Текст книги "Мой учитель Филби. История противостояния британских и отечественных спецслужб, рассказанная с юмором и драматизмом"

Александру Владимировичу, как оказалось, было всего года на три больше, чем мне, двадцатидвухлетнему, однако держался он с величайшим достоинством и посматривал на нас явно свысока. В нашем тогдашнем представлении он выглядел как холеный английский аристократ: безукоризненная прическа, усики щеточкой, элегантный серый плащ, вальяжные манеры.

В центре нас первым делом отвели к заместителю начальника отдела Михаилу Петровичу Любимову, курирующему Англию, ставшему известным писателем и впоследствии моим большим другом. По дороге в его кабинет мы узнали, что шефа никто не называет иначе как Эм-Пи – инициалы М. П., произносимые на английский лад. Величественно попыхивая трубкой, источающей ароматы лучших сортов виргинского табака, Михаил Петрович с ходу проэкзаменовал нас на знание английской литературы, убедился в скудости наших познаний и настоятельно посоветовал нам расширять свой культурный кругозор.

В следующем кабинете, принадлежащем начальнику английского направления, уже не шла речь о высоком искусстве. Нам объяснили, что придется учиться всему с нуля, начинать с проверок иностранцев по учетам центра и подготовки оперативных дел к сдаче в архив.

Насколько помнится, в первые несколько месяцев я ничем другим и не занимался. Моими ближайшими друзьями стали ручная дрель, толстая игла с грубой дратвой и допотопный деревянный станок, в который с трудом запихивались здоровенные, до 600 страниц, пыльные тома оперативных дел. Каждый том надо было расшить, проверить правильность нумерации страниц и наличие всех приложений в конвертах, внести массу удостоверяющих записей и только после этого, сшив дратвой заново, пытаться сдать суровому и взыскательному сотруднику архива. Как правило, с первого раза это ни у кого не получалось. Тогда в ход шел подкуп архивного цербера в виде билетов на спортивное соревнование или пачки закордонных сигарет.

О, мои первые оперативные тома, никогда мне вас не забыть! Вместе с рабочим местом мне вручили ключи от сейфа, где их было не менее сорока штук. В некоторых были документы на тончайшей папиросной бумаге, датированные еще двадцатыми годами. Кое-где встречались пометки красным карандашом, сделанные рукой Лаврентия Берии или даже самого Сталина. Первые экземпляры документов, напечатанных под копирку, отправлялись в Кремль, а в моих делах в большинстве своем оседали последние, еле различимые копии, к тому же написанные тяжелым, неудобоваримым языком. Короче, читать эти фолианты особо не хотелось, да и времени свободного не было.

А зря! В сейфе моем, например, долгие годы лежали все оперативные дела знаменитой «кембриджской пятерки» советских агентов – Кима Филби, Дональда Маклина, фамилия которого иногда пишется как Маклейн, Гая Берджесса, Энтони Бланта и Джона Керн кросса. Были и другие не менее интересные дела, за возможность заглянуть в которые английские спецслужбы многое бы отдали. Уже тогда я об этом догадывался, но все как-то дело не шло дальше того, чтобы рассеянно пролистать с десяток страниц исторической информации. В конце концов я с облегчением спихнул этот бесценный клад в архив. Эх, молодо-зелено.

Очень важным делом казалось нам, молодым сотрудникам, дежурство по отделу. Вечером задерживаешься дольше всех, проверяешь, все ли в порядке в каждом кабинете, опечатываешь их и сдаешь контрольный ключ дежурному по главку. Утром приезжаешь первым, раздаешь сотрудникам ключи и вместе со сменщиком, вытянувшись в струнку, докладываешь начальнику отдела:

«Товарищ полковник! За время моего дежурства произошло то-то и то-то – чаше всего не происходило ничего. Дежурство сдал – звание – такой-то».

Но самым ответственным поручением было замещение начальника у батареи, состоящей из полудюжины телефонов, во время его отлучек из кабинета. Следовало отвечать: «Аппарат товарища Грушко», затем безошибочно принимать решение насчет того, как распорядиться полученной информацией: то ли спокойно дождаться прихода начальника с обеда, толи срочно подключить его заместителей, принимающих оперативные решения. С шефом разведки все ясно – самый главный аппарат, да еще с мигающей лампочкой и пронзительным звонком. Но по телефону правительственной связи могли позвонить и члены Политбюро, и министры, и даже – страшно подумать! – сам Леонид Ильич Брежнев. Одна-единственная ошибка в приеме звонков могла стоить карьеры.

В одно из дежурств Виктор Федорович Грушко посадил меня в своем кабинете и стремглав побежал к начальнику разведки. Вернулся он минут через пятнадцать. Рот до ушей, легкий свежий запах коньячка, а в руках – генеральские погоны.

Грушко небрежным движением бросил их настоя и произнес:

– Вот как это бывает. Желаю вам тоже дослужиться. А теперь огромная просьба: сбегайте в буфет и притащите побольше самых вкусных бутербродов.

Когда подоспели бутерброды, в кабинете уже толпилось с десяток генералов, а стол был уставлен изысканнейшими напитками из личных запасов Виктора Федоровича. Дежурство мое в тот вечер закончилось глубоко за полночь. Но зато наутро я получил привилегию первым отрапортовать не полковнику, а товарищу генералу.

– Вольно! – ответил Грушко, отпустил нового дежурного и сердечно поблагодарил меня за активное участие во вчерашнем мероприятии.

Все первые годы работа моя процентов на 99 была связана с просиживанием штанов в Ясенево, за забором, как мы между собой говорили. Поэтому меня радовали любые нечастые отлучки. Среди них не ахти каким ярким, но все же событием были дни, когда нас выставляли в оцепление при проезде генсека с государственными гостями по правительственной трассе или на Красной площади накануне 7 ноября и 1 мая.

Вдоль правительственной трассы стояли с определенным интервалом солдатики внутренних войск, милиционеры и мы, оперативные работники разведки. Тут вот что интересно. Ставили нас, невзирая на погоду, раньше всех, а снимали последними, порой через час после проезда правительственного кортежа. Какие соображения были у руководства КГБ и нашего главка, до сих пор остается для меня загадкой. Какая была нужда рисковать расшифровкой молодых разведчиков? Ведь нас легко могли заснять на пленку иностранные журналисты.

Запомнился мне такой эпизод. Стою я себе, молодой и красивый, на Ленинском проспекте в сером партикулярном плаще и шляпе того же цвета. Рядом ватага старшеклассниц с шариками и флажками, снятых с занятий, чтобы приветствовать генсека.

Одна из них игриво смотрит на меня и громко говорит подругам:

– Посмотрите на него: ну прямо форменный шпик!

Забавных эпизодов, конечно, случалось немало, но это вовсе не означает, что мы маялись от безделья. Работы, в ходе которой мы медленно, но неуклонно постигали премудрости разведки, было невпроворот. Читались и анализировались огромные объемы почты, поступающей от резидентуры. Мы составляли проекты ответов на эти документы, которые потом редактировались руководством. Именно мы, молодые салаги, проверяли по учетам центра всех иностранцев, попавших в поле зрения наших коллег за кордоном, и координировали на низовом уровне контакты с другими подразделениями ПГУ и КГБ. Мы не хуже профессиональных упаковщиков заворачивали в коричневую бумагу коробки с представительскими матрешками, красной и черной икрой и кубинскими сигарами. Всех наших многообразных занятий просто не перечислить. Но самая большая польза, безусловно, была от общения с приезжающими в отпуск или окончившими командировку уже заматеревшими разведчиками из-за бугра.

Одно дело – читать сухие письма или телеграммы, и совсем другое – слушать сдобренный русским матерком живой рассказ о человеке или событии, который порой разительно отличается от того, что изложено на бумаге. В справке одного деятеля из Австралии было, например, написано, что он сразу при выходе из посольства сумел избавиться от наружного наблюдения. Спрашиваем, как это получилось.

– Очень просто, – отвечает этот герой. – У нас вокруг посольства кусты, а за ними поле, поросшее бурьяном. Я прыгнул в кусты и пополз по-пластунски.

Мы, слушатели, шокированы. Дескать, как это так, по-пластунски?

– А вот так.

Рассказчик, солидный дядя, ложится на паркет и демонстрирует, как он полз сквозь вражеский бурьян на встречу с агентом.

Другого отпускника, прибывшего из Исландии, мы стали расспрашивать про шифротелеграмму, насмешившую нас в свое время, которая начиналась с фразы: «В Исландии извергнулся вулкан». Неужели ничего по-настоящему важного в стране не происходит? Наш коллега терпеливо разъяснил нам, насколько это важно, причем в самом широком плане, не только для разведки, но и для экологии, климата и даже мирового воздушного сообщения. В справедливости такого подхода мы все могли убедиться, когда в 2010 году в результате извержения исландского вулкана с труднопроизносимым названием Эйяфьяллайекюлль было надолго парализовано воздушное сообщение в огромном регионе Северной Атлантики.

Мы встречали и провожали отпускников в аэропорту или на вокзале, доставали им путевки в санаторий, курировали их родственников во время загранкомандировки, передавали им посылочки, полученные с диппочтой. В награду сами получали закордонные подарочки в виде сигарет, виски, ненашенских канцтоваров и прочих приятных, отнюдь не бесполезных мелочей.

Люди старшего поколения хорошо знают, что в советские времена тотального дефицита такие заграничные сувениры колоссально расширяли возможности человека. Можно, например, было договориться о ремонте вне очереди «жигуленка» или получить из-под прилавка здоровенный шматок отборного мяса. Не говоря уже о колготках и прочих женских штучках. В семидесятые годы колготки эти самые стоили 7 рублей 70 копеек при зарплате, к примеру, инженера в 120 рублей.

Не менее ценными презентами от отпускников были их рассказы, что называется, без протокола.

Мой подопечный с Мальты, например, научил меня безукоризненно разбираться в трубках и табаках, а также искусству изображать из себя знатока французского языка, используя всего несколько специально заученных фраз.

Он же поведал мне замечательную историю о том, как ему удалось, базируясь на крошечной Мальте, побывать в дюжине стран Европы, Северной Африки и Ближнего Востока. Поначалу планировалось, что его связь с центром должна осуществляться через Рим, что логично. Но, насмотревшись вдоволь на Вечный город, он смог убедить ясеневских начальников в том, что постоянные визиты в римскую резидентуру подрывают его конспирацию. Руководство позволило ему ежемесячные командировки в Лондон, Париж, Копенгаген, а также в Каир и еще куда-то в арабские страны.

Затем, напирая на оторванность от актуальной оперативной проблематики – он на Мальте был сам себе резидентура, – этот умник добился ежеквартальных командировок в Москву, причем каждый раз новым путем. Наконец он предъявил последний, самый сногсшибательный аргумент. Мол, в мое отсутствие моя семья остается по сути дела беззащитным заложником местных властей. А ведь это единственные советские граждане на Мальте. Начальство позволило ему по нескольку раз в год приезжать домой вместе с женой и детьми.

«Ничего не скажешь, грамотно», – подумал я тогда и сразу же перечитал великолепную книжку Грэма Грина «Наш человек в Гаване».

Осмелюсь напомнить, что написана она в пятидесятые годы. Автор, не только известный английский писатель, но и бывший сотрудник британской разведки МИ-6, повествует о том, как скромный продавец пылесосов, случайно попавший в круговорот шпионских дел, длительное время морочил голову своим боссам в Лондоне. Он выдавал чертеж пылесоса за схему сверхсекретного новейшего оружия.

Особое спасибо Третьему отделу за возможность учиться на семинаре выдающегося разведчика Кима Филби. Тема эта чрезвычайно емкая, для меня лично – одна из ключевых в жизни. Ей посвящен отдельный раздел в этой книге.

Помимо обретения профессиональных знаний, длительная работа в центре – это еще и личностная закалка, период возмужания молодого оперработника и познания – порой через шишки на собственном лбу – основополагающих человеческих ценностей. В общем и целом мне с начальниками и сослуживцами достаточно повезло. В большинстве своем они были люди порядочные и доброжелательные.

Но в любой бюрократической структуре тебя могут подставить и затереть, если ты недостаточно принципиален и проявляешь мягкотелость. В один прекрасный момент я чуть не сменил свою английскую ориентацию на скандинавскую. Пока находился в отпуске заместитель начальника отдела, курирующий английское направление, меня принялся усиленно окучивать другой зам, в ведении которого находились скандинавские и финские дела.

Действовал этот профессиональный вербовщик на редкость грамотно. Дескать, ну что ты там, в Англии, получишь и, главное, когда? А у нас пожалуйста! Дипломатическая должность в шикарной скандинавской столице. Можешь уехать буквально через месяц!

Я, естественно, только мычал в ответ. Ведь передо мной был целый полковник, который к тому же в тот момент замещал самого шефа отдела.

Слава богу, вовремя вернулся мой родной зам. Он долго топал ногами, кричал, что нечестно приказывать чужим солдатам, и в конце концов отстоял мое английское будущее.

Время от времени на партийных собраниях, ежемесячно проходивших в отделе, разбирались персональные дела. Как правило, чехвостили сотрудников, невзирая на должность и звание, за баб и пьянку.

Вот полковник, начальник направления поматросил с любовницей, а потом ее бросил. Девушка же оказалась не промах. Она тут же настрочила кляузу в кадры ПГУ, где подробно рассказала обо всем, что слышала от бравого полковника в постели, и – о, ужас! – поведала, что ей даже известно, где именно у метро останавливается наш служебный автобус. На партсобрании полковник под осуждающими взорами сослуживцев посыпал голову пеплом, публично раскаялся и отделался строгим выговором с занесением в личное дело.

Подобные истории произошли поочередно с двумя моими товарищами по учебе на первом семинаре Кима Филби. Мы все трое дружили семьями, а Саша – тот самый Александр Владимирович, который за руку привел меня в Ясенево, – и Владислав вообще чуть не побратались. Да и их жены были неразлейвода.

Сначала подзалетел Саша. У него случился серьезный роман. Но как быть с женой, у которой папа – ответственный сотрудник МИДа?

В разруливание ситуации вынужден был вмешаться сам Виктор Федорович Грушко. В откровенном разговоре с глазу на глаз он предложил Саше определиться: новая большая любовь либо возвращение к жене. Саша ни туда ни сюда. Тогда и была объявлена публичная порка на партсобрании.

Странно повел себя Владислав. Когда Саша чуть не с мольбой в голосе попросил его подтвердить что-то – «Ты ведь в тот момент был рядом и знаешь, как обстояло дело», – тот отвел глаза в сторону и заявил, что ничего не помнит и вообще не считает себя таким уж большим другом и конфидентом Саши.

Грушко с презрением наблюдал за этой постыдной сценой. По его инициативе собрание вкатывает Саше строгача с рекомендацией отстранить от оперативной работы по линии отдела. Впоследствии Виктор Федорович признался мне, что готов был простить гуляку, если бы тот повел себя по-мужски, даже выбрал бы новую жену.

Сделал Грушко вывод и в отношении Владислава. С английского, самого элитного, направления он был переведен на подготовку в одну из скандинавских стран.

Прошел год с небольшим, и с Владиславом, недавно отправившимся в свою Скандинавию, случилась похожая история, суть которой я пересказывать не буду. Его срочно отозвали. Опять партсобрание, которое для вашего покорного слуги оказалось гораздо более болезненным.

Накануне вызвал меня новый шеф, сменивший Грушко, и иезуитским голосом спросил:

– А вы случаем не знаете, кто писал на Владислава отзыв перед командировкой?

Я похолодел. Один из отзывов действительно был написан моей рукой, а мне самому уже через месяц-другой предстояло ехать в Англию.

Шеф тем временем уже звонил в кадры:

– Ага, значит, один из рекомендателей – Баженов? Там все только положительное? Спасибо. – Он положил трубку и вперил взгляд удава в бледного кролика, сидящего перед ним. – Ну вот, дорогой, вам урок, как раздавать направо и налево положительные рекомендации. Для первого раза прошу намотать на ус. Других санкций не будет. Еще вы завтра выступите на собрании с суровой и принципиальной критикой поведения Владислава.

Если кто-то ожидает услышать, что я отказался выступать против своего товарища, то его ждет разочарование. Я выступил, хотя и старался не клеймить Владислава как последнею врага народа. Он, кстати, не очень на меня был в обиде, поскольку прекрасно понимал правила игры. Но горечь и неприятный осадок оттого, что тобой так неприглядно манипулировали, остались на всю жизнь. Равно как и неприязненное отношение к тому шефу.

Позволю себе небольшое отступление о кадрах, раз уж упомянул их в предпоследнем абзаце. Как же прав был Иосиф Виссарионович, когда выдал свою бессмертную сентенцию «Кадры решают все». Предельно лаконичной фразой он убил двух зайцев. Да, с одной стороны, успех любого дела зависит от грамотно найденных, правильно обученных и расставленных людей, а с другой – от профессионализма кадровиков, которые этим занимаются. Или же не от него, а от конъюнктурного чутья, умения угадывать, что нужно в данный момент конкретному данному начальнику.

Применительно к разведке, где я худо-бедно почти два десятилетия отработал, у меня сложилось следующее впечатление.

На опыте комитетского кадровика Валерия Николаевича и своем собственном, накопленном позднее, я убежден в том, что в кадрах должны работать самые-самые, мудрые и высокообразованные «душеведы», прекрасно знающие предмет деятельности своей организации и умеющие оценить потенциал каждого сотрудника. По этой логике в управление кадров следовало бы командировать особо успешных оперативных сотрудников ПГУ, не на словах знающих, как завербовать агента, получить от иностранца ценную информацию.

На практике же иерархия была такая. Способный оперработник, сгоревший в поле, как правило, попадал в такие подразделения разведки, как информационная служба или служба активных мероприятий. Если человек чем-то себя дискредитировал, то его ссылали в подразделения, полностью отстраненные от оперативной деятельности, вплоть до архива. В кадры же попадали надежные, преданные службисты, но без выдающихся успехов, блеска в глазах и способности сдвинуть горы.

Это с одной стороны, а с другой… Вопреки вышеизложенному, постановка кадровой работы в советской разведке в целом вызывала и продолжает вызывать у меня восхищение. Проколы с эпизодическими предательствами не в счет. В какой крупной разведслужбе их нет? Восхищает качество отбора, по крайней мере моих сверстников. Одинаково высокий образовательный и интеллектуальный уровень, поведенческий тип и даже здоровье. Большинство пребывает в полном здравии в возрасте за шестьдесят, очками стали пользоваться в районе пятидесяти и так далее.

Более того, я восхищен кадровиками и психологами, которые умудряются самым что ни на есть грамотным образом распределять кандидатов по географическим отделам разведки. Учитывается и психотип разведываемого региона, нации и даже внешность. Приезжаешь в Рим, а там резидент, похожий на древнего патриция. Ни за что не подумаешь, что он родом из Харькова. В Париже резидент – типичный галл, хотя родом из казаков с Северного Кавказа. Моим лучшим приятелем из немецкого отдела был этакий белокурый ариец, хоть завтра забрасывай в Баварию. А начальник индийского отдела темноволос, осанист и философски задумчив, как Будда.

Еще в годы моей службы кто-то из кадровиков позволил мне заглянуть в свое личное дело. Там я не без интереса узнал, кто же писал на меня отзывы и что в них говорилось. Любопытно, поскольку я ведь тоже писал, и на многих, включая известных ныне деятелей. Самым интересным было, однако, заключение психолога, сделанное при приеме меня на работу в разведку. Ключевая фраза там – «обладает повышенной эмоциональной возбудимостью». В самую точку! Вот почему я легко впадаю в гнев и в отчаяние, да и влюбчив не в меру! Хорошо было бы, конечно, чтобы мне об этой моей особенности сразу сказали, лет на пятнадцать раньше. Я немедленно начал бы работать над корректировкой этого узкого места своей личности.

Через пару лет после того, как был написан основной текст этой книги, судьба свела меня с дамой, которая активно участвовала в создании и практическом применении этих уникальных методик отбора, позволивших вывести кадровую работу в советской и российской разведке на высочайший уровень. В момент нашей встречи она уже занималась отбором и тестированием домашнего персонала для отечественных толстосумов. Увы, это то, до чего пришлось опуститься уникальным профессионалам спустя четверть века после исчезновения СССР. Но качество характеристик на каждого персонажа оставалось прежним. Прочитаешь – и будто бы видишь человека насквозь, остается только принять решение, нужен тебе такой или нет.

А разве не является показателем успешности кадровиков советской разведки тот факт, что значительная часть политической элиты современной России, включая президента страны, родом из ПГУ?

Снимаю шляпу и почтительно раскланиваюсь перед кадровиками советской разведки описываемых лет! Уверен, если все продолжается в том же духе, то и у нынешней российской разведки все будет хорошо. Ведь кадры решают все!

Летом 1978 года состоялась моя первая обкатка. Меня под прикрытием переводчика включили в состав советской делегации, отправляющейся в Гавану на Всемирный фестиваль молодежи и студентов. На острове Свободы переводами мне не пришлось заниматься ни разу, никаких оперативных дел тоже не возникло. Там шло одно сплошное братание, обмен футболками, легкие романчики, только чтобы никто из своих не знал. Еще бочонки рома под ананасы, которые гостеприимные и добродушные кубинские хозяева очищали ловкими ударами мачете. Да, была еще церемония закрытия, на которой нас, советских переводчиков в штатском, как самых надежных, посадили прямо за спиной легендарного Фиделя Кастро, беспрестанно потягивавшего свою любимую сигару Ideales.

Больше самого фестиваля мне запомнилось многонедельное морское путешествие туда северным путем из Ленинграда и обратно через Средиземное морс в Одессу на шикарном теплоходе «Шота Руставели».

Описывать этот праздник души и тела не берусь. Мой читатель вспомнит свою молодость и сам поймет, какое удовольствие от жизни можно получить от постоянного общения со своими сверстниками и лучшими представителями советской культуры. Поэт Роберт Рождественский, ансамбль «Пламя», Владимир Винокур, Лев Лещенко, Ирина Понаровская и многие другие звезды той эпохи! Да еще на океанском пленэре!

Опоздав из Одессы на сутки, я первым делом получил нагоняй от начальника направления.

– Почему не сообщил, что задерживаешься?!

– Денег не осталось на междугородний звонок.

– Это безобразие! Запомни раз и навсегда, у оперработника всегда должна быть небольшая заначка, как минимум двадцать рублей.

Я запомнил это правило на всю жизнь. Сколько же подобных маленьких уроков мне и моим коллегам преподала разведка! В результате мы, отечественные разведчики, постепенно превращаемся в индивидуумов, отличных от других человеческих особей по своей внутренней собранности и дисциплине, особо цепкому взгляду на внешний мир и ряду других поведенческих параметров. То же самое происходит с сотрудниками ЦРУ, Сикрет Интеллидженс Сервис, Моссада и далее по списку. Это бывает заметно. Порой мы, разведчики, безошибочно выделяем коллег из общей массы людей.

За год до отъезда в Лондон пришла пора выводить меня под крышу. Это сейчас крыша ассоциируется с криминальными авторитетами, полицией и прочими силовиками, которые за мзду предоставляют протекцию предпринимателям. На нашем тогдашнем сленге крыша обозначала учреждение прикрытия – государственную организацию, направлявшую за границу разведчика под видом своего сотрудника. Чаще всего это были МИД или Министерство внешней торговли, ведущие газеты и журналы, за исключением «Правды». Центральный партийный орган никак нельзя было опорочить возможными шпионскими скандалами! Использовались некоторые другие ведомства и крупные организации, например «Аэрофлот», а через них – ЮНЕСКО, Международный совет по пшенице, по сахару и так далее. Согласия последних никто не спрашивал по определению. Мнение советских коллег тоже не считалось важным. Им на уровне ЦК КПСС директивно указывали, какие из принадлежащих им штатных единиц будут использоваться разведками, комитетской и военной. Правда, бюджеты этим ведомствам спускали с учетом варягов. Еще одним пряником было то обстоятельство, что они получали дополнительное загранпредставительство, о котором в противном случае не могли и мечтать.

Именно так обстояло дело с моей экономико-индустриальной газетой, у которой никогда не было бы заграничной сети, не появись на свет распоряжение Председателя КГБ Ю. В. Андропова открыть только для разведчиков корпункты в Лондоне, Бонне и Осло. Не правда ли, странная комбинация? Видимо, разведке в тот момент требовалось усилить свои позиции именно в этих точках. Иного объяснения не придумаешь. В других же изданиях половина зарубежных собкоров были чистыми. Так мы называли тех, кто не являлся сотрудником разведки.

Впрочем, подавляющее большинство этих людей, если не все, были «полосатыми», то есть формально числились агентами КГБ. «Полосатые» – это по красной полосе на бланках их проверки. На запрос приходил лаконичный ответ, что о проверяемом X можно получить информацию по телефону Y. Другой вопрос, насколько добросовестно эти люди исполняли свои агентурные обязательства, но не об этом сейчас речь.

В газете меня первым делом представили главному редактору Василию Николаевичу Голубеву, который оказался бывшим ответственным сотрудником СМЕРШа, специального подразделения НКВД, которое занималось выявлением шпионов и диверсантов в годы войны. Он благосклонно принял коллегу из органов, предупредил о том, что о моей ведомственной принадлежности нельзя никому в редакции говорить, об этом знаем только мы с ним.

Но уже в следующих двух или трех кабинетах мне стало понятно, что это прекрасно известно всем или почти всем вплоть до самых младших журналистов. Ну а как могло быть иначе? Вот сидит убеленный сединами мэтр международной журналистики, которому не светит ничего, кроме периодических коротких выездов в страны третьего мира, и тут приходит двадцатисемилетний пацан, которого через несколько месяцев надолго пошлют в Лондон. Все предельно ясно! Однако приняли меня в целом хорошо и начали терпеливо, но строго обучать журналистскому мастерству.

Как только я немного поднаторел, появились первые интересные задания. Одно из них – освещение работы московской встречи советско-британской комиссии по экономическому сотрудничеству. С английской стороны ее возглавлял министр промышленности и торговли, близкий соратник Тэтчер Сесил Паркинсон.

Волновался я страшно, впервые увидев настоящих британских высокопоставленных чиновников, у которых мне предстояло взять интервью. От волнения постоянно прихлебывал боржом из бутылки, стоявшей рядом. Именно это мне и помогло.

В перерыве я стремглав бросился в туалет и увидел там, у соседнего писсуара, самого Паркинсона. Как же иногда сближает людей совместное отправление нужды! Прямо там и затем у умывальника мы перемолвились с министром несколькими шутливыми фразами, улыбнулись друг другу. Когда после завершения заседания Паркинсона окружила толпа журналистов, он подмигнул именно мне и осчастливил подробными ответами на все мои вопросы.

В последние недели перед выездом в Англию я прошел интенсивные стажировки в различных подразделениях ПГУ. Я должен был разбираться в проблемах наших противников, прежде всего главного и желтого, то есть США и Китая, уметь писать информационные телеграммы и проводить активные мероприятия. Изучал я даже арктическую тематику, погружался в нее до таких подробностей, как «влияние загрязнения окружающей среды в Арктике на менструальный цикл у белых медведиц».

Наконец-то наступило время выбора оперативного псевдонима, по-жаргонному – кликухи. Высокие начальники, руководящие нами из центра, как правило, выбирали себе псевдонимы нейтральные, солидно звучащие: «Северов», «Югов», «Широков», «Большаков» и т. п. Нас же, молодых оперов, выезжающих за кордон, было принято называть иностранным именем – Джордж, Гордон, Кен, Моррис, Честер. Мне было велено самому придумать и предложить руководству три варианта кликухи. Под номером один в моем списке стоял «Сильвер».

Начальник долго думал, морщился, потом вынес вердикт:

– Нет, не пойдет. Как-то по-еврейски звучит.

Он окрестил меня по имени известного персонажа английской классической литературы.

10 сентября 1980 года, после бурной отвальной, молодой оперработник пол прикрытием советского журналиста в сопровождении семьи и небогатого скарба вылетел рейсом «Аэрофлота» в Лондон. Большинство событий, описанных ниже, произошло именно там, на Британских островах, в течение последующих пяти лет.