Текст книги "О почве"

Есть еще целая группа взглядов на почву, по-видимому, самых разнообразных, но в существе дела очень сходных между собою; все они, подобно изложенным выше, приводят к апатии и совершенному равнодушию в народном деле. – «Везде и во всем, – говорят одни, – много значит народ. А посмотрите на наш народ, что он такое? Как он глуп, груб и невежественен! он ничего не знает, не понимает своего положения, своих отношений и своих выгод; что прикажете делать с ним? Нет, нет, ничего не поделаешь; наш народ слишком, слишком невежественен; оттого-то он и находится в таком положении, оттого-то участь его так горька. Никак нельзя и помочь ему, подождем, пока он хоть немного образуется и сделается повежливей».

«Да не нужно пока и заботиться об образовании народа, – говорят другие, – не следует выводить его из того блаженного неведения, в котором он теперь находится, которое ослабляет и притупляет у него чувствительность. Если мы внушим народу возвышенные чувства и благородные идеи, свойственные образованным людям, то его при первом вступлении в жизнь, при первом соприкосновении с действительностью, постигнет страшное разочарование». Все это очень гуманно, отчасти справедливо, потому что указывает на необходимость, кроме образования, думать еще об условиях жизни народа; но в таком случае для последовательности нужно бы рекомендовать людям в детстве вырывать глаза, потому что в жизни и действительности приведется видеть, при помощи глаз, множество всякого рода гадостей, которые отравляют и губят человеческую жизнь и которых лучше бы и не видать. Третьи говорят даже, что грамотность и образование не пойдут впрок народу, что они превратят народ в мошенников, бездельников, воров, или, по последней мере, в лентяев, которые не станут работать на себя и на нас даром, и мы все, благодаря народному образованию, пропадем с голоду. – Что все это верно и проницательно, об этом и толковать не стоит. – Наконец, четвертые, более снисходительные судьи народа, не восстают против грамотности и образования его, даже желают ему успеха в учении, и затем воображают, что народ можно предоставить самому себе. Пожалуй, не мешает составить для него азбучку и читальник, пусть его учится; будет прилежен, выучится скоро; а там уж и пойдет, и пойдет, и расправит свои могучие силы.

А мы о грамотности думаем так, что она есть безразличное оружие, сила, которая ценится не сама по себе, а по тому действию, какое она производит. И при грамотности весьма важно то, к чему она прилагается и что будут читать грамотные. Есть на свете и хорошие книги, но зато есть много и таких, что при виде их невольно возбуждается досада на изобретение типографского искусства, и гораздо лучше не уметь грамоте, чем читать подобные книги. На какие же книги может рассчитывать народ, сказать трудно; но, судя по теории вероятностей, можно думать, что на стороне дурных книг больше шансов. Известно, что зло постоянно борется с добром и в сей временной жизни по большей части торжествует над ним; враг рода человеческого, враг всякого живого и доброго развития – диавол силен, он берет под свою защиту все дурное, а стало быть, и дурные книги; всякое добро, напротив, он останавливает и ограничивает и будет употреблять все меры к тому, чтобы воспрепятствовать распространению в народе здравых, благочестивых понятий и хороших книг. Таким образом народу придется читать то, чего никто из здравомыслящих людей не порекомендовал бы ему для чтения, и что приведет к результату, диаметрально противоположному той цели, которая имеется в виду при распространении в народе грамотности и образования. На критику со стороны народа, на его инстинкт истины нечего рассчитывать, когда и верхний слой так слаб в инстинкте и в критике. – Мы опять пришли к заключению, по-видимому согласному со взглядами Даля, Белюстина и им подобных, которые тоже говорят, что грамотность вредна, потому что она распространит в народе нечестие и разврат. Приятно соглашаться с такими господами, но, к сожалению, мы согласны с ними только с другой стороны. Мы не называем грамотность вредною и желаем ее распространения; а приведенные нами соображения относительно тех случаев, когда грамотность и образование могут привести к печальным результатам, клонились единственно и исключительно только к тому, чтобы показать, что народ, предоставленный самому себе и своему настоящему течению, не далеко уйдет по пути развития, что верхний слой необходимо должен помогать ему. Грамотность прекрасное дело; но ее одной еще недостаточно. Каким образом посредством грамотности вы разрешите проблему?

Верхний слой расходится с почвою в самых основных философских и моральных воззрениях; наша почва девственна, первобытна и наивна в своих воззрениях; она когда-то случайно заимствовала большую часть их на стороне, некоторые придумала сама по своему вкусу, да так и остается с ними неподвижно, потому что никогда еще не имела случая сознательно испытать и разобрать их.

Народ не задумывался над своими убеждениями, ничто их не колебало, сомнение собственное, или возбужденное со стороны, никогда не закрадывалось в его голову. На нашей почве не было и тени тех колебаний и движений, которые пережили европейские народы. Незначительное большинство образованных людей верхнего слоя хоть с грехом пополам и разными окольными путями успело усвоить себе результаты, добытые Европою; оно воспользовалось готовым богатством, приобретенным другими. Наша же почва находится в совершенном неведении этих результатов. Конечно, она может дойти до них сама, посредством собственного самостоятельного развития, но для этого требуется чрезвычайно много времени, а главное – она напрасно должна будет трудиться над тем, что уже сделано другими.

Для народа нужна, как выражаются, усиленная грамотность, он должен учиться много и прилежно, так как теперь он почти ничего не знает и не умеет; – такое требование предлагается народу с полною уверенностью в возможности его исполнения. – Латинская пословица говорит: satur venter non studet libenter, а русская переделывает ее так: «сытое брюхо на учение глухо»; значит, для прилежного учения требуется некоторого рода пост и содержание желудка постоянно впроголодь; и самое учение начинается таким образом «с голоду» и приводит к голоду. И, действительно, некоторые утверждают, что если народ захочет учиться и пойдет в университет, то ему нечего будет есть, и все мы вместе с ним будем голодать. Это опасение справедливо; но так же, если еще не более, справедливо и противоположное опасение, что народ ни за что не станет учиться и не пойдет в университет, если ему нечего есть, и с голоду он не примется за грамоту, а скорее бросится на кусок хлеба. Должно быть, также и пустое брюхо на учение глухо, и недаром же говорят, что «голодной куме постоянно хлеб на уме». Как ни восхваляйте грамотность, как красноречиво ни доказывайте высокое превосходство невещественной пищи перед вещественной, а все-таки есть хочется и вам самим и тем, кому вы рекомендуете прилежное учение; желудок всегда берет свое и первый настоятельно заявляет свои права.

Поэтому голодный прежде всего желает и ищет хлеба, и за учение может приняться только тогда, когда утолит свой голод. Все это как-то грубо и материально, но тем не менее естественно и неизбежно. Даже возвышенные эстетические наслаждения подчиняются желудку, или, выражаясь деликатнее, чувству голода. Откормленный господин из верхнего слоя с удовольствием заглядится на группу прекрасно нарисованных яблоков и картофеля; а голодный член почвы предпочтет этим произведениям искусства естественные яблоки и картофель; первый до самозабвения залюбуется поэтической картиной, как «волнуется желтеющая нива и темный лес шумит при звуке ветерка», а последний с неудовольствием отвернется от этой картины; ему бы – безвкусному невежде – хотелось прозаической материальной нивы и такого же леса. Вот, видите ли, везде на первом плане желудок. Сначала надо позаботиться о том, чтобы достать кусок хлеба и поесть, а потом уж можно заниматься и другими предметами, какими угодно: грамотностью, науками, искусствами и проч. Что же делать? к несчастию, уж этого требует натура человеческая. Так вот и поступает народ, не ученым образом и не понаслышке, а по собственному горькому опыту знающий требования натуры и права желудка. Летом и зимою, днем и ночью он трудится без устали и до поту; ему нужно добывать хлеб для себя и, кроме того, еще для других, он должен заготовить его; от него, таким образом, требуется двойной усиленный труд. Выпадет свободный денек, народ спешит отдохнуть хоть немного от постоянных и тяжких трудов, а, пожалуй, и выпьет с горя, и никакая наука не пойдет тут на ум. Неразумно, конечно, пить в свободное время и не заниматься наукой, – да что делать? ведь и верхний слой не все же занимается, а позволяет себе развлечения. Наступит праздник, народ займется чем-нибудь по дому, а не то пойдет собирать грибки для себя и какие-нибудь ягодки для господ верхнего слоя. А когда же заниматься грамотой, наукой? Можно, конечно, читать книги, идя за сохой или за плугом, подобно тому как образованные люди читают их, сидя за чаем. Но ведь нужно же сначала научиться читать, и притом питье чаю требует меньше сосредоточенной внимательности и больше располагает к чтению, чем управление сохою и плугом. Вот видите, все этот грубый желудок портит дело и препятствует образованию почвы. Говорят, крестьяне очень неохотно посылают своих детей в школы и даже умоляют распространителей грамотности, чтобы они не брали их к себе, а оставляли у них дома, без всякого учения, – чем и обнаруживают грубое непонимание пользы и важности учения. Еще бы, очень понятно, что, посылая мальчика в школу, крестьянин лишается рабочего и помощника в работе, и ему угрожает опасность добыть хлеба в меньшем количестве, чем какое требуется для его продовольствия и пропитания, – значит, ему угрожает более или менее сильный голод. Крестьяне не имеют никаких особенных предубеждений против школ и учения, они лучше нашего понимают пользу грамотности и учения; они просто боятся, что дети их, учась премудрости в школах, будут есть хлеб, не добывая его, и таким образом всю семью повергнут в голод. Дайте крестьянину рабочего, который бы делал то, чем обыкновенно занимаются у него дети, или же уменьшите количество требуемой от него работы настолько, чтобы он вовсе не нуждался в лишнем рабочем, тогда он с большим удовольствием и готовностью станет посылать детей в школу. – Кроме того, наука не бессребреница; она никому не дается задаром, бесплатно; для учения нужны материальные средства, попросту сказать, деньги. А много ли их имеет наша почва? Нужно купить азбуку, нужно заплатить учителю; чтобы грамотность не пропадала даром, нужно купить какие-нибудь книжки для чтения; захочется учиться письму, нужно купить бумагу, чернила, карандаш и проч., – все купить да купить, больно уж много. А тут еще нужно купить корову, лошаденку, соли, дегтю, дров и невесть чего; смотришь, и не хватит на все трудовой копеечки, поневоле нужно будет остаться без чего-нибудь. Соль, деготь да дрова все-таки нужнее, без них не обойдешься, а уж без книжек и без бумаги как-нибудь можно перебиться. Вот так-то и выходит, что не по чему учиться грамоте и не на чем писать. Если бы каждый член почвы имел порядочный капиталец, поверьте, он не поскупился бы для того, чтобы научить детей своих уму-разуму и даже, пожалуй, разным заморским и господским наукам, он охотно покупал бы и книжки и картины, в свободное время позанялся и полюбовался ими, что он и теперь делает по мере возможности; и тогда образование почвы пошло бы гораздо скорее, и сближение с почвою было бы гораздо успешнее. – Когда сообразишь все это, то становится как-то совестно и неловко требовать от народа усиленной грамотности и усиленного образования, особенно еще когда слышишь, что от него в то же время требуют усиленного труда и работы механической; и даже приходится удивляться, что в народе, при теперешнем его положении и наличных средствах, все-таки есть грамотные люди. Должно быть, уж очень сильна была у них охота к грамоте, и чтобы научиться ей, они употребляли сверхъестественные, нечеловеческие усилия. Верхний слой нашего общества находится в относительно лучшем материальном положении, чем почва, и более обеспечен, чем она; естественное дело, что сытый голодного не разумеет. Мы требуем от народа грамотности и образования, воображая, что это требование так же удобоисполнимо для него, как и для нас, что ему так же точно, как и нам, нужно только иметь для этого добрую волю и прилежание; но мы упускаем из виду то, что народ находится совершенно в других условиях и обстоятельствах, что ему частенько приходится страдать от голоду и холоду, что для его образования недостаточно еще одной охоты и прилежания. Поэтому заботящиеся о грамотности народа и о сближении с почвою должны вместе с тем позаботиться об улучшении его внешнего быта и увеличении его материального благосостояния. Не побрезгайте тем, что оно материальное, прозаическое, грубое; оно много значит, и от него многое зависит, между прочим и ваша усиленная грамотность и образование.