Текст книги "Гэкачеписты"

Прорыв произошел в Польше и Венгрии. Если в первой ее руководитель Болеслав Берут скоропостижно скончался в Москве, не вернувшись домой со съезда, и тем самым открыл путь к переменам, то в Венгрии Матьяш Ракоши пытался удержаться у власти. Чтобы его убрать, в Будапешт в июле 1956 года пришлось командировать Анастаса Микояна. На пленуме «венгерского Сталина» отправили в отставку, а потом фактически насильно вывезли в Советский Союз, где он навсегда остался в изгнании. Главой партии избрали Эрнё Герё, такого же твердолобого сталиниста, но который пребывал в растерянности и не контролировал ситуацию.

С конца 1955 года в Будапеште действовал так называемый «кружок Петёфи» – дискуссионный клуб, на котором обсуждались вовсе не стихи великого национального поэта, а злободневные проблемы современности и который стал сосредоточением фрондирующей молодежи и интеллигенции. Венгерская общественность воспрянула после ухода Ракоши и оказывала давление на власть, требуя и реабилитации репрессированных, и возвращения к власти Имре Надя.

6 октября состоялось перезахоронение останков Ласло Райка, одного из коммунистических вождей Венгрии, организатора массовых репрессий, но самого попавшего под их каток и расстрелянного в 1949 году. На похороны пришли 100 тысяч человек, которые хотели продемонстрировать не столько уважение к Райку, сколько выразить протест против преступлений коммунизма. Это стало первым крупным публичным протестом в Венгрии за многие годы. Избрание 21 октября главой партии в Польше репрессированного Владислава Гомулки побудило 23 октября выйти на улицы Будапешта уже 200 тысяч человек. Спонтанная демонстрация переросла в восстание – начали сносить памятник Сталину, затем произошел штурм радиостанции. Полиция растерялась, как растерялись и партийные органы. Герё говорил по радио о провокаторах, но его уже никто не слушал.

24 октября случилось два важных события – премьером Венгрии стал Имре Надь, и советские танки вошли в Будапешт для подавления волнений. (Еще летом Владимир Крючков организовывал тайную встречу прибывшего в страну Анастаса Микояна с находящимся на тот момент в отставке Имре Надем. Микояну было важно прозондировать настроение сверхпопулярного у себя на родине Надя.) Будапешт на несколько дней оказался в кровавом хаосе. Толпы захватывали воинские части, полицейские участки и вооружались. Происходили расправы с партийными работниками – как после штурма 30 октября здания Будапештского горкома – и работниками госбезопасности, которых подвергали перед казнью пыткам, сжигали живьем.

Имре Надь оказался слабым руководителем, который безвольно плыл по волне событий. Если в начале бунта он называл боевиков «контрреволюционерами», то через несколько дней уже говорил о «национальном демократическом движении». Впрочем, поначалу казалось, что можно избежать худшего. 29 октября было достигнуто соглашение о выводе советских войск из Будапешта. Советские руководители были готовы на серьезные уступки, благо в Польше только что получилось не доводить дело до кровопролития – были заключены соглашения с Владиславом Гомулкой, что тот может распустить колхозы, дать иные поблажки населению, в обмен на сохранение в Польше социалистического строя и ее полной лояльности СССР. Хрущев полагал, что Венгрия под руководством Надя пойдет по пути Польши.

Увы, этого не произошло. Надь резко уходил в сторону от Москвы, было создано правительство с участием «буржуазных» партий, министром обороны стал полковник Пал Малетер, перешедший на сторону повстанцев, формировалась национальная гвардия из боевиков, отряды которых не думали распускаться и фактически диктовали свою волю. Расправы над коммунистами продолжались. 1 ноября Имре Надь объявил о выходе Венгрии из Организации Варшавского договора, что, видимо, стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Кремля. Было принято решение о вооруженном вторжении.

Все эти трагические дни на сотрудниках советского посольства лежала огромная нагрузка. Они отслеживали и анализировали быстро меняющиеся события и сообщали о них в Москву, организовывали тайную переправку в СССР венгерских руководителей, которых надо было либо спасать от народного гнева, как Эрнё Герё, или готовить к выполнению важной миссии – как Яноша Кадара и Ференца Мюнниха. При этом бои шли вокруг посольства, на территорию которого также залетали шальные пули, так что существовала реальная угроза для жизни.

Избрание Яноша Кадара главой Венгерской социалистической рабочей партии в последних числах октября прошло незамеченным на фоне иных событий. Но когда 4 ноября Советская армия начала наступление на Будапешт и иные центры страны, именно он выступил по радио и объявил о создании «рабоче-крестьянского» правительства, которое и возглавил. К сожалению, Кадар вышел на политическую арену поздно, когда уже пролилась кровь. И хотя бои продолжались всего несколько дней, в них погибли около 2,5 тысячи венгров. Обанкротившийся Имре Надь утром 4 ноября бежал в югославское посольство, где находился до 22 ноября. Следует отметить, что Москва заручилась согласием на интервенцию со стороны всех социалистических стран, в том числе и титовской Югославии.

Янош Кадар смог наладить процесс возвращения к спокойной жизни, и при нем Венгрия была известна как одна из двух, наряду с Польшей, самых свободных стран восточного блока. Им были инициированы довольно смелые экономические реформы, позволившие говорить о «гуляшном социализме» в Венгрии.

Для Владимира Крючкова события, очевидцем которых он явился, стали уроком на всю жизнь. Когда в августе 1991-го он вошел в состав ГКЧП, он не мог не вспоминать о кровавом хаосе 35-летней давности. Но стоит заметить, что все же венгерский урок впрок ему не пошел, и пойти по пути Кадара и Гомулки он не сумел. За работу в октябре – ноябре 1956 года его наградили орденом Трудового Красного Знамени. Но тогда, по свежим следам, будапештские события больше всего повлияли на карьеру посла Юрия Андропова, действия которого во время кризиса были высоко оценены советским руководством. Уже через несколько месяцев, в апреле 1957 года, он был назначен заведующим отделом ЦК КПСС по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран.

В Будапеште его сменил Евгений Иванович Громов, крупный партийный босс, завотделом ЦК КПСС по союзным республикам. Но для него, в отличие от Андропова, Венгрия стала не ступенькой в карьере, а началом падения. Владимир Крючков, хотя еще два с половиной года пребывал в Венгрии, с новым послом близкого контакта не наладил.

Проработав в Будапеште ровно четыре года, в августе 1959-го Владимир Крючков вернулся в Москву. И буквально на следующий день получил приглашение перейти на работу в ЦК КПСС в отдел к Андропову. МИД он покинул без сожалений – работа в ЦК считалась более престижной. Кроме того, политика в отношении Восточной Европы целиком определялась именно там, а не в Министерстве иностранных дел, поскольку посольства в соцстранах играли чисто формальную роль, а послы с 1950-х годов назначались из числа партийных работников и отвечали в первую очередь перед Кремлем.

Кроме того, был важен личный фактор – пришло приглашение от Юрия Андропова. Это служило знаком доверия к Владимиру Крючкову, отказаться поэтому он не мог – и не прогадал. Именно ставка на Андропова и обеспечила его взлет. Переход на работу в ЦК КПСС стал вторым принципиальным шагом Крючкова, после согласия учиться в Москве на дипломата, определившим его судьбу.

К этому времени Андропов уже плотно «сидел» на тематике соцстран, пользуясь доверием Хрущева. В 1962-м его повысили в статусе, сделав не просто завотделом, но и секретарем ЦК КПСС, в члены которого он был избран на XXII съезде в 1961 году. Карьера Владимира Крючкова протекала под его руководством. В 1959–1963 годах он референт в секторе Венгрии и Румынии, в 1963—1965-м – заведующий сектором, в 1965—1967-м – помощник Андропова, ставшего секретарем ЦК.

Не следует считать, что работа на направлении соцстран была рутиной. Если Сталин «потерял» Югославию, то Хрущев потерял куда больше (при этом лишь формально «вернув» Белград – югославы так и не вошли ни в СЭВ, ни в ОВД и оставались полностью самостоятельными и неподконтрольными) – Китай, Албанию, которые стали решительными врагами, утратил контроль за Румынией и Северной Кореей, да и с Северным Вьетнамом отношения складывались не лучшим образом. Правда, число соцстран пополнилось Кубой, но ее переход в социалистический лагерь был больше пропагандистским достижением, экономически «дружба» с ней повисла бременем на шее СССР, геополитически особых преимуществ Москва также не получила. Попытка разместить на острове стратегическое оружие поставила мир на грань ядерной войны в 1962 году (Карибский кризис) и больше не повторялась. СССР удовлетворился базой радиоэлектронной разведки в пригороде Гаваны Лурдесе.

Всеми этими драматическими перипетиями и пришлось заниматься Андропову с Крючковым. Ситуация с Румынией касалась последнего напрямую. Георге Георгиу-Деж, глава румынской компартии, твердый сталинист, оказался ловким политиком. Он, не меняя внутри страны порядков и сохраняя свою абсолютную власть, начал дистанцироваться потихоньку от СССР. В 1958 году он добился вывода советских войск из страны, в начале 1960-х выступил против предлагавшихся Хрущевым планов по разделению труда в рамках СЭВ, так как полагал, что из Румынии хотят сделать поставщика сырья, а в советско-китайском споре занял равноудаленную позицию. Сменивший его в 1965-м Николае Чаушеску продолжил линию предшественника в еще более зримом виде.

Тот факт, что крошечная Албания щелкнула по носу СССР, был унизителен, и реакция Хрущева оказалась яростной – он прервал дипотношения с Тираной, прекратил оказание ей экономической помощи. Албания была важна для СССР как база для советских подлодок в Средиземном море, но гнев Хрущева был вызван в первую очередь тем, что безнаказанно брошен вызов авторитету Советского Союза. Ему не удалось сместить Энвера Ходжу, так же как не удалось убрать Ким Ир Сена или того же Георгиу-Дежа.

Противоречивым образом провозглашавший себя борцом со сталинским наследием Хрущев вел себя так же непредсказуемо и экспансивно, как Сталин в отношении Тито в свое время. Так, в 1960 году он распорядился отозвать на родину всех советских специалистов из Китая, в том числе работавших по атомной тематике. Но ни этот, ни другие резкие шаги не могли изменить реальности – многосотмиллионный Китай под руководством Мао Цзэдуна отходил от СССР и становился все враждебнее. Как ни пытались в Москве скрывать разрыв с Пекином, в 1963-м пришлось объявить об этом своему населению и начать с китайцами полемику.

Разумеется, во всех этих острых столкновениях отдел Андропова играл вспомогательную роль. Он никоим образом не был архитектором политики, которую целиком и полностью определял Хрущев, а конкретные вопросы идеологической полемики курировали Михаил Суслов и Леонид Ильичев. Судя по тому, что Андропов в 1962 году пошел на повышение, Хрущев был доволен его работой, несмотря на очевидные формальные провалы.

Смещение Хрущева с должности в октябре 1964 года ничего не изменило в расстановке сил в соцлагере. Единства восстановить не удалось, зондаж во время визита в ноябре 1964-го делегации во главе с Чжоу Эньлаем, главой правительства Китая, ни к чему не привел. Стороны остались на своих позициях. Сам Андропов моментально переориентировался на Брежнева, который ценил его как эксперта. Хотя Андропов и не принимал участия в подготовке смещения Хрущева с должности, он должен был помогать Брежневу объяснять эту пертурбацию руководителям социалистических стран, которых, разумеется, взбудоражили перемены в Москве. Владимиру Крючкову выпало сопровождать Леонида Брежнева и Николая Подгорного во время их визита в Венгрию в феврале 1965 года к Яношу Кадару.

Работа в ЦК КПСС принесла Крючкову не только повышение по службе, дала более широкий кругозор, но и принесла материальное благополучие. Почти сразу с попаданием в аппарат партии он получил двухкомнатную квартиру – предмет зависти его друзей и знакомых. Однако партийная карьера долго не продлилась. В мае 1967 года его жизнь круто повернулась и отныне до самого ареста в 1991-м оказалась связанной с КГБ.

Брежнев, при отстранении Хрущева от власти, опирался в том числе на поддержку Владимира Семичастного, тогдашнего руководителя КГБ. Он родился в 1924 году и возглавил спецслужбы в 1961-м, то есть в возрасте тридцати семи лет. По тем временам это было сенсационно. Правда, за плечами у него имелся немалый опыт руководящей работы, в первую очередь комсомольской. В 23 года он уже стал главой комсомола Украины. В 26 – перебрался в Москву, на работу секретарем ЦК ВЛКСМ, а в 1958-м возглавил комсомол страны. Правда, главным комсомольцем он пробыл ровно год (успев отметиться в травле Бориса Пастернака), а затем был переведен на должность завотделом ЦК КПСС на несколько месяцев, а после два года проработал вторым секретарем в Азербайджане.

Семичастный принадлежал к комсомольской команде, на которую делал ставку Хрущев, – перед ним КГБ три года возглавлял Александр Николаевич Шелепин, которого он сменил на посту главы ВЛКСМ. Почему Хрущев продвигал в руководители КГБ молодых «комсомольцев» – точно неизвестно. Наверное, было две основные причины. Первая – он хотел освежить кадры, убрать чекистов сталинского времени, которым он не доверял. Вторая – ему нужны были именно молодые, целиком зависимые от него и ему обязанные своим выдвижением люди. От таких он мог бы не опасаться интриг и нелояльности. В этом пункте, впрочем, Хрущев ошибся. И Шелепин, и Семичастный приняли активное участие в антихрущевском заговоре. Стоит отметить, что ни Шелепин, ни Семичастный во время работы в КГБ не были членами политбюро, равно как и предшествовавший им Иван Александрович Серов. Этим как бы подчеркивалось, что Лубянка не играет самостоятельной политической роли.

Брежнев и Семичастный принадлежали к разным поколениям советских руководителей. Разница в 18 лет была очень существенной. Леонид Ильич прошел огромную жизненную школу, возглавлял два обкома, две союзные республики, был на войне, участвовал в аресте Берии, отвечал за ВПК, как секретарь ЦК КПСС, руководил президиумом Верховного Совета, будучи формальным «президентом» СССР. Семичастный же с его стремительным восхождением наверх оставался в глазах многих «комсомольцем», фигурой несерьезной. Но Брежнев не был нацелен на полную зачистку и резкие кадровые перестановки, он как бы давал шанс каждому зарекомендовать себя. Поначалу работа с Семичастным шла в нормальном режиме. Однако проблемы в отношениях накапливались. Брежнев продвигал в КГБ на высокие посты своего старого знакомого по Днепропетровску Георгия Карповича Цинёва, чему противился Семичастный, вынужденный в итоге сделать того начальником военной контрразведки. Затем генсек схлестнулся с председателем КГБ относительно кандидатуры министра внутренних дел (в 1966 году было решено воссоздать союзное министерство, упраздненное Хрущевым в 1960-м). Семичастный предлагал сделать им Вадима Степановича Тикунова, на тот момент главу милиции РСФСР, в прошлом – своего заместителя в КГБ. Брежнев видел в этом кресле Николая Анисимовича Щелокова, также своего старого знакомого по Днепропетровску.

Последним инцидентом стало бегство дочери Сталина Светланы за границу. Выехав в Индию на похороны своего мужа Браджеша Сингха, она не вернулась домой, скрывшись в американском посольстве. В мае 1967 года вызванному на заседание политбюро Семичастному объявили о его переходе на работу на Украину первым заместителем тамошнего предсовмина – оставлять в Москве сочли нецелесообразным – он слишком много знал, и Брежнев не хотел, чтобы он путался в столице под ногами.

Важнее, впрочем, была не фигура отставника, а того, кто пришел на его место. Им, к удивлению многих, стал Юрий Андропов. Почему именно на нем остановился выбор Брежнева – существует множество версий. Сам Владимир Крючков объяснял выдвижение шефа… противостоянием с Косыгиным, мол, его убрали в КГБ из-за споров с главой правительства. Но как и о чем мог Андропов спорить с Косыгиным, если их компетенции практически не пересекались, да и аппаратный и политический вес был несоизмерим. Скорее всего, он устраивал генсека (и членов политбюро, их голос тогда имел значение, и единолично Брежнев не мог провести такое решение) тем, что, во-первых, имел соответствующий опыт – и как посол, и как секретарь ЦК КПСС по связям с компартиями социалистических стран. Во-вторых, был лично обязан Брежневу своим возвышением. В-третьих, не принадлежал ни к каким группировкам, не претендовал на самостоятельную игру. К тому же Брежнев сделал двумя заместителями председателя КГБ своих доверенных людей – упомянутого Цинёва и Семена Цвигуна – и мог отныне быть полностью спокойным за спецслужбы. Следует иметь в виду, что если бы старый знакомый Брежнева – Николай Романович Миронов, заведующий административным отделом ЦК КПСС, а до того начальник Ленинградского КГБ, не погиб в авиакатастрофе над Белградом в октябре 1964 года, то с большой долей вероятности именно он возглавил бы Лубянку. Но история не знает сослагательного наклонения.

Вместе с Андроповым в 1967 году в КГБ пришел и Владимир Крючков – помощником, а вскоре начальником секретариата. Надо сказать, что из партии, как из комсомола, переход людей на руководящие должности в КГБ продолжался всегда. Руководство страны не хотело, чтобы спецслужбы превращались в замкнутую касту. Так, в том же 1967-м начальником управления кадров КГБ стал Виктор Чебриков, до того – второй секретарь Днепропетровского обкома КПСС.

С первого же дня Андропову с Крючковым пришлось решать конфликтные ситуации – сдача власти от Семичастного новой команде прошла нервно и недружественно. Отставник задирался и дерзил, а Андропов настаивал на его немедленном уходе из кабинета. С точки зрения интересов Брежнева его кадровый выбор был идеален. За все 15 лет работы в КГБ Андропов ни разу не дал повода усомниться в себе – ни в своей лояльности генсеку, ни в профессиональной компетентности.

Вспомним, какие задачи стояли перед органами в то время. Буквально через несколько дней после назначения Андропова началась шестидневная война, и требовались значительные усилия советской разведки на Ближнем Востоке, который на долгие годы оставался взрывоопасным регионом. Продолжалась война во Вьетнаме, и надо было не только помогать Ханою в противостоянии с Америкой, но и бороться там за влияние с Китаем. С Пекином же отношения стремительно ухудшались, дойдя до прямых вооруженных конфликтов в 1969 году в Приморье и на границе с Казахстаном (пограничники входили в состав КГБ). В 1968-м начался кризис в Чехословакии, который пришлось решать вводом войск. Во всех этих кризисных ситуациях КГБ играл важнейшую роль.

На домашнем фронте к 1967 году росло и ширилось диссидентское движение, по рукам начал ходить разнообразный самиздат – от трудов Солженицына и Сахарова до рукописей неизвестных авторов. С исчезновением запрета на общение с иностранцами и увеличением граждан, выезжающих за рубеж, увеличивалось число шпионов и перебежчиков. В 1969-м произошло покушение на Брежнева во время встречи космонавтов.

КГБ в советское время представлял собой сложнейшую организацию, включавшую в себя то, что в зарубежных странах относилось к самым разным ведомствам. В него входили и внешняя разведка, и контрразведка, и охрана высших руководителей государства, и пограничные войска, и спецсвязь, и электронная разведка, и наружное наблюдение, и борьба с диссидентами, и курирование промышленности и транспорта на предмет безопасности, и идеологический контроль в образовании, науке и культуре, и отслеживание религиозной деятельности, и многое другое. В системе КГБ, по оценке его последнего председателя Вадима Бакатина, работали около 500 тысяч человек, из них в центральном аппарате 73 тысячи.

Всем этим необъятным хозяйством заведовал человек с непроницаемым лицом, не умевший шутить, и с непонятным происхождением – Юрий Владимирович Андропов. Сын Евгении Карловны Флекенштейн – приемной дочери богатых часовщиков-евреев, подданных Финляндии, и Владимира Константиновича Андропова, железнодорожного служащего, родом из казаков, Андропов старался обходить свое детство молчанием. Равно как не говорил и о своем первом браке и неудавшемся сыне, жившем и спившемся в Тирасполе. Но при всей своей личной закрытости – по закону дополнения, как бы сказал Солженицын, – Андропов пописывал неплохие любительские стишки, мог спеть в компании, подбирал к себе в помощники «либералов», которые и веселили его.

Владимир Крючков к либералам-интеллектуалам, обслуживавшим секретаря ЦК КПСС, а после – председателя КГБ, таким как Александр Бовин или Георгий Арбатов, не относился. Его амплуа было обеспечение канцелярской работы для шефа, бумагооборот, планирование рабочего дня. В этом плане он сразу стал одной из самых влиятельных фигур внутри КГБ, хотя и «теневых». Понятно, что определение «теневой» для такой закрытой организации показывает дважды закрытость Крючкова для публики.

После того как Андропову при помощи Крючкова удалось выстроить работу КГБ так, как он считал нужным, он задумался о будущем своего незаменимого порученца. Владимиру Крючкову уже исполнилось 46 лет, когда Андропов завел с ним соответствующий разговор. Собственно, нужды передвигать Крючкова куда-то еще не имелось. Для многих пост руководителя секретариата был бы венцом карьеры, несбыточной мечтой. Однако Андропов, видимо, считал необходимым поощрить исполнительного помощника, а может, видел в нем потенциал, готовность и способность играть самостоятельную роль. Но прежде шеф КГБ определился с преемником Крючкова по секретариату – новым главным канцеляристом спецслужбы стал Павел Павлович Лаптев, который прошел схожий путь – тоже поработал в прокуратуре и комсомоле, окончил ту же Высшую дипломатическую школу МИДа и работал в ЦК КПСС в отделе соцстран.

Андропов решил «бросить» Владимира Крючкова на укрепление разведки. К тому времени уже 15 лет Первым главным управлением (ПГУ) КГБ СССР – внешней разведкой – руководил Александр Михайлович Сахаровский. Требовалась свежая кровь. Но Андропов поступил дипломатически тонко. В 1971 году Сахаровского сменил его первый зам Федор Константинович Мортин, а Крючков был назначен, в свою очередь, первым замом и оставался им три года, входя в курс дела. И только в возрасте пятидесяти лет, в 1974-м он стал начальником ПГУ. Как раз в это время, в 1972 году, внешняя разведка переехала в новую штаб-квартиру в Ясеневе – 22-этажное здание в лесу за МКАД (отсюда его название на жаргоне чекистов – «Лес»), построенное по финскому проекту. Так что территориально Крючков от Андропова находился теперь довольно далеко. Этим таинственным размещением словно подчеркивался особый статус разведки. У Владимира Крючкова, таким образом, имелась не просто своя структура, но и комплекс помещений, где он был царь и бог. Численность сотрудников ПГУ, по некоторым подсчетам, составляла 8,5–9 тысяч человек.

На фото конца 1960-х – начала 1970-х Крючков еще совсем не тот рано постаревший, седой человек, подслеповато смотрящий через очки, каким мы привыкли видеть его, когда он в конце 1980-х годов стал публичной фигурой. Напротив, это круглолицый, лобастый, прямо и уверенно смотрящий перед собой мужчина средних лет, не субтильного сложения. На Леонида Ильича Брежнева при представлении перед назначением на должность в самом конце 1974 года он произвел благоприятное впечатление, и генсек даже прослезился. Хотелось прослезиться и Крючкову, когда он увидел, в каком немощном состоянии находится лидер государства. Хорошо еще, что Андропов заранее предупредил его о болезни Брежнева. Но, несмотря на физическую слабость, генсек до последних дней внимательно следил за работой КГБ и принимал основные решения. Так, за полгода до смерти он назначил преемником Андропова, вернувшегося в ЦК (тоже знаменательный кадровый ход!), Виталия Васильевича Федорчука, совсем не близкого Юрию Владимировичу человека.

В послесталинские времена разведка стала считаться главной задачей КГБ. Репрессивные функции отошли на второй план, и недаром ПГУ имело в структуре КГБ номер один. Не случайно c конца 1960-х годов началась целая волна фильмов про советских разведчиков – и «Ошибка резидента», и «Мертвый сезон», и «Щит и меч», и «Путь в “Сатурн”», и как апофеоз – «Семнадцать мгновений весны».

Достижений у разведки было немало. Самым главным являлось проникновение в атомные секреты Америки во время Второй мировой войны, что значительно облегчило задачу создания собственного ядерного оружия. Но парадоксальным образом основные достижения разведки относились к сталинским временам, когда в тех же США советские шпионы и агенты влияния буквально пронизывали всю структуру власти. К ним относились такие высокопоставленные чиновники, как Гарри Декстер Уайт – помощник министра финансов, а затем директор Международного валютного фонда от США, создатель Бреттон-Вудской валютной системы, Элджер Хисс – директор одного из отделов в Государственном департаменте США, входящий в число создателей ООН, председательствовавший на ее учредительной конференции в Сан-Франциско, член американской делегации на Ялтинской конференции, Локлин Карри – экономический советник президента Франклина Делано Рузвельта. В Великобритании члены «Кембриджской пятерки» также достигли высоких постов, Ким Филби даже стал одним из руководителей английской разведки МИ-6. Но уже к концу жизни Сталина большинство советских шпионов были разоблачены.

Успехи советской разведки в 1930—1940-х годах базировались на привлекательности коммунистической идеологии. Люди сами искали контакта с представителями СССР, чтобы сообщить секреты – так они думали внести свой вклад в построение справедливого общества. Владимиру Крючкову же выпало работать в иное, меркантильное время. Конечно, еще оставались искренние идеалисты, видевшие в Советском Союзе образец для подражания, но они уже составляли меньшинство. Теперь надо было больше полагаться на тех, кто работал за деньги, стал жертвой шантажа или мстил за что-то своему начальству.

Вопреки мифам о разведке, созданным фильмами и книгами и у нас, и на Западе, в ней работали самые обычные люди. Тот же Крючков является тому примером – он был ничем не примечательным работником ЦК КПСС, которого передвинули в КГБ, а там уже и в разведку. Если обратиться к биографиям наших резидентов, да и нелегалов, в них нет ничего особенно выдающегося. Возьмем Павла Михайловича Фитина, руководителя разведки в 1939–1946 годах, когда и были получены наивысшие результаты. Он возглавил ее в возрасте всего тридцати одного года. Еще за полгода до своего назначения этот выходец из простой крестьянской семьи работал… заместителем редактора в издательстве «Сельхозгиз».

Владимиру Крючкову помогали дипломатическое образование и опыт, трудолюбие и прилежание, также отличная память. Леонид Владимирович Шебаршин, сменивший его на посту начальника разведки, вспоминал о своей первой встрече с Крючковым, тогда еще начальником секретариата КГБ. «В ходе проверки обнаружилось, что за мной уже несколько месяцев числится документ довольно деликатного содержания. У меня его нет. Начальник отдела смутно припоминает, что он, как ему кажется, мог передать этот документ начальнику секретариата КГБ Крючкову для доклада Ю. В. Андропову, и советует мне обратиться к Крючкову. Секретариат комитета для простых смертных – учреждение таинственное, могущественное, и лучше дела с ним не иметь. Но потерять документ никоим образом невозможно, я иду с девятого этажа старого здания на Лубянке на третий этаж, разъясняю генерал-майору Крючкову, зачем я его беспокою. В этот момент Владимир Александрович удивил меня своей памятью. Услышав название документа, попавшего к нему несколько месяцев назад, он немедленно открыл сейф и из толстенной пачки бумаг сразу же достал именно то, что требовалось. Мне показалось, что я имею дело с человеком в каком-то отношении необыкновенным».

Кроме того, в разведке Владимир Крючков оказался после четырех лет работы в КГБ на очень ответственном посту. Важнейшим фактором его успехов было и личное доверие Юрия Андропова, с которым он теперь общался хоть и не каждый день, как прежде, но чье внимание и поддержку получал неизменно. Однако теперь Крючков находился на самостоятельной работе и должен был повседневно решать множество не только чисто профессиональных, но и управленческих задач.

Крючков пришел в разведку как эмиссар Андропова. Ветераны ПГУ относились к нему поначалу с недоверием. Недаром он в своих мемуарах ничего не пишет о предшественниках – видимо, болезненно относился к сравнению с ними. В разведке собирались люди, которым был свойствен снобизм по отношению к пришельцам со стороны, чужаков там принимали неохотно. Само ПГУ также делилось на кланы по географическому принципу. Работавшие в нем считались элитой КГБ, служить там было престижно – возможность подолгу бывать за рубежом, соответственно, закупаться в тамошних магазинах, доступ в высшие сферы политики, сравнительно «чистая», интеллектуальная служба.

Крючкову пришлось одновременно и убеждать в своем профессионализме, и твердо проводить линию на недопущение групповщины, интриг, отгороженности разведки от других подразделений КГБ. Шебаршин вспоминал: «Обладал Владимир Александрович и незаурядным умением находить выход из сложных ситуаций. В. А. Крючков, назначенный на должность первого заместителя начальника разведки, сразу этой специфики не уловил. Сделали естественную ошибку и профессионалы руководители, применившие к Крючкову обычную тактику – неформальные договоренности, массированное давление с разных, казалось бы никак не связанных между собой, сторон, навязывание готовых, не подлежащих критике и обсуждению, решений. Крючков выдержал нажим. Его перспектива была определена заранее… К тому времени он уже разобрался в существовании в ПГУ неформальных структур, распознал механизм их формирования и функционирования и приступил к систематической борьбе с ними».

Структура ПГУ была многосоставной. Во-первых, линия резидентов, действовавших обычно под посольским прикрытием (то есть формально являвшихся сотрудниками МИДа либо журналистами и т. д.). Их не любили коллеги-дипломаты, называя «соседями» и считая их за бездельников и карьеристов, не зная в полном объеме о их работе. Во-вторых, линия нелегалов, то есть лиц, не имевших дипломатической неприкосновенности и работавших в стране пребывания под «легендой» – с вымышленными именами и фальшивыми либо не принадлежащими им документами (таковым являлся знаменитый Рудольф Абель, в реальности Вильям Фишер, законспирированный как владелец фотоателье). В-третьих, радиоэлектронная разведка. В-четвертых, разведка с территории СССР, то есть вербовка иностранцев, использование советских граждан, выезжающих за границу, и т. д. Имелись и собственная контрразведка (ее одно время возглавлял небезызвестный Олег Калугин), и институт (после 1984 года получивший имя Андропова), готовивший разведчиков, и служба дезинформации, и служба аналитики, и даже диверсионное подразделение, научно-исследовательский институт разведывательных проблем.