Текст книги "Корона ветреных просторов"

Повозка тронулась, проскрипев деревянными колёсами, а ракутары, слегка подвывая, с упорством выхаживали по каменистому склону. Они относились к числу старых особей, списанных отовсюду, но изредка всё же совершающих перевозку небольших грузов. Мирдо сетовал на это, попрекая главного конюха Аскина из Иссандрила в том, что он выжимает из бедных животных последние жизненные силы. А если ракутары по дороге сдохнут, то наверняка этот самый Аскин пошлёт за ними свору своих малолетних мясников, дабы освежевать их и разобрать по косточкам. Для Гурдобана вряд ли всё это было занимательным, и потому иногда он отвлекался от болтовни старика, рассматривая своих рабов.

Один из пленников, называемый Бафферсэном, вёл себя активнее, чем другой. Он, слегка наклонившись в сторону Аккертона, сказал ему пару слов.

– Сэл здесь, – и, заприметив взгляд амийца, съёжился, словно от подступившей боли.

Сначала Аккертон ничего не ответил, во рту его пересохло, а от крови стоял постоянный солёный вкус. Но после того, как взгляд торговца снова обратился к Мирдо, он что-то буркнул в ответ. Бафферсэн понял, что он сказал, то был простой вопрос, повисший в воздухе.

– Зачем она им?

Со скрипом колеса, периодически главенствующим над всем окружением, Бафферсэн заговорил со своим другом, уже без всякого укрывательства и совершенно не зная, к чему это приведёт.

– А зачем мы им? – прохрипел он. – Ведь мы не знаем их языка, как и они нашего, – его взгляд упал на Гурдобана, что с удивлением пялился на него.

Аккертон, проскулив, оборвал его взгляд, поймав себя на том, что так же, как и Франк, уловил на себе полное внимание Мирдо.

– Не пялься на него, – сказал он, а потом добавил: – там в камерах этому краснокожему и не нужен был наш язык, он прочёл наши мысли на раз и два, лишь коснувшись наших тел. Только это позволило им разыскать Сэл. Надеюсь, с моей Клер ничего там не случилось.

– Не выгораживай меня, мой друг, – заныл Бафферсэн, – я сам обнажил ему свои мысли. А что до твоей Клер, то при чём здесь она, эта чудовищная вещь была в моём доме.

Гурдобан ударил кулаком по деревянному седалищу, и пленники, вздрогнув, замолчали. То показалось ему крайне возмутительным – их переговоры бог весть о чём прямо при них.

– Ты посмотри, Мирдо, – пробухтел он, – общаются и даже не прикрывают свои рты.

Мирдо промолчал, посматривая то на одного пленника, то на другого. А затем впереди каменной дороги выросла зелёная гора, и старик приметил среди стволов зеленой бистии[31]31
  Бистия (вымышл.) – растение из семейства лиственных и зеленоствольных, чьи стволы лысые, а пышные кроны скошены по направлению к солнцу.


[Закрыть] свою трудовую колонию.

– Мой друг, вот я и на месте! – воскликнул он, несомненно, радуясь местам, имеющим в его мудрой душе значение дома или же чего-то близкого.

Повозка, переваливаясь с колеса на колесо из-за довольно внушительных ухабов, проехала между больших тотемных столбов, по форме напоминающих изваяние сторожевых длинноклювых птиц, и остановилась. За ней, почти друг на друге, размещались сотни деревянных шалашей и амбаров, полевых кухонь и кузниц, разносящих повсюду звуки молотов, бьющихся о наковальни. Всё это переходило в многочисленные, подпёртые деревянными балками пещеры, которые, как и всё прочее, ютились под станом зелёной горы.

Раздобренные женщины-кухарки, как и их юные помощницы, перемотанные шерстяными накидками, покрывающими тонкотканые сорочки, тут же показали свои носы из шалашей. Они любили Мирдо и баловали его своими широкими улыбками. Растолкав девушек, скопившихся мухами у повозки, где и был сейчас староста, крепкий, некрасивый мужчина по имени Дибли помог ему слезть.

– С возвращением домой, о великодушный рихт, – обронил он. И в его руке звякнула связка медный ключей.

Эти ключи, словно регалии королевы, были признаками могущества самого Мирдо, подтверждающими его власть. Конечно же, Дибли вручил их ему, в общих словах обрисовав картину своих трёхдневных действий. Именно трёхдневных, потому что столько и отсутствовал староста колонии, посетивший беспокойный Иссандрил.

– Два раза я открывал амбары, чтобы проверить мышеловки, – сказал он. – Один раз хранилище, дабы проветрить семена. Больше ключами я не пользовался. И, кстати, кузнец Фирджи явно плохо освоил своё ремесло, зубья кирки не выдерживают и пяти ударов.

Старик, постучав себя по голове, приостановил его, вернувшись расторопно к повозке.

– О, мой друг! – покачал он сединой. – Прости меня за моё невежество. Спускайся, отведай травяного чаю.

Гурдобан похлопал его по плечу, тихонько, словно отца, который, к слову сказать, перед своей смертью забывал даже о том, что у него есть сын. Он был бы рад принять предложение такого великодушного кэруна, но время диктовало всему свои сроки, а потому ему не оставалось ничего, кроме как проститься с ним и пожелать бетисового счастья.

Возничий дёрнул поводья, и повозка, покачнувшись, тронулась, всё так же безучастно поскрипывая.

Через полчаса от трудового поселения виднелся лишь герб на возвышенности у горы. Красное древо на натянутом треугольном лоскуте зелёного цвета символизировало стойкость кэрунов, долголетие и братское единство. Точно такое же красное древо возвышалось и на Батуре и было самым древним из прочих.

За зелёной горой дорога петляла по склону вниз и отмечалась, словно вехами, тотемными столбами. Они, разной формы и длины, олицетворяли многообразность животного мира Салкских земель и не только. Какие только диковинные существа ни встречались в их изваяниях, искусно вырезанных настоящим мастером своего дела. За ними простиралась кустарниковая растительность, густо разросшаяся по обеим сторонам каменной дороги.

С этого обширного склона, где находилась скрипучая повозка, вдалеке виднелась королевская гавань. Отсюда же можно было увидеть пару островов. Самый ближний из них располагался в пяти милях от бухты Тартамэ и звался скалистым Рэхо. Дальний – еле заметный Катис, что и был домом амийца.

Одиннадцать рабских островов своим расположением очерчивали акваторию таинственности и замкнутости и различались между собой не только народами, но и культурами.

Остров Катис, народности амийцев, был шестым по часовой стрелке от Салкса, и потому водный путь до него пролегал через ближние воды Рэхо, что могло быть очень опасным для моряков, решившихся на это. Но всё же Гурдобан не раз проплывал на своём корабле мимо этого острова, который, впрочем, называли также островом поработителей.

Его команда моряков, таких же краснокожих и лысых амийцев, завидев повозку на склонах горы, начала готовиться к отплытию.

Этот его визит на остров Салкс не был, как прочие, связанным с торговлей, если не считать двух рабов, купленных им. Визит носил характер любознательности и дружеского расположения к королеве Вессанэсс, которая с помощью почтовой птицы – амиса[32]32
  Амисы – почтовые птицы с голубым оперением, намного меньше бетисов, но в несколько раз крупнее степных ястребов.


[Закрыть] – попросила помочь его с одним важным делом. А именно, прочитать мысли пленников и разыскать в них корону. Конечно же, он не мог ей отказать, ведь их народы входили в священный союз, закреплённый не только в братских умах, но и на каменных скрижалях книгомора. А она, в свою очередь, зная о способностях его народа – улавливать образы любого сознания, – не могла не воспользоваться его услугами. Тем более, что он был частым её гостем, и она знала о его любознательности в отношении миров, простирающихся вне всеобщего виденья.

Гурдобан, проникнув сознанием в разум пленников, окунулся в их потусторонний мир и почувствовал себя первооткрывателем. Он с восторгом обозревал волнующие образы в людских головах и был настолько сражен ими, что уговорил Вессанэсс продать их ему. Благо плата в десять янтарных шаров находилась у него на корабле, их он и решил отправить вместе с возничим в Батур. Но помимо чувства непостижимого и волнующего полёта в его душе, зловещим предостережением леденело предчувствие, что всё это может обернуться чем-то действительно ужасным. Поэтому рабы были связаны на совесть, а его ядовитые шипы на подбородке полнились смертельным ядом.

Надоедливые кровососущие насекомые то и дело впивались в кожу рабов, которые не могли их отогнать, что же касается амийцев, то их кровь, почти чёрная, была ядовита для всех видов насекомых, как и известных в округе хищников, задумавших нарушить его покой.

Мнимое удовольствие возничего – поскорей вернуться домой – подгоняло ракутаров всё быстрей и быстрей. И они ошалело тянули повозку за собой, пробиваясь через все виды опасности, затаившиеся на их пути. Одной из них были ядовитые бледно-голубые змеи, достигающие девяти футов в длину. Они, шипя, кидались им под ноги, но были безжалостно раздавлены подгоняемыми ракутарами.

После густой кустарниковой растительности вниз до бухты простирался склон длинной пожелтевшей травы, что в дуновении северных ветров колыхалась словно человеческие волосы. В этой траве гнездились и обитали мелкие береговые сибулы – птички с розовым пушистым оперением и длинными острыми клювами. Они ловко отслеживали передвижение червей в почве и, втыкая свои клювы в землю, лакомились пойманной добычей. Эти птички не летали и в этот час от скрипучих колёс разбегались по сторонам дороги, кудахча тут и там. Но всё внимание пленников было обращено не на них, а в сторону песчаного побережья.

Бухта Салкса была застроена деревянными смотровыми вышками и чередой небольших домиков для хранителей океанской пристани, что в этот миг прогуливались по песчаному берегу в своих чёрных мантиях, собранных руками до колен. Уж больно они любили мочить свои старые ноги в пенистой воде.

Десяток швартовочных доков в виде деревянных сооружений на сваях мог вмещать в себя по меньшей мере около тридцати шлюпок, пришвартованных к ним. Чуть дальше в этой обширной акватории Салкса находились пузатые баржи, королевские и торговые суда. Все они стояли на якоре, ожидая свой час. Именно на этих баржах испокон веков и доставляли дань на остров Рэхо. За ними, в ста гортанных звуках команды, томился корабль Гурдобана – «Экильдия», готовящийся к отплытию.

Это небольшое трёхмачтовое парусное судно было из числа торговых и из-за красного дерева, послужившего строительным материалом для него, отливало медным цветом. Оно было вполне обычным судном, за исключением искусного изваяния гальюнной фигуры[33]33
  Гальюнная фигура (носовая фигура) – вычурное украшение на носу парусного судна.


[Закрыть] на носу корабля в виде огромной чёрной птицы, именуемой среди амийского народа судьбоносным думастом. Эта птица заняла своё хищное положение и на гербе этого народа, считающего её духом небес. Но она не обитала в этих местах. Конечно же, под словосочетанием «в этих местах» понималась вся известная часть обетованных земель. Так вот птица думаст никогда не существовала в запредельном мире. Вид, некогда обитающий на землях предков, летал грозной тенью на просторах иных земель. Те просторы по другую сторону от арки назывались Мизмелией, раскинувшейся в тысячах миль и сотне разноликих материков. Они остались в прошлом, как и птица думаст, и все иные краснокожие собратья, спасшиеся от завоевателей Рэхо. Но всё же священным существом как была, так и осталась чёрная птица, воспетая в легендах и мифах племенного народа. Она достигала в размахе крыльев двенадцати футов и походила на грозного орла. Её чёрное оперение тенью падало на просторы под ней, так что у врагов душа уходила в пятки. А её когти, крепкие и острые, могли поднять в небо даже самого тучного амийца. Но что говорить об этом, когда прошлое осталось позади, а настоящее менялось на глазах.

Часть капитанской команды находилась на берегу острова, рядом с шлюпкой, в ожидании своего хозяина, другая, большая её часть готовилась к отбытию судна. Но и те, и другие ожидали особого разрешения надсмотрщиков, чтобы покинуть остров. А возглавляла их некая «королева пристани», высокомерная Ферта Гиз, обязанная советом Иссандрила вершить прибрежные дела. Впрочем, прибрежные дела вершились быстро. Подчинённые юной управительницы уже обыскивали шлюпку на наличие того, что не должно было покидать остров. Перечень всего этого законодательно закреплялся высшим советом в письменах дифу и был приоритетным для беспрекословного исполнения прибрежниками. В него входили пункты, препятствующие иноземным гостям осуществлять контрабанду определённых вещей, таких как наркотические грибы талти, тотемные столбы, пойманные сибулы, как и прочие виды животного мира, а главное – семян Эку, равноценных в этих местах золоту. Всего этого в шлюпке не оказалось, и приспешникам Ферты Гиз ничего не оставалось, как допустить судно к отплытию.

Расстояние между Салксом и Катисом равнялось четырём фиминтам[34]34
  Фиминт – мера амийской длины, равная десяти архинам.


[Закрыть], что соответствовало сорока архинам[35]35
  Архин – всеобщая мера длины островов архипелага, равная полумиле.


[Закрыть] и двадцати милям в человеческом мире. Между этим пространством остров Рэхо смотрелся не столь широким гигантом, сколь высокой каменной скалой, превышающей всё в округе, чья твёрдая спина была покрыта каменными пиками. Его площадь составляла шесть квадратных миль, и он был самым маленьким островом архипелага, но, между тем, самой высокой скалой, превосходящей и зелёную гору, и вулкан Корку. За долгие годы ни одна нога с рабских островов не ступала на его земли. Он вечно утопал в туманах и издавал протяжный гул, как рёв титанического зверя, заключённого в каменную клетку. Этот рёв всегда пугал малых детей, впрочем, как и взрослых.

Несмотря на незначительное расстояние между островами архипелага, передвижение по его глубинным водам могло осуществляться только на кораблях, ибо в океанских безднах обитали самые смертоносные твари, способные без особого труда потопить мелкие суда. Из-за незначительной глубины эти твари держались подальше от островных бухт, но свирепствовали за их пределами. Именно на острове Катис, острове торговцев и охотников, находилась большая часть их скелетов. Впрочем, помимо скелетов, эти монстры славились неплохим нежным мясом, употребляемым на всех островах, крепкой чешуйчатой кожей, используемой для доспехов, и большими зубами, идущими на наконечники стрел и копий. Также из пойманных тварей извлекали разнообразные жидкости, которые превосходно и подолгу горели синим пламенем. Такой огонь называли глубинным и зажигали в особых случаях. Но охотиться на монстров были горазды лишь амийцы. Лишь им хватало сил совладать со свирепостью подводных сущностей.

Посредством шлюпки пленники были доставлены на «Экильдию», заняв отведённое им место на палубе. Привязанные верёвкой к одной из её мачт, они обвисли от подступившей усталости, засевшей не только в их телах, но и в мыслях. Это была грот-мачта, главенствующая среди прочих, чей белый парус надулся в дуновении северных ветров. Гурдобану не терпелось показать им свой мир и увидеть на их лицах удивление в череде мимически выраженных страхов.

Но, видимо, пленникам было не до этого. Бафферсэн, попросив прощения у Аккертона, обмочился в штаны, ибо испытывал нужду от трудовых колоний Салкса и больше не мог терпеть. Хотя отхожие места на корабле располагались не так уж и далеко от него, в носовой части, на кормовом свесе. Но что можно было с этим поделать, рабство лишает многих возможностей.

Корабль, расправив паруса, дрогнул и потихонечку отчалил, прорезав воды бирюзовой Тартамэ. Гурдобан, стоя у носа судна, всматривался в простираемую даль, туда, где туманы острова Рэхо стелились у его подножия. Эти туманы всегда существовали там, будто пряча от глаз что-то уродливое и зловещее. И ни ветер, ни дождь, ни солнце, ни зима не способны были согнать эти белые полотна тайны.

За пределами бухты власть обрели подводные монстры, издавшие пронзительный гул. Они хотели потопить корабль, но были слишком малы для этого. И, касаясь спинами его корпуса, в унынии оголодавших хищников уплывали прочь.

Самые большие твари всегда обитают на глубине и выплывают лишь на зов дорду – белых китов. Такие же звуки при охоте издают из своих призывных труб амийцы, для того чтобы выманивать монстров из тёмной бездны. Впрочем, Гурдобан сейчас не думал об этом.

Через некоторое время остров Рэхо был уже за бортом «Экильдии», и его чёрная тень, накрывшая судно, завеяла холодной смертью. Аккертон восторженно смотрел на его величие, дыша полной грудью. В свою очередь, Бафферсэн, обвиснув непослушным телом, погрузился в беспокойный сон, спасительно поглотивший всю его боль.

Тёмно-синие мутные воды, разрезанные носом корабля, полнились тайнами не меньше, чем Рэхо. Они, как и всё здесь, словно принадлежали ему. Он был как центром архипелага, так и сторонним наблюдателем их жизни. Именно сюда стекались собранные в срок дары, именно здесь вершились их судьбы. Но обитателей этих мест никто никогда не видел. Они много раз посылали своих марионеток, чтобы покарать рабов, но никогда не показывали перед ними и носа. Но больше страха, чем они, внушало чёрное пространство, раскинувшееся далеко от архипелага, на юге. Там тьма никогда не уступала своих границ, там не было солнца, там словно ровным разрезом день отделялся от ночи. Туда заплывали только глупцы, которым так и не довелось вернуться. Именно оттуда по весне и надувалась Везтинская пыль, именно там и начиналась граница неизвестного мира.

За Рэхо показался остров Катис, над которым пуще, чем везде, кашалотами сгрудились массивные тучи. Похоже, там назревал шторм.

Глава 6. Тьма вокруг

 
Тьмой накрыло эти земли
Сотни лет тому назад,
Всякий путник, страху внемли:
В этих землях воздух – яд.
Не плыви по океану
К тьме, стоящей там стеной,
Ведь она, сродни аркану,
Всех утянет за собой.
 

Ве́зтинская тьма – так называли её народы островов – всегда была там. На юге, за сотню миль от обитаемой земли она стояла во всю осязаемую ширь, стеной, даже в самый солнечный день.

Когда-то, очень давно, один беглец с острова Салкс попытался найти в ней своё спасение, а после рассказать собратьям обо всём увиденном, но его шхуна, как и он сам, пропала в этой тьме без вести. Его звали Энж Везтин, он был любимцем своего народа, и в честь него эта тьма получила своё незабываемое имя.

Что было в этой беспросветной тьме, не ясно, но мореплаватели, проплывающие у границы тёмных вод, поговаривали о жутких криках и воплях по ту сторону. В тысячах догадках рождались домыслы и мифы. Одни поговаривали, что во тьме могли быть скрыты обширные земли, слитые в своём единстве в материк, другие считали тьму порогом шыгулда[36]36
  Шыгулда – по преданиям кэрунских старейшин, место вечных мук, существующее по ту сторону жизни.


[Закрыть], равноценного границам ада, третьи населяли плотный сумрак тварями, доселе не виданными никем. Кто из них хоть на шаг приблизился к истине, не мог сказать даже оракул Думастирия[37]37
  Думастирий – амийский храм великого оракула в виде высокосводчатой пещеры, используемый народом для единения с истиной.


[Закрыть].

Клер Фостер, очнувшись в огромном каменном гроте, подсвеченном насекомыми, напоминающими светлячков, сначала не понимала, где она находится. Тьма, блуждающие огоньки, ледяные лужи на каменистой поверхности, сглаженные валуны, а местами остроликие наросты – всё это, казалось, происходило не с ней, но, к великому сожалению, сбежать из этой реальности возможности не представлялось. Она с болью во всём теле пыталась восстановить череду событий, затуманенных в сознании, но пока ей это давалось с трудом.

Светящиеся насекомые, явно приспособившиеся к окружению вокруг, разрезали тьму полосками белого света, как маленькие падающие звёзды. Они, словно мухи, летящие на мёд, выискивали в темноте грота только излюбленные поверхности, белеющие наслоениями пещерной соли, и с мерзким шуршанием скребущих лапок поедали её. На сталактитах и сталагмитах, пещерных острозубых сводах, соли не было, и потому всё вкушала другая постоянная гостья, имя которой было – тьма. Она, несомненно, правила этими местами, а все остальные были всего лишь её крошечными сотрапезниками.

Под ногами Клер искрились прозрачные лужи воды, обтекающие небольшие островки из каменных валунов. Эти островки, сглаженные временем, казались единственным безопасным местом вокруг. Словно млечный пруд, поверхность воды удивительно блистала и представлялась подобием ночного неба. Именно о звёздах подумала девушка, оглядевшись по сторонам грота. Она, притаившись на мокром валуне своей теперешней безысходности, переживала падение в бездну непроглядного мрака. И оттого её сердце билось трепетом загнанного животного. Прескверный вид, изрядно потрёпанный и измотанный, делал её совсем не привлекательной путницей, но при всём при этом явно жертвенной особой. Где она была, да и как сюда попала, было неясно, и потому страхи наполняли её с головы до ног.

«Возможно, Сэл где-то здесь?» – подумала она и с надеждой произнесла её имя.

Тонкий звук, подхваченный предательским эхом, отдалился и проскользнул вертлявою куницею во тьму, умело пролезая во все щели и норы. Клер поежилась от создавшегося шума, будто её голос был частью тела, рукой или ногой, коснувшейся опасной неизвестности. Ответа не последовало. Точнее, того ответа, что она ожидала услышать. Но, тем не менее, её умоляющий оклик не остался незамеченным.

Сначала она услышала шорохи, где-то в отдалении, за рядом монолитных плит. Затем хрипота и стрекотание пронеслись ответным эхом по брюху затенённого грота, так что Клер почувствовала себя запертой в склепе с тысячью оживших мертвецов. Её учащенное дыхание заставило сердце биться намного чаще, чем тамтамы воинственных индейских племен, обитающих у русла Амазонки. Этот звук был глухим, но исполненным безумства тревоги. Каждая секунда врезалась в её виски сумасшедшим пульсом, что не собирался так просто утихать. Вдобавок ко всему прочему она почувствовала во рту солёный привкус крови, словно подчёркивающий безысходность её жертвенного положения. Это погружение в неизвестные воды, воспетые здесь тьмой и шорохами, заставило охладеть и без того дрожащие пальцы. Одним из них, просунутым в разинутый рот, она нащупала небольшой порез на верхней десне и отсутствие пары зубов. Пальцы дрогнули и приспустились на грудь, что так и вздымалась под полосатой пижамой.

– Чёрт, чёрт, чёрт, – прошептала Клер. – Как больно.

Но боль откликнулась и другими ранами. Ссадина на затылке, разорванная мочка уха и отсутствие золотой серёжки, а ещё потёки крови у виска – всё это было вотчиной старухи, носящей имя боль. Теперь же, в осевшем окружении, веяло запахом смерти, точно таким, какой она припомнила из детства, когда её любимая бабуля Маргарет, наглотавшись болеутоляющих, нечаянно почила от остановки сердца. Смерть вступила с ней в последний диалог, и равно как могила появилась на зелёном пустыре, так и перед бабулей открылись небесные врата. Тогда Клер, под руку с заплаканной матерью, увидела и почувствовала, как опускается гроб в земляную яму, как во рту у неё, от кровоточивости десён появляется солоноватый вкус и как пахнет старуха-смерть, обрамляющая тьмой крышку лакированного гроба. Она бы поклялась Богом, что теперь пахло так же, сырой землёй, как и тогда. А если предположить, что это ад и она умерла, то наверняка эти шорохи впереди принадлежали той самой почившей бабуле.

Хрипота и стрекотание становились всё громче и громче. Существо, спрятанное чернотой, приближалось, о том огласила вода, а затем и скользкие камни.

Сорвавшись с места, Клер сползла к подножию валуна и ощутила босыми пятками ледяную воду. Холод, равноценный тысячам иголок, разом воткнутых под кожу, заставил её поежиться, но выбор был очевиден – оставаться здесь, в этой воде, притворившись чуткой мышкою в попытках обхитрить снующего во тьме кота.

«Если я сроднюсь с тишиной, то неведомая сила отступит прочь», – думала она, уповая на то, что точно знать не могла.

Но старания, направленные в эту сторону, заставили её меньше дышать и практически быть бесшумной. И только сердце, словно враг, пробравшийся в чужой тыл, подрывало её единство с тишиной. Кожа над ним, словно барабанная перепонка, дребезжала, и казалось, что вот-вот прорвётся. А нечто неизвестное, сопящее точь-в-точь как трубы островных печей в непогоду, поступательно шло вперёд. Оно не отступало, лишь изредка останавливалось, чтобы принюхаться. По её же запаху, наполненному бог весть чем, то ли духами, которыми она любила опрыскивать себя перед сном, то ли сладким потом, проступившим от волнения, можно было найти не только слона, но и клопа, и уж тем более взволнованную пампушку.

Шаг, два – и от шума плеяда светлячков, облюбовавших колонны сталагмитов, поспешно сорвалась, словно малые пташки с насестов. Три, четыре – и они устремились к неизвестной фигуре, беспорядочно врезаясь в неё в темноте. Пять, шесть – и их светящиеся брюшки осветили его чешуйчатую кожу. И Клер увидела его черты.

То существо у камня было похоже чем-то на шестифутовую гигантскую саранчу или что-то похожее на это, не имеющую крыльев, но имеющую ряд других преимуществ. Перепончатые фаланги на массивных лапах участвовали в его передвижении, что было каким-то неказистым. Задние лапы, крепкие и шипастые, изогнутые, как у саранчи, видимо, предназначались для дальних прыжков и так же, как и передние, завершались перепончатыми фалангами. Ко всему прочему существо имело хвост в виде плавника, что тащился изнурительной ношей следом по камням. Его широкая панцирная спина была покрыта зловонной слизью и, минуя шею, переходила в голову. Мощная голова с длинными отростками в височной части, ощупывающими камни, говорила о том, что недоброжелатель, возможно, был слеп, хотя крупные дьявольские глаза так и сверлили пролегающую тьму. В массивных челюстях, стрекочущих по мере его передвижения, клацало не меньше сотни острых зубов, выжидающих кусок сочного мяса. А бурый окрас его тела умелой маскировкой сливался с поверхностью шероховатых камней. Теперь оно подвывало, как жаждущий вол, и будто слушало в отзвуках простые ответы.

И Клер узнала эти звуки.

«Они! Это были они!» – подумала она, ещё плотнее прижавшись к камню. Арка, вздымающийся океан, невидимая стена из тел и стрекотание, теперь до боли знакомое. Всё, что изменилось, было осязаемостью существа, и она нисколько не приукрасила его образ.

Угроза была определена, с одной лишь разницей – это существо оказалось более дряхлым и старым, нежели напавшее на девушек в гостиной. Его продолговатое тело тащилось по камням с непомерным упорством. И с каждым шагом эта смердящая тварь, кажется, пыталась отдышаться. Хотя, возможно, не исключала Клер, всё это было, чтобы учуять её запах.

Рывок, ещё рывок, и тварь подобралась совсем близко. Её морда, оскалившись, рыскала во тьме, прямо над валуном, под которым таилась Клер. Потоки слизи, стекающие с псовых губ, падали ей на плечи, и это было отвратительным зрелищем. Но девушка не могла уйти в сторону, как и поднять глаза. Ей казалось, что через секунду челюсть монстра сомкнётся, и её голова лопнет, как надколотый орех. И это чувство опасности сводило её с ума, покрывая всё тело гусиной кожей.

«Я не смогу», – подумала она, уже намереваясь сорваться прочь. Как вдруг грот наполнился другими звуками, подобными нытью голодных щенков.

Звук шёл издалека, оттуда, где мостились целые стаи светлячков, явно приманенные чем-то вкусным. Наверняка то были детёныши этой твари, ведь она охотно отозвалась на их поскуливание. Прострекотав, заботливая мамаша устремилась к каменному гнезду, оставив девушку наедине с собой. Что могло быть важнее, чем не окрепшее потомство, ждущее час кормления.

Толстушка выдохнула, но не перестала трястись. Её плоть словно познала страх с новой стороны, доселе ей не ведомой. Теперь это был не просто страх, это был разрывающий ужас. Как это существо, что секунду назад по-хищнически скалилось во тьме, могло так заботливо, высунув длинный язык, облизывать своё потомство. Оно смахивало с детёнышей светлячков, и те, поднимаясь над всем этим, освещали каменную плиту и сотни крикливых малышей. Всё это открылось глазам девушки, осознавшей своё положение в этом месте.

– Еда, я еда, – шептала со страхом она. А беззаботный живот предательски урчал, полагая, что самое время отобедать.

Существо, подобно гигантской змее, разинуло пасть и что-то отрыгнуло. Три белых плода, выскользнув из глотки, пали под громадные лапы, хотя нет, это больше было похоже на страусиные яйца. Они не лопнули в его пасти и были покрыты склизкой зелёной массой. Точно такой же, что незадолго до этого растеклась по плечам Клер. Детёныши, сталкиваясь друг с другом, взбирались на скользкие яйца и ещё больше кричали. Через мгновение округлый предмет исчез под горкой малых телец, и мамаша возмутилась. Она растолкала оголодавшую свору и ударила лапой по скорлупе. Сначала яйцо не поддалось её натиску, но уже со второй попытки лопнуло и растеклось по каменной плите. Маленькие мордочки, закопошившись в этом жёлтом, склизком лакомстве, толкали друг друга и выбивали самых немощных с подножного стола. Но хватило отнюдь не всем. Малышам, которым ничего не досталось, оставалось только ныть. Впрочем, более крепкое потомство, что всё же насладилось лакомством, протестовало не меньше, призывая мамашу к продолжению первостепенного долга. Существо откидывало их прочь от своих ног, словно указывая им на своё место, но малыши снова стремились к нему. И тогда раздались голоса остальных мамаш, что, к слову сказать, были повсюду.

Тогда бедная девушка и поняла, что место, в котором она находится, являлось местом их гнездования. И она здесь отнюдь не является гостем.

От осознания истины побледневшая толстушка прослезилась и прикрыла рукой покривившийся рот. Чуть слева от себя она нащупала ногой округлую нишу, заполненную водой, где было намного глубже, чем здесь. Возможно, погрузившись в неё по голову, она смогла бы переждать какое-то время, когда всё здесь вновь утихнет. Клер пожелала забраться в неё, но в мгновение остановилась, думая о ребёнке и о неминуемом переохлаждении. Да, в этой темноте точно было не найти выход. Здесь всё вокруг готово предательски выдать её местонахождение, будь то вода, скользкие камни или даже человеческое сердце. А эти монстры только того и ждали.

– И зачем я согласилась на всё это? Прыгать, нужно было прыгать, – покачнулась она. И тихонечко ахнула от череды подоспевших мыслей.

Она предположила, что Сэл, по-видимому, уже съели, иного объяснения мысли не давали.

– Да-да, – утверждали они. – Девушка не отзывалась, потому что находилась в брюхе одного из них!

Она вздрогнула, осмотревшись по сторонам. Шорохи лились отовсюду. А мысли продолжали: «Они у тебя за спиной! Они слева! Нет-нет, справа! Они везде!»

Она не могла остановить слёзы, что так и текли солёными потоками по её щекам. Ладони пытались их вытереть, смахнуть, но они вновь и вновь падали из покрасневших глаз. Горечь наполняла её губы, и имя ей было – обречённость. В это мгновение, что преподнесло Клер боль утраты, случилось ещё кое-что, то, что неминуемо грозило ей разоблачением. Потупившийся взгляд вдруг озарил пульсирующий свет, и она поморщилась. Она не сразу поняла, что это такое, потому что все её мысли были забиты чем ни попадя. Но потом, когда ей удалось отшвырнуть огонёк прочь, истина всё же открылась. Пещерные пожиратели соли уловили в этой тьме новое лакомство, сродни их излюбленному. И теперь, запрокинув голову, она смогла разглядеть их стайные повадки, что были устремлены к её деликатесным слезам.