Текст книги "Врата Кавказа"

– Молодец Ермолов! – непроизвольно вырвалось у Верёвкина. – Свистит картечь. Теперь никто не уйдёт с этого поля!

Успевший развернуть свою батарею, артиллерийский майор Ермолов очень своевременно вступил в бой. Однако огонь артиллерии после третьего выстрела прекратился так же неожиданно, как и начался. Егеря в недоумении оглянулись. Пушки, расположенные в двухстах метрах позади на возвышенности, молчали. Почувствовав вновь свою силу, дербентская кавалерия ринулась на егерские окопы. А на батарее Ермолова шла рукопашная схватка. Увлёкшиеся атакой казаки не заметили, как в сторону ермоловской батареи поскакала вышедшая из боя вражеская сотня. Она и связала боем артиллеристов, не давая им вести огонь. Исход боя решил случай.

Когда Ермолов и его пушкари, прижатые к своим орудиям, кто банником, кто саблей, кто винтовкой со штыком отражали атаку насевших на них джигитов, со стороны степи появилось облачко пыли, которое через пять минут превратилось ещё в один отряд всадников. Было их не менее пятисот сабель. Ермолов понял, что при таком раскладе сил из боя живым не выйти. Уже стали видны синие ватные халаты, полосатые шаровары и серые чалмы на головах наездников. Уже взметнулись вверх короткие луки. Уже засверкали кривые сабли. Серое облако пыли ощетинилось выставленными вперёд копьями. Свежий полутысячный отряд, безжалостный в своей свирепости, неотвратимый, как судьба, вмешался в битву за ермоловскую батарею, которую защищали менее сотни русских, плохо вооружённых для рукопашного боя артиллеристов. Наступил тот момент боя, когда человек осознаёт неизбежность своей гибели и оттого, руководствуясь не разумом, а только инстинктом самосохранения, ещё решительнее и отчаяннее сражается. И тогда целью боя становится не выживание, а лишь желание как можно дороже отдать свою жизнь.

В полусотне шагов от себя, когда серое облако пыли затянуло небо до горизонта, Ермолов успел разглядеть… верблюдов. Атаковавший батарею отряд передвигался на них и управлялся со своими двугорбыми питомцами исправнее, чем многие кавалеристы с лошадьми. Но долго размышлять над особенностями местного военного искусства не пришлось. Едва увернувшись от очередного сабельного удара, восемнадцатилетний майор пронзил шпагой чересчур осмелевшего перса. Сосредоточившись на отражении атаки, Ермолов лишь в последний момент заметил занесённый сзади палаш, увернуться от которого было уже невозможно. Ермолов смело взглянул в глаза смерти…

Но всё произошло не так, как ожидал артиллерист. Копьё наездника на вымокшем от бега верблюде на полдревка вошло в грудь дербенца, едва не отнявшего жизнь у майора. Подоспевшая верблюжья кавалерия ударила в спину персам.

– Серебжап Тюмень – хошутовский правитель! – свесившись со своего боевого верблюда, на ходу представился небольшого роста кочевник, руководивший контратакой. – Калмыцкий корпус. Ищу Савелий-хана. Послан генералом Гудовичем в составе авангарда. По прибытии под стены Дербента отозван в Тарку для пополнения запасов провизии корпуса. Задержался в Тарку, где тамошний правитель усилил нас тремя сотнями милиции.

Ермолов слышал, что ещё в мае 1794 года по указанию главнокомандующего войсками на Кавказе генерала-аншефа Ивана Васильевича Гудовича был сформирован 500-й полк из калмыков Кавказского наместничества и калмыцких казенных улусов. При комплектовании полка была установлена норма набора: владельческие улусы должны были выставить одного человека с 25 кибиток, а казенные – одного с 20 кибиток. Предписывалось рядовым калмыкам иметь две лошади, два седла, один аркан, две треноги, одно ружье и саблю, кроме того, на 20 человек – одну кибитку. К концу 1795 года полк под командой Серебжапа Тюменя, или Тюменева – так переиначили фамилию калмыка русские, – прибыл на Кубань. Будучи много наслышан о храбрости калмыцких всадников, восемнадцатилетний майор впервые увидел их в бою.

Когда калмыцкая кавалерия оттеснила персов от батареи, Ермолов заметил тарковских наездников, ринувшихся на своих маленьких лохматых лошадках к левому флангу егерского каре.

Ход боя резко изменился. Нежданная помощь в лице калмыцкой кавалерии устремилась вслед за тарковской милицией вниз по склону к воротам крепости, преследуя дербентцев.

– Огонь! – скомандовал Ермолов, довершая картину разгрома. Картечь ударила в самую гущу защитников Дербента. Через несколько минут стрельбу из пушек пришлось прекратить, так как вставшие из окопов в полный рост егеря с криком «За матушку-Екатерину!» бросились преследовать дрогнувших, спешащих под защиту крепостных пушек дербентцев. Казаки Баранова уже практически подобрались к злополучным воротам вплотную с другой стороны и готовы были на плечах противника ворваться в город, когда массивная деревянная решётка опустилась перед самым носом всадников, обрекая оставшихся снаружи защитников города на неминуемую гибель.

Уже в вагенбурге, в своей палатке генерал Савельев выяснил, откуда пришло неожиданное спасение. Это шахмал Тарковский Мехти направил свою милицию, состоящую из трёх конных эскадронов, на помощь русским войскам вместе с калмыцкой верблюжьей кавалерией, надобности к которой, как изначально казалось Савельеву, не было.

К вечеру всё было кончено. Низкое солнце последними кровавыми красками окрасило стены крепости и село за горизонт. Савельев нервно расхаживал по палатке. Мало того, что войти в город не удалось, так наверняка и посланный к шейху Али-хану Карягин и его верный армянин-переводчик погибли. В полной безвестности и неопределённости генерал-майор забылся чутким, тревожным сном.

– Где я? – придя в сознание, спросил Карягин, всё ещё чувствуя сильнейшую головную боль. Склонившись над ним, стоял мулла, он протирал лоб егеря смоченной в уксусе тряпкой.

– В мечети, – ответил верный Вани. – Переодевайся, Кара-гази. Будем уходить из крепости.

Армянин подал Карягину какие-то лохмотья. Егерь взглядом указал на муллу. Старик-мулла лишь улыбнулся и медленно покачал головой.

– Одевайся, русский! – ответил он. – Скоро смена постовых на стенах. Нам надо успеть выбраться в Дубари и по морю обойти крепостную стену. Там она не охраняется. Это единственный способ покинуть город. После сегодняшнего боя ворота перед русскими Шейх Али-хан не откроет.

– Чем окончился бой? – простонал Карягин.

– Защитники города попытались разгромить русские войска в палисаде, но сами едва успели вернуться в Дербент. Городские ворота закрылись перед носом ваших казаков.

– Мулла, но ты же должен был нас с Вани в веру свою обращать.

– Бог един, а вера твоя крепка! Обращать тебя в нашу веру – это лишать тебя веры вовсе. Пусть слабые и хитрые женщины меняют веру. Им нет места в сердце Аллаха. А тебя Бог хранит.

– Почему?

– Я старый, мне сто двадцать лет, я ещё русскому царю Петру ключи от города вручал. Я вижу то, чего не видит мальчик, стоящий во главе Дербента. Ещё при своей жизни я отдам ключи от города другому мальчику, стоящему во главе русской армии. Русские принесут мир и мусульманам, и христианам. Это знает и Пери Джахан-ханум.

– Бике? Она же предала нас! По её вине мы здесь в заточении!

– Она спасла вас от скорой расправы!

– Она тебя подговорила? А может, подкупила?

– Нет, это я ей предложил план вашего спасения, ещё до того, как вышел за ворота города, ещё до того, как вы в него вошли, потому что знаю трусливый характер её брата, который боится Ага-Мохаммед-хана.

– Мулла, почему ты, мусульманин, помогаешь нам, русскому и армянину, православным людям? И, сдаётся мне, ты делаешь это искренне, по велению сердца.

– Я священнослужитель, людям служу, об их душах забочусь. Они придут ко мне и спросят: прав ли был кровожадный Каджар, когда телами младенцев выстелил дорогу от Тифлисских ворот до царского дворца? Прав ли был, когда за твёрдость духа и преданность Богу иноверцев сбрасывал с моста? Прав ли был, когда ослепил полцарства грузинского? Прав ли был, когда без всякого закона его дикие солдаты насиловали непорочных дев? Что мне ответить им? Если скажу, что прав, значит, обременю себя грехами персидскими, и нога моя не ступит на землю, ибо разверзнется земля, и лобзать ноги будет адское пламя.

– Но ведь Ага-Мохаммед-хан провозгласил джихад – священную войну с неверными.

– Джихад – это война духа, бой с собственными пороками и пороками людскими. Главное оружие джихада – слово. Щит джихада – вера. Коран учит уважать веру иноплеменников. В нём вы не найдёте призыва к убийству живого человека только за то, что он верит. Коран суров к людям, веру потерявшим! А тифлисцы – они святые! Христианские святые! Это говорю вам я – исламский мулла! Хотел бы я, чтобы у мусульман была такая сила веры и смирение, как у тифлисцев. Коварный Каджар не ответит Аллаху, чем провинились перед ним дети, многие из которых даже не знали, какого они вероисповедания, чем провинились женщины, не поднявшие на его солдат ни оружия для нападения, ни рук для защиты? Чем провинились старики, прожившие жизнь в войнах и лишениях и умершие не с благодатью в своих постелях, а под саблями персов? А ведь среди детей и дев, женщин и стариков были мусульмане! Так во имя ли веры был его поход? Можно ли его назвать джихадом? Наш молодой, но глупый правитель Шейх Али-хан боится Каджара. Думает, что он придёт в Дербент, и город разделит участь Тифлиса. Он считает Ага-Мохаммед-хана единоверцем. Но я, мулла исламский, проклинаю его. Даже зверь в ярости не способен творить то, что сотворил злой персианин. Он не человек и не зверь – он исчадие преисподней! А я шайтану не служу, я служу Аллаху. И людям объясняю, как могу, что ислам – религия добродетели, а через чужую смерть и муку к добродетели прийти невозможно.

Я многое повидал и услыхал на своём веку. Был в Мекке, Иерусалиме, Стамбуле. Говорил не только с мусульманами, но и с европейцами. И за всю свою жизнь я не слышал, чтобы кто-то сказал: в город вошли русские и превратили его в руины. Зато о русских говорят другое: необычный народ, но добросердечный. Вера в Бога у вас, говорят, истинная. Куда приходят русские, там помощь оказывают людям, не глядя ни на веру, ни на принадлежность к другому народу, даже несмотря на отношение к себе. Если вы войдёте в Дербент, я знаю, город будет не тронут, а люди скоро поймут и привыкнут к вам. Мир меняется, наше княжество расположено на слишком уж удобном для торговли месте. Когда-то это было наше преимущество – дербентцы становились богатыми. Сейчас же, когда в драку за Кавказ вступили русский медведь и персидский лев, мы стали лакомой приманкой. Что должно свершиться, да свершится! Но я, как правоверный мусульманин, лучше доброму иноверцу помощь окажу, чем безжалостному извергу, прикрывающемуся знаменем ислама. Аузу билляхи мина-шайтани-раджим![32]32
  Дословно: «Обращаюсь к Аллаху за защитой от проклятого шайтана!»


[Закрыть]

В городе много войск. Дербентская крепость разделяется на три части: первая, или верхняя, почти примыкающая к горам, состоит из весьма укреплённого природою и искусством замка Нарын-Кале, вторая часть собственно и называется Дербентом. В ней расположены основные постройки, обнесённые стеною. Из стен выступает около 80 башен. 10 из них – большие. Крепостные стены вооружены пушками и несколькими фальконетами. В больших башнях помещается до 100 человек, в средних – до 50 и в малых – от 15 до 20. В интервалах между башнями на крепостной стене расставлена частая цепь воинов, а все остальные защитники расположены в самом городе близ стен, которые хорошо укреплены. Стены, примыкающие к морю, отгорожены ещё одной поперечной стеной. Район этот называется Дубари. Он не заселён, слабо охраняется и манит лёгкостью штурма. На самом деле это мышеловка. Впрочем, я вас буду выводить через Дубари, всё сами увидите. Войск в городе располагается около десяти тысяч человек.

– Примерно то же самое, только в виде угроз, поведал и Али-хан! – подтвердил слова муллы Вани.

Дверь мечети скрипнула, и в проёме появилась женская фигура в чадре. Призывным взмахом руки она поманила к себе. Вскоре три тени: одна женская и две мужские – выскользнули из мечети и растворились в ночной мгле. Старый мулла, закрыв дверь мечети, стал подниматься по винтовой лестнице минарета. Его ждала ночная молитва-тахаджжуд.

Было далеко за полночь. Генерал-майор Савельев проспал всего час. Бессонница от пережитого мучила его. Он расхаживал по своей палатке, нервно постукивая плёткой по голенищу сапога. В палатку вошёл сержант Лисаневич и доложил:

– Ваше превосходительство, из города вернулся майор Карягин со своим армянином. Просят принять утром!

Савельев от неожиданности замер.

– Какое, к чёрту, утро! Зови всенепременнейше!

Лисаневич вышел, а через минуту в палатке генерала появились Карягин и мелик Вани. Коротко поведав о «гостеприимстве» Али-хана и военной мощи Дербента, Карягин между прочим заметил:

– Не все жители настроены враждебно! Напротив, армяне и часть коренных дербентцев искренне хотят нашего скорейшего вошествия в город. Сестра Али-хана дала нам проводника, своего доверенного человека, армянина, который вывел нас морем через Дубари. Этой девице и армянину мы и обязаны спасением! Море в районе крепостных стен неглубокое, и по этому мелководью можно, обойдя крепостные стены, попасть в пригород Дербента – Дубари. Но ещё один наш друг, старый мулла, предупреждал, что Дубари – это ловушка. Так что если и штурм, то в лоб! Сестру Али-хана зовут Пери Джахан-ханум. В случае взятия нами города она, как расположенная к нам особа, к тому же из правящей семьи, может занять место Али-хана, доверять которому более нельзя!

– Молодцы, что вернулись! – переведя дух, порадовался генерал. – Про бой слышали?

– Слышали, но помешать выдвижению конницы в Дербенте не сумели.

– Да и не входило это в ваши обязанности. Вон вы сколько сведений нам доставили! Идите отдыхайте, господа! Не смею вас более задерживать. Завтра – бой!

Выйдя из палатки командира, Карягин осмотрел лагерь, разбитый в двухстах саженях от стен крепости. В русском стане царил порядок. К вечеру на подступах к Дербенту были сосредоточены третий и четвёртый батальоны Кавказского егерского корпуса, три батальона Московского и Кавказского мушкетёрских полков в составе 4-х мушкетёрских и 2-х гренадёрских рот в каждом полку. Кавалерия включала в себя по сотне моздокских и гребенских и две сотни терских казаков, 116 человек легионной команды и 500 калмыков Тюменя, не считая трёх сотен тарковской милиции. Большинство людей расположились в наспех вырытых землянках, так как ночевать в палатках в такое время года возможности не было. Пока что лагерь украшало лишь несколько офицерских палаток, самая большая из которых принадлежала Савельеву. Она была одновременно и командным пунктом, и местом обитания самого генерала.

Тарковцев и половину калмыцкой кавалерии из-за недостатка провианта Савельев отпустил на следующий день по домам. Стремясь затянуть время, которое требовалось войскам для отдыха и приведения себя в порядок после тяжёлого перехода и боя, генерал в течение нескольких дней возобновлял переговоры, которые не принесли никакого результата. Только ермоловская батарея всё это время без устали молотила ядрами по стенам крепости, оказывая больше психологический эффект, чем нанося урон защитникам Дербента. На протяжении следующего месяца, вплоть до 25 марта 1796 года, ружейный и артиллерийский огонь не прекращался ни днём ни ночью. Вскоре дербентцы осмелели и, засев в окружающих город садах, приблизились к русскому лагерю. Узнав об этом, Савельев послал против них третий егерский батальон Мансурова, который стремительной атакой вычистил палисад. В течение всего этого времени защитники крепости провели три крупномасштабных вылазки, но, встретив яростное сопротивление со стороны русских войск и вернувшихся тарковцев, вынуждены были отступить под прикрытие городских стен.

25 марта Савельев написал ещё одно грозное письмо Али-хану, но в тот же день получил распоряжение от графа Валериана Зубова, назначенного руководителем Персидского похода вместо Гудовича, оставить позицию.

Вечером на офицерском совете генерал прочёл новый приказ своим подчинённым. Ознакомившись с мнением офицеров, Савельев заключил:

– Выслушав вас, господа, делаю вывод, что оставаться более на открытой местности не имею возможности. У нас закончился провиант и фураж. Люди мёрзнут! Стоять такими силами против укреплённой крепости – лишь дразнить гусей! Рано или поздно нас – обессилевших, голодных и больных – разобьют здесь. Хоть и жаль все наши работы, но батарею Ермолову придётся оставить, равно как и егерям окопы. Утром мы отходим в ближайший аул, под кровлю. Там и будем ждать подхода основных сил. Вот распоряжение нового начальника графа Зубова. По мнению командующего, наш отряд «стоя немалое время под крепостью, по слухам, хорошо охраняемою, как бы приучил оную взирать не трепетно на победоносное российское оружие и за подобное оного оскорбление отомстить сам по себе недостаточен». Дабы и далее не унижать знамён российских, нам предписано отступить от Дербента.

Савельев положил на стол письмо, цитату из которого только что зачитал.

– Странно. Посылал нас сюда Гудович, а командовать будет Зубов, – прокомментировал Карягин. – Пока мы стоим под стенами крепости, пока обстреливаем её, мы не даём подойти к Дербенту союзникам Али-хана, которых, как мне думается, достаточно.

– Ошибаетесь, Павел Михайлович. Мы лишь тревожим пчёл в их улье. Из местных князьков сторону шейха Али-хана держат табасаранские владельцы, Казикумухский и Бакинский ханы. Армяне сообщили, что последний прислал в Дербент две пушки с пушкарями, кои беспрепятственно прибыли в город. Вы же сами сообщили, что в Дербенте собралось до десяти тысяч человек, решившихся защищаться. Мы же по малочислию нашему и слабости артиллерии не только не способны нанести вред городу, но даже не можем блокировать дороги, ведущие в город с юга, откуда Али-хан получает постоянное подкрепление. При этом задачу мы выполнили, выявив недоброе отношение к нам со стороны Али-хана и разведав его силы.

Мы не удаляемся совсем, а лишь отходим от стен крепости, дабы сберечь наше воинство для дальнейших действий. Кроме прочего, мы склонили на нашу строну Мехти, сына шахмала. Уцмий и кадий Табасаранский предложили Гудовичу свои услуги, и прежний командующий предписал мне воспользоваться ими. Десять дней назад я послал к кадию в виде лекаря капитана Симоновича, осмотревшего путь через Табасарань, по которому можно было проникнуть на южную сторону Дербента. Капитан разведал дорогу, которая при подходе основных сил позволит нам скрытно блокировать Дербент с юга, прервав всякое сообщение между Алиханом и его союзниками.

Итак, господа, завтра по окончании сборов побатальонно отходим к реке Дарбах. Егерские батальоны остаются в арьергарде и покидают позиции последними. Казаки Баранова намеренно дефилируют у стен крепости и по приказу отходят вместе с егерями.

Так в конце марта 1796 года генерал Савельев, исполнив приказ, отошёл от Дербента и расположился лагерем в 15 верстах от Дербента на реке Дарбах на старом татарском кладбище, где и стал дожидаться подхода только что сформированного Каспийского корпуса. Потери отряда Савельева со времени подхода к Дербентской крепости составили 9 человек убитыми и ранеными, при общей численности отряда в 4180 человек.

Глава 5
Бросок к морю

Императрица Екатерина сидела мрачная. С утра её всё нервировало. Даже первые тёплые лучи весеннего солнца, оживляющие серый Санкт-Петербург, не радовали её. Деятельный ум государыни был занят новым проектом. Она, постаревшая и обрюзгшая, с трепетом вспоминала свою молодость. В невинном девичестве принцесса Дармштадская мечтала о каком-нибудь герцоге, который бы мог просто обеспечить её потребности, не особо нагружая обязанностями. Но судьба решила иначе. Возведённая на российский престол на штыках русской гвардии, немецкая принцесса превратилась в российскую императрицу. В молодости на неё свалилась сила и власть огромнейшего в мире государства, и чтобы управлять им, необходимо было стать русской. Сейчас, на склоне лет, никто не смог бы упрекнуть её в том, что она преследовала какие-то свои интересы. Столпом её политики стала русская национальная доктрина. Она не просто превратилась в русскую царицу, она стала русской по духу. Приняв православную веру, Екатерина взяла на себя обязанность защищать единоверцев, где бы они ни находились. Её уже не будоражили юношеские страсти, и появление в её жизни молодого фаворита Платона Зубова, которому по его молодости она прощала всё, было скорее данью привычке, чем необходимостью.

– Зачитай ещё раз послание от Ираклия! – тоном, не терпящим возражений, произнесла Екатерина, не отрывая взгляд от оконного переплёта.

Платон Зубов, не привыкший к такому обращению со стороны императрицы, развернул бумагу и, фыркая, начал читать текст письма картли-кахетинского царя. Фаворит знал подобное состояние Екатерины. В такие моменты она отключалась от всего суетного и сосредотачивалась на главном деле своей жизни – служении России.

– 8 января 1796 года. По трактату вашего императорского величества надеялись мы получить скорой помощи победоносными вашего величества войсками, но оные не подоспели, и нас победили, о чём вашему императорскому величеству донёс князь Чавчавадзе.

Всемилостивейшая Государыня, хотя Ага-Мухаммед-хан скоро вышел из земель наших, но далеко не ушёл, а посреди Муганской степи, в расстоянии от нас около 300 верст, остановился, где и теперь находясь, предполагает обратиться паки на нас, если скоро не прибудут на помощь ваши непобедимые войска с линии, которые, вселя в него страх, удержать в исполнении предполагаемого им дерзновения, ибо Ага-Мухаммед-хан имеет дело с нами и Шушинским Ибрагим-ханом, а более ни с кем.

В прошедшем декабре месяце непобедимые войска вашего императорского величества к нам вступили, за что всевышнему Богу и вашему материнскому о нас попечению приносим благодарение. Главы наши полагая до последней капли крови на верность вам, Государыня, мы все упование наше, по Боге всемогущем, возлагаем и на вас, что жизнь наша и благосостояние зависит от Вашего величества. Если подадите милостивую руку и подкрепите эту же зиму, то сим способом обстоятельства наши во всем поправятся. Если же в эту же зиму не пожалуете достаточного числа войск на сопротивление неприятелю, то он, без сомнения, разорит нас и народ наш подвергнет величайшему испытанию, который теперь и так уже страждет. Равным образом и те земли, кои им еще не покорены и порабощены, подвергнет под власть свою, иных страхом, а других силою. Если Ага-Мухаммед-хану от Вашего величества или другой стороны не последует наказания, то он всем Ширваном можете овладеть и обратить войска свои против нас, что наводит на нас и на землю нашу ежедневный страх, ибо он находится в Нухе, и до границы Кахетии не более 20 или 30 верст. Всемилостивейшая государыня, воззрите высокомонаршим своим оком на наше горестное положение, высочайше повеление нужное число войск ваших пожаловать нам на нынешнюю зиму, дабы Божьим и вашим гневом злой враг наш, при помощи Божьей, достойно наказан был, и сим избавить несчастных людей, в плену у похитителей находящихся…

– Вспомнил про Георгиевский трактат царь Ираклий! Два егерских батальона, посланных к нему, конечно же, не решат проблемы, – прервала Платона Зубова императрица. – Однако, зная двуличный характер Ираклия, который благодаря России из вассала Персии превратился в царя Картли-Кахетии, не очень-то я ему верю. Помнится, в благодарность за наше покровительство он сделал всё, чтобы перед самой войной с Турцией наши войска покинули его владения. Ещё и фирманов Порты принимал, как дорогих гостей. А сейчас прижало! Придём мы на помощь Ираклию, но теперь не его интересы, а интересы России защищать будем. Ага-Мохаммед-хан готовится к коронации. Зимовать в ядовитой степи он не станет. После того, как он объявит себя персидским шахом, у него одна дорога – на юг. Его войска состоят сплошь из конницы, поэтому без кормов, коих под покровом снега в солёной степи не сыскать, его армия погибнет. А мы пойдём по его следам. Ударив с севера по Персии, Россия заставит шаха просить мира. Мы дадим ему мир на условиях, выгодных России. Ему придётся отказаться от всего Закавказья, в обмен на это мы предложим военный союз против давнего соперника Персии на Востоке – против Турции. Честолюбивый скопец, мечтающий о Великой Персии царя Дария, не сможет оказаться от подарка в виде половины Порты Оттоманской. Мы же ударим с моря по Константинополю, а с суши освободим христиан греческой веры на Балканах от турецкого владычества. Таким образом, мы решим сразу несколько проблем: укрепимся в Европе, окончательно решим турецкий вопрос и обретём сильного союзника на Востоке. Только после этого российская торговля распространится как на Восток, так и на Запад и лишит морской монополии Англии. Мы проложим сухопутные дороги в Индию и Китай, заручившись взаимной торговой и военной выгодой с Персией. Ага-Мохаммед-хан при всей его кровожадности – соперник умный. Однако для России он именно что соперник, а не враг. Общий враг у нас один – Англия. И Ага-Мохаммед-хан, не будь дураком, русскими штыками преградит дорогу английским промышленникам, только и думающим, на чьих землях ещё поживиться. Сейчас же мы должны проявить силу и склонить его к мысли о мире между Персией и Россией. Гудович уже три года стягивает на Линию войска. Впервые этой зимой вместо зимовий на квартирах наши батальоны усиленным маршем двигаются в Моздокский лагерь. Пришло время нанести решительный удар. Какие новости с Линии?

– Военная дорога в Грузию отремонтирована и расширена. В декабре по ней успешно добрались в Тифлис два егерских батальона. Вторая дорога в Закавказье вдоль Каспийского прохода заперта крепостью Дербент, которую безуспешно осаждает отряд генерала Савельева.

– Опять Дербент! Русские дважды брали его! Сперва Пётр Великий, затем генерал Медем. То же теперь сын верного нам Фатх Али-хана Шейх Али-хан решил проявить своё коварство или силу? А может быть, глупость? В любом случае Гудович уже сформировал Каспийский корпус, и нет оснований останавливать его.

– А кто командовать корпусом будет?

– Гудович сформировал и подготовил его – генерал-аншефу и карты в руки!

– А кто же прикроет Линию? Ведь если горцы прознают, что войска снялись с Линии, ударят по беззащитным казачьим станицам, до самой Астрахани и Дона дойдут…

– Право, и не возразишь. Суворову я уже предлагала. Он только вернулся из Варшавы победителем. Кому, как не ему, покрыть российские знамёна славой. Да и знает он Кавказ лучше других – воевал там.

– Ходил я к Суворову вчера. Я – при параде, а он меня в исподнем принял да сухарями солдатскими угостить пытался. Разговора не вышло!

– Так ты ж давеча в сюртуке принимал Александра Василевича! – оживилась Екатерина. – Не при параде! Чего ж ему с тобой, недавним подчинённым, церемониться?

– Дерзок стал Суворов. Я ему – приказ, а он – мне: «Применим ли ко мне ваш стиль повелительный? Нехорошо, сударь!» Поучает, как ученика воскресной школы!

– Не дерзок, а цену себе знает! Подумала я вот что: он мне здесь нужен! Против турка на Балканы кто войска поведёт? Походов много, а Суворов на всю Россию один. Не на Кавказе, а там, в Константинополе, судьба славянских народов решаться будет! Сама же я возглавлю флот Черноморский. Адмиралам Ушакову и Сенявину уже соответствующие указания даны! Дело Святослава Екатерине судьбой завещано окончить. А с тем можно и почить в мире! Но кого же в командование Каспийским корпусом назначить?

– Мой брат, вернувшийся калекой после Польского дела, тем не менее полон задора и сил и готов возглавить корпус.

– Платоша, душа моя, я его одарила чем могла: даровала дворец Бирона, выделила в уплату долгов 300 тысяч рублей, наградила чином генерал-поручика, орденами Андрея Первозванного и святого Георгия 3-го класса, выдала 25 тысяч золотом на лечение, выписала лекаря из Англии, который смастерил ему деревянную ногу вместо утерянной, выделила пенсию в 13 тысяч золотом ежегодно, определила директором Кадетского артиллерийского и инженерного корпуса. Наконец, разрешила жениться на польской графине Прото-Потоцкой, закрыв глаза на то, что она убежала от своего прежнего мужа, киевского воеводы… Неужто милостей мало? Зачем ему война?

– А ты, государыня, у него самого спроси. Он аудиенции ожидает.

– Хитёр, Платоша, хитёр! Да ладно уж, зови, коли пригласил!

Платон Зубов покинул императрицу. Через минуту двери приёмной залы растворились, и глухие удары разнеслись по коридорам Зимнего дворца. В дверях выросла молодая копия её временщика Платона Зубова и его противоположность по характеру – генерал-аншеф от инфантерии Валериан Зубов.

Екатерина с младшим Зубовым была знакома давно. Впервые семнадцатилетний поручик появился при дворце, как раз когда его брат поселился в покоях императрицы. Опасаясь соперничества, Платон Зубов отправил своего младшего родственника в армию Потёмкина, в самое пекло на Дунай. Там Валериан сумел проявить себя. Дважды он лично доставлял в столицу известия о взятии Бендер и Измаила. Причём при Измаиле находился под командованием Суворова. Александр Васильевич послал расторопного юношу под сильным огнём в лоб на артиллерийскую батарею, где защищавшие её турки были опрокинуты штыковым ударом. Награды и почести полились на молодца дождём. Но юношеское тщеславие не давало ему покоя. В 1792 году он принимал участие в Польском деле, затем добровольцем отравился на войну против революционной Франции. В Пруссии был представлен к ордену «Чёрного орла», но отказался от него, объяснив это тем, что данный орден начальственный и выдаётся при звании не ниже генерал-поручика. Фаворит Екатерины Платон Зубов не стерпел наглости, увидев в словах брата намёк на требование очередного повышения в звании, и между братьями произошла ссора, заставившая Валериана покинуть Петербург. После недолгою отпуска в Москве он отправился на усмирение восстания Косцюшко в Польшу, откуда храбрый до отчаяния и жестокий до крайности юноша вернулся уже без ноги. Валериан слыл мотом и картёжником, любителем женщин и проказ, при этом являясь блестящим офицером, преисполненным в равной степени как отрицательными, так и положительными качествами. Екатерина не знала, что во вверенном Валериану заведении молодой, но чувственный к детским нуждам директор на свои средства содержал более двух сотен кадетов. Одним словом – дитя своего века!

– С чем пожаловал? – без лишних экивоков спросила Екатерина.