнюхал. – Вот же болтуны, едрить твою в дышло!»

– Альв, – повернулся он к девушке, – мне надо задать тебе один весьма деликатный вопрос…

– Можешь не мучиться, я твоего приятеля поняла, – усмехнулась Альв. – Отвечаю. Не знаю. Не помню. Если в течение месяца не случится менструации, то или у меня ее и вовсе нет, или я залетела. Это все.

– Н-да, – кивнул Куприянов, – исчерпывающий ответ. И позиция безукоризненная. В рамках диссоциативной фуги все может приключиться. Не помню, не знаю – и все.

– А если действительно не помнит? – спросил Яков и выпил коньяк.

– Если не помнит, плохо дело, – на полном серьезе ответил Куприянов и тоже выпил коньяк. – Тут, Яков Ильич, такое дело, – сказал он через мгновение, – у меня еще один агент пропал. Вчера ночью, в ста метрах от твоего дома. И не шпик какой-нибудь хлипкого телосложения, а офицер-оперативник из «Псковитянина». Представляешь, верно, о ком говорю. И такой вот опытный тренированный человек исчезает без следа, да так, что даже лежка, в которой ему помогал устроиться другой оперативник, исчезла, словно не было!

– Скажи прямо, – пыхнул папиросой Яков, – кого и в чем ты подозреваешь? Ее, – кивнул он на Альв, – или меня? Если меня – угомонись! Мне такое уже не под силу. Лет двадцать назад – смог бы. Но я, Орест Олегович, боевым офицером из тактической разведки егерской бригады тогда был. С теми моими умениями я бы сейчас тебя и твоих задохликов уже похоронил. Но не в моем возрасте, да и растренирован давно. Следовательно, остается только госпожа Ринхольф. Ну и как ты себе это представляешь – при ее-то изящном телосложении? Хотя постой! Ты же думаешь, она не человек. А кто тогда? Фея? Вервольф? Вампир? Впрочем, однозначно не вампир. Она, как ты, верно, уже выяснил в больнице, вполне себе теплокровная, дышит, ест, и сердце у нее стучит. С вервольфом сложнее, но, понимаешь, какое дело: полнолуние было как раз с пятницы на субботу – ты об этом и сам, верно, знаешь, но волка, бегающего по улицам Шлиссельбурга, никто не видел. Значит, остается только фея… Не знаю, как тебе, но мне эта идея нравится. Фея и есть! – посмотрел он на Альв. – Ну или богиня. Богиня тоже могла, наверное, утилизировать твоего разведчика.

– Зря веселишься, – поморщился Куприянов. – Сам же карт-бланш у боярина выпросил! Значит, тогда уже заподозрил: что-то с этой историей неладно, ведь так?

– Так я, Орест Олегович, этого и не скрываю, – пожал плечами Яков. – Веду расследование и недоумеваю, какого лешего ты путаешься у меня в ногах? Поляна маловата показалась? Решил в мою епархию влезть?

– Я не уверен в твоей искренности, Яков Ильич, – возразил «охранитель». – В конце концов, ты спишь с фигуранткой, разве нет?

– А по-моему, ты просто не умеешь ждать, – покачал головой Яков. – Терпения тебе, Орест Олегович, не хватает. Госпожа Ринхольф здесь ни при чем, я за нее ручаюсь. И вообще, расследование только началось, какого лешего ты вмешиваешься? Впрочем, смотри, Орест Олегович, дело твое: хочешь стрелять, стреляй сразу. Мы умрем, а ты пойдешь на каторгу. Хочешь так закончить жизнь и карьеру, не смею мешать! Но если хочешь сотрудничать, то для начала отзови своих псов, дай нам с госпожой Ринхольф одеться как нормальным людям и позволь пригласить тебя, как столоначальник столоначальника, на ужин с пельменями под водку. Пельмени у меня первый класс – с олениной, и хреновуха в подполе припасена. Отужинаем, обсудим дела, решим, как жить дальше. Слово за тобой.

Куприянов помолчал для приличия, но в конце концов кивнул. Он ведь наверняка и задумывал весь этот низкопробный бурлеск как способ подключиться к расследованию. Неумный ход, вернее, недостаточно продуманный, но таков уж себерский политический сыск: настоящих волкодавов немного, а ищеек с умом и нюхом и вовсе нет.

– Ладно, – словно бы от сердца отрывая, согласился Куприянов, – поверю тебе на слово. Идите уж одевайтесь! – И он махнул своим людям, командуя отход.

– Он плохой человек, – сказала Альв, когда они поднялись на второй этаж.

– Знаю, – кивнул Яков. – Но он еще и опасный человек. Поэтому действовать против него надо осторожно: с умом и без лишних движений. Тебя, Альв, я прошу об одном: доверься мне, я тебя не подведу! Если доверишься, дай мне один день, и я все закончу. Только не наделай глупостей!

– Что мне делать? – Вопрос чисто деловой. В голосе ни обиды, ни волнения. И сомнения в Якове тоже вроде бы нет. Кремень, а не женщина!

– Иди оденься, – облегченно кивнул Яков, – и спускайся вниз. В разговоре ты участия не принимаешь. Молчи, кушай, пей вино и постарайся не волноваться, что бы ни говорил он и что бы ни сказал я. Мы договорились?

– Будь по-твоему, – согласилась Альв и пошла в свою спальню.

Альв зашла в комнату, скинула халат и начала одеваться. Больше всего проблем создавал бюстгальтер. Эта штука чем-то напоминает корсет, но функция у нее несколько иная. Бюстгальтер поддерживает грудь, которую Альв совсем не требовалось поддерживать, но не помогает создавать видимость талии, особенно тогда, когда ее нет. Главное, однако, в том, что он застегивается на спине, и застежка у него не такая уж простая. С другой стороны, хорошо, что это всего лишь застежка, а не шнуровка. Вот со шнуровкой Альв в одиночку никогда не справилась бы.

Пока одевалась, думала о том, что произошло в мыльне, и о том, что случилось потом. В мыльне, по внутреннему ощущению, все произошло правильно. Ни стыдиться случившегося, ни тем более сожалеть об этом Альв и в голову не пришло. Если бы не гнусная выходка «дознатчика», так все и вообще было бы замечательно. Этот Куприянов – нехороший человек. Хитрый и опасный. Он пришел не убивать, это очевидно, хотя при других обстоятельствах мог бы и убить. Хотел спровоцировать. Вопрос: кого – ее или Якова? Если ее – пустые хлопоты: ведь она действительно ничего не знает, потому что не помнит. Или почти не помнит, поскольку кое-что из того, о чем хотел бы узнать Куприянов, ей все-таки известно. Но она ему не скажет. Быть может, сказала бы Якову, и, возможно, еще расскажет, но не сейчас. И провоцировать ее бесполезно. Яков прав – ее трудно удивить, сложно испугать и затруднительно вывести из себя. Яков вроде бы тоже не поддался. То есть внешне словно и дал слабину, однако Альв чувствовала: Яков ее не предаст, что бы он ни наобещал Куприянову. И еще. Яков – мужчина себе на уме: думает об одном, говорит другое, а как поступит в итоге, не знает, похоже, и он сам.

«Но он… хороший!» – С этой незатейливой мыслью Альв вышла из комнаты и, пройдя по коридору, спустилась в гостиную.

Оперативников здесь уже не было, а Куприянов с Яковом хозяйничали на кухне и что-то обсуждали вполголоса. Никакого внешнего напряжения. Просто идиллия какая-то. Но за внешним спокойствием бурлили нешуточные страсти. Альв их прекрасно чувствовала и даже предполагала, что знает, о чем идет речь. Впрочем, стоило ей подойти ближе, как разговор иссяк сам собой. Точкой в нем прозвучала реплика Якова:

– Значит, мы сможем завтра съездить в город?

Ответ Куприянова был под стать вопросу:

– У тебя, Яков Ильич, завтра присутственный день, разве нет?

Пельмени ей не понравились. Водку, настоянную на хрене, она не только не смогла пить, ее от одного запаха этой хреновухи едва не вывернуло. А с красным вином, как ей показалось, пельмени не сочетаются. К тому же – что не странно – разговор за столом не клеился, и воцарившаяся напряженная атмосфера вгоняла Альв в уныние. Правда, ночь она провела в объятиях Якова, что было замечательно, однако не идеально. Яков устал и хотел спать, а она не хотела ему мешать, понимая, что и ее идеальному мужчине нужен отдых. Перпетуум-мобиле[10]10
  Perpetuum Mobile – вечный двигатель (лат.).


[Закрыть] если и существует, то не в чреслах даже самых лучших из мужчин. В результате он уснул, а она лежала без сна и думала о том, что же она такое. Откуда эта ее ненасытность, и почему хладнокровная до бесчувствия в одном, она отнюдь не равнодушна, когда дело касается ее отношений с Яковом? Разумеется, было бы куда проще разобраться во всех этих странностях души и тела, если бы Альв помнила свое прошлое и знала, кем является на самом деле. Тогда бы ей не приходилось мучительно искать ответы на вопросы, которые, наверное, не следовало и задавать. С этой мыслью она, в конце концов, и уснула.

2. Понедельник, тринадцатое марта 1933 года

Утром отправились в город. Альв с Яковом ехали в локомобиле одни, но впереди и сзади их сопровождал кортеж «охранителей». Яков был спокоен, управлял своей сложной машиной, разговаривал с Альв – большей частью ни о чем – и явно был занят какими-то своими непростыми мыслями. Что-то обдумывал, что-то для себя решал. Так «прочла» его чувства Альв, которая за считаные дни – так ей, во всяком случае, казалось – узнала Якова больше, чем смогла бы узнать другого человека за многие годы. О любви не говорили, и это казалось Альв правильным, хотя и необычным. Случившееся в мыльне не обсуждали. Неприятной истории с Куприяновым и словом не касались. И все-таки, когда уже въехали в город – а он по-прежнему казался Альв не похожим на город, – Яков попросил ее не обращать внимания на назойливое сопровождение, которое теперь не отстанет от нее в течение всего дня.

Однако ее присутствие соглядатаев, которые и не думали прятаться, просто-таки раздражало. Тем не менее она крепилась, стараясь соответствовать ожиданиям Якова, и, несмотря на тревогу и неуверенность, которые, впрочем, никому так и не показала, позволила ему оставить себя на попечение Труты Норн. Сестра Якова в понедельник оказалась свободна от обязанностей в Академии, где она преподавала «новую и новейшую историю» – чем бы это ни было, – и, приняв на себя попечение над гостьей, развлекала Альв как могла: устроила ей поход по лавкам и галереям, свозила на набережную и показала летающие корабли, которые произвели на Альв неожиданно сильное впечатление. Некоторые из кораблей были попросту огромны, и тем не менее они легко парили высоко в небе. Это было похоже на колдовство, которым, по сути, и являлось, поскольку нарушало все известные Альв законы природы. Однако факт этот нисколько ее не раздражал, а скорее воодушевлял. Настроение неожиданно поднялось, и мир снова засверкал множеством чудесных красок.

А вскоре подошло время обеда и, съев в трактире большую порцию невероятно вкусного рыбного супа, блюдо из запеченного в тесте угря и множество других незнакомых ей прежде яств и лакомств, Альв полностью оправилась от изматывавшей ее все утро серой хандры и вернула себе не только великолепное расположение духа, но и ставшее уже привычным холодноватое спокойствие уверенного в себе человека. Такой она и вернулась к Якову.

– Я соскучилась, – без стеснения призналась она, войдя в его просторный, обставленный массивной мебелью кабинет.

– Я тоже. – Он говорил правду и не пытался скрыть от Альв свои мысли.

Сейчас Альв вспомнила – как вспоминала тут и там какие-то фрагменты своего прошлого, – что может различать правду и ложь, если, конечно, знакома с тем, кого пробует читать. Якова она уже знала достаточно хорошо, чтобы не ошибиться. Однако – для каждого меча есть свой щит – обмануть можно и ее. Для этого лжец должен закрывать свои мысли. Как закрывают мысли, Альв не помнила, а может быть, и не знала, но зато чувствовала, что Яков этого не делает. Он не закрывался, и это было приятно, поскольку означало доверие. Впрочем, у всего есть цена, была она и у открытости Якова. Открывшись так щедро, как сделал это он, мужчина уже не смог утаить от Альв того, что старательно прятал от всех других.

«Ты готовишься совершить какой-то безумный шаг, Яков, – поняла Альв. – Но в чем твой план?»

Что ж, так все, по-видимому, и обстояло: за время ее отсутствия Яков явно решился на что-то рискованное и… И неожиданное. Впрочем, узнать больше, проникнув в его мысли глубже, Альв не могла. Она лишь ощущала чувства Якова. Неуверенность, беспокойство, сожаление… и решимость довести дело до конца.

– Что ж, – сказал он с улыбкой, которая так подходила к его мужественному лицу, – пойдем получим обратно принадлежащие тебе ценности!

Ну они для того, собственно, и встретились именно в этом месте, – Яков называл этот большой дом Особым бюро, – чтобы Альв смогла получить обратно свои драгоценности, которых, к слову, совершенно не помнила.

«Как он сказал? Кольца, браслеты… Что-то еще?»

Однако действительность превзошла все ее ожидания. Оказалось, драгоценностей у Альв гораздо больше, чем она могла подумать. Серьги с крупными голубыми сапфирами и каффа[11]11
  Каффа – украшение для ушей, которое позволяет украсить не только мочку, но и другие части уха, а также висок, шею и волосы.


[Закрыть] в виде диковинного золотого дракона, обернувшегося вокруг ушной раковины, тяжелое колье с алмазами и рубинами, широкие золотые браслеты со сложным, выгравированным на них рисунком и руническими надписями, две витые золотые спицы, которые, по-видимому, скрепляли ее прическу до того, как Альв упала навзничь, растрепав волосы и потеряв эти спицы в снегу, и, наконец, кольца. Их было несколько, но заинтересовали Альв только два: тонкое кольцо, искусно свитое из нитей серебра и золота, и небольшой перстень с большим темно-синим сапфиром в огранке кабошон[12]12
  Кабошон – способ обработки драгоценного камня (в том числе сапфира), при котором он приобретает гладкую выпуклую отполированную поверхность без граней.


[Закрыть]. Витое кольцо она, не задумываясь, надела на указательный палец левой руки, словно так и следовало сделать, а перстень – на указательный палец правой руки. Странно, но едва она их надела, как по телу прошла волна благодатного тепла, и Альв вспомнила кое-что еще. Оказывается, перстень назывался «ключом», а витое кольцо – «жалом». Что означают эти имена – а они конечно же что-то означали, – Альв пока не вспомнила, но, как говорится, лиха беда начало. Вслед за тем она почувствовала настоятельную необходимость надеть браслеты. На этот раз ее словно обдало волной стужи. Альв едва не дрогнула от этого «удара», однако устояла и в следующее мгновение почувствовала, как «успокаивается» сердце, но не в том смысле, что у нее выровнялось сердцебиение. Нечему там было выравниваться: сердце Альв и так билось ровно и сильно. Нет, это было что-то другое, что еще предстояло выяснить в будущем. И, наконец, каффа. Ее следовало надеть на левое ухо и отчего-то не ждать мгновенного эффекта. Результат будет, подсказывало «утерянное» и медленно возвращающееся знание, но не сразу. Не сейчас.

Итак, интерес представляли лишь перстень, кольцо, браслеты и каффа. Все остальные драгоценности – просто дорогие или даже очень дорогие украшения. Вот разве что спицы… Спицы, как вспомнила сейчас Альв, не только заколки для волос, они еще и смертоносное оружие в умелых руках. Золотые они только с виду. На самом деле это секур[13]13
  На самом деле секур – одно из зашифрованных наименований золота, использовавшихся средневековыми алхимиками.


[Закрыть] – металл, из которого в старину делалось лучшее оружие. Считалось, что секрет плавки секура утерян, но это не так. Эти витые, как рог единорога, спицы выковал для Альв мастер Нанд. И случилось это всего несколько лет назад. Ну, может быть, чуть раньше, но уж никак не в седую старину.

Альв взяла в руки спицы и словно бы задумалась о том, что с ними делать. Потом осторожно, как бы вспоминая, крутанула их в пальцах, и Яков даже не удивился, когда увидел, что левая и правая руки Альв действуют совершенно автономно. Движения не были ни синхронными, ни повторяющимися, но каждая рука четко «знала», что и как делать со своей спицей. Отточенные движения, опасные и в то же самое время завораживающе красивые. Мгновение – скорость возросла, и спицы замелькали в пальцах Альв, как ножи в руках жонглера.

«Ножи и есть, – понял Яков. – Это же стилеты!»

Прошло еще одно мгновение, и, перебросив правую спицу в левую руку, Альв безукоризненно точными и невероятно быстрыми движениями правой руки собрала волосы в хвост и, свернув из него подобие башни, скрепила спицами. Прическа возникла из ниоткуда, словно по велению волшебной палочки. И да, это была странная, но красивая прическа, и она как нельзя лучше подходила Альв, ее лицу, ее фигуре, практически всему.

Смотреть на нее было одно удовольствие, особенно если знаешь, что видишь на самом деле. Яков знал. Он все понял еще тогда, когда осматривал тела в парке Академии, но ожесточенно отвергал это понимание, гнал от себя, не хотел принимать. Теперь, на четвертый день знакомства, он уже принимал факты как есть и ясно видел следствия, проистекающие из этих фактов. Еще день-два, и это станет понятно слишком большому числу людей, чтобы продолжать скрывать правду. Куприянов уже догадался. Впрочем, «охранитель» наверняка всей правды не знал, поскольку не располагал всеми необходимыми для понимания ситуации фактами. Но он не дурак и ресурсами располагает отнюдь не малыми. Так что тянуть нельзя. Окно возможностей закрывается слишком быстро.

«Что ж…»

– Ну что? Как ощущения? – спросил он.

– Просто замечательно! – усмехнулась Альв. – Если не принимать в расчет того, что я об этих вещах практически ничего не помню.

– Ну не скажи!.. – возразил Яков.

– Это руки что-то помнят, – покачала головой Альв. – А я по-прежнему ничего!

– Не расстраивайся! – отмахнулся Яков, старавшийся на людях, то есть при свидетелях, держаться с Альв как можно естественнее. – Всего четыре дня прошло, а ты уже вполне освоилась. Память вернется, надо только подождать.

На самом деле он не был уверен в том, что говорит, потому что не знал, что случилось с Альв и почему она потеряла память. А не зная этого, как сделаешь прогноз? Но, похоже, и Альв все это понимает никак не хуже самого Якова.

– А кстати, – сменил он тему, – вы там с Трутой купили что-нибудь в торговых рядах или просто как по музею прошлись?

– Купили! – рассмеялась Альв. – Боюсь, мы тебя просто разорили!

– Меня сложно разорить, – в свою очередь усмехнулся Яков. – Во всяком случае, не двум женщинам за одно-единственное утро!

– Я не сказала тебе спасибо!

– Да бог с тобой, Альв! – вполне естественно возмутился Яков. – Ты не должна говорить мне спасибо. Мне это только в радость!

– Что ж, – улыбнулась Альв, – когда я покажу тебе все покупки, ты поймешь, как много радости мы тебе доставили! Правда, Трута?

– Так и есть!

Трута держалась молодцом, но ей это давалось отнюдь не просто. Она тоже кое-что знала о возникшей ситуации, хотя и не все. Впрочем, всего не знает никто, разве нет?

– На сегодня я со всеми делами закончил, – объявил Яков. – Поехали домой!

– Меня по дороге на мызу забросишь? – спросила Трута. – Хочу оставить локомобиль Петру.

– Не вижу никаких препятствий, – кивнул Яков. – Телефонируй ему с моего аппарата – скажи, через полчаса будем у Казначейства. На пути к Покровской, я думаю, сейчас движения почти нет.

Эскорт никуда не делся. Встретили у парадного входа в здание Особого бюро, проводили до Покровской улицы, дождались, пока Трута переберется из своего «Мотора-17» с двигателем внутреннего сгорания в «Кокорев-Командор» Якова, и затем вели до мызы Норнов. Там вся компания задержалась на час с четвертью – пили чай с сушками и вареньем, – и уже после этого Яков и Альв отправились на его локомобиле домой, то есть в Свевскую заимку. «Охранители» на рожон не лезли, но объекты наблюдения из виду не упускали, а вокруг особняка и вовсе расположились со всем возможным комфортом. Даже палатки поставили.

По-видимому, Куприянов знал сейчас куда больше, чем прошлой ночью, однако все еще недостаточно, чтобы нарушить обещание и перейти к активным мероприятиям. Другое дело, что Яков об этом знал и был готов. Он ведь не зря добился, чтобы Альв возвратили драгоценности именно сегодня. И за покупками с Трутой отправил не случайно. Женщины накупили целую кучу различных предметов одежды и обуви, но, как говорится, легче всего спрятать лист в лесу. Среди прочего они купили английское шерстяное платье для охоты верхом – длинное, теплое, практичное и в меру удобное, с глухим воротом, – узкие бриджи для спортивной верховой езды и кожаные сапожки со шнуровкой и на толстой подошве, специально для прогулок в горах. Чаепитие же прикрыло момент, когда Яков передал Труте все документы на свое движимое и недвижимое имущество, а также генеральную доверенность и завещание, которые на всякий случай были написаны загодя и отнюдь не в преддверии нынешних событий. Тогда же они были подписаны и заверены нотариусом и до времени хранились в рабочем сейфе. Всех подробностей Яков Труте не сообщил, но предположил, что покидает Себерию надолго, возможно, навсегда, и что подать весточку «оттуда», скорее всего, не сможет. Трута была единственным родным человеком – пусть даже родство это было не по крови, – и Яков знал, что Трута любит его точно так же, как он любит ее. Впрочем, простились без слез, таково было воспитание, полученное ими в доме Свевов.

Оставшись наедине, Яков и Альв постояли немного, глядя друг другу в глаза.

– Ты меня не целуешь, – нарушила молчание Альв. – Почему?

– Потому что боюсь потерять время, – объяснил Яков. – Я не знаю, когда Куприянову снова надоест ждать или когда он получит еще более веские доказательства своей теории.

– Что за теория? – заинтересовалась Альв.

– Он предполагает, что ты пришла из другого мира. Но ты, я думаю, и сама об этом догадываешься. Или вспомнила?

– Нет, – покачала головой женщина, – к сожалению, воспоминания обрывочны… Но думаю, он прав. Так мне кажется… А ты что думаешь? – спросила через мгновение.

– Мне не надо думать, – пожал плечами Яков. – Я знаю.

– Откуда ты можешь знать? – нахмурилась Альв.

– Это долгая история, – покачал головой Яков, – и у нас нет на все это времени. Нам надо спешить, чтобы опередить любые неожиданности.