Текст книги "Корона ветреных просторов"

– Корона? – удивлению Барни не было меры. – Какая корона?

Сначала казалось, что Дженсен несёт бред, оно и было понятно, его кожа явно горела жаром. Но потом его разъяснения исключили подозрения Фостера. Дженсен, спустив задранную одежду опять на живот, всё объяснил.

– Монстр, голова в нём, а ещё была корона, что я утаил от вас, – смущённо произнёс он.

Но Барни не хотел верить тому, что слышал.

– Нет, нет. Вы нашли корону и промолчали? – голос с пренебрежительностью слился воедино с дрожью на его губах.

– Да, – ответил раскаявшийся Франк. – Пронёс от вас её за пазухой. Как вор. На этом месте теперь появилось вот это, – крупные слёзы скатились по его теперь уже опухшим щекам. – И я чувствую, что эти символы зовут кого-то. И этот кто-то уже близко.

– Бред! – изрёк со злостью Фостер и вновь принялся заводить мотор.

Мотор не поддавался. Озлобившийся парень более не хотел разговаривать с Дженсеном, ибо считал его предателем и вором или по меньшей мере больным. А Франку было очень стыдно за то, что он совершил. Бедолага, перегнувшись за борт, сплевывал в воду что-то чёрное, вытекающее слизью из припухшего рта.

Мотор всё не заводился, хотя топлива в нём хватало. Желания находиться в одной лодке с Дженсеном у Фостера не было. И он не знал, что ему делать с тем, кого в этот момент он презирал. Франку нужна была помощь, но мог ли он помочь ему? Наверное, мог, нужно было лишь завести этот чёртов мотор.

И вдруг что-то оборвало мысли Фостера. Налетел сильный ветер, словно из ниоткуда, круговоротом закружив его сломанную лодку. Флажки и вёдра разлетелись по сторонам фьорда, а напор неистовой силы не утихал. Ещё ни одна сила на Земле так не лохматила шевелюру Фостера. Ещё ни одна сила на Земле так не пугала Франка Дженсена.

«Вот оно, – подумал Барни, – то чувство беды, что томилось под моим сердцем».

В мгновение лодка остановилась, и ветер утих. Теперь по её облезшим бортам стало что-то карабкаться. То, что было невидимо для глаз, но ощущалось всей кожей.

Напуганный и трясущийся Барни, схватив багор, приблизился к забившемуся в угол Франку, задав бессмысленный вопрос:

– Что это?

Но ответа, как и ожидалось, не последовало.

Равномерно, словно под сильным давлением, нечто принялось затягивать лодку под воду. Это что-то, цепко вцепившись в борта, похихикивало над обезумевшими рыбаками.

Вода хлынула со всех концов под скрежетание зловещей сущности, и лодка начала ломаться. Хруст досок поджигал огнём тревожные мысли. Они становились острее любого ножа. И вот уже чувство страха обрисовало рядом чьё-то присутствие, невидимое, смердящее, как сотня мертвецов. Плоть, обтекающая каплями воды, была огромной. Им ничего не оставалось, как сорваться вплавь до ближайшего берега, что они и сделали, призывая хоть кого-нибудь на помощь. Но помощи не было.

Существо не соизволило наблюдать за бегством в стороне, оставив лодку на волю глубоких фьордов, оно, будто тысячью змей, устремилось к спасающимся рыбакам. Вода, пронизанная неизвестной субстанцией, бурлила всплесками и потоками.

В одно мгновение достигнув человеческих тел, нечто сцапало их, утянув клубком на самое дно.

Простираемые из воды руки, как и обезумевшие голоса, исчезли. Теперь жизнь двух рыбаков, связанных по рукам и ногам, была под вопросом.

Глава 4. Корона

Мари Дженсен, аккуратно достав из своей старой сумки металлический стетоскоп, словно что-то хрупкое и дорогое, попросила немощную Глорию Берг немного оголить грудь. Глория никогда не была ворчливой старухой и всегда делала то, что ей советовала Мари. Её пальцы расстегнули верхние пуговицы тонкой сорочки, и заботливому сострадающему взгляду приоткрылся небольшой участок потемневшей обрюзгшей кожи.

Они находились в небольшой разрисованной цветами комнате, что в вечерних сумерках пламенела закатным солнцем.

Кресло-качалка, на котором сидела Глория, слегка поскрипывало, но при всей изношенности его буковых частей было её любимым креслом.

По правую руку от мадам стоял незатейливый чёрный столик, на котором в витиеватых лакированных рамках красовались фотокарточки её близких и родных. По левую руку, на стене, висела картина неизвестного художника с изображением Эйфелевой башни в Париже, обвешанная искусственными жёлтыми нарциссами.

Старая мадам словно утопала в седине своих длинных волос, лежащих на плечах, но никогда не давала Мари их остричь. Мари более и не настаивала на этом, и единственное, зачем она приходила к мадам, – это справиться о её здоровье.

Астма одолевала её, но более того Глорию одолевали мальчишки из соседнего дома, кидавшие камушки в её окна. На этих детей она частенько жаловалась всем кому ни попадя, и только заботливая Мари сумела решить насущную проблему. Разговор с родителями хулиганов был коротким, но продуктивным.

Приложив головку стетоскопа к груди страдалицы, Мари вслушивалась в звуки её сердца. Это сердце пожилой женщины своим глубоким биением напоминало ей сердце матери, к которой она частенько прижималась в детстве. Сколько лет прошло с тех пор, как они прекратили общаться, – не сосчитать. Хотя иногда отец Мари, Альфонсо, писал ей краткие письма, в надежде вернуть дочь под своё господское крыло. Как бы сейчас сложилась её судьба, если бы она выбрала иной путь?

Послушав сердце немощной старушки, Мари принялась выслушивать её лёгкие.

– Дышите, – нежно говорила она. – Не дышите.

А Глория, смотря на неё, как заворожённый зверёк, старалась всё делать правильно.

– Небольшие шумы в лёгких, моя дорогая, – покачала головой Мари, убирая её волосы за плечи.

– Как старый, изношенный мотор, – посетовала Глория.

Она была брошена своими детьми без внимания и по-матерински всегда радовалась приходу Мари, хотя ничем не могла отплатить ей за заботу.

– Попьешь чаю, милая? – спрашивала всегда она.

И Мари не смела ей отказывать. Пусть чаепитие и сопровождали длинные памятные разговоры.

Кем была Мари Дженсен в округе? Спасительницей? Или той, что всего лишь уделяла нуждающимся своё внимание? Мнения были разными. Большинство жителей Рейне относилось к ней предвзято. Ведь она, имея только лишь образование медсестры, брала на себя слишком много обязанностей, а оказывать медицинскую помощь Мари не имела никаких прав, так как официально нигде не работала. Но те, кто пользовался её услугами медсестры, частенько платили ей, кто чем мог, и она всё чаще и чаще находилась в Рейне с ними. Порою Франк ругал её за это, но она редко прислушивалась к нему.

Новость о пропаже двух рыбаков появилась ближе к вечеру, когда обеспокоенная Клер Фостер зазвонила во все колокола. Второй, узнавшей о случившемся из числа родственников, была, конечно же, Мари, потому что Клер видела её у старушки Берг и в первую очередь беспокойной тенью устремилась туда.

Чуть позже на перешейке местные рыбаки наткнулись на пропавшую моторную лодку, заполненную на четверть почерневшей водой. Её надломленные борта, будто надкусанные кем-то, приоткрыли жуткую картину случившегося. По одной из версий, озвученной пьяницей Карлом, причиной таких следов могла быть чья-то зубастая пасть. Он припомнил стаю касаток, что видел давеча у северного фьорда, и слухи, словно тени, расползлись сами собой. Теперь уже мысли каждого болтливого сумасброда обрастали неутешительными домыслами. Они завеяли смертью ещё сильней, когда отбуксированную покорёженную лодку увидели остальные жители Рейне. Это всё, что им удалось отыскать. Барни Фостера, как и Франка Дженсена, никто найти не мог. Ни тел, ни прочих обстоятельств их исчезновения, кроме того, что они отправились проверить сети, не было. И эта прискорбная новость разлетелась по округе молниеносно, а потом уже обрушилась неподъёмным грузом и на плечи Сэл.

Отведя младшеньких в спальню, она решила таким образом защитить их от громогласной молвы, обрастающей чудовищным слухами. Ведь пока никто толком ничего не знал.

– Эми? Займи брата, – попросила она сестру и, захлопнув дверь комнаты, выбежала из дома.

Девушка не могла избавиться от нервной дрожи, охватившей её бледные пальцы, как и от зудящей сдавленности в области груди. Матери не было, и она не знала, известно ли ей хоть что-нибудь о пропаже отца.

О произошедшем Сэл узнала от мальчишки, что пробегал мимо их дома, и своим встревоженным видом наверняка напугала его. Но он говорил правду, он не мог такое придумать.

Она забыла совсем обо всём, кроме этого ужаса, пришедшего непрошеным гостем к ней на порог, даже о том чёрном пакете, отнятом встревоженным отцом прямо из её рук. Лишь тревога пульсом билась в набухших висках, да так, что подкашивались ноги.

Первым делом напуганной ланью Сэл побежала вдоль берега, пытаясь увидеть в воде хоть что-то необычное. Возможно, они ранены, и им нужна помощь, или же, при самом пугающем стечении обстоятельств, их утопленные тела унесло подводным течением в море. Она старалась не думать о таких ужасных вещах, но они, словно пули, пробивались в её пульсирующее сознание.

«Боже, как только придёт ночь, поиски прекратятся, – думала девушка, и слёзы сами собой накатывались на её покрасневшие глаза. – Он ушёл рано, даже не позавтракал», – выла она, крича во весь голос: – Отец!

Но ответа не было. Ни молитвы, ни долгие поиски не могли вернуть ей родного человека. Бог был степенным и слепым.

Она выбилась из сил, и ей ничего не оставалось, как вернуться домой, к недоумевающим Эми и Генри.

– Они одни и наверняка напуганы, – тревожилась она. Но только часть этого предположения оказалась верной.

Мать, вернувшись раньше неё, не стала утаивать от детей новость об исчезновении их отца. Они вместе с ней, в один голос, выли белугами, обнявшись на просевшем диване. А Сэл, застыв в проёме бледной молью, созерцала всё это и не могла пошевелиться.

– Он жив. Он жив, – твердила она. – Успокойтесь! Ведь не ясно ничего!

Но Мари почему-то была непоколебимо уверена в смерти своего мужа. Она не могла успокоить себя, а детей тем более.

Где-то там, на окраине деревушки, разрывалась в слезах и Клер Фостер, и она, наверняка, была совсем одна.

Свет зажжённой керосиновой лампы освещал лишь четверть комнаты, где они находились. И от теней, упавших змеями на стены, лица скорбящих детей казались жуткими и размытыми.

– Как всё произошло? – прошептала Сэл и, устремившись к матери, присела перед ней на колени.

Мари, вытирая руками слёзы, неразборчиво что-то лепетала. На её мокром платье, словно малые котята, копошились осиротевшие дети.

– Они уплыли в лодке! Они пропали! Их тел нет!

Сэл, припавшая к её ногам, с душою наизнанку, хотела, чтобы мать успокоилась. Но до спокойствия было далеко. Она ничего не разобрала из сказанного и, больше ни минуты не ожидая пустых объяснений, что в совокупности со слезами были совершенно непонятными, встала с покрасневших колен. Выскочив из дома, словно бешеная фурия, она устремилась со всех ног к той, что, возможно, всё знала, к Клер Фостер, чей дом, без преувеличения, в эту ночь полнился такими же стонами и криками.

Добравшись до обители Фостеров, она увидела в их запотевшем окне человека в форме, ведущего беседу с юной и уже отчаявшейся Клер. Она не знала о произошедшем практически ничего. Старый полицейский делал какие-то пометки в своём блокноте и вновь задавал рыдающей Клер порою леденящие вопросы.

Наверняка после этого он посетит дом Дженсенов, но вряд ли получит от Мари хоть какие-то внятные ответы.

Сэл, затаившись под окном, выжидала момента, когда допрос закончится. И, сложив руки у груди, молилась богу, чтобы отец был жив.

Вдоль берега, как и чуть дальше, по изгибам фьорда, команда добровольцев занималась поиском без вести пропавших, а время неумолимо громоздило свои тени на воде, погружая всё в мглистую ночь.

Бейтс, так назвала Клер полицейского, закончившего допрос, покинул её дом. Он устремился по камням до ближайшего берега, где его ожидал катер с сослуживцами, одетыми так же, как и он, по форме.

– К Дженсенам, – всё, что услышала девушка в их разговоре, и катер, наполненный звуками заведённого мотора, торопливо отплыл от берега.

Клер, заплаканная и изнеможённая, стояла на крыльце своего дома, что подсвечивался небольшим фонарём, привлекающим крупных мотыльков. В этот раз на ней не было розового жакета, накинутая на плечи чёрная шаль скрывала её озноб. Показавшись из-за угла зелёной стены, Сэл обеспокоенным призраком направилась прямиком к ней.

Сначала Клер Фостер немного испугалась тёмной смазанной фигуры, идущей навстречу, потому что слезы застилали её глаза. Но потом, разглядев Сэлли Дженсен, кинулась ревущим ребёнком к ней на шею.

«Большие люди тоже нуждаются в чьём-либо плече», – подумала Сэл, прижимая её к себе.

Так оно и было.

Затем, за кружкой горячего чая, Клер рассказала обо всём, что знала. А знала она очень мало. И Сэл в этой безысходности, скрывающей уйму деталей, словно кусок металла погружалась на тёмное дно своих бесчисленных опасений.

Клер ничего ей не сказала о ребёнке, которого ждала, она пыталась держать себя в руках, но ей это удавалось с трудом.

Нынешнюю бессонную ночь Сэл провела у неё, не опасаясь того, что мать рассердится, не дождавшись дочери дома. Всё это волновало её меньше всего.

Катера, оснащённые прожекторными лампами, искали пропавших где-то до часа ночи. Но никого не нашли. Поиски прекратились из-за плохой видимости до рассвета. Но вряд ли день мог пролить свой свет на темень беспощадной беды. Всё это время Клер Фостер не могла заснуть, как и Сэл, смотрящая в большое окно спальни на далёкие и такие же одинокие звёзды.

Ближе к рассвету сон сморил их, и они уснули, проспав по меньшей мере до обеда.

* * *

Когда Сэл вернулась домой, первой, кого она увидела, была её рассерженная мать, складывающая детскую одежду в чемоданы.

Мари словно не замечала свою старшую дочь, застывшую в проёме родительской комнаты. На заправленной покрывалом постели, там, где лежали раскрытые чемоданы, были разложены письма её родителей, которые, видимо, перечитывались ею всю ночь.

Путь Мари от комода до чемоданов, в три шага, сопровождался её нервным сопением, и только изредка она роняла рассерженный взгляд на притихшую в дверном проёме Сэл.

Из коридора раздался голос Эми.

– Сэлли! – закричала она, вцепившись маленьким котёнком в подол её юбки.

– Привет, бусинка, – отозвалась Сэл.

Тут же подоспел и малыш Генри.

Но сестре было не до сюсюканий с детьми, хотя она и не отталкивала их. Вопрос, который её интересовал, маячил в глазах и имел прямое отношение к матери.

– Ты уезжаешь? – решительно спросила она.

Но ответа не последовало.

Мари, словно обидевшийся на что-то ребёнок, не обращала на неё внимания. Она замкнулась в себе. Лишь дощатый пол, поскрипывая, возвращал в реальность её тяжёлые мысли, которые тут же искали тёмный угол.

Дети, наигравшись, убежали из комнаты на улицу, оставив мать и сестру наедине.

– Ты злишься и не хочешь со мной говорить? – продолжила после некоторой паузы Сэл.

Но всё, что могла произнести Мари в этот момент, – это вполне уместный при данных обстоятельствах вопрос, упавший словно камнем под ноги её дочери.

– Где ты была?

Напряжение, растянув свои путы, вовлекло их в битву поколений. На одной стороне дочь, недоумевающая и юная, на другой мать, злая и отстранённая, исход же всего не ясен. Сэл, подойдя немного ближе, так, чтобы мать смогла разглядеть её переживания, ответила на твёрдо озвученный, обоснованный вопрос.

– Я была у Клер Фостер, – сказала она, утопая в неприкрытом сожалении. – Ей нужна была моя поддержка.

– О, видимо, нам твоя поддержка не нужна была? – прошипела мать, захлопнув первый упакованный одеждой чемодан. – Мы уезжаем к моим родителям. Эми, Генри и я.

Эта новость обожгла девушку так, словно в неё метнули раскалённый уголёк.

– А что, я больше не отношусь к вашей семье? – сорвалось с её дрожащих губ, словно в неверии в услышанное.

Она, нуждаясь хоть в каких-нибудь объяснениях, тут же присела на стул, стоящий в углу комнаты.

Мать, на миг остановившись, вновь окропила свои глаза слезами. В её руках была малюсенькая кофточка Генри, точно такую же когда-то носила и Сэлли.

– Ах, каким она была непоседливым ребёнком, – вспоминала Мари. – Только недавно бегала маленькими ножками по дому, а теперь такая большая, такая самостоятельная.

Она, прижав кофточку к груди, подошла к дочери и по-матерински обняла её.

– Ну конечно же, мы все семья, – сказала она, целуя чадо в щёки. – Но кто-то должен остаться здесь на время, – Сэл сидела с каменным взглядом, отстранённо смотря на стену перед собой. – Здесь Донни… Да и отец… – замолчала она.

– Он может найтись? – продолжила Сэл.

– Да, найтись, – покивала Мари, тихонечко отстранившись к окну.

Эми с Генри на улице прощались с Донни, обнимая её по-детски, с особой нежностью. Та, в свою очередь, не понимая ничего, лишь махала своим пушистым хвостом и изредка лаяла.

– Вчера приходил полицейский, – вздохнула Мари. – Они его ищут, но шансов мало.

Ладони Сэл сжались в кулачки, словно в них заключилась вся её боль. Глаза же, на мокром месте, покрасневшие и выпученные, смотрели только перед собой. Лицо матери она не могла больше видеть.

– И поэтому ты бежишь?

– Да, бегу, Сэл! Да, бегу! – выпалила Мари. – На мне трое детей!

– Двое! – огрызнулась Сэл.

– Я не хочу, чтобы они увидели это! Он мёртв! Все говорят об этом! – Мари отпрянула от окна и, уставившись испуганными глазами на Сэл, взяла её за руки.

– Что же, будем слушать всех?! Но не сердце?! – оттолкнула её Сэл.

– У нас один шанс понравиться моим родителям, – прошептала Мари. – Больше шанса не будет, – она упала, словно в бессилии, на колени, прямо у кровати, прикрыв мокрыми пальцами дрожащие губы.

– А как же бабушка Сара? Ты звонила ей? Её сын пропал, а ты даже не удосужилась позвонить. – Сэл смотрела так, будто не узнавала в очертаниях женщины перед собой свою мать.

Мари сама не узнавала себя. Она искала причины своего безрассудства, но все они были неубедительными.

– Понимаешь, – сказала она. – Мы давно с твоим отцом не получали вестей с острова Сейланн. Когда умер твой дедушка Олаф, бабушка Сара лишилась рассудка, да и, к тому же, она всегда меня недолюбливала.

Сэл не верила своим ушам и в недоумении таращилась на мать.

– Её сын пропал! – воскликнула она. – Ты не понимаешь?

– Не осуждай меня и не повышай голос! – предостерегла её Мари. – Даже к лучшему, что ты напомнила мне о Саре. Позвони ей и расскажи всё как есть. Только вот если она окончательно сойдёт сума, знай, я тебя предупреждала.

– Ты монстр, – дрогнула Сэл. – Надеюсь, в Драммене тебе будет лучше, но не надейся, что я прощу тебя.

Она покинула комнату так быстро, как будто не могла здесь больше находиться.

Вдогонку бессильная мать выкрикнула, что они пробудут дома ещё один день, впрочем, Сэл её уже больше не слушала.

Мари, словно угасающая свеча, потускнела и склонила голову на постель. Там ждал её ещё один несобранный чемодан, от которого пахло старой, высохшей кожей. На минуту ей показалось, что она предаёт Франка, предаёт Сэл своим бегством к родителям, но если её муж мёртв, разве не это самый верный выход из пугающей ситуации?

За окном полная страданий Сэл обнимала своих любимых малышей. Ей казалось почему-то, что больше она их не увидит никогда. Они же, не понимая ничего, думали, что их любимая няня в лице старшей сестры приедет к ним чуть-чуть позже.

Конечно же, Сэл очень злилась на мать и до конца не понимала её мотивов. Но расставаться вот на такой ноте ей нисколечко не хотелось.

«Мы семья, несмотря ни на что, мы семья», – думала она, наблюдая издали за поведением Мари.

Та же, в свою очередь, маячила опечаленным призраком по кухне, пытаясь забить холодильник всеми необходимыми продуктами.

«Был ли этот шаг откупом? – размышляла Сэл. – Нет, конечно, нет», – убеждала она себя.

Просто Мари так было легче.

Она никогда не сталкивалась с такими трудностями прежде, а столкнувшись, растерялась и запаниковала. Каждый ищет крепкое плечо, тем более огорошенная таким горем Мари.

Несмотря ни на что, она любила Сэл не меньше, чем Генри и Эми. Просто ей нужно было время, чтобы всё осознать.

Затем, по прошествии ещё одного дня, дня ожиданий и беззвучных молений, они покинули дом, превратившись в маленькие, размытые точки на пароме, уплывающем в голубую даль.

Последними словами Мари, перед тем как она села с детьми на паром, были слова, произнесённые словно неискреннее обещание.

– Чуть позже я приеду за тобой, моя дорогая, за тобой и Донни.

А потом, отвернувшись, она закурила, чего никогда себе не позволяла. Видимо, с горем так проще было справляться.

Всё, что делала Сэл, все её домашние хлопоты и обязанности, – теперь стало прахом, развеянным на этом сквозящем ветру. Взамен на её плечи легла ноша куда тяжелее домашних забот, и эта ноша называлась одиночеством и тоской. Всё, что она могла делать, так это следить за поисками отца, которые не приносили ей успокоения, ведь были безрезультатными.

В тот же день узнавший о пропаже друга Малькольм Ярл навестил их дом. И каково было его негодование, когда он не обнаружил в нём Мари и детей.

Он, прижимая Сэл к себе, по-отцовски успокаивал её душу, вытирая горькие слёзы. А потом, будто между прочим, вложил в девичью ладонь деньги, причитающиеся её отцу за улов, которые, ввиду произошедших событий, она сейчас считала не больше, чем бумагой.

Её верным решением, пусть даже на время, было отдать Донни ему, потому что она не могла сейчас заботиться о ней. И Донни, не понимающая ничего, последовала за ним, как ещё один член семьи, ускользающий от заплаканной Сэл.

Впрочем, когда ночь вступила в свои права, всё вмиг перевернулось с ног на голову.

* * *

В ту беззвёздную ночь Клер Фостер ошалелой пулей влетела в дом Дженсенов, трясясь, как осенний лист, и выкрикивая странные слова:

– Полтергейст! Сэл! В моём доме! – вопила она. – Что-то мечется по спальням! Полтергейст! – сотрясалась юная Клер, но девушка её не слышала.

Тогда она уже спала.

Ночник, оставленный ею на тумбочке в коридоре, словно маяк, освещающий путь её отцу, наполнял заботливым теплом этот опустевший дом.

«Даже если он мёртв, возможно, его потерявшаяся душа ищет в потёмках хоть какой-нибудь свет, – её мысли перед сном немного успокоили страдающее сердце. – Так пусть это будет свет его родного дома. Теперь опустевшего дома».

В связи с этим она и не закрыла входную дверь, в которую так просто ворвалась Клер Фостер.

Обезумевший крик толстушки, конечно же, разбудил Сэл, вскочившую в испуге с прогретой постели.

Она, покинув свою комнату в одной пижаме и встав сонной завесой перед Клер, пыталась понять всё сказанное непрошеной гостьей, твердя в недоумении только одно:

– Ты только дыши, Клер, только дыши.

После этих слов загнанная как белка в колесе Клер без сознания обрушилась прямо на пол в коридоре. Да так, что Сэл от неожиданности непроизвольно подпрыгнула.

Она, тут же дотянувшись до дверной щеколды, затворила входную дверь.

Испуг, возникший внезапно, не спешил уходить прочь. К тому же лампа в ночнике отчего-то панически заморгала, словно в такт её участившемуся пульсу.

«Впрочем, наверняка это просто плохой контакт, – думалось Сэл. – Но о чём говорила Клер Фостер?» – насторожилась она, всматриваясь в стрелки часов, висящих на стене. Циферблат показывал час ночи, но по ощущениям Сэл было уже не меньше трёх.

Так как поднять Клер с пола, увы, не получилось, она накрыла её толстым покрывалом, прямо поверх полосатой пижамы, в которой та была, заботливо подоткнув под бока мохнатые края.

– Так обычно в детстве делала мама, – вспомнила она.

Размеренное дыхание толстушки говорило о том, что она жива, просто, видимо, сильно утомилась за всё это время. Растёкшаяся по щекам тушь с глаз делала её вид уж слишком комичным, и если бы на ней был розовый жакет, то это бы точно рассмешило Сэл.

Она, дойдя до кухни, налила в гранёный стакан холодной воды и выпила его почти залпом.

Прохлада на губах взбодрила, и сонливость отступила прочь, как мышонок, выскочивший из хлебницы, завидев её.

– Прекрасно, – выдохнула Сэл. – Только тебя мне не хватало, – омрачилась.

А мышонок, задиристо пропищав, нырнул за кухонный шкаф.

– Ну хоть ты можешь есть, маленький воришка, – подметила она. – Вот поставлю мышеловку, и поймаешься, – погрозила ему.

Хлеб, которым полакомился мышонок, конечно же, был погрызен и испорчен. Наверняка этот маленький грызун выбирал, где помягче, надкусывая со всех сторон. В такой ситуации оставалось только одно: выкинуть хлеб в мусорное ведро. Что она и сделала.

Но в тот момент, когда её руки потянулись под умывальник, в груди что-то ёкнуло. Увидев мусорный пакет на ведре, она вспомнила о том, другом чёрном пакете с неизвестной вещью внутри.

То, что скрыл от неё отец, наверняка лежало в родительской комнате.

– Возможно, оно до сих пор там лежит, – подумала Сэл.

И, повинуясь глупому любопытству, устремилась туда.

В дверях комнаты она вспомнила свою мать, что второпях упаковывала чемоданы, вспомнила беззаботных детей у своих ног и скрип половиц, словно ноющих на беду.

Она уже скучала по семье, хотя прошло ещё так мало времени.

– Надеюсь, ты приедешь за мной, – безнадёжно обронила вслух и, припав к родительской кровати, нырнула под неё.

Наверняка пакет с таинственной вещью лежал в отцовском тайнике. И она прекрасно знала, где он находится, но боялась поднять нужную половицу.

Отец всегда запрещал им совать туда нос, и они слушались его.

«Наверное, всё это больше не имеет никакого значения», – думала Сэл.

Теперь уже и она не верит в его возвращение.

Дрожь внезапно пробежала по её рукам и в тот же момент угасла в районе живота.

Заветная половица томилась под кроватью тайной и была аккуратно скрыта плетёным ковриком от посторонних глаз. Она собрала запылившийся коврик в кучу, немного протестуя против своей вольности. И там без труда обнаружила отцовский тайник, который, по-видимому, был уже проверен поспешно уезжавшей матерью.

Половица, тихонечко поддетая ноготком, поддалась её усилиям и была изъята, словно пазл из головоломки.

Углубление в открывшейся продолговатой дыре хранило в себе немного денег, пару сигар, завёрнутых в ткань, и тот самый чёрный пакет.

«Мать не трогала тайник» – подумала Сэл, продолжив доставать из тайника вещи.

Сначала, вынув чёрный пакет, она побоялась его открывать, но потом всё же решилась. Слегка загнутый край полиэтилена оголил что-то золотистое и необычное, отчего её дыхание слегка замедлилось.

Рука, коснувшаяся краешка незнакомой вещи, почувствовала на пальцах еле ощутимое тепло, а затем, ухватившись за этот золочёный предмет, медленно извлекла его.

Теперь уже девичьи глаза видели перед собой небольшую золотистую корону, обрамлённую и украшенную полупрозрачными кристаллами.

– Ух ты, – обронила Сэл, пристально всматриваясь в извлечённую из пакета вещь. – Похожа на золотую, но вряд ли представляет ценность.

Рядом с короной находилась небольшая записка, написанная её отцом, возможно, последняя в его жизни: «Моей дорогой Сэл», – прочитала она и, вздрогнув, разразилась рыданием.

Больше в записке ничего не было, но эти слова и без того ранили её сердце.

Она вытирала пижамой крупные слёзы и не могла остановиться. Отец, что был чуть ли не самым главным человеком в её жизни, больше не придёт к ней никогда. Уже не обнимет, не поцелует в лоб и не скажет, как он её любит. И всё, что сейчас она могла, – это плыть по холодному течению, называемому жизнью.

«Наверняка он хотел подарить её мне, – подумала Сэл, – словно своей маленькой принцессе, именно так он меня называл в детстве. Он слишком запоздал», – всхлипнула она и, откинув корону в дальний угол, разразилась ругательствами. – Чёрт подери! Как ты мог уйти! Мерзавец! Забери свою корону! Слабак! Я не надену её! Никогда!

Но как бы она ни ругалась, как бы ни злилась на отца, оставившего её одну, она больше всего на свете хотела бы вернуть его и не отпускать в море уже никогда.

– И откуда ты взялась, корона для принцессы? – вопрос без ответа был непостижим, но обёрнут полотном злобы и обиды.

Она на коленях доползла до угла комнаты и снова взяла корону в руки.

– То, что осталось от него, – проскулила, трясясь и прижимая находку к дрожащей груди.

Эта вещь не была красивой, но всё же казалась самой дорогой для неё. Пальцы касались оправы, и она чувствовала непонятный жар, исходящий словно из металла, немного пугаясь этого.

Через секунду корона начала пульсировать так, что Сэл выронила её из рук.

– Да что это? – сорвалось с искривлённых губ. – Она содрогнулась? Нет, нет, не может быть. Просто, видимо, мне нездоровится.

Закрыв ладонями уши, девушка попыталась прийти в себя.

– Слишком много вопросов и рыданий, – мысленно произносила она. – Мне уже мерещится что ни попадя.

Внезапно с окраины Рейне, оттуда, где находился дом Клер Фостер, раздался страшный крик. Этот крик, не принадлежащий человеку, был явно полон злобы и ненависти, но для Сэл едва слышен.

Она, убрав ладони с ушей и притаившись, прислушалась, но крика уже не было.

«Послышалось», – вот что она подумала в тот момент, снова взяв в руки золотую корону.

А затем, сделав глубокий вдох, тяжело поднялась с колен, покинув родительскую комнату.

В память об отце она захотела примерить эту странную вещицу. И тихонечко подошла к единственному в доме зеркалу в пол, что находилось прямо в коридоре, где безмятежно спала Клер.

Затаившись возле зеркала, она всматривалась в черты своего лица и думала о том, что недостойна носить такое украшение. А после, выдохнув все сомнения с воздухом из лёгких, надела корону на голову.

Сначала лёгкое тепло, словно ореолом, прошлось от лба до затылка, и это было даже приятно. Но потом что-то острое, словно десятки шипов, разом вонзилось прямо под кожу.

Пронизывающая боль заставила её закричать, так что даже Клер, пробудившись ото сна и вскочив резвой белкой, уставилась ошалелыми глазами на этот кошмар.

Глаза Сэл, полные ужаса, опалили Клер, и девушка закричала:

– А-а-а-а!

Она, запутавшись в покрывале, попыталась подняться, но боль от ушиба при падении заставила помедлить с этим.

По лбу Сэл тонкими струйками стекала кровь, отчего ночной гостье было ещё страшней наблюдать за происходящим.

Внезапно кристаллы на короне озарились сиянием, так что весь коридор наполнился ярчайшим светом. Сэл пыталась снять корону всеми силами, но через секунду её руки перестали слушаться, а после – и всё тело. Она, упав на колени, упёрлась щекой в зеркальную холодную гладь и не могла вымолвить и слова.

Силы, которые в Сэл всегда были в избытке, покинули её, но у Клер сил было предостаточно. Бойкая толстушка, сию же секунду подбежав на помощь своей подруге, с большим усилием отняла её от стекла и, оперев на своё плечо, поволокла в гостиную.