Текст книги "Мой учитель Филби. История противостояния британских и отечественных спецслужб, рассказанная с юмором и драматизмом"

Меня, не успел я толком распрощаться со шпионским прошлым, занесло в кадровый консалтинг. Но произошло это не благодаря урокам, полученным от Теренса Уолтерса и его службы МИ-5, а совсем по-другому. Лучший друг по Ленинградскому университету и вообще по жизни Александр Филиппов, как и я, филолог, создал в конце восьмидесятых при университете кооператив по изучению русского языка для иностранцев. Кто только не приезжал туда – и бизнесмены всех стран, и юные цэрэушники, и даже сама Кондолиза Райс, ставшая впоследствии госсекретарем США.

Поучился у Саши и отпрыск главного руководителя гигантской американской корпорации «Проктер энд Гэмбл». Вернувшись домой, он рассказал отцу, что среди русских, оказывается, есть приличные люди. Там вот-вот возникнут рыночные отношения, и если что, его знакомые помогут организовать бизнес.

Вскоре эта корпорация действительно вышла на российский рынок, начала со скромного совместного предприятия с Ленинградским тогда еще госуниверситетом. Саша стал консультантом P&G, но когда его функции расширились до невероятных размеров, включая поиск персонала для представительства корпорации, он был вынужден создать целую консалтинговую фирму.

В 1992 году я еще сидел в Ясенево. Как-то раз Саша сообщил мне, что клиентов у него прибыло. Теперь в их числе помимо P&G была уже Coca Cola и кое-кто еще. Все они делали свои первые шаги в Северной столице, теперь уже переименованной в Санкт-Петербург, а сейчас намеревались перебираться в Москву. Это значит, что им потребуется обслуживание и там.

Мне подумалось, что это неплохое продолжение карьеры. Уход из разведки практически был предрешен, поскольку особых перспектив в профессии плаща и кинжала не просматривалось.

При этом друг Саша сделал мне поистине царский подарок. Для обучения нового московского партнера премудростям кадровой работы он командировал руководительницу своего отдела подбора персонала. Альянс с обворожительной Юлией сложился сразу, причем не только на профессиональном, но и на личном фронте. Довольно скоро мы оба вышли из предыдущих браков и поженились. А Сашина просьба подыскать в Москве первого торгового представителя для P&G – на дворе стоял октябрь 1992 года – с тех пор стала нашим совместным с Юлией семейным бизнесом.

Так что неисповедимы пути господни, уважаемые коллеги из МИ-5. Но Теренсу Уолтерсу я все равно премного благодарен. Во-первых, за замечательные марки и альбомы с английскими красотами. Во-вторых, за то, что он не стал меня вербовать и таким образом не подпортил продолжение карьеры хотя бы здесь, на родине. Ну и в-третьих, огромное спасибо ему за введение в профессию, которой я посвятил всю свою дальнейшую жизнь.

Слуга чужому царю: Гордиевский

Про выдающегося предателя Олега Гордиевского, загубившего карьеры сотен советских разведчиков, включая мою, написано так много, что поневоле рискуешь повториться. Сам он в годы службы двум господам, не жался чернил, наваял десятки томов, хранящихся ныне в ясеневских и лондонских архивах. Потом, в отдельных книгах, Гордиевский щедро поделился с мировой общественностью всем, что ему было известно о КГБ, до мельчайших подробностей описал обстоятельства своего предательства и исторической эксфильтрации из Советского Союза в 1985 году.

Однако у меня есть что добавить к портрету Олега. Ведь недаром мы долго сидели с ним на чердаке, в лондонской резидентуре, за соседними столами и, естественно, много общались по рабочим вопросам. А последние два года перед драматическими событиями я служил под его непосредственным чутким руководством. Гордиевский был заместителем резидента по линии ПР, то есть политической разведки.

Англия, как известно, славится привидениями. Вот и Гордиевский еще долго после своего побега обитал на чердаке в облике своего профсоюзного билета. Когда в начале двухтысячных в обшарпанном помещении лондонской резидентуры наконец-то сподобились провести ремонт, в глубине ящика его стола обнаружили зеленую книжицу, хорошо знакомую каждому советскому служащему, с аккуратно наклеенными марками, свидетельствующими об уплате членских взносов вплоть до 1985 года.

Познакомились мы в конце семидесятых, когда Гордиевский находился в центре после второй датской командировки. Мне он показался весьма приятным в общении, интеллигентным человеком, который по своему общеобразовательному и культурному уровню выделялся в лучшую сторону среди коллег по отделу, кстати сказать, тоже далеко не последнему по качеству кадров.

Сидел Олег в отдельном кабинете. Ему было поручено заниматься созданием истории Третьего отдела. В этой связи он, естественно, интересовался у меня и у других сотрудников, учившихся на семинаре у Кима Филби, всем, что было связано с этим великим человеком. Мы, в свою очередь, охотно ему рассказывали, как проходили занятия, о чем беседовали. Каких-то особых секретов в этом не было. Это я к тому, что Гордиевский достаточно много знал о семинаре Филби, но сам никогда в нем не участвовал.

Появление Гордиевского в Лондоне было для нас весьма неожиданным. Тут вроде как своя мафия, и вдруг появляется какой-то «скандинав», неважно владеющий английским и несведущий в британских вопросах. Но раз уж приехал, то придется вместе работать. Так можно сформулировать отношение к нему рядовых оперативных работников.

Руководство резидентуры, как свидетельствует и сам Олег в своей книге «Next Stop Execution», отнеслось к нему довольно настороженно, если не сказать враждебно, но вовсе не потому, что подозревало в нем шпиона, а по ряду других соображений. Во-первых, это был явный представитель политической линии Третьего отдела, а резидент Аркадий Васильевич Гук и его всемогущий заместитель Леонид Ефремович Никитенко оба были контрразведывательных корней. Во-вторых, уж слишком какой-то интеллигентный, ненашенский, не пьет с народом и так далее. Что это было – интуиция, случайное совпадение, стечение конъюнктурных обстоятельств, не знаю. Однако факт остается фактом. Руководство резидентуры Олега недолюбливало с самого начала.

Вот типичная картинка из тех времен. В небольшом центральном помещении резидентуры, у неработающего камина, коллектив разведчиков отмечает какой-нибудь праздник – то ли 7 ноября, то ли 23 февраля, толи Новый год. Все как положено. На столе бутерброды и фрукты, водка и виски для мужчин, бутылочка вина для немногочисленных дам. Мужчины с рюмками или стаканами крепкого по очереди, начиная с резидента, произносят дежурные тосты.

Гордлевский добровольно берет на себя роль обслуги, наполняет быстро пустеющие стаканы, а сам держит в руках единожды налитый бокал красного. Вроде ни к чему не придерешься. Предпочитает человек пить вино, а не водку, но ведь веселится вместе со всеми, а сколько он там выпил, особо никого не волнует. Только уши почему-то все время красные и брататься ни к кому не лезет.

Достаточно ли этого, чтобы заподозрить человека в измене? Вряд ли. Странноватый какой-то, ну да и черт с ним. Разные люди попадаются в наших рядах. Вон у Кобахидзе язык как помело, а другой грузин, Махарадзе, иногда с таким свирепым видом ходит, что вот-вот «зарэжет».

Невзлюбили его и женщины, работавшие на нашем чердаке, жены оперативников, выполняющие административные и технические функции. То ли они пронюхали о немилости к нему со стороны начальства, то ли опять же интуиция сработала, но наши дамы с самого начала командировки Олега объявили ему бойкот по части мытья именно его чашки!

Гордиевский, которого по приезде посадили за соседний со мной рабочий стол, сильно сокрушался по этому поводу, говорил, что и сам может помыть посуду. Мы с Кобахидзе жалели его, старались поддержать и как-то утешить в этом горе.

Раз уж речь зашла про женщин и интуицию, то приведу еще пару фактов, свидетельствующих в пользу того, что к женскому, кошачьему, мнению все-таки надо иногда прислушиваться.

Во-первых, четко помню, что Гордиевского на дух не переносила жена Юрия Кобахидзе Алла. Объяснить причины своей антипатии она не могла, да и никто этого от нее не требовал, но в целом эта женщина считала Олега каким-то неправильным, неестественным человеком с двойным дном.

Мы же, молодые мужики из резидентуры, даже не пытались как-то проанализировать то, что высказывали Алла и другие женщины.

Примерно то же самое было не только в резидентуре, но и в подразделениях центрального аппарата разведки, да и в других подразделениях КГБ тоже.

Вот тому доказательство. Где-то за год до драматических событий 1985 года во время моего отпуска пришла к нам близкая подруга жены, наша однокашница по университету. Нас с вей примерно в одно время забрили в органы, только меня в разведку, а ее, лингвистку, владеющую редким языком, в подразделение КГБ, занимающееся радиоперехватом и прослушкой телефонных переговоров.

Татьяна доверительно сказала мне как давнему другу и офицер офицеру, что работает вместе с первой женой Гордиевского. Та на каждом чаепитии в коллективе подружек – заметьте, в чине от капитана КГБ и выше! – говорила о том, какое ее бывший муженек дерьмо, неискренний, обманщик, опять же человек с двойным дном, явно способный на любую гадость вплоть до предательства.

Помнится, моя первая реакция на этот рассказ была такова: а чего еще можно ожидать от брошенной жены? Что ей еще остается, кроме злопыхательства?

Вероятно, так же рассуждали и участницы чаепитий. Ни им, ни мне даже в голову не пришло доложить об этом как о тревожном сигнале, возможно нуждающемся в проверке. Если они все-таки это сделали и никак последствий не было, то это другой вопрос. Я, по крайней мере, точно поленился заниматься поклепами на моего приятного соседа по резидентуре.

Так или иначе, Гордиевский начал постепенно осваиваться в коллективе, налаживать отношения с народом. Хуже всего у него было с показателями информационной работы, так как наш сотрудник, руководивший ею, долго еще Олега гнобил.

Гордиевский страшно боялся ехать в первый отпуск. Он мотивировал это тем, что его будут критиковать за слабую работу, хотя на самом деле, скорее всего, боялся встречи с руководством, уже стал матерым предателем и в полную силу работал на противоположную сторону. Действительно, насколько я знаю, был момент, когда Олег в личной телеграмме на имя начальника Третьего отдела просил прекратить его командировку. У меня, мол, ничего не получается. На что генерал ответил, дескать, что за чушь, перестань паниковать и продолжай работать.

Лично ко мне Гордиевский всегда относился лучше не придумаешь. Началось с того, как он увидел мои муки от хронически заложенного носа, посоветовал закапывать отривин и объяснил, почему это лекарство самое лучшее. Я принимаю его до сих пор. Объединяла нас и любовь к классической музыке. Когда Олег стал заместителем резидента по линии «ПР» и переехал в отдельный кабинет, у него на столе появился приемник, всегда настроенный на канал, передающий серьезную музыку.

Гордиевский первым посоветовал мне заняться диссертацией по теме англо-американских отношений. Предложение написать ее я получил в Институте США и Канады АН СССР. Он не просто посоветовал, но и свел меня в руководстве Третьего отдела именно с теми людьми, которые поддержали эту мою инициативу. Хотя формально ее полагалось похерить. Что еще за выпендреж?! Зачем оперработнику писать диссертации? Добро бы еще в нашем Краснознаменном институте, на родную разведывательную тему, а то…

Получив повышение до заместителя резидента по линии ПР. Олег сразу как-то отмяк, раскрепостился и стал вести себя более спокойно и естественно. Это теперь мы знаем, что англичане целенаправленно прокладывали ему дорогу к руководству резидентурой, выдворяли под различными предлогами вышестоящих начальников. Но тогда все это выглядело вполне натурально.

Сам Гордиевский утверждал, что после выдворения Гука в центре шла нешуточная борьба за назначение резидентом именно его, а не заместителя по контрразведке Леонида Никитенко, победившего в конечном итоге. Если принять эти слова на веру, то выходит, что и англичане, и наши политические разведчики стремились к единой цели, хотя и по разным мотивам. Абсурд? Нет, просто один из многочисленных парадоксов, которыми полна история разведслужб всего мира.

Итак, Олег Гордиевский стал постепенно входить в силу.

Он бегал по резидентуре и кричал:

– Ребята, тратьте деньги на представительские расходы. Мы в этом году очень мало израсходовали на угощение при проведении оперативных контактов и подарки агентуре. Если не погонимся, то на следующий год нам урежут смету.

Не думаю, конечно, что, призывая тратить деньги, Олег выполнял зловещее задание по разорению родного государства. Он просто выполнял свою функцию советского аппаратчика. Но теперь все это выглядит как минимум иронично.

С тех пор как Гордиевский стал продвигаться в гору по службе в резидентуре, я не помню, чтобы он злился или раздражался. За одним-единственным исключением, которое касалось Юры Кубасова, прибывшего в Лондон в 1983 году. Поведение озорного и шалопутного молодого разведчика под прикрытием корреспондента «Комсомолки» доводило Олега до бешенства, причины которого мы поняли только после финальной развязки.

Судите сами. Кубасов доложил Гордиевскому план встречи с оперативной разработкой, предстоящей через несколько дней. Мол, проверочный маршрут такой-то, встречаемся в таком-то ресторане. Олег кивнул и сообщил об этом своим английским кураторам, которые, в свою очередь, организовали необходимый контроль за этой встречей.

По возвращении в резидентуру Кубасов заявил:

– Знаешь, Олег, мы с Джоном передумали идти в тот китайский ресторанчик и пошли в итальянский за углом.

Подобные эскапады случались достаточно часто. Они, естественно, ставили Горд невского в неловкое положение перед англичанами. Мол, что же ты нас дезинформируешь, тратишь зазря наши ресурсы!

Олег выходил из себя и гневно кричал:

– Юра, ну нельзя же так нарушать правила конспирации. А если бы с тобой что произошло, повязали бы тебя англичане на встрече, где бы мы тебя искали?!

Вот каким заботливым начальником был Олег Антонович Гордиевский.

Апофеозом его разведывательной карьеры, причем как с советской стороны, так и с английской, явились подготовка и проведение визита в Англию М.С. Горбачева, бывшего тогда «наследным принцем» советского руководства. Он прибыл в Англию в середине декабря 1984 года.

После этой встречи с будущим генсеком ЦК КПСС Маргарет Тэтчер произнесла слова, облетевшие весь мир: «Мне он нравится. Мы сможем работать вместе».

Гордиевский пишет в своих воспоминаниях, что успех этой встречи на высшем уровне, во многом проложившей путь к взаимопониманию между Горбачевым и Западом, обеспечили СИС, он лично, информационный работник резидентуры по имени Шатов и автор этих строк.

Мне до сих пор не по себе от этого утверждения. Однако надо признать, что мы действительно работали засучив рукава. Я писал для советской делегации углубленные меморандумы о принципиально важных аспектах британской политики и подробнейшие характеристики на всех участников переговоров с английской стороны. Гордиевский все это передавал резиденту Никитенко для доклада лично Горбачеву. Сам же он, по всей вероятности, писал такие же основательные документы о советских гостях, которые английские спецслужбы докладывали Тэтчер.

В общем, поработали мы на славу. Правительственную награду, правда, как это обычно бывает, получил резидент Никитенко. Но ни у кого в центре после этого успешного визита не осталось сомнений в том, что после окончания командировки Никитенко резидентом вместо него будет назначен Олег.

Что касается меня, то когда весной 1985 года я пожаловался на усталость от почти пятилетней командировки и попросился домой, Гордиевский твердо проговорил:

– И думать перестань! Скоро ты станешь вместо меня замом по политической разведке и поработаешь как миленький еще года два, не меньше.

В те времена Олег пребывал в каком-то благостном состоянии. Спокойный, веселый, как будто с небес его кто-то поглаживал. Случился с ним, правда, один казус, который мы, его коллеги по резидентуре, до сих пор не можем объяснить. Его редкая, седеющая шевелюра вдруг приобрела желто-рыжий цвет. Неужели появилась юная любовница? Или, не дай бог, без пяти минут резидент КГБ в Лондоне неожиданно поголубел?

Поначалу Олег на наши недоуменные вопросы отвечал с извиняющимся видом. Я, мол, по ошибке вместо шампуня вылил на голову красящее средство жены, хотя Лейлу с волосами такого цвета никто никогда не видел. Когда же ошибки с шампунем приняли регулярный характер, мы вовсе перестали спрашивать, уважали право каждого человека на свои собственные странности.

В начале мая мы попрощались с Никитенко, и в кабинет резидента вселился Олег. Светило весеннее солнышко, всем было хорошо. Особенно Гордиевскому, который вот-вот должен был получить коды от заветного резидентского портфеля, святая святых всех без исключения секретных операций резидентуры.

Где-то в середине мая, в обеденное время, ехал я на машине мимо небольшого скверика, расположенного рядом с домом советских дипломатов, где жил Гордиевский.

Вдруг наперерез машине бросился он сам и взволнованно выкрикнул в открытое окошко:

– Меня вызывают в Москву. Заходи после обеденного перерыва, поговорим.

Я так и сделал, зашел в кабинет резидента. Олег нервно ходил взад-вперед по помещению.

– Вызывают меня по убедительной причине, для окончательного утверждения у высшего руководства КГБ, но как-то все странно, неожиданно. В личных письмах никто не предупреждал. Вроде бы все уже было утрясено. Но делать нечего, поеду на несколько деньков, на месте разберусь, – проговорил он и добавил: – А тебя покамест назначаю исполняющим обязанности моего зама по ПР. Сидите тут на попе ровно и ничего не делайте до моего возвращения.

С этим наш дорогой начальник и отбыл. Больше мы не виделись.

Как только он пересек советскую границу, сразу же под каким-то предлогом была отправлена в Москву его жена Лейла, которую мы называли Лилей, и две симпатичные дочки дошкольного возраста.

Лейла сразу поняла, что это конец их командировки. Говорят, еще собирая в дорогу Олега, она громко, во всеуслышание причитала на эту тему.

Дальше начался кромешный ад. Из центра поступали категорические письма с приказами прекратить все операции, законсервировать агентуру.

«Ну с таким-то в порядке исключения разрешите, давно важная встреча назначена», – просили мы.

Ответом на это был грубый окрик:

«Вам русским языком сказано, что никаких исключений, всем замереть!»

Мы писали личные письма корешам в родном отделе, но даже надежнейший, ближайший друг Кобахидзе отвечал так:

«Макс, ничего не спрашивай, сами не понимаем, что происходит. Гордиевский ходит из одною начальственного кабинета в другой, в кармане рулон туалетной бумаги, которой он постоянно отирает пот с лица».

В следующем письме:

«Олег попросил меня достать путевку в наш санаторий в Семеновском. Ты не представляешь, чего мне это стоило в самый разгар сезона, но я все-таки достал!»

В конце июля центр разрешил мне выехать в запланированный отпуск в Союз. В порту Тилбури, при погрузке на советский теплоход, мои документы подозрительно долго и тщательно изучали английские пограничники.

В Москве мне опять ничего не рассказывали, хотя там уже прошел слух, что Гордиевский куда-то исчез. Дескать, ты, Макс, кажется, просил путевку в Кобулети на Черном море? На, держи и поезжай отдыхать, потом все узнаешь.

Помню, гуляем мы с женой вечером по берегу Черного моря, и я ей говорю:

– Представляешь, а вдруг там, «темноте, Олежка на лодочке в Турцию гребет?

Оказалось, что это предположение было недалеко от истины.

За несколько дней до окончания отпуска, где-то в конце августа, начальник нашего ведомственного санатория вызывал меня к аппарату оперативной связи, расположенному в его кабинете.

Близкий друг и соратник по Лондону Володя Белов взволнованно сообщил мне:

– Макс, тебя срочно вызывают в Москву. Все объяснения на месте.

В центре от напряжения хоть топор вешай. Заместитель начальника отдела нервно проговорил, что Гордиевский сперва исчез, а затем проявился на стороне англичан. Теперь ожидаются самые крупные неприятности, какие только можно себе представить. Моя командировка прекращена, о возвращении в Лондон не может быть и речи.

Почему? Нельзя, мол, подвергать тебя риску. Ведь ты поддерживаешь связь с пятью ценными агентами.

Две следующие недели были, вероятно, одним из самых тяжелых и мрачных периодов в моей жизни. Конечно, еще в Лондоне мы с женой ощущали, что может случиться какая-то беда, даже подготовились к ней, на случай внезапной эвакуации вещи в квартире разложили на три кучки: наше личное, хозяйское и корпунктовское. Но тут нагрянуло настоящее смятение от головокружительного изменения всех жизненных планов, усиливавшееся гробовой атмосферой в родном отделе. Кроме того, надо было решать бытовые проблемы и в первую очередь срочно устраивать ребенка в школу всего за несколько дней до 1 сентября.

Тяжелее всею было смириться с гем, что тебя предали. Даже не знаю, с чем это ощущение сравнить. Может быть, с потерей близкого человека, когда еще долго строишь иллюзии и отказываешься верить, что происшедшее необратимо, а потеря невосполнима. Рана от предательства со временем зарастает, но остается в душе навсегда. Ты уже на всю жизнь отличаешься от тех людей, которых никто никогда не предавал.

В один из таких невеселых дней, 12 сентября 1985 года, я сидел в своем ясеневском кабинете и думал о том, что же мне делать дальше.

Ответ на мои размышления ворвался в кабинет в облике приятеля из информационного подразделения, занимавшегося английской тематикой.

– Максим, только что пришла телеграмма о высылке большой группы советских представителей. Ты среди них.

Он только успел выпалить эти слова, как пронзительно зазвонил аппарат прямой связи с начальником отдела:

– Немедленно ко мне!

Я ворвался в кабинет Николая Петровича Груздева и увидел, как ему плохо жить на свете в эту минуту. Еще бы! Он являлся одним из ближайших друзей Гордиевскою, усерднее других продвигал его на должность резидента. На него в первую очередь падет ответственность как за предательство, так и за бегство Олега. За последнее – особенно. Полное смятение первых мгновений несчастья, беспомощность. Нет, лучше не буду описывать тот момент и часы, последовавшие за ним, пока и наш начальник, и мы все не пришли в чувства.

Через пару дней мы всем отделом поехали в Шереметьево встречать спецрейс с выдворенными товарищами и нашим барахлом и в аэропорту разделились на две группы. Одна помогала развозить по домам чемоданы изгнанников, вернувшихся домой. Вторая, куда назначили и меня, повезла багаж Гордиевского на ночевку в Ясенево.

Там над ним до утра колдовали специалисты из оперативно-техническою отдела. Они искали микроточки и прочие доказательства шпионской деятельности владельца этих вещей, однако, по слухам, нашли всего пару порнографических журналов, которые впоследствии фигурировали в качестве обвинения Олега в моральной развращенности.

Утром мы отвезли багаж на квартиру Гордиевского, где встретили одинокую, совершенно подавленную Лилю. Ни она, ни мы не знали, о чем говорить, точно как на похоронах.

Потом были беседы с представителями внешней контрразведки и даже вызов на допрос к следователю в Лефортово. Меня поразила абсолютная формальность этих процедур. Контрразведчик задавал мне какие-то дурацкие общие вопросы, которые не имели никакого отношения к выяснению сути предательства и его мотивов. А ведь и я, и другие сотрудники резидентуры могли бы рассказать ему много интересного и важного.

У меня создавалось впечатление, что все заранее предопределено. Гордиевский – предатель чуть ли не с детского сада. Никто из нынешних начальников не несет ответственности за факт его вербовки англичанами.

В Лефортово я провел ровно полдня в обществе добродушного пожилого следователя. Он беспрестанно дымил «Беломором», задавал мне какие-то казенные вопросы и старательно, подолгу записывал ответы самой что ни на есть дешевой шариковой ручкой. Только раз в его общении со мной промелькнуло нечто вроде юмора.

Узнав, что я возвращался на теплоходе по Балтике в таких-то числах в конце июля, он улыбнулся и спросил:

– Ну и что? По дороге вы его не встретили?

Такое вот было расследование предательства века! Позже один высокопоставленный генерал, лично ответственный за принятие решения о направлении Горд невского в Лондон, с удовольствием показывал прямо в коридорах Ясенево, как пережил эту неприятную историю.

Он распахивал пиджак, тыкал руками под него и приговаривал:

– Вот здесь пуля прошла и здесь, а сам жив!

Его подъем по карьерной лестнице в разведке и затем в центральном аппарате КГБ продолжался вплоть до путча 1991 года.

Серьезно пострадал только Груздев. Его отстранили от руководства Третьим отделом и отправили в ссылку в неоперативное подразделение разведки. До последнего момента своего пребывания в прежней должности Николай Петрович надеялся на какое-нибудь чудо. Однажды осенью 1985-го я пришел к нему отпроситься на промышленную выставку с участием англичан, куда меня пригласили, что называется, по старой памяти как корреспондента газеты, обеспечивавшей мне крышу.

Груздев необычайно оживился.

– Обязательно иди. Это не случайность. Вполне возможно, что тебе передадут какое-нибудь послание от Олега, – заявил он.

Впоследствии Николай Петрович зарекомендовал себя стойким бойцом, сумевшим не только выбраться из опалы, но и упрочить свои позиции в разведке, но тогда мне было искренне жаль его.

Впрочем, наваждения на грани умопомешательства посещали тогда не одного начальника английского отдела. Оперативный работник, близко знавший Гордиевского по датской командировке, пришел как-то к руководству ПГУ со следующим планом. Он предложил забросить его в Афганистан. Там этот тип перебежит к талибам, они переправят его к англичанам, где он, естественно, встретится с Гордиевским и убьет его!

Мы, сотрудники английского направления знаменитого Третьего отдела, оказались на пепелище. Лондонская точка была уничтожена до основания. Практически весь доступный кадровый резерв не имел никаких шансов получить британскую визу. Гордиевский наверняка сдал этих людей.

Перед нами стояла труднейшая задача по возрождению резидентуры из праха. Мы ломали голову, как перехитрить коварного изменника и англичан. Помнится, я вырезал название газетной статьи «А ты как думаешь, Олег?» и приклеил его прямо перед глазами.

Жизнь брала свое. Постепенно у нас стало что-то получаться, но это уже другая тема.

Со временем пришло и душевное успокоение, осознание того, что могло быть и хуже.

Я часто вспоминал фразу из песни Высоцкого:

«А в тридцать три распяли, но не СИЛЬНО».

Мне как раз исполнилось именно столько лет, возраст Иисуса Христа. В последующие годы я еще много чего успел сделать именно благодаря этому, «но не сильно». Однако теперь уже мне ясно, что вершина пришлась именно на тот возраст.

К концу 1985 – начал у 1986 года мы уже были способны шутить на темы, связанные с предательством Гордиевского. Доказательство тому – новогодний розыгрыш Кобахидзе с визиткой Олега, описанный в небольшом рассказе «Предательская визитка», приведенном в этой же книге. Вероятно, не было в то время в Ясенево ни единого сотрудника, кто не слышал бы об этой истории.

С юмором, кстати, у сотрудников ПГУ все было в порядке. Осенью 1985 года, спустя пару месяцев после оглушительного провала, нашему Третьему отделу сверху спустили установку, велели провести партийное собрание, обсудить на нем проступок Горд невского и принять подобающее партийное решение. Надо сказать, что все ясесневцы знали о предстоящем собрании и сгорали от любопытства.

На следующий день шел один из наших по длинному коридору кон горы.

Его быстрым шагом догнал коллега из другого подразделения, славившийся здоровым чувством юмора, и спросил, не моргнув глазом:

– Ну и как собрание провели? Что решили? Из партии исключили или по первому разу строгача дали?

Наш человек на полном серьезе ответил:

– Все-таки исключили. Решили, что исключение из рядов КПСС гораздо сильнее ставит Олегу на вид.

Сейчас, по прошествии многих лет можно признаться, что я несколько раз пытался выйти с Гордиевским на связь, используя знакомства по бизнесу с такими же, как я, отставниками из западных спецслужб, предлагал ему хотя бы по телефону поговорить либо установить контакт по электронной почте. Но Олег словно сквозь землю провалился.

Однако он не обошел меня своей благодарностью и выражением уважительного отношения. В его книгах есть целый ряд лестных упоминаний о моей работе в Англии.

А апофеозом явился следующий абзац в одной из его публикаций:

«В годы моей лондонской командировки… в резидентуре работало много никчемных людей, но были и высокоодаренные сотрудники – Максим Баженов, Юрий Кобахидзе, Леонид Никитенко, – способные совершить реальные прорывы на разведывательном фронте. В большем количестве хороших агентов КГБ и не нуждался».

Экземпляр этой публикации Олег все-таки прислал мне с одной из оказий, уже не помню, с кем именно.

На первой странице стояла лаконичная надпись:

«То Maxim. Best wishes. Oleg Gordievsky».

До сих пор не разберусь, хорошо или плохо, когда тебя хвалит враг. С английской стороны все более-менее ясно. Гордиевский явно перестарался, расписав меня как опасного сотрудника лондонской резидентуры, к тому же любимого ученика Кима Филби. Поверив ему, англичане, по-видимому, твердо решили сделать меня пожизненной персоной нон грата.

А с российской стороны? Многие бывшие коллеги, конечно же, читали литературные творения Олега Антоновича, и поначалу я побаивался, как бы в Ясенево не сочли его лестные высказывания обо мне за признак нашей с ним идейной близости.

Но сработал, на удивление, противоположный эффект, суть которого выразил однажды подвыпивший высокопоставленный генерал СВР в разговоре с моей женой:

– Гордись, дорогуша, своим мужем! Мы-то знаем, что он был способным разведчиком.

С генералом тем я никогда рядом не служил, поэтому судить о моих оперативных достоинствах он мог не иначе как из книг Гордиевского.

И на том спасибо тебе, Олег!

А что стало с ним самим? В начале девяностых его семью выпустили из постсоветской России. Но Лейла накоротке повидалась с Олегом и тут же от него ушла вместе с дочерями. Она не могла простить ему предательства. Нет, не Родины, а того, что, спасая собственную шкуру, он, как последний трус, бросил семью, фактически оставил жену с малютками в заложниках у жестокого режима, с которым Олег якобы боролся. Неизвестно еще, что было большим предательством.