Текст книги "Мой учитель Филби. История противостояния британских и отечественных спецслужб, рассказанная с юмором и драматизмом"

Веселые прогулки по минному полю разведки

Лондон встретил нас начинающейся осенью и запомнившимся на всю жизнь запахом ненашенского мыла, купленного в лавочке напротив посольской гостиницы, куда нашу семью определили на первое время, пока не уедет домой мой предшественник. На следующий день жена, а не я, специально тренированный профессионал, впервые увидела за нами наружное наблюдение. Это означало, что мы, по молодости того не ведая, ступили на минное поле. Где и когда рванет?

Рвануло в самом конце командировки. А до этого я пять лет порхал рядом с минами, задумываясь не столько о возможных печальных последствиях провала, сколько о радостях жизни и увлекательнейших возможностях, которые предоставляло совмещение обязанностей журналиста и разведчика.

Перечитывая сейчас свои журналистские архивы тех лет, я понимаю, что интересные события случались чуть не каждый день. Но в памяти, без подсказки бумажек, отложились лишь самые яркие эпизоды. Их я и попытаюсь пересказать, пока не забыл.

Страсти вокруг Фолклендов

Война есть война. Даже такой припозднившийся взбрык имперского колониализма, каким явилась Фолклендская военная кампания, затеянная правительством М. Тэтчер в начале 1982 года. В район Южной Атлантики, к архипелагу, который англичане называли Фолклендами, а аргентинцы, уже высадившиеся там, – Мальвинами, двигалась мощная британская военно-морская армада в составе двух авианосцев и множества других боевых кораблей.

Спор между Англией и Аргентиной за суверенитет над этими островами уходит своими корнями в восемнадцатое столетие. В 1774 году под давлением Испании Англия покинула Фолкленды, но формально не отказалась от претензий на них. После провозглашения независимости от Испании, в 1820 году, молодое аргентинское государство предъявило права на архипелаг, но своего не добилось. В 1833 году на Фолклендах окончательно обосновались англичане, силой выдворившие оттуда аргентинских поселенцев.

Аргентина, никогда не прекращавшая попыток вернуть себе Мальвины, добилась в 1965 году резолюции ООН, в которой признавалось существование спора о суверенитете территории и рекомендовалось разрешить конфликт путем переговоров. Англия всячески саботировала переговоры, а аргентинские власти, веною очередь, угрожали военным вторжением на архипелаг. 28 марта 1982 года Аргентина оккупировала остров Южная Георгия, принадлежащий Англии, а 2 апреля на Фолклендских островах высадился экспедиционный корпус аргентинских вооруженных сил. В ответ правительство Тэтчер приняло неожиданное для многих решение направить в район Южной Атлантики мощную военно-морскую эскадру особого назначения.

Политический, дипломатический и, естественно, журналистский Лондон дрожал от нервного напряжения. Дойдет ли до кровопролития? Кто первый дрогнет? Отступят аргентинцы или все же Тэтчер в последний момент не решится на боевые действия? Кто кого поддержит из крупнейших мировых держав?

Разведслужбы, понятно, не отсиживались в стороне. Советская разведка в том числе. Кого мы поддерживаем, было известно с самого начала. Конечно же, нейтральную Аргентину, пытающуюся отвоевать свою исконную территорию у колониального британского льва. Но что это, черт побери, за территория? Кто там живет и сколько их, этих фолклендцев? Какой там хоть климат-то? Что вообще есть? Не знаю, как коллеги из других разведок, но наши, сдается, вообще ничего не знали. Вряд ли там ступала нога не только советского, но и вообще русского человека.

А у меня как раз были плохи дела с показателями по информационной работе. То бишь я мало подготовил информационных телеграмм, да и темы все были какие-то мелкие, не тянули на прямую реализацию в инстанцию. Так назывались ЦК КПСС и основные ведомства, потребители нашей продукции.

Вызывает меня информационный работник и говорит:

– Будешь полным идиотом, если не используешь такой шикарный шанс. Ты ведь у нас, кажется, вступил в Королевское географическое общество. Иди туда и узнай хоть что-нибудь про эти чертовы Фолклендские острова, а то Москва уже замучила вопросами: где это, что там. И вообще имей в виду, что на этом конфликте можно массу очков заработать.

Тут самое время рассказать, как я попал в действительные члены Королевского географического общества. Как отмечалось выше, готовясь к командировке, я прошел, среди многого прочего, серьезную стажировку по так называемой арктической тематике и проблемам международного морского права, тесно связанным с ней. Остается только поаплодировать дальновидности руководства советской внешней политики в далекие семидесятые-восьмидесятые годы прошлого века. Оно уже тогда предвидело неминуемое нарастание осложнений в отношениях арктических стран – это СССР, Канада, США, Норвегия и Дания – вокруг определения экономических зон и суверенитета над участками Северного Ледовитого океана. Ведь там гигантские запасы нефти и газа на шельфе, несметные сокровища в виде марганца и других минералов на океаническом дне, а с военно-стратегической точки зрения – риск появления американских подводных ракетоносцев вблизи наших северных территорий.

Как известно, Советский Союз еще в двадцатые годы в одностороннем порядке объявил суверенитет над всем сектором от крайних точек своего северного побережья до Северного полюса. Но соседи были с этим не согласны и все более активно оспаривали наши права. Короче говоря, надо было держать ухо востро и внимательно следить за эволюцией подхода западников к арктическим проблемам. Передо мной была поставлена нелегкая задача по проникновению в круги, обладающие информацией, важной для обеспечения советских интересов.

В первые месяцы командировки я проанализировал ситуацию и пришел к выводу, что лучше всего действовать через Королевское географическое общество, Royal Geographical Society – RGS. Но как попасть в этот элитный, полностью закрытый для посторонних британский клуб, патроном которого является двоюродный брат королевы принц Кентский, а почетным председателем – сын легендарного исследователя Антарктики лорд Шэклтон?

Под предлогом газетного интервью я съездил в Кембридж, к известному профессору-полярнику Теренсу Армстронгу. Тот сказал, что для принятия в действительные члены RGS требуются рекомендации не менее двух ученых-полярников с мировым именем. Он лично не сможет дать мне таковую, если я не заручусь поддержкой кого-то еще, хорошо ему знакомого.

Тогда я вспомнил, как отец рассказывал о своей давнишней дружбе в Ленинграде с полярным исследователем академиком Трешниковым, и попросил его познакомить нас во время моей командировки на родину. Добродушный академик, возглавлявший в ту пору ленинградский Институт Арктики и Антарктики, страшно обрадовался весточке от Теренса, старого знакомца и уважаемого оппонента по научным спорам. Он тут же снабдил меня рекомендательным письмом и вдобавок попросил передать Армстронгу здоровенную пачку институтских научных изданий, только что вышедших в свет. Трешников пояснил, что по межбиблиотечному обмену Теренс увидит их никак не ранее чем через полгода. Пачка была настолько внушительного веса, что для ее провоза в аэрофлотовском багаже требовалось почти полностью отказаться от любого другого груза, но я без колебаний согласился, понимал, что эта жертва открывает мне двери в Королевское географическое общество.

И снова Кембридж. Профессор Армстронг чуть не прыгал от восторга вокруг книг, привезенных мною, и сразу же сел писать мне рекомендацию. Не прошло и месяца, как я получил свидетельство действительного члена RGS. На церемонии вручения мне стало известно, что за весь послереволюционный период такой чести были удостоены всего два советских гражданина – какой-то академик из Института географии АН СССР и профессор из Института востоковедения. Третий – я.

Положив в карман членский билет RGS, я отправился в святая святых мировой географической науки. Со стен старинного краснокирпичного особнячка, расположенного в центре Лондона на стыке двух самых известных парков – Гайд-парка и Кенсингтон-гарденз, смотрели портреты Ливингстона, Шэклтона, Амундсена, Пржевальского и даже князя Кропоткина. Никогда раньше не знал, что знаменитый теоретик анархизма был еще и великим географом! Учтиво улыбались служители общества, попадающиеся мне навстречу.

Среди них отставной бригадный генерал с типичными колониальными усами щеточкой, который, как мне рассказали, являлся хранителем уникальной коллекции карт. Позже я узнал, что наш Генштаб вполне мог бы наградить орденом ее добытчика.

В совершенно безлюдной библиотеке я затребовал кипу фолиантов по Фолклендам, уселся в самом углу за колонной, принялся изучать и конспектировать их. Через пару часов библиотекарша ушла на обед, посадив вместо себя молоденькую девушку.

Немного времени спустя в тишине заскрипела дверь, и я услышал шепот бригадного генерала, обращающегося к временной библиотекарше:

– Слушай, Кэтрин, если здесь появится наш новый русский член по имени Максим и будет спрашивать литературу про Фолкленды, обязательно сообщи мне названия всех книг, которые ему выдашь, ладно?

Я сидел, вжавшись от волнения в стенку. Ведь ни бригадир, ни эта барышня меня за колонной не заметили. Что делать? Буду ждать прихода постоянной библиотекарши. Авось пронесет. Примерно через час она появилась. На мое счастье, смена караула произошла так быстро, что девушка забыла передать ей указание бригадира. Ретироваться мне удалось без проблем. Я стремглав помчался в посольство, чтобы поскорее проинформировать Москву обо всем том, что почерпнул из умных и пыльных фолиантов.

А почерпнул я, пребывая в засаде, массу полезной информации об истории открытия и освоения архипелага, местном населении, ландшафте, климате и даже о поголовье крупного и мелкого скота. Многие ли, к примеру, знают, что Фолкленды – чемпион мира по овцеводству? На 3 тысячи фолклендцев приходится почти полмиллиона овец, порядка 350 ходячих шерстяных мешков на каждого обитателя архипелага. Судя по высоким оценкам центра, информация эта пришлась весьма кстати. «Теперь ясно, что все дело в тамошних баранах», – сказал мне друг в личном письме из Ясенева.

Однако по иронии судьбы Москва никак не отреагировала именно на то, что, как показало будущее, было самым цепным. В библиотеке Королевского географического общества мне удалось вычитать, что уже тогда, в начале восьмидесятых годов прошлого века британские ученые предполагали наличие на шельфе Фолклендских островов огромных нефтяных месторождений. Спустя три десятка лет средства массовой информации время от времени сообщают об успехах буровиков крупнейших международных компаний, вплотную занявшихся освоением фолклендского шельфа. Так вот, оказывается, где собака зарыта! А мы-то недоумевали, на кой ляд Тэтчер направила в Южную Атлантику мощный военно-морской кулак. Оказалось, вовсе не для защиты интересов местных овцеводов!

Британская армада неумолимо приближалась к Южной Атлантике. Пресса пестрела сводками, составленными официал иными представителями Министерства обороны, сейчас их назвали бы пиаровцами. В СМИ циркулировал миллион разнообразнейших интерпретаций и домыслов относительно того, что же в действительности происходило на другом конце земли.

Вместе с другом и коллегой Юрием Кобахидзе мы отправились на ужин к знакомому западногерманскому журналисту Аристиду Хюбриху по кличке Бад, здоровенному и на редкость харизматичному персонажу, как две капли воды похожему на известного в ту пору баварского политика Франца-Йозефа Штрауса.

Бад обосновался в фешенебельном предместье Лондона. Он любил красивую жизнь, окружил себя весьма небедными людьми. Некоторых из своих знакомцев Бад тоже пригласил в тот вечер на ужин. Все они выглядели в высшей степени почтенно. Важные, самодовольные физиономии, добротные костюмы, жены в дорогих украшениях.

Единственное исключение составлял сосед Бада, маленький плюгавый старикашка в скучном и достаточно поношенном костюмчике серого мышиного цвета. Держался он неприметно, скромно, словно стеснялся присоединиться к обшей беседе.

А разговор за столом, естественно, вращался вокруг фолклендской кампании. Гости оживленно обсуждали только что распространенную военными пиаровцами новость о том, что экспедиционный флот пришвартовался для кратковременного отдыха у берегов острова Святой Елены, где англичане держали Наполеона до самой его смерти.

«Да, конечно, – рассуждали участники застолья. – Это понятно. Надо ведь матросам размять ноги на берегу».

У всех перед глазами картинки, как отряд за отрядом сходят с трапа и направляются в ближайшие пивные и бордели. Развивая фантазии, участники ужина начали полушепотом сообщать друг другу важные и конфиденциальные детали, якобы известные им.

У нас с Кобахидзе уши превратились даже не в антенны, а в радары. Мы боялись пропустить хоть слово, вылетевшее из таких информированных источников.

Посреди этой вакханалии обмена конфиденциальностями плюгавый старикашка, до сих пор молчавший, вдруг заявил:

– При всем уважении к нашим газетам, господа, я не верю сообщениям о швартовке флота у Святой Елены.

Сказал, как будто воздух испортил.

– Но почему, сэр, вы так считаете?! – спросил кто-то.

– Все очень просто, – ответил старикашка. – Святая Елена окружена многими рядами острых рифов. Туда и на лодке-то не подплывешь, не то что авианосцам швартоваться.

– Позвольте, а вам-то это откуда известно? Вы что, бывали на этой самой Елене?

– Да, приходилось, – скромно ответил старикашка. – Я там много лет был губернатором.

За столом полный конфуз. Народ был сильно разочарован. Такую дед малину обломал. А мы-то тут напредставляли себе про морячков с проститутками! Но делать нечего. Раз бывший губернатор говорит, значит, так оно и есть. Ему виднее.

Разговор плавно перетек на критику пиаровцев-борзописцев, бессовестно обманывающих мировую общественность.

Мы же с Кобахидзк не преминули заработать на этом очки. Оперативно доложили о сомнительности официальных сведений о швартовке и тем самым подтвердили информацию, наверняка уже полученную к тому времени с советских военных спутников.

Чаще ходите на званые обеды, товарищи разведчики, и вам обязательно улыбнется оперативное счастье в обличье такого вот старикашки или кого-то еще!

Британская армада наконец-то достигла Фолклендских островов и вступила в боевые действия с аргентинцами. В Англии начался ажиотаж, какого эта страна, вероятно, не переживала со времен Второй мировой войны. Телевидение и пресса были заполнены репортажами и сводками с театра военных действий. В парламенте шли бесконечные дебаты, причем, как я сейчас понимаю, непонятно о чем. Ведь Лейбористская партия, находящаяся в оппозиции, с самого начала в принципе поддержала курс правительства Тэтчер на решение проблемы силовым путем.

Самыми ярыми патриотами, защитниками лозунга «Ни пяди британской земли оккупантам!» оказались такие далекие от военных дел политики, как лидер лейбористов Майкл Фут, интеллигентнейший человек в профессорских очках с гигантскими линзами, и теневой министр обороны Джон Силкин. Даже по фамилии последнего видно, что он отнюдь не коренной англосакс. Пытаясь объяснить их пыл и рвение, мы в журналистских кругах сходились во мнении, что это своего рода компенсационная реакция людей, которые никогда не служили в армии либо не принадлежали к титульной нации. Они подспудно испытывали чувство вины за это и страх перед возможными обвинениями в отсутствии патриотизма.

В оглушительном хоре ура-патриотов и шовинистов, объединившем в едином порыве весь политический спектр Великобритании, звучал единственный серьезный голос против. Он принадлежал теневому министру иностранных дел, известнейшему и опытнейшему политическому деятелю, бывшему министру обороны и одному из вдохновителей создания НАТО Денису Хили. Он, как ни странно, твердо и последовательно выступал против применения военной силы, за начало переговорного процесса с аргентинцами.

Впоследствии Хили в одной из бесед со мной объяснил свою позицию так:

– Во время Второй мировой я был майором, командовал батальоном и принимал участие в боях на юге Италии. В отличие от подавляющего большинства нынешних политиков я не понаслышке знаю, что такое кровь, убитые и покалеченные солдаты. Надо сто раз подумать и использовать все возможные средства, кроме оружия, перед тем как начинать пальбу.

В такой обстановке самым удобным местом для журналиста-разведчика стали парламентские кулуары, а если быть более точным – знаменитый паб в палате общин. В кризисных ситуациях, будь то политика, экономика или война, там собирались все и вся, можно было встретить черта в ступе и узнать что угодно.

Моя работа по своей сути сводилась к тому, чтобы, отхлебывая из кружки замечательный, специально для парламента изготовленный биттер «Fed», тусоваться в кругу британской прессы и прочих персонажей, околачивающихся в пабе, слушать, что они обсуждают, и время от времени задавать невинные вопросики, подталкивающие их к выплеску новых порций информации. Особый интерес представляло то обстоятельство, что каждый час аккредитованных корреспондентов английских изданий собирали на закрытый брифинг, где перед ними выступали официальные представители Министерства обороны. Возвращались они оттуда с важными физиономиями людей, знающих больше других, тут же брали по новой кружке пивка и начинали небрежно разбрасывать вокруг себя отрывки конфиденциальной информации, полученной только что.

Один из таких рабочих деньков запомнился мне особенно ярко, потому что закончился полной отключкой. Приехал я в парламент где-то к открытию паба – не знаю, как сейчас, но тогда эти заведения начинали работать в 10.30 утра – и присел за столик с хорошим знакомым. Это был Боб Портер из «Дейли Мейл», здоровенный бугай-регбист. Не успели размяться первой пинтой, как Боб побежал на закрытый брифинг. Вернувшись минут через десять, он полушепотом пересказал мне все последние сведения с театра военных действий. Где кто наступает и отступает, какими силами, какова международная реакция самых значимых стран и все такое прочее.

Так продолжалось каждый час. Пинта пива – брифинг – информация, пинта – брифинг, опять пинта. Голова шла кругом, не вмещая новых сведений, мочевой пузырь разрывался, не вмещая пива.

Апофеозом того дня стал брифинг, на котором была озвучена информация, так и не попавшая в открытую печать. Военная операция временно застопорилась по причине повреждения авианосца «Инвинсибл». Это английское слово переводится как «непобедимый». На этом авианосце вертолетчиком служил второй сын королевы, принц Эндрю.

Часам к десяти вечера мы с Бобом вспомнили, что за целый день так ничего и не поели, но при этом выпили как минимум по десять пинт пива, если не больше. Мы зачем-то добавили по порции виски и, поддерживая друг друга, пошли искать свои авто, припаркованные где-то на Уайтхолле. Меня почему-то все время мучила мысль о том, что мне до дома всего несколько миль по центральному Лондону, а вот бедному Бобу придется рулить по моторвэю миль сто, не меньше. Ну да ничего, он же намного крупней и здоровей меня, регбист.

Как я доехал до дому, не помню. О том, что было бы, останови меня полиция, даже думать не хочу. Остальное знаю по рассказу жены. Взволнованная моим долгим отсутствием, она ждала на балконе, услышала щелчок переключения авто на задний ход, увидела, что я на редкость аккуратно припарковался, через минуту сама открыла входную дверь и приняла тело, которое прохрапело прямо в коридоре несколько часов. Вот так.

Созвонившись на следующий день с Бобом Портером, я узнал, что с ним все произошло с точностью один к одному. Это меня крайне обрадовало. Слава богу, не я один такой.

Да, я нанес ощутимый удар по собственной печени, однако значительно улучшил свои показатели информационной работы в преддверии отчета об очередном годе командировки.

Проговорился на приеме

Если разведчик не держит язык за зубами, то из этого может получиться невесть что. Однажды единственное неправильное движение языком чуть не стоило мне карьеры. А дело было так.

Пришел я как-то в посольство и увидел, что в центральном холле собралось слишком уж много людей, чистых дипломатов и их жен. Они что-то оживленно, хотя и вполголоса, обсуждали. Я спросил, в чем дело. Мне ответили, что произошло очередное выдворение, на этот раз помощника военно-морского атташе. Мы тут, дескать, обсуждаем, какой подарок на прощание вручить нашему товарищу. Ведь такой хороший, компанейский мужик.

В резидентуре тоже все были в курсе, но комментариев звучало мало. Выгоняли-то англичане не нашего человека, а сотрудника военной разведки, ГРУ. Никто не знал, что он натворил, но видимо, было за что.

«Ну и ладно, – подумал я. – Не в первый и, возможно, не в последний раз. Мы такое уже видали».

Вечером в посольстве был прием. Спустился я с нашего резидентуре кого чердака в зал, гудящий от многочисленных бесед, взял бокал вина и начал тусоваться.

Вот группка, состоящая из советских журналистов и нескольких английских гостей, среди которых корреспондент агентства «Рейтер», освещающий дипломатические вопросы. Привет-привет, как дела?

После обычного вступительного ритуала Джон из «Рейтера» вполне буднично задал мне самый что ни на есть стандартный вопрос:

– Ну а как ты оцениваешь нынешнее состояние британо-советских отношений? Не кажется ли тебе, что они немного улучшились по сравнению с прошлым разом, когда мы беседовали?

И тут меня, как Остапа Бендера, понесло.

– О каком улучшении может идти речь теперь, после того как вы выдворили еще одного нашего дипломата?! – заявил я.

Мой собеседник встрепенулся и в мгновение ока превратился в одно большое, ярко покрасневшее ухо.

– Кого, – взволнованно спросил он. – Когда?

– А ты что, не слышал? – осведомился я, пребывая в полной уверенности в том, что если такая новость известна даже женам чистых дипломатов, то это не более чем секрет Полишинеля. – Сегодня утром, кого-то из нашего военного атташата.

Джон растворился буквально на глазах. Только что был рядом – и пропал.

«Ну и черте ним», – решил я и пошел тусоваться дальше.

На следующий день у меня была назначена конспиративная встреча с ценным агентом. Ей, как и положено, всегда предшествует трехчасовая проверка на предмет обнаружения возможного наблюдения со стороны английских спецслужб.

Сел я в машину, включил Би-би-си и тут же услышал новость:

«Сегодня британский МИД подтвердил факт высылки из страны сотрудника военного атташата СССР такого-то. Это очередное звено в участившихся в последнее время обменах выдворениями советских и британских дипломатов. Сегодняшнее заявление официального представителя Форин-офиса было сделано в ответ на настойчивые запросы британской прессы. Примечательно, что в отличие от всех предыдущих случаев информация просочилась к журналистам именно от русских. Как удалось узнать из неофициальных бесед с сотрудниками Форин-офиса, на этот раз они не собирались публично оглашать факт выдворения, дабы не нанести дальнейшего ущерба британо-советским отношениям».

Руль в руках завилял, сердце провалилось в пятки, которые вместе с остальными ступнями как-то обмякли и отказывались нажимать на педали управления. Что же я наделал?! Как объясняться с начальством, которое теперь уже наверняка приступило к внутреннему расследованию? Неужели вот так незаметно подкрался конец моей карьеры?

В таком похоронном настроении я промотался по городу целых три часа. Какая там проверка от наружки?! Какое это теперь имеет значение, если мне грозит предельно суровое наказание от своих за проступок, нанесший ущерб советско-британским отношениям?

Усилием воли я собрал себя в более-менее сформированную кучку, налепил на рот приветливую улыбочку и с напускной бодростью предстал перед моим ценным агентом. Назовем его Артуром.

Он, кстати, был замечательным, дружелюбным мужиком. У нас с ним сложились теплые личные отношения, и Артур сразу почувствовал, что со мной творится неладное. Я соврал что-то насчет бессонной ночи, посвященной работе над важной статьей, и часа полтора беседовал с Артуром за ланчем на полном автопилоте. Хоть убей, никогда не смогу вспомнить, о чем мы в тот день говорили.

Но вот и все, встреча с агентом позади, а что делать дальше? По дороге к посольству окончательно выкристаллизовалось решение. Надо по-честному сдаваться. Ведь недаром говорится, что повинную голову меч не сечет. С этой мыслью я сделал глубокий вздох и ворвался в кабинет резидента. Аркадий Васильевич Гук как раз находился там и вроде не имел особых дел, пребывал, так сказать, в послеобеденном состоянии души и тела.

Я рассказал все как на духу.

Аркадий Васильевич очнулся, внимательно выслушал мою исповедь, долго чесал затылок и наконец изрек:

– Значит, так. Молодец, что все на прямоту рассказал. Ценю. Доложу лично В. Ф. – Он имел в виду Виктора Федоровича Грушко, заместителя начальника разведки, курировавшего наш отдел и, естественно, лондонскую резидентуру. – Давай договоримся, что, кроме нас троих, никто ничего не будет знать. Никому ни единого слова, понял? – Затем резидент советской внешней разведки надолго задумался и неожиданно произнес: – А впрочем, так этим «сапогам» и надо.

Поясню, что «сапогами» мы, сотрудники внешней разведки, величали коллег из резидентуры ГРУ. Как они нас обзывали, не знаю, но наверняка было и есть какое-то жаргонное словечко. Отношения между нами были не враждебные и не дружеские, а скорее задиристые, конкурентные, как между учениками классов «а» и «б» одной школы, постоянно иронизирующими друг над другом. Несмотря на официально соблюдавшуюся конспирацию, все, конечно, прекрасно знали, кто ходит отчитываться на чердак, а кто в подвал. Но каких-то совместных операций я не припоминаю, вероятно, их не могло быть по определению. «Сапоги» отличались от чистых дипломатов и журналистов бравой выправкой, незамысловатыми манерами, прямым и честным взором.

А мы, внешние разведчики? Ведь наверняка тоже заметно отличались, однако попробуй-ка оценить себя со стороны.

Какой же колоритной фигурой был Аркадий Васильевич, наш резидент! Большой, подвижный, веселый, умевший быть добряком и нагонять на подчиненных смертельный ужас. Бывший матрос родом из Латвии, несгибаемый коммунист, певший «Варшавянку» в рижском подполье, он в начале девяностых вышел в отставку и, как многие недавние генералы КГБ, стал преуспевать в какой-то бизнес-структуре.

Встретившись в это время с одним из своих подчиненных по лондонской резидентуре, он огорошил бывшего коллегу:

– Вот она жизнь, братан! А мы с тобой, м…ки, столько лет!..

Успокоенный такой нежданно мягкой реакцией начальника, который был в состоянии в бараний рог скрутить любого советского человека, находящегося на Британских островах, я побежал наверх, в резидентуру, но дороге судорожно соображая, что же мне написать про встречу с ценным агентом, которая полностью проскочила мимо моего сознания.

В дверях стоял взволнованный, вспотевший Олег Гордиевский.

– Слушай, а ты не в курсе, откуда произошла утечка? – спросил он.

– Нет, – ответил я. – Понятия не имею.

– А на приеме ты вчера был? Ничего там не слышал, не видел?

– Ну да, зашел. Но тоска смертная, интересных англичан практически не было, и я минут через пятнадцать смотался домой.

Гордиевский понуро кивнул и остался сторожить новых пришельцев в районе входной двери. Как потом мне рассказывали коллеги, в тот день он приставал с аналогичными расспросами ко всем без исключения. По его несчастному виду можно было понять, что он страдал потому, что ему, заместителю резидента, не удавалось прояснить ситуацию с утечкой. Замечу, что все это происходило задолго до того, как возникли даже первые, смутные подозрения в том, что Олег Гордиевский работает на англичан.

Этот эпизод свидетельствует о том, насколько важен в разведке человеческий фактор. Мы привыкли воспринимать шпионские дела как некое целенаправленное воплощение серьезных политических, экономических или каких-то иных намерений государства. Все сотрудники разведки должны соблюдать строжайшую дисциплину и неукоснительно следовать соображениям рациональности с точки зрения национальных интересов.

Так-то оно так. Но разведчики ведь тоже люди. Одному богу известно, сколько в их повседневных действиях импровизаций, вызванных случайным стечением обстоятельств, в том числе откровенных ляпов собственного поведения. А дальше все опять же в воле Всевышнего. Не повезло – и ты влип в неприятную историю, наносящую ущерб государственному делу и, как следствие, подрывающую твою личную карьеру. Повезло – отделался легким испугом, к тому же, как случилось в описанном эпизоде, чуточку убавил поток воды на мельницу врага.

Кстати, Виктор Федорович Грушко, уже на пенсии, незадолго до своей смерти намекнул мне, что был в курсе этой истории и не дал ей хода, поскольку высоко оценил мою честность.