Текст книги "Карлики"

4

В департаменте расследований тяжких преступлений было победнее, чем у нас в Отделе. Департамент располагался там же, где и все остальные городские учреждения – в сером аляповатом здании муниципалитета. Оно одиноко стояло на высоком песчаном холме в десяти километрах к северу от озера – отсюда весь город виден, как на ладони. Кабинет Виттенгера был тесен и грязноват, но обладал одним неоспоримым преимуществом перед кабинетом Шефа: высокие застекленные двери выходили на просторный балкон, размерами превосходивший сам кабинет. Из-за таких просторных, беспорядочно расположенных балконов здание муниципалитета и казалось аляповатым и бесформенным.

Виттенгер не спешил начинать беседу. Он указал мне на жесткий металлический стул, стоявший возле обшарпанного казенного стола; спросил нет ли у меня каких пожеланий (думаю, – спросил не всерьез), затем прошел к балконным дверям и распахнул их настежь. Колкая холодная пыль вперемешку с шумом взлетавших и садившихся флаеров заполнила комнату. Постояв у выхода на балкон с полминуты, он, со словами «нет, так, пожалуй, будет холодновато», закрыл двери и вернулся к своему столу. Пока он стоял в дверях, я успел его рассмотреть (во флаере мы сидели в разных отсеках – он в кабине пилота, я – в «садке» для задержанных). Виттенгеру было лет сорок – сорок пять; одного со мной роста, но пиджак носил на три размера больше моего. Квадратная челюсть, крупный мясистый нос, серые глаза, полные высокомерного презрения, – в общем, полный набор, чтобы не дослужиться даже до лейтенанта. Однако Виттенгер был майором и начальником группы по расследованию убийств. Кроме нас двоих в кабинете никого не было, но при желании, за нами могла наблюдать хоть сотня человек. Оружие и комлог у меня, разумеется, отобрали.

– Почему вы сказали, что вас зовут не Тэд Ильинский, – поинтересовался он первым делом. Я молча сунул ему карточку журналиста. Он взял ее двумя пальцами, взглянул.

– Ну извините – всех вас не выучишь, – извинение плавно переходящее в хамство.

– Кого это «нас»? – спросил я с любопытством.

– Сами знаете, – не долго думая ответил он, – чем занимаетесь, господин Ильинский?

– Там написано, – я ткнул я карточку, – для грамотных…

Виттенгер небрежно бросил карточку на стол – так, как бросают в урну использованную салфетку.

– Значит «Сектор Фаониссимо», говорите… И с каких это пор репортеры носят с собой оружие?

– В нашем деле всякое бывает – как и в вашем.

– Ладно… Так что вы там делали?

– Где, в «Секторе Фаониссимо»?

– Нет – в квартире Перка, – прорычал он.

– А я там был?

– Перестаньте, – поморщился Виттенгер. Создавалось впечатление, что всерьез он меня не воспринимает. – На похоронах я был не один, а со свидетелем, который видел вас выходящим из квартиры Перка сразу после того, как Перк выпал из окна. Свидетель вас опознал. Метод допотопный, я согласен, но на этот раз он сработал.

– А как вы узнали мое имя?

– От одного из ваших знакомых. Он немного ошибся, но вы уж его извините.

Шлаффер настучал, подумал я. И спросил:

– А вы уверены, что Перк не сам выпрыгнул из окна?

– Сам – не сам, разберемся. Важно, что вы там были и унесли с собою кое-какую вещь, так что, давайте, рассказывайте, пока мы разговариваем по-хорошему.

– Рассказывать я ничего не буду. Хотите – спрашивайте.

– Во-первых, мне нужно знать как и почему вы там оказались. Во-вторых, мне нужен комлог, в-третьих, вы мне скажете имя абонента, которому Перк звонил перед смертью.

– Здесь у нас разговор не получится, – сказал я выдержав паузу и обвел взглядом комнату.

– Все отключено, – сообщил Виттенгер.

– Не-а, давайте где-нибудь на свежем воздухе, а еще лучше, – у меня дома, а то ведь вы и за километр способны все записать, – предложил я.

Он задумался. Поведение Виттенгера меня настораживало. Зачем-то выложил мне все, что знает. И совсем не так я представлял себе допрос в СОБ – один на один, я имею в виду. У Витеннгера был вид игрока, обдумывающего следующую ставку. Наконец он созрел:

– Балкон подойдет?

Я уперся:

– Нет уж, везите меня назад, откуда взяли, – место там спокойное, располагающее к беседе.

– Там на другие темы хочется говорить, – усмехнулся он, – ладно, пойдемте, заберете свое барахло и вперед.

Не ожидал я, что он так быстро согласится.

Перед крематорием было пусто, двери закрыты. Мы прогуливались от его флаера к моему и обратно, и беседовали, как старые знакомые. Правда пять минут назад эти старые знакомые поискали друг у друга подслушивающие устройства. Наверное, со стороны, это выглядело по-идиотски. У меня было две причины приоткрыть ему свои карты. Во-первых, он, если и не мог навесить на меня убийство, то уж продержать неделю-другую в камере вполне способен. И даже обязан. А это означало конец моему расследованию и весьма туманные перспективы продолжить работу в Отделе. Во-вторых…, а во-вторых, он сказал:

– Я могу лишь предполагать, на кого вы работаете, но уверен в одном – огласка вам нужна меньше всего. А я легко могу это устроить.

В глубине души, я надеялся, что еще не все на свете знают, на кого я работаю. Поэтому, необходимо было искать компромисс. Оставался только один вопрос: стоит ли откровенничать с Виттенгером не переговорив предварительно с Шефом.

– Мне нужно переговорить со свои руководством, – сказал я.

– Хотите приберечь информацию для первой полосы? Ладно, валяйте, – позволил он.

Я соединился с Шефом и обрисовал ему ситуацию. Тот велел позвать Виттенгера. О чем они говорили, я не слышал. После разговора с Виттенгером Шеф сказал мне: «Комлог и Франкенберг – это все».

Получается, что, в сущности, я сообщил ему только про Франкенберга. И понятно, почему Шеф велел мне сказать о нем Виттенгеру. Если не сказать, то полицейский начнет сам искать абонента, и даже с учетом того, что задача-то элементарная, за дело возьмется целая армия криптологов и, таким образом, о профессоре узнает не один десяток людей, а это нас никак не устраивало. О пропавших локусах, о моем неудачном посещении профессора и о гномах я не сказал ни слова, но у меня было такое предчувствие, что рано или поздно придется сказать. О взрыве на Укене Виттенгер слышал, но с Франкенбергом не сопоставил.

– Над чем работали Франкенберг и Перк? – спросил он.

– Толком не знаю, какие-то опыты над людьми, – ответил я и, в общем-то, не сильно соврал.

– И что теперь намерены делать?

Если б только я сам это знал…

– Зависит от того, найдем ли мы убийцу Перка.

– И вы туда же! Ну ладно, верю, – вздохнул он, – теперь о комлоге. Он мне нужен.

– Хорошо, но в обмен на…

– В обмен на что?

– Никаких обвинений и сотрудничество, разумеется.

– Посмотрим, – недовольно пропыхтел он, – так когда вернете комлог?

– Завтра устроит?

– Ладно, устроит.

Торговля прошла удачно – так мне показалось. На прощание мы пожали друг другу руки – и впрямь, как старые друзья, – и договорились встретиться на следующий день. Он уже направлялся к своему флаеру, когда я крикнул ему вдогонку:

– А вы ведь с самого начала знали, что я не убивал Перка.

– Конечно, знал, – спокойно ответил Виттенгер, – свидетель, верхом на котором вы ворвались в здание вас тоже опознал. Мы установили, что это случилось уже после того как Перк выпал из окна. Но помните: у свидетелей короткая память, – добавил он как бы предупреждая, чтоб я вдруг не пошел на попятную.

Обошелся он со мной вполне профессионально. Я смотрел, как он улетает и тут понял, что знаю имя убийцы. Идея не лезла ни в какие ворота, но то был единственный вариант – по крайней мере, исходя из тех посылок, что мы с Шефом обрисовали.

5

Выслушав меня, Шеф спросил:

– Ты уверен, что убийца именно она? – как будто моя уверенность или, наоборот, неуверенность, имела какое-то значение.

– Не уверен, но все сходится к ней. Убийца не забрал комлог по одной единственной причине – он знал, что в нем ничего нет. А кто мог это знать? Только тот, кто знал, что комлог совсем новый, и в нем попросту не может ничего быть.

– Не обязательно! Убийца мог стереть запись и уйти, – возразил Шеф.

– За две минуты? Да не в жизнь! Стереть так, чтобы не осталось ни кусочка информации можно лишь зная специальный пароль. Вспомните, что говорила Яна. Первоначально пароль устанавливает производитель и, естественно, сообщает его покупателю. Потом покупатель может изменить пароль, но когда бы Перк успел это сделать, если распаковал комлог прямо перед смертью? Таким образом, мы снова возвращаемся к Перку и его жене – она-то могла знать пароль.

– А почему ты так уверен, что убийцу могла заинтересовать информация на комлоге? Если уж на то пошло, ему гораздо важнее было представить смерть Перка как самоубийство, поэтому он и оставил все на месте.

– Стертые локусы – вы про них забыли? Убийца уничтожает все, что связано с «гномами» – и людей и информацию. Информация для него важнее! А что касается имитации самоубийства, то эта инсценировка лишний раз доказывает, что убийца – кто-то из ближайшего окружения Перка, кто-то, кого мы хорошо знаем. Поэтому ему очень важно, чтобы смерть выглядела более-менее естественно, иначе подозрение падет именно на него.

– Но саму версию самоубийства ты пока не исключил, – заметил Шеф.

– Согласен, но в свете того, что случилось с Франкенбергом, вряд ли смерть Перка была самоубийством.

– По-твоему и Франкенберга взорвала жена Перка?! Ну не женщина, а просто дьявол в юбке! Брось – надо сначала проверить ее алиби, а потом обвинять.

– Алиби я проверю, но вот второй момент – как вообще могло произойти подобное убийство? Что, предусмотрительный убийца заранее открыл окно? Или Перк спокойно наблюдал как готовится его самоубийство? Откуда убийца знал, что Перк появится дома именно в этот час? Пока Перк болтал с Франкенбергом, его жена спокойно открыла окно, расположенное как раз рядом с тем местом, где он стоял – не мог же он подумать, что его собственная жена готовит ему такое. Окно почти до пола, и не нужно быть силачом, чтобы вытолкнуть в него тщедушного Перка…

– Погоди, не тараторь ты так, – перебил меня Шеф, – ты безусловно прав, говоря, что убийца не мог знать, что Перк появится дома в этот час. И не ждал его. Убийца просто обыскивал квартиру. Тут возвращается Перк. Убийца прячется в соседней комнате и слышит его разговор с Франкенбергом. Он видит или слышит, что Перк распаковал новый, «чистый» комлог. Дождавшись пока Перк закончит говорить, он оглушает его чем-нибудь, открывает окно и выбрасывает бедного Перка прямо тебе под ноги. Затем, уходит.

– Ага, а Перк, зная, что сейчас его убьют, предусмотрительно стирает адрес Франкенберга с комлога. Умно – ничего не скажешь! – я распалялся все больше и больше.

– Почему бы и нет? Он же собирался подарить его сыну, зачем тому адрес Франкенберга? А о мотиве убийства ты подумал? Зачем жене понадобилось ни с того ни с сего убивать своего мужа?

– Вряд ли она планировала что-то подобное, скорее – это было спонтанное решение. Вероятно, ответ кроется в сути разговора Перка с Франкенбергом. Например так: Перк сообщил ему о моем визите и о том, что я знаю о гномах. И Перк говорит ему, что он готов мне все рассказать. И если предположить, что Эмму Перк, по какой-то причине, это не устраивает, то почему бы ей не воспользоваться случаем и не устранить его насовсем. Логично?

Шефу так не казалось.

– Твоя версия за уши притянута. Тут должно быть другое решение.

– Зачем другое, когда одно решение уже есть?

– А если все же выяснится, что у жены есть алиби на то время, когда было совершено нападение на дом Франкенберга?

– Не исключено, что у нее есть сообщник. Кроме жены и Перка есть еще кто-то третий…

– Угу, и третий, и четвертый… С помощью третьих и четвертых можно что угодно объяснить!

– Не забывайте – ведь есть еще и гомоиды или «гномы» или как вам угодно…

– Их никто не видел!

– Кто – никто? Мы с вами? Это верно. Но это не значит, что их вовсе нет на свете! – терпение у меня кончалось.

Шеф принял решение, абсолютно для меня неожиданное:

– Завтра, когда будешь встречаться с Виттгером, изложи ему свою версию. Но без подробностей. Пусть последит за вдовой. Посмотрим, к чему это приведет.

Решение несколько странное. Шеф не любит подключать к своим делам кого-то со стороны. Это не в его характере, да и сами наши дела не для чужих ушей и глаз. Происходило что-то, чего я не понимал. Шефу понадобилось параллельное расследование. Такое может быть лишь в одном случае – он боится, что ему не дадут довести дело до конца. Или обнародовать его результаты, если они стоят того, чтобы быть обнародованными. Подобное уже случалось и не раз. Как, например, в «Деле Оркуса». Властям Оркуса очень не хотелось оглашать результаты расследования – боялись массовой эмиграции жителей. Но тогда проблему решили. Текущее расследование на оркусовское ничуть не походило.

6

Мы договорились встретиться в заведении под названием «Пунктприемапищи». Первым поселенцам приходилось устраивать что-то вроде общественных пунктов питания, наверное, они так тогда и назывались. Движимые ностальгией, владельцы ресторана постарались воссоздать атмосферу тех романтических времен. Они развесили по стенам звездные карты, снимки первых поселков и тех мест, откуда были родом первые переселенцы. Ресторан располагался в основании восьмого термитника (я живу в шестом). Подобные заведения есть в любом термитнике, и местные обитатели, как правило, составляют большую часть посетителей. Только называются эти ресторанчики везде по-разному.

Когда я пришел, Виттенгер был уже там. Он сидел один, в самом дальнем и темном углу второго зала ресторана, держал обеими руками бокал с полупрозрачной коричневой жидкостью, как бы согревая его. Судя по тому, что бокал был полон, он никак не решался отхлебнуть.

– Что это там у вас? – спросил я его, чтобы не говорить сразу о делах. «Коньяк» – так он назвал ту этиловую настойку. Я заказал себе кофеиновой шипучки.

– Комлог принесли? – спросил он, когда я, получив свою шипучку, сделал первый глоток.

– Принес, – кивнул я и отдал ему комлог. Было заметно, что Виттенгер чем-то расстроен.

– Что случилось?

– Что?.. А, так, ничего, – его мысли витали где-то далеко.

– Слушайте, а что мой босс сказал вам вчера? – снова спросил я его.

– Вот у него и спросите… А если он не скажет, то значит так и надо, – в его ответе был определенный смысл. Мы замолчали.

В зале, где мы сидели, повисавшее время от времени молчание – обычная вещь – и вот почему. Помещение ресторана «Пунктприемапищи» состоит из двух залов. Первый – тот, что ближе к выходу – стилизован под корабельную кают-компанию, и именно в нем развесили по стенам снимки, картины местных живописцев, звездные карты и прочие ностальгены (как выразилась однажды Татьяна). Этот зал ничего интересного из себя не представляет. Пройдя под низкой широкой аркой во второй зал, посетители попадают внутрь голографической панорамы, названной «Рассвет над Фаоном». Панорама изображает типичный фаонский пейзаж: справа – каменистая полупустыня с ломаной линией гор на горизонте, слева – вплотную к зрителям – горный хребет с заснеженными вершинами. Как и положено перед рассветом, с запада на восток небо окрашено всеми цветами радуги, исключая, пожалуй, зеленый. Рассвет следовало бы назвать полярным, поскольку фаонское солнце лишь делает вид, что собирается взойти, но, насколько я помню, не было еще такого случая, чтобы солнце в «Пунктприемапище» полностью взошло. Алым заревом оно пульсирует на самой линии горизонта, и более чем условный зенит по времени совпадает с максимальным наплывом посетителей. Приблизительно раз в полчаса по залу проносится черная тень – призрак фаонского сапиенса. Что это – не галлюцинация, посетители могут догадаться по легкому прохладному дуновению, сопровождавшему каждое появление призрака и бросавшему в дрожь даже завсегдатаев ресторана. Но не движение тени и не дуновение ветра заставляет посетителей прерывать трапезу и напряженно, до рези в глазах, всматриваться в предрассветный сумрак. Два красных глаза с узкими стрелками зрачков внезапно вспыхивают в темноте и тут же гаснут. Глаза возникают на доли секунды, каждый раз в новом месте неба-экрана – там, где пролетает тень. Те, кто успел их заметить вздрагивают и тут же спешат поделиться впечатлениями с соседями по столу. Остальные, не скрывая разочарования, снова принимаются за еду, поскольку знают, что в ближайшие двадцать минут призрак вряд ли вернется. Однако, аппетит от взгляда летающего сапиенса ни у кого не пропадает. Через некоторое время стук столовых приборов затихает, разговоры молкнут и сцена повторяется.

Слева от арки кто-то охнул, следовательно, сапиенс посмотрел именно туда, а я, как всегда, ничего не заметил.

– В нем есть что-нибудь? – спросил Виттенгер указывая на комлог.

– Пустой.

– Сами опустошили?

– Нет, таким и был.

– Так я вам и поверил!

– Придется поверить, – посоветовал я ему и таинственным голосом сообщил: —Могу еще кое-что продать.

– А у меня есть, чем заплатить? – усмехнулся он.

– Обсудим.

– Тогда, валяйте.

Я пересказал ему свою версию. Правда, я ни словом не обмолвился о предполагаемом содержании разговора между Перком и Франгенбергом. Я вообще старался не говорить о возможных мотивах преступления.

– Неубедительно, – ответил он, внимательно меня выслушав. Мне захотелось сказать, что это, собственно, его проблемы, но – сдержался.

– Последите за ней. А заодно, узнайте, где она была, когда произошел взрыв на Укене, – посоветовал я.

– Чем она так вам досадила, что вы решили спустить на нее всех собак?

– Если у нее алиби на время взрыва, то – ничем…

– Ладно, за вдовой мы последим. Но мне не нравятся ваши постоянные недомолвки. У вас же на лице написано: «говорить или не говорить?» – спрашиваете вы себя.

– И отвечаю: «не говорить», – я решил держать его на крючке, – кстати, а где она была, когда погиб Перк?

– Сказала, что с утра она была дома, затем отправилась в детский сад за сыном.

– И вы проверили? – спросил я в надежде, что он ответит «нет».

– Не так чтоб очень тщательно. У нас нет оснований подозревать ее в убийстве мужа.

– Теперь, надеюсь, они появились.

Виттенгер вздохнул:

– Похоже, вы меня используете.

– Это еще не известно, кто кого использует, – возмутился я, – вы уже достаточно получили. Особенно, если учесть, что вам назвали имя преступника.

– Ладно, ладно, не кипятитесь так, – в его голосе впервые послышались миролюбивые нотки, – последим мы за ней, так и быть. Но, если что найдем, вам тоже придется делиться.

– Сначала найдите – там посмотрим.

Виттенгер допил коньяк и заказал еще. Перехватив мой взгляд, сказал:

– Работы что-то много в последнее время. Сегодня еще одного торопыгу прибило к нашим берегам…

Он так и сказал– «торопыга». Нельзя было давать ему напиваться, подумал я.

– Какой еще торопыга?

– Если вдова невиновна, если вообще никто в смерти Перка не виновен, то он – торопыга – тот кто торопит естественный ход событий, тот кто раньше времени выпрыгивает… – недоговорив, он сделал большой глоток своего напитка.

– Из окна?

– Необязательно. Вообще…, из лодки, – язык у него заплетался, и я подумал, что тот бокал, с которым я застал его, когда вошел в зал, был не первым и, вероятно, не вторым.

– Ну и названиеце вы придумали.

– Не мы – мы названия не придумываем. Мы лишь вносим их в картотеки.

Пьяный полицейский, говорящий афоризмами – это уже слишком. Я решил, что мне пора уходить. Но не тут-то было. Он схватил меня за рукав:

– Постойте, вы куда? Останьтесь…

На нас начали оглядываться. Я снова присел. Виттенгер молчал, рассматривая что-то на донышке бокала.

– Выкладывайте, а то я спешу.

– Успеете, – ответил он так, будто знал куда я спешу.

– Кроме дела Перка, вы еще что-нибудь ведете? – я решил помочь ему, а то сидеть нам здесь до закрытия.

– Как вы думаете, почему они это делают? – задал он встречный вопрос.

– Делают что?

– Не прикидывайтесь дурачком! – взревел он, – себя убивают, зачем, спрашиваю!

Робкая парочка топталась у соседнего столика. Девушка едва заметным движением головы показала в сторону пьяного Виттенгера и сделала страшные глаза. Молодой человек кивнул в ответ, и они ушли в другой конец зала. Я посмотрел вслед удалявшейся паре. Нужно было что-то ответить, но отвечать не хотелось. Над словом «самоубийство» довлеет табу, говорить на эту тему – как прилюдно раздеваться. Для Виттенгера табу, безусловно, тоже существовало, иначе, зачем придумывать этот шутовской эвфемизм – «торопыга». Я взял у него бокал с коньяком и отлил половину себе в шипучку. Полицейский осоловевшим взглядом следил за своим бокалом. Выражение лица у него было такое, будто бокал совершил все перемещения совершенно самостоятельно, без моей помощи. То, что в конце концов бокал снова оказался перед ним, его успокоило. Я сделал несколько глотков; крутившаяся в голове мысль обрела форму, но не содержание. Содержание так и осталось в той странной книге, откуда, собственно, происходила и сама мысль. Я осторожно предположил:

– Возможно, они вовсе и не себя убивают.

– Вы хотите сказать «не сами», в смысле, всем им кто-то помог? – Виттенгер не понял мою идею. Честно говоря, я и сам ее плохо понимал.

– Нет, не то… понимаете, себя убить невозможно – ну как невозможно самого себя съесть – что-то обязательно останется – челюсть хотя бы. Поэтому должно произойти какое-то разделение. Разделение души и тела, но еще до того как свершится само действие. Или разделение самой души…

– Все не так, – отмахнулся Виттенгер, – челюсть какую-то приплел – к черту челюсти! Вот скажите, с вами бывает так: вы знаете, но не можете сказать, или наоборот, рады бы сказать, но не знаете, как именно сказать?

Это мне знакомо. Я сказал, что такое со мною часто бывает.

– Видимо не часто, раз вы еще живы, – мрачно заявил он, – так вот, самоубийство – это знак, последнее сообщение, если угодно. В жизни мы много расставляем знаков – таких, которые ничем не выразимы, кроме как собою. Живым такие знаки ни в жизнь не разгадать. Вот так. А вы – челюсть! – и он что есть силы стукнул по столу кулаком. Зазвенела посуда. – Стойте, вы же мне подали отличную идею! – вдруг осенило его. – А я пока вас ждал все сидел и думал, куда же тот торопыга запропастился. Теперь все понятно, – и он зашелся дурным пьяным смехом. – От его души отделилась какая-то часть, убила его, а потом, видать, передумала и сделала ноги – и ноги, и руки и все остальное…

Я ничего не понял. Виттенгер продолжал хохотать, приговаривая, что, мол, какое отличное объяснение я придумал.

– Какой еще торопыга у вас запропастился, что вы несете? – я пытался добиться от него вразумительного ответа. Наконец, он перестал смеяться и внезапно протрезвевшим голосом объяснил:

– Вчера вечером привезли одного типа. Он убил себя разрядом цефалошокера. А сегодня утром он исчез.

– Откуда исчез?

– Из патологоанатомической лаборатории. Представляете себе?

– Нет, не представляю, – признался я, – вы хотите сказать, что тело украли?

– Я тоже так сначала подумал, но, принимая во внимание вашу оригинальную теорию, совсем иное объяснение в голову лезет.

– Так вот из-за чего вы сегодня, мягко говоря, не в себе! – догадался я.

– Да, черт возьми! – и он снова стукнул кулаком по столу.

К нам подошел служащий ресторана. Спросил, все ли у нас в порядке. Виттенгер схватил его за лацкан и сказал, что у нас не все в порядке и в порядке никогда не будет. Назревал скандал. Я взял Виттенгера под руку и потащил к выходу. На улице он немного оклемался, но ровно на столько, чтобы самостоятельно залезть в флаер. Я повторял ему, как заклинание: во-первых, установить слежку за вдовой Перка. Во-вторых, проверить, где она была на следующий день после смерти Перка. Виттенгер старательно кивал в ответ. Убедившись, что он, в прямом смысле, включил автопилот, я с ним распрощался.