Текст книги "Корона ветреных просторов"

– Я, чёрт возьми, археолог! – подметила она и улыбнулась.

Её ручка легонечко, словно ожидая разрешения, коснулась корпуса корабля, погладив его.

– Мой хороший, ты тоже одинок.

Всё это смотрелось весьма странно, но как ещё это можно было назвать, когда живой человек разговаривает с куском ветхости.

– И как же тебя сюда занесло?

Светлячки чередой огоньков прошмыгнули сквозь брешь по правому борту и озарили собой небольшую каюту. Клер последовала за ними, как любопытное дитя, идущее неведомо куда, но вдоль хлебных крошек.

Внутри каюты, оплетённой липкой паутиной, стояли резная мебель, стол, стулья и небольшая кровать. На стенах висели картины, навсегда утерянные, посеревшие и потухшие, на которых невозможно было разглядеть хоть что-то. По полу, помимо прогнивших и обрушившихся балок, валялись глиняные бутыли и свитки. В одной из таких бутылей торчала записка, наверняка написанная отчаявшимся матросом своей любимой, что, увы, так и не дождалась улыбки суженого. Клер подняла бутыль и извлекла из неё послание, но, к сожалению, не смогла прочесть из-за сложности незнакомого языка.

«Пожалуй, я сохраню его», – подумала она, скручивая бумагу в свиток.

На столе, покрытом двухсантиметровой пылью, лежал, по-видимому, кожаный именной дневник, что был, как ни странно, в хорошем состоянии. Раскрыв его, девушка прониклась чередой прекрасных изображений. Все они были зарисовками, посвященными женщине, под которыми алели витиеватые буквы, наверняка с посылом большой любви, нежности и так и не осуществившегося желания. Сердце Клер заныло знакомым до боли чувством ожидания на пристани родных приятных черт. Затем это чувство отступило, когда свет пал на блестящие предметы.

Светлячки, облюбовав старую лампу, похожую на керосиновую, будто подавали сигнализирующий знак, что этот предмет ей необходим. Она тут же ухватилась за него так, словно он представлял в этом месте особую значимость, и благодарно зарыдала. По её счастью, рядом с лампой находились палочки, напоминающие спички, вот только наверняка отсыревшие.

– Я, чёрт возьми, добуду свет, – заявила она, сложив лампу, как и прочие найденные предметы, в плетёную корзину, находящуюся неподалеку.

Итак, осмотрев всё, девушка уже собиралась уходить, когда темень дальнего угла остановила её. Там не было светлячков, а потому свет туда не падал. Возможно, во тьме зияла пустота, но, чёрт возьми, она таинственно манила её ноющие ноги.

– А этот корабль мог бы стать моим убежищем, – подметила одинокая душа, обозрев полусгнившую каюту.

Любопытство потянуло её в темень, будто канатами из паутины, свисающей повсюду. В этом странном желании мысли искали свет, а руки его нашли. Пальцы с дерзкой наглостью поймали пролетавшее мимо насекомое и зажали его в тесном кулачке.

– Ты со мной, – нахально отрезала она. И направилась прямиком во тьму.

Эта тьма, играя на струнах её детского любопытства, стала рассыпаться под светом, еле пробивающимся меж пальцев.

И вот, достигнув цели, она освободила шебуршащего пленника, и тот развеял лоно тьмы. Светлячок с жужжанием шмеля облетел изгибы резного стула, присев на что-то непонятное. Это что-то не шевелилось, но по очертаниям походило на человека.

Лёгким движением руки она коснулась его и, прищурившись, разглядела перед собой скелет. Первое, что сделала бы любая девушка, – это закричала, но Клер Фостер была не такой. Она, скорчив в брезгливости лицо, выдавила:

– Кожа да кости, – и убрала руку.

Неожиданно, к удивлению девушки, опавший скелет полностью, от маковки до пят, осветился лучистым светом. Тусклый свет насекомых так ещё не освещал ни одного места. После этой мысли она впала в ступор, обратив внимание, что сияние исходило не от дребезжащей букашки, а от источника за её спиной. От этого источника исходило приятное тепло, согревшее продрогшую кожу. Но расслабиться в нежной истоме она никак не могла, так как боялась обернуться и посмотреть, что там. Всё, что представлялось доступным, был крик или же внезапное нападение. А если вспомнить, как помог ей крик при атаке моргульских мамаш, то это было неплохим решением.

Она, выдохнув и вновь вздохнув полной грудью, смочила слюной иссохшие губы и вымолвила первое пришедшее на ум:

– Учти, у меня тридцать два зуба и две руки, которыми я орудую похлеще любого монстра.

Нечто светящееся издало сигнализирующий звук, словно импульс, и затихло.

– Я сейчас медленно развернусь, и если ты мне понравишься, то твои уши останутся целыми. Понял? – продолжала она.

Существо снова что-то просигнализировало и озарилось более ярким светом.

«Возможно, лампа мне не понадобится, – подумала Клер. – Ах да, и в задницу всех светлячков».

Она медленно, без резких движений, обернулась к источнику света. И, хмыкнув, удивилась.

– И что ты такое? Большой светлячок?

Существо походило на светящегося ската, парящего в воздухе, и достигало размеров большого горного орла. Оно было безопасным, как ей думалось, и совершенно не страшным. Точно таких существ на острове, на каменных ступенях, встретила давеча Сэл. Тогда их называли пельтуанами, душами умерших, но Клер об этом ничего не знала. Всё, о чём сейчас она думала, было весьма простым размышлением о том, что этот живой светильник не больше, чем какой-то неразумный вид, обитающий здесь, и ей нужно всеми силами заарканить его к себе в услужение. К милости вездесущего Бога, прилагать усилия не пришлось, сущность и так следовала за ней, как воздушный светящийся шарик.

– Назову тебя Малышом, – усмехнулась Клер. – Теперь ты, Малыш, в моём рабстве, пока мы не выберемся из этой тьмы. Понял?

Малыш, вертя туловищем по сторонам, недоумевающе моргал бесцветными круглыми глазками и махал длинным гладким хвостом.

Чуть дальше корабля простирался тёмный спокойный океан. Пельтуан способствовал тому, чтобы она это увидела. И девушка обрадовалась его милейшим проявлениям. Возможно, путь домой лежал через него, но как было понять, заканчивается ли где-то эта тьма. Догадки могли быть как частью правды, так и отголосками лжи. Лишь шаг вперёд способен был приблизить пытливость ума к далёкой истине.

За спиной, из грота, раздались крики моргульских мамаш, что не нашли свою нянечку. Они прочёсывали грот в поисках пампушки, пытаясь унюхать запах её тела, но всё было без толку, рыбная вонь заглушала любые запахи. И Клер, зловеще улыбнувшись, выругалась:

– Воспитывайте своих недоумков сами!

А затем словно растворилась в ощущении окрыляющей свободы.

Глава 12. Знак ненависти

Полузатенённая бордовыми шторами обитель пахла затхлостью и недавно выкуренной трубкой, набитой, по-видимому, дисовой травой. Место, в котором витал весь этот сбитый воздух, было довольно обширным и, по высокородному положению хозяйки этих стен, обставлено дорогой резной мебелью и прочими удобствами.

На помятых простынях кровати, в углу спальни, окутанной плотным саваном из теней и запаха ещё не растворившегося пота, лежал голый молодой человек, вкушающий из медного блюда у прикроватной тумбы грозди белого винограда. Его лицо умело скрыла тьма, но вот персты мужчины были выставлены что ни на есть напоказ. Ровные, ухоженные пальцы отнюдь не знали тяжести работы, они были слишком нежными, и это могло сказать о многом.

В промежутке между двух плотных штор, свисающих с карниза, ветерком раздувалась небольшая брешь, влекущая заждавшийся во тьме взгляд проскользнуть на каменный балкон. Именно на нём, покуривая змеевидную трубку, стояла задумчивая Бирвингия, поглаживающая небольшой росток белой палманэи на своём запутанном в волосах эльту. Плотная синяя мантия до пят на трёх застёжках, скрывала её нагое обрюзгшее тело, впрочем, в её возрасте красота более не играла никакой роли, так считали все вокруг, так считала и она. Главный вопрос, который тревожил её в этот час, исходил от её королевы, что ожидала в восточном саду.

– Королева, рихт Сайленский. Кто ещё будет там? – она обратилась к мужчине во тьме.

Тот, проглотив виноградинку целиком, ответил ей, облизывая с наслаждением аккуратные пальцы.

– Вессанэсс жаждет ответов на вопросы, на которые, возможно, уже сама ответила. Конечно же, Гарпин будет при ней. А я, увольте, понаблюдаю в стороне.

– Всё это потому, – вздохнула старуха, – что я когда-то была верна воинственной Савистин, этой лицемерной, пустоголовой дряни. Теперь же, как что, так тащат меня выяснять обстоятельства. Но я ведь присягнула в верности Вессанэсс, разве это не смыло грязь с моих рук?

– Не бойся, мать, как только я найду и разоблачу эту крысу, что называет себя рукой Савистин, то тень, нависшая над тобой, тут же рассеется.

– Ты хороший сын, хоть иногда и смеешь грубить матери, но прошло уже полгода, а ты никак не можешь подойти к ней ближе. Эта молодая дрянь, чувствую, и есть доносчица Савистин.

– Скоро всё изменится, я лично принялся следить за почтовыми амисандами. Главное, моя дорогая мать, утаить нашу родственную связь от всех, в том числе от совета, играющего во всей этой кутерьме свою роль.

– Совет никогда не узнает. Я оторвала тебя от груди ещё тогда, когда королева Ления потрясла нас всех своим безумством. Им тогда не было до нас дела, а сейчас время скрыло и эти тонкие паутинки семейных уз. Единственный грех, за который мне придётся заплатить, попав в Гессандию, – это неуёмная любовь к своему чаду. Но не ты ли сам подвёл меня к этому?

Молодой мужчина, ухмыльнувшись, встал с кровати, почесав вспотевшие ягодицы. Его лицо по-прежнему было скрыто тьмой, умело прячущей его черты. Пока Бирвингия докуривала трубку, облокотившись от утомлённости на деревянную трость, он начал не спеша одеваться в то, что не смогло бы его выдать, – в облачение неряшливого крестьянского мужика.

– Не забудь надеть капюшон, – проворчала старуха с балкона.

– Не забуду, ма, – ответил незнакомец и удалился через потайную дверь.

* * *

В восточном саду, чуть дальше амисандовых башен, где причудливо выстриженные кустарники белесой эмбрузии сплетались в незатейливые лабиринты, присев на краешек каменной скамейки, Вессанэсс думала о том, что произошло во вторую ночь шторма, в ночь их позорной слабины.

Она была облачена в чёрный камзол до пят, символизирующий гнев в её душе, и причины этого гнева были ясны абсолютно всем. На этот раз её эльту украшал только один цветок – цветок алой скорби, ибо только он один мог произрастать на скудной «почве» переживаний, таящихся у неё внутри, все же остальные растения, связанные когда-либо с нею пату, от бесчисленных тревог могли лишь увядать на корню.

Рядом с ней верным псом стоял рихт Гарпин, перебирая в руках листы показаний местных жителей, которые были практически пустыми.

Бирвингию долго ждать не пришлось. Она поступью старой оленихи доковыляла до своей королевы и поклонилась ей.

– Над нашим островом скоро начнут подшучивать, – обмолвилась Вессанэсс. – По числу сбора дани мы хуже всех и своё сохранить не можем, – она, вставая с прогретой солнцем скамейки, бросила пренебрежительный взгляд на плодотворицу, застывшую в полном повиновении её воле всего в двух шагах.

– Королева, это всё… – начала вдруг говорить Бирвингия, но Вессанэсс тут же осекла её ленивую речь.

– Сначала скажу я! – отрезала она, повелевая своим привилегированным слугам пройтись вместе с ней по насыпной тропе, на что плодотворица и рихт, командующий войском, отозвались беспрекословным подчинением.

Их ноги ступили на устланную красными камешками дорожку, по сторонам которой в крупных бутонах белели аккуратные подстриженные чудаковатые кусты.

– Конечно же, вам известно, почему я зла? – продолжила королева, тихонечко перебирая ногами в сторону густо разросшихся лесов. – Вы владеете полной информацией обо всём, но не спешите раскрывать свои карты. А между тем во время шторма на Салкс было совершено нападение, цель которого – похищение реликвии нашего народа и регалии самой королевы, моей регалии, – она сделала акцент на последнем слове, будто давая понять, кто среди них вездесущий Бог.

Бирвингия, остановившись, покачала тяжёлой головой, словно её мысли уже склонялись к Бируиновской плахе. И, опираясь грудью на резную костяную трость, продолжила следовать за Вессанэсс.

– Реликвия была похищена, как и девушка, носящая её. Но важно, что информацией о том, что мы всё же отыскали нашу корону и держим её в Гастэроте, обладали не многие. Точнее, единицы. Следовательно, среди моих подданных есть шпионы, готовые предать свой народ. Готовые обозначить место и время.

– Вопиющая халатность местной стражи! – Бирвингия опалила взглядом рихта Сайленского.

– О, не сомневайтесь, рихт Гарпин понесёт наказание за то, что стража была не на месте. Но мы здесь, – Вессанэсс искоса посмотрела в глаза старухи, – затем, чтобы разоблачить крысу, спланировавшую всё это.

Минутное молчание судорожно прошлось по коленям плодотворицы, что озиралась по сторонам, то на королевских фрейлин с книжками в дальней стороне, то на многочисленных садовников с ножницами в руках. Чуть вдалеке она заметила любопытного сводника Вильвина, искоса смотрящего на них. Он, в окружении юных учеников Армахила, облачённых в серые мантии, отвечал на их нескромные вопросы о тонкостях межвидового соития.

– Я, дорогая моя, присягала вам на верность, – обронила дрожащим голосом старуха, вернувшая всё внимание своей госпоже.

– О, да, как и когда-то моей сестре Савистин, – Вессанэсс незатейливо обратила её заявление в прах, даже не удостоив взглядом. – Впрочем, я не считаю, что похищение в полной мере спланировали вы, может быть, какую-то его часть, но не всё.

Бирвингия отмахнулась.

– Нет, госпожа.

– Меня интересует другой необъяснимый случай, когда в темницу Гастэрота попала некая незнакомка с корзиной тифилового хлеба.

Бирвингия побледнела, всем видом показывая, что не имеет к этому никакого отношения.

– Эта незнакомка, прошмыгнув мимо стражи, отравила почти всех пленников, имеющих отношение к Савистин. После чего, начертав на своей ладони лезвием ножа знак победы в виде солнца и стрелы, отравила и себя, не оставив нам и малейшей разгадки своего замысла. Почему же вы не можете узнать её лица? Она до последней капли крови кэрунка, а в ваших списках переписи не значится.

– В списках королевского эмпиера, не моих, – дрогнула старуха. – Моя госпожа, – она, чуть запыхавшись от поспешности, обратилась к ней, опалив Гарпина, не выпускающего арбалет из рук, надменным взглядом, – всем вашим подданным, как и членам совета, было известно, насколько сильным влиянием пользовалась ваша сестра. Тогда она почти учинила народное восстание, влекущее нас к погибели. И полагать, что мы изловили всех её приспешников, значит быть глупцом, – шаги Бирвингии прервались у каменного фонтана, пестреющего в фигурах обнажённых дев. – Я назвала вам всех, кого знала, и если у Савистин и появился новый шпион и убийца, то он был призван ею после изгнания из Салкса. Точнее, после её бегства.

Вессанэсс, зачерпнув ладонью студёной воды прямо из фонтана, пропустила её меж пальцев и, проделывая это снова и снова, всё продолжала говорить:

– Кто-то смог ускользнуть от нас, кто-то смог. И он за нашими спинами подрывает на корню мою власть.

Она, немного приподнявшись на фонтанной кладке, окинула взором балконы Батура, сереющие на его стенах, что были открыты восточным и западным ветрам. Затем её взгляд упал на одинокие амисанды, облепленные в этот час голубыми почтовыми амисами. И так, словно ослеплённая лучами солнца, она преуспела в своих новых нелицеприятных догадках:

– Дорогой Эбус, есть ли вероятность, что некоторые из птиц несут свои послания прямиком в Батур? Возможно, тайные письма нашим врагам посылаются таким же образом.

Гарпин, улыбнувшись её смекалке, махнул головой.

– Моя госпожа, – сказал он, – без вашего ведома я уже час назад дал приказ обыскать замковые покои всех ваших вельмож, – его взгляд упал на Бирвингию. – В эти дни амисы подвержены линьке и скидывают перо повсюду. Возможно, так мы найдём их новый почтовый угол.

– А если перо ветром надует! – разгневалась плодотворица, несомненно, потому, что не была поставлена в известность о намереньях беспардонного рихта.

– Значит, так тому и быть, – обмолвилась Вессанэсс, обойдя каменный фонтан.

– Хоть бы предупредили, служанка порядок бы навела, – фыркнула старуха, покрывшись плотной испариной.

Тенистая смоковница у кромки королевского леса пришлась как нельзя кстати, охладив алеющие ланиты старухи. Но под ней, впрочем, долго стоять им не пришлось. Пройдя по направлению лесной тропы, усеянной мраморной галькой, они вышли к каменным кругам в виде остроконечных глыб, водружённых в поросший мхом холм. Там находилось место единения древних заклинателей, что жили в кельях при Кэра-бате, и сейчас это место было занято одним из них. То был старик Петиф, стоящий на коленях в круге разноликих плит. Королева, приложив пальчик к устам, повелела спутникам не тревожить заклинателя, и они продолжили свой путь. Всё это время в метре от них ступали четыре стражника, облачённые в костяные прогулочные доспехи, и они, словно безмолвные зрители, смотрели во все стороны. И, к слову сказать, в таком окружении Бирвингия чувствовала себя как уж на сковородке, но не переставала болтать.

– Я, моя госпожа, обязуюсь установить личность незнакомки, что отравила узников, верьте мне. Любая буханка тифилового хлеба, испечённого на Салксе, проходит особый учёт в продуктовых списках, и я знаю все места, где этот хлеб мог быть испечён.

– Трупный яд – курпис, – королевские уста открыли ещё одну тайну. – Вот чем был отравлен хлеб. Наши лекари потрудились установить это, а курпис, как вам известно, можно достать только в одном месте.

– Могильный грот Вирхи… – просипела старуха.

– Вот именно. Только не приплетайте сюда дряхлую Вирху, она помнит, когда ещё наши матери были младенцами.

– Так или иначе, у нас есть выживший, – вступил в разговор задумчивый Эбус, что, как и королевские стражники, смотрел в оба глаза. – Скоро он прольёт свет на многое.

– И как же зовут этого бедолагу? – осведомилась королева.

– Его зовут Кэмбис, и он из числа отступников.

Теперь уже узкая, полузаросшая тропа королевского леса вывела их к незначительному охотничьему тракту, над которым в гигантских нефах смыкались высоченные кроны деревьев шырис. Они были настолько плотны, что яркий солнечный свет оседал на их листьях, не смея пасть под их широкие кроны. Там, на этой ровной, но всё же просёлочной дороге их ждали королевский экипаж в виде четырёх золотистых сельгутов, запряжённых в упряжь просторной резной кареты, и королевский возничий Гелен, пребывающий в хорошем расположении духа от смены нерасторопных ракутаров на прытких мустангов. Конечно же, плодотворица была удивлена наличием ожидающего экипажа, ведь доселе не знала, куда лежал их путь. Но после вразумительных разъяснений рихта Сайленского удивление старухи спало с её лица, как надоедливая вуаль. Их путь пролегал вдоль по тракту, до развилки, ведущей на песчаный берег, облюбованный лунками и пригорками от бесчисленных кладок океанских паттап, где, по мнению рихта Сайленского, и произошло вторжение. А уже минут через десять на этих пригорках песка топтались королевские ноги.

– Навряд ли они приплыли на кораблях, – было первое, что заключил рихт Эбус. – В шторм мало кто решится на это. Зирданцы тем более, – второе его заключение было явно необдуманным и поспешным.

Бирвингия удивилась его утверждению, подняв подол платья от подступавшей к её ногам воды.

– Вы думаете, к этому причастен зирд Пест? – спросила она, бросив на командующего озадаченный взгляд.

– Нет, – усмехнулся он. – Скорее всего, это был один из его отпрысков.

– А тотемы? – старуха указала дряхлой рукой на пригорок, где виднелись охранительные столбы, которых было не меньше четырёх.

– А тотемы могли быть обезоружены моей сестрой, – предположила королева. – По-видимому, так и было.

– Вырванное оконце из темницы Гастэрота вместе с частью прочной кладки говорит о том, что похититель был очень силён и ловок, и это точно один из зирданцев, я вам говорю, – убеждал их Эбус. – Если бы не шторм, мы бы с лёгкостью обнаружили его следы.

Вессанэсс, окинув взглядом водные просторы, увидела перед собой лишь пустой горизонт, несмотря на то, что далече виднелись острова. Когда-то этим маршрутом убегала её отступница-дочь, единственное неразумное чадо. А после её не стало, и раны от этой потери внутри материнского сердца ещё саднили. Эта боль, подобно эху, возвращала память в то время, когда ещё живой непоколебимый королевский эмпиер Хансви подобрал для её будущего потомства сильное семя. То был старый беззубый рихт Гарбус Вальенский в противовес её настоящей любви к молодому сыну кузнеца Норфи. Но Норфи не имел ни титулов, ни званий, а рихт Гарбус был чуть ли не единственным рихтом на острове, пусть и старым, но не связанным с нею родством. Это и послужило важной основой для решения её безумной матери. Её доводы были понятны всем, кроме самой наследницы трона, которая всеми способами пыталась показать королеве достоинства своего возлюбленного, пусть и не благородного, на красных титульных листах. Норфи был крепким смышлёным молодым человеком, не восприимчивым ко второму приходу бурой лихорадки, косившей тогда в Иссандриле жизнь за жизнью. Потомство от него могло укрепить эти качества, обеспечив королевский род дюжим здоровьем, но в бесчисленных попытках показать это всем старый Хансви всё равно оставался слеп. А он имел особое влияние на правящую власть. Мать сочла это глупостями и волей, решающей судьбы своих дочерей, заявила рихту Вальенскому о намерении воспользоваться его семенем как ключом к будущему королевства. Конечно же, старик не возражал, хоть и не мог сам совокупиться с её дочерью. Он был закреплён союзом с женщиной неблагородного происхождения, родившей ему дочь. Но мысль о том, что в его незаконнорождённом сыне или дочери будет течь королевская кровь, приводила его в восторг, а брачные узы были и не нужны. Род завоевателей должен продолжаться крепкими высокородными наследниками, так гласил великий закон дифу, и ни Вессанэсс, ни тем более ещё несознательная Савистин ничего не могли с этим поделать. Их жизни были предопределены не только на земле, но и на небесах. В апогее же безумия королевы и появился закон о разрыве семей, предложенный её слугой Армахилом. Так наследница лишилась девственности посредством фрейлинских рук, конусообразной колбы и понесла в своей утробе королевское чадо. А что до Норфи, он повесился в кузне в ту же самую ночь великого зачатия.

Королева не знала, почему вспомнила это, но голос рихта Сайленского, довлеющего над ней, вернул её внимание.

– Госпожа, – произнёс он, – вам плохо?

Когда же королевский взгляд оторвался от горизонта Гессальских вод, она начала свой разговор с повеления:

– Призовите Берфитоса! Откройте решётку пещеры!

Её слова холодом пронеслись по коже старухи и тем более по телу рихта Эбуса.

– Но госпожа! – встревожился он. – Нам не нужен его нюх! Мы и так всё знаем! – его глаза, глаза человека свинцовой закалки, казалось, умоляли её не совершать глупостей, но она была непреклонна.

– Выпустить! – заключила она, запамятовав, как килдрианский медведь изничтожил около десяти патрульных гарпиновских воинов около выжженной пустоши в последний свой день свободы.

Эбус, мотая головой, полнился сдерживаемой яростью. Тогда ему стоило стольких усилий заключить этого монстра в темницу, а теперь прихоть королевы в пустом приказе могла привести их к новым жертвам. Она увидела его внутренний гнев и решила тотчас его остудить.

– О, Гарпин, – произнесла она, положив руку ему на плечо. – Моя мать растила Берфитоса ещё тогда, когда он был маленьким медвежонком, потом его растила я. Этот вид единственный в своём роде в этих местах, и порою он бывает крайне зол, но это от обречённости, и только. Меж тем его нюх способен уловить каждого чужака, вступившего на этот берег, и потому освободите его.

Конечно же, Гарпин не остыл от её слов, но и проигнорировать королевскую волю не мог. И потому приказал своей личной страже сопроводить дам в безопасное место. Это безопасное место находилось чуть дальше береговой линии, на каменном пригорке, где возвышались тотемные столбы. Сам же командующий, не ища спасения для себя, приказал двум другим оставшимся стражникам распрячь сельгутов и проследовать незамедлительно к бухте Тартамэ, чтобы освободить зверя, заточённого уже семь лет. Воины повиновались его воле и принялись исполнять приказ.

Берфитос, так называли монстра кэрунские старейшины по воле многочисленного народа, как и Гарпина, был заключён в гроте белых стен семь лет назад, по весне, когда был для всех более чем опасен. Этот грот, находящийся недалеко от бухты Тартамэ, был снабжён прочной стальной решёткой и столь же прочным замком, препятствующим выходу килдрианского медведя. Пропитание огромного зверя всегда возлагалось на дозорных прибрежных земель, делающих ежедневный обход. Меж тем в грот, по колено заполненный водой из-за близости океанских протоков, иногда заплывала и разнообразная рыбёшка, невольно служившая медведю пищей. Теперь же, после приказа рихта Эбуса, замок был вскрыт, и затаившиеся в кустах стражники, похихикивая, ожидали его выхода. Но медведь не спешил выходить из тьмы, так как всегда откликался и шёл лишь на королевский зов.

Звуком, манившим его, был пересвист тростниковой дудочки, зажатой в губах молодой королевы. Так учили медведя с самого детства, так он и рос, слушая лишь только этот звук, в скотских загонах, в Батурских залах. В этот раз дудочки призыва по стечению обстоятельств не было, и Вессанэсс недоумевала, откликнется ли Берфитос на её запах. Ветер благоволил её воле и дул сильными порывами прямиком к Тартамэ, где хранители пристани в ужасе попрятались на своих вышках.

– Давай же, кроха, – шептала она, но старуха за её спиной молила, чтобы зверь сдох в темнице от старости.

Служаки Тартамэ, прибрежные хранители, насторожились, засовы их башен закрылись, ибо со стороны пещеры послышалось рычание.

– Это песнь его обиды, – сорвалось с уст стражника, восседающего за кустами. Ошалелые глаза пялились на каменную возвышенность и тьму, утопающую в ней.

И это случилось. Ноздри монстра, скрытые тьмой, стали что-то вынюхивать, прорываясь мертвенным сипением. А затем тьма пещеры прорвалась, и монстр с неистовым рёвом вылетел на яркий прибрежный свет. Его огромные когти на таких же массивных косматых лапах врезались в песок, как в талое масло, и пробороздили глубокие полосы. Шаг, два, и великие следы от своих же лап привлекли его внимание. Он вынюхивал их и чихал от песка, угодившего в ноздри. Ветер снова обдал чудище запахами, и Берфитос взревел. Он встал на дыбы, на задние лапы, и его взъерошенная белая шерсть заструилась блеском в тёплых ветрах. За время заточения он стал ещё крупнее и достигал по меньшей мере двадцати футов. Его глаза более не обладали зрячестью и поросли белым бельмом, как снегами холодной зимы. Теперь он ощущал только запахи, и первыми из них были запахи стражников, засевших в кустах.

Он обернулся в их сторону, и они дали дёру от внезапно подоспевшего страха. Преследование не свершилось, потому что это были мерзкие запахи, тут же покинувшие его нос. Другой, иной запах был знаком ему с детства и относился к его хозяйке, в нём-то он и заприметил свою цель. Отряхнувшись от грязи пещерных стен, он вновь взревел, подобно пленнику, обретшему свободу. Затем, оттолкнувшись задними лапами, рванул вперёд по кромке побережья, то забегая в воду, то удаляясь от неё. От его рёва засуетились на дальних лугах сибулы, сбивающиеся в галдящие стайки, взметнулись с нехоженых троп белые жирные мотыльки, обнажив для хищников своё месторасположение. А он всё мчался и мчался, с яростью, с нестерпимой обидой, к своей королеве, и никто не знал, чем могла обернуться их встреча. На его пути попадались деревья, в которые он неминуемо врезался, но лишь до тех пор, пока не приноровился вынюхивать их травянистый след.

Королева, ждущая на пригорке наваленных друг на друга валунов, слышала его рёв и отнюдь не казалась спокойной. Её сердце билось чаще, чем она собиралась ему позволить. И забилось ещё сильней, когда на горизонте, опережая ветер и поднятые им песчинки, подобно белому духу, приближался яростный Берфитос.

Гигант достиг своей цели за пять минут и, остановившись, задышал как загнанный сельгут. Перед ним рихт Сайленский со своей стражей смотрелись как кучка муравьёв, которых он довольно близко и склизко обнюхал. Но главный запах, запах хозяйки, исходил от тела Вессанэсс чуть дальше, с её отступного пригорка. Вперемешку с этим запахом доносился запах ветоши, старой Бирви́нгии, что, по-видимому, испугавшись, протекла жёлтыми струями. Она стояла позади госпожи, бледная как ночная моль.

Громадным носом Берфитос коснулся ног наследницы и слегка оголил зубы. На этот нерешительный оскал не мог не отреагировать взволнованный Гарпин, махнув своей страже быть начеку. Копья в их руках словно налились свинцом в ожидании атаки ослеплённого чудовища. Но никакой атаки не последовало, монстр сумел усмирить свои обиды и, проскулив, потёрся о ноги Вессанэсс косматой щекой.

– Дыши, мой хороший, дыши, – сказала она и, нагнувшись, прикоснулась к его лбу, пышущему приметным жаром. – Он не опасен. Вы видите? – королева взглянула в сторону окаменевшего Эбуса, что не опускал свой арбалет.

– Прошлый раз он убил десять дозорных просто так, – Гарпин освежил свои воспоминания, что пришлись не по вкусу его госпоже.

– Они кидали в него гарпуны! – возразила она.

– Чтобы защититься, – добавил Гарпин.

– Такого больше не будет, – продолжила Вессанэсс, теперь уже окончательно пресекая его шумные опасения.

Он увидел её взгляд и отступил, как и полагалась слуге, обожжённому королевской волей. Но с угасанием рихтовских опасений посыпались вопросы чуть осмелевшей плодотворицы.

– Ну и как же заставить монстра послужить нам? – без лишнего шума спросила она, мало что зная об этом мохнатом чуде. – Только не говорите, что он знает язык.

– Он и не знает, – обронил Эбус. – Он знает более древние способы общения, происходящие из недр Шарканских гор.

– Этот язык забыт ровно с тех времён, когда мы стали рабами, пройдя сквозь арку обречённых, – с особой язвительностью подметила Бирвингия.

Вессанэсс, обернувшись к ней с лицом раззадоренной простушки, посмела при всех пристыдить её.

– Вы пока смените бельё, а я займусь всем остальным.

На её устах, словно зажжённых огнём, заструились древние слова. Она вспомнила рассказы матери, как та растила его, когда он был ещё комочком шерсти, как с молоком ракутаров медвежонок рос и осваивал древний язык, как корона чертила в его сознании ветхие символы и обрекала на вечную службу наследной крови.