Текст книги "Карлики"

7

Придя домой, я первым делом проверил, не пришел ли ответ на мой запрос о Лефевре. Ответа с Земли еще ждать и ждать, но с соседних планет кое-что поступило. Статьи были написаны на всех языках, кроме того единственного, на котором говорю я сам. Я поручил компьютеру сделать перевод, а пока он потел, занялся приготовлениями к бессонной ночи. Приготовления заключались, главным образом, в поисках заначки натурального кофе. Я точно помнил, что из тех шести банок, что Татьяна как-то раз привезла с Земли, по крайней мере одна должна была остаться. И я ее куда-то сунул, но куда – вспомнить не мог, впрочем, это не имело большого значения, поскольку Татьяна ее наверняка перепрятала перед отъездом. Она археолог и спрятать от нее что-либо – дело безнадежное. А сама она просто обожает прятать мои вещи, называя это уборкой. Потом издевается надо мной, мол, преступников ищу, а куда собственный бластер дел – не помню. Берх говорит, что это у нее такое профессиональное заболевание – все прятать. Превратности профессии понуждают Татьяну отыгрываться на мне. Если так рассуждать, то меня должно тянуть на преступления. И если Татьяна будет продолжать в том же духе, то она и станет моею первой жертвой. Так ей и скажу, когда приедет.

Кофе нашлось в банке из-под диетических тянучек, хотя я вспомнил, и теперь уже точно, что пересыпал его в похожую, но из-под какао. Тоже, кстати, привезенного Татьяной из очередной поездки на нашу историческую родину. Это она так Землю называет, хотя, что до меня, и Фаон сойдет за родину – историческую или фактическую – не важно. Только ни кофе, ни какао у нас не растет. Холодно слишком – даже на экваторе.

К тому времени, как я приготовил и кофе и то, чем можно его закусить, компьютер закончил перевод. Кроме работ самого Лефевра, тут были и более поздние варианты его теории. Все статьи касались построения некой математической модели, согласно которой работает человеческий разум. Да и не только человеческий, а вообще, любой «рефлексирующий» разум. Самые поздние работы читать мне бесполезно – там начиналась та математика, которую я уже плохо понимаю. Но ранние работы читать тоже особенно не хотелось – язык довольно-таки устаревший и вполне вероятно, что более важные для моего дела вещи появились позднее. И тут я вспомнил о Стасе. О том самом Стасе, который должен был лететь в экспедицию, но заболел, и вместо него полетела Татьяна. Она говорила, что он вроде как бывший математик. Занимался каким-то там, не побоюсь этого слова, структурализмом. Он бы смог помочь. Почему я не люблю обращаться за помощью к нашему штатному эксперту Хью Ларсону – скоро станет ясно.

Я залез в Татьянин справочник и без труда нашел его адрес-код. Стас оказался дома и, на первый взгляд, если и симулировал, то не слишком. Увидев меня он слегка опешил:

– Фед, я честно заболел! Я виноват, конечно, но так уж случилось… – начал он с ходу оправдываться

– Из-за тебя я опять поссорюсь с Татьяной! – я грозно наступал, поскольку понял, как можно использовать обострение комплекса вины у Стаса.

– Ну что я мог поделать! Ногу я сломал, ногу, вот смотри, – и он сунул мне в экран загипсованную конечность.

Она меня убедила.

– Ладно, ладно, убери копыто и слушай. Сегодня у тебя есть шанс загладить свою вину.

– До Татьяниного возвращения я весь к твоим услугам, – заверил он меня.

– Весь ты мне не нужен, – поспешил я его обрадовать, – нужны твои мозги. И потом, ты все равно там ни черта не делаешь. Сейчас я пришлю тебе кое-какие статьи, и ты должен в них разобраться. Обрати внимание на теорию Лефевра и на то, что из нее вышло. А если не разберешься, то все Татьянины дифирамбы по поводу твоих мыслительных способностей будут, отныне и навсегда, считаться подлым враньем, – страшно пригрозил я.

– Давай, шли, разберемся. С головою, слава богу, у меня все в порядке.

– Вот-вот, разберись, пожалуйста.

– А тебе это по работе нужно? – Стас подразумевал «Сектор Фаониссимо» (я надеюсь).

– По работе, по работе, – подтвердил я.

– Тогда, жду.

– Ладно, выздоравливай, – пожелал я ему напоследок.

Я расслаблено потягивал кофе и перелистывал присланные труды, стараясь отыскать что-нибудь более-менее понятное. Но, по-прежнему, оставалось неясным, как все эти научные результаты я мог бы применить на практике. Ведь то, что преступники считали для себя опасным, они уже уничтожили. Следовательно, даже если Стас очень постарается, на выходе я могу получить круглый ноль и ничего больше. Стоп, а почему они, то есть преступники, так убеждены, что полностью себя обезопасили? «Ну нет, дорогие мои, знание неуничтожимо», – порция коньяка все еще действовала, и я снова не заметил, как стал говорить сам с собою: "Сосед все видит, сосед все знает. И все, что он видит и знает, он сообщит в редакцию, – угадайте – какую? – правильно, в редакцию «Сектора Фаониссимо» – зловеще предупредил я невидимого собеседника. И принялся сочинять письмо обеспокоенного читателя в наш журнал. Вышло оно таким:

Уважаемая редакция!

Я всегда и с большим интересом читаю ваши научно-популярные статьи. Теперь же настало время мне, вашему читателю, поделиться с вами некоторыми загадочными, но достоверными фактами, что по большому секрету были сообщены мне одним моим знакомым, проживающим на Фаоне. Не просите меня назвать его имя, ибо это невозможно по целому ряду соображений и, в первую очередь, потому что он сам был бы против. Я буду краток и передам лишь самую суть.

Контрабандой биороботов в наше время уже никого не удивишь. Но в данном случае, мы имеем дело с чем-то большим. Речь идет о гоморобоидах – человекоподобных существах, выведенных искусственно и представляющих угрозу всему человечеству. Страшные сказки об инопланетянах покажутся нам детской забавой, если эти ужасные и безжалостные монстры смогут незаметно проникнуть в человеческое общество. Я уверен, что вы, с вашими возможностями, сможете либо успокоить взволнованную общественность, либо, если все изложенное – правда (в чем лично я не сомневаюсь), положить конец преступным замыслам.

С горячим оркусовским приветом,

Джон Смит.

Почему я поселил Джона Смита на Оркусе – не знаю. Наверное, из-за нелюбви к этой планете. Слово «гоморобоиды» привлечет внимание тех, кто знает о гомоидах, а те, кому про гомоидов ничего не известно, сочтут, что речь идет о биороботах. Одно нажатие клавиши – и письмо отправилось плутать по накопителям, дабы сделать вид, что идет оно с Оркуса.

8

В девять утра я позвонил Виттенгеру, чтобы напомнить ему о данных мне вчера обещаниях. Я ожидал застать его, в лучшем случае, за завтраком. В экране появилась помятая полицейская физиономия. Судя по одежде, Виттенгер был уже при исполнении.

– Чего тебе? – буркнул он. После вчерашней совместной попойки и в честь наступившего похмелья он окончательно перешел на «ты».

– Вы уже встали? – удивился я, продолжая, по привычке, говорить ему «вы».

– А ты еще спишь, как погляжу, – проворчал полицейский. Он говорил куда-то в сторону, словно комлог мог передавать не только звук и изображение, но и запах. За спиной у Виттенгера мелькнула знакомая обстановка.

– Решили навестить вдову? – спросил я, в душе радуясь тому, как рьяно он принялся выполнять мои рекомендации.

– Теперь она больше не вдова, теперь Перк – вдовец, если б только был жив, – доходчиво объяснил Виттенгер.

– Погодите, погодите… вы хотите сказать, что Эмма Перк мертва? Я вас правильно понял? – переспросил я для верности.

– Правильно, правильно – мертвее некуда, – с профессиональным цинизмом подтвердил он.

– Вы там долго еще пробудете? Я сейчас приеду! – крикнул ему я и стал второпях собираться.

– Сиди лучше… – очевидно он хотел сказать «сиди лучше дома», но я выключил связь.

Наплевав на правило летать ниже километра только по часовой стрелке, я помчался прямиком на восток-юго-восток – к дому Перка. Для проникновения в дом я применил тот же метод, что и в день смерти Перка – верхом на ком-то из жильцов.

– Ну и кто тебя звал? – такими словами встретил меня Виттенгер.

– Вы если и зовете, то только в одно место… – огрызнулся я.

– В одно место мы не зовем, а посылаем, – обычный полицейский юмор.

Тело Эммы Перк лежало возле письменного стола, с которого пять дней назад я забрал комлог. Одета она была так, будто только что встала с постели: верхняя часть пижамы, домашний халат. Рядом с телом стояло рабочее кресло, над столом светился экран домашнего компьютера.

Из соседней комнаты раздались детские всхлипывания.

– Мальчик? – спросил я.

– Нет – девочка!… Разумеется, мальчик – он в порядке, сейчас с ним психиатр, – злобно вымолвил Виттенгер.

– Как зовут ребенка? – я вдруг вспомнил, что никогда не интересовался его именем.

– Также как и отца – Альм – Альм-младший.

– К чему давать ребенку имя отца? – удивился я.

– Теперь уж точно – не у кого спросить, – ухмыльнулся Витенгер.

– Как она умерла, уже известно?

– Шоковый разряд, вот видите – с правой стороны чуть ниже уха покраснение, – нагнувшись Виттенгер показал, куда был нанесен удар цефалошокером.

– Давно? – продолжал расспрашивать я. На удивление, Виттенгер мне отвечал.

– Часов в пять утра – плюс-минус.

– Оружие нашли?

– Нашли, вот… – майор показал мне пакетик с шокером, – цефалошокер был зажат в ее правой руке, – пояснил он.

– Черт, похоже накаркали мы вчера… – выругался я.

– В смысле? – не понял Виттенгер. Он не помнил ничего из вчерашнего разговора.

– В смысле, не сама ли она все это устроила, – ответил я. На трезвую голову произносить слово «самоубийство» невыносимо тяжело. – Следы какие-нибудь нашли?

– Все пробы сняли, расшифровывать будем в лаборатории – все равно спешить теперь некуда. А на это вы обратили внимание? – Виттенгер указал на экран. Я посмотрел. На экране была лишь одна строка:

Я НИКОГО НЕ УБИВАЛА

– так там было написано, черным по белому.

– Вот те раз… – пробормотал я, – предсмертная записка? Или один из тех знаков, о которых вы мне вчера толковали?

– О чем вы? Какие еще знаки? – несколько напряженно переспросил Виттенгер. Я попытался напомнить:

– Ну вспомните, вы говорили, что каждое наше движение – это знак…

– И я так говорил? Знаете что, забудьте-ка вы все, что я вам вчера наговорил, – посоветовал он.

– Уже забыл, – я поспешно последовал его совету, – так это она писала?

– Не знаю. Вводили не голосом, поэтому авторство установить невозможно. Следы на мануалке мы конечно проверим, но вряд ли результат анализа поможет нам ответить на вопрос, кто это написал.

Я находился в полнейшей растерянности.

– Ерунда какая-то получается. Предположим, что мы имеем дело с суицидом и текст писала она. Тогда почему она написала «никого», а не скажем «своего мужа» или «Альма Перка». Кого еще она не убивала? И если она и в правду никого не убивала, тогда и нет видимого мотива для того, чтобы покончить с собой.

Виттенгер возразил:

– Но ты же собирался обвинить ее еще в одном преступлении. Помнишь, ты просил узнать, где она находилась во время взрыва на Укене. Мне только что сообщили, что взорванный дом принадлежал Франкенбергу и не исключено, что во время взрыва он находился в доме. Кстати, я уверен, ты с самого начала знал, что взорвали Франкенберга, но мне ничего не сказал. Ты и в убийстве старика-профессора собирался ее обвинить?

– Даже если и так – откуда ей стало известно о наших планах. Как она могла догадаться, что мы хотим обвинить ее и в убийстве мужа, и в убийстве Франкенберга. К тому же, обвинение в двойном убийстве, при условии, что она их не совершала, еще не повод для суицида, особенно учитывая, что у нее есть ребенок. Если только… – я задумался.

– Если только что? – переспросил Виттенгер.

– Если она причастна к обоим убийствам, то текст предназначался именно для сына – чтобы тот не считал свою мать убийцей. А для нас ее предсмертное послание – своеобразный намек – мол, я все сделала за вас, закройте дело и не травмируйте ребенка, ведь от посмертных обвинений, все равно, нет никакого проку. И вот еще что… – я отвел Виттенгера в сторону так, чтобы остальные криминалисты не могли нас слышать. – Скажите честно, может, вы вчера вечером или ночью, спьяну, попытались поговорить с ней и сболтнули чего лишнего – ей или кому другому?

– Да за кого ты меня принимаешь, черт возьми?! – взревел полицейский. Все криминалисты, как по команде, подняли головы. Заметив их движение он тихо добавил: – Перестань пороть чушь. Я не первый год в полиции, и не тебе меня учить, а тем более – обвинять.

– Ладно, это я так, на всякий случай, – примирительно сказал я, – кстати, как вы так быстро тут оказались?

– В пятнадцать минут девятого сработала сигнализация, – ответил Виттенгер и поспешно пояснил, – нет, не от вторжения… По всей вероятности, мальчик, проснувшись утром и обнаружив вот это, – он кивнул в сторону мертвого тела, – нажал тревожную кнопку. Теперь этому учат детей с пеленок.

– Понятно. А чем вообще занималась Эмма Перк? – к своему стыду, я до сих пор не удосужился это выяснить.

– Вы разве не знаете? Ну вы даете… Она работала все в том же Институте Антропоморфологии, – Виттенгер, похоже, усомнился в моей профессиональной пригодности.

– С мужем? – спросил я.

– Нет, она работала в отделе изучения ретро-трансзональных чего-то там… – Виттенгер тоже не научился выговаривать длинные названия институтских отделов.

– Да, да, я понял – в том же отделе, что и Лесли Джонс.Странно, что я не обратил на нее внимание.

– Она работала под своей девичьей фамилией, – подсказал Виттенгер, – а вы что, знакомы с Джонсом?

– Не совсем. Мы виделись только раз и то – на похоронах.

– И вы думаете, он может быть замешан? – допытывался Виттенгер.

– Здесь кто угодно может быть замешан, – развел я руками, – особенно если считать смерть Эммы Перк убийством…

Мое замечание Виттенгеру не понравилось.

– Если Эмма Перк была убита, то текст на экране писал убийца. В таком случае, ему следовало бы написать признание и в убийстве Альма Перка, и во взрыве на Укене, а тут все наоборот.

Я возразил:

– Убийца не так глуп. Он мог предполагать, что в конце концов нам удастся доказать, что Эмма Перк никого не убивала, а отсюда будет следовать, что и ее смерть – никакое не самоубийство. Предположим, что у убийцы нет железного алиби только на время смерти Эммы Перк и ему жизненно важно, чтобы именно ее смерть все считали самоубийством.

– Туманно, очень туманно, – протянул Виттенгер, – мы пришли к тому с чего начали.

– А с чего мы начали? – поинтересовался я.

– С того, что ничего непонятно, – ответил он.

– Факт! – согласился я.

Несмотря на обещание, наша вчерашняя дискуссия о природе суицида никак не выходила из головы. Я попросил Виттенгера прислать мне дело того сбежавшего самоубийцы.

– А зачем оно вам? – удивился Виттенгер.

– Хочу сравнить… Там ведь вы точно исключили убийство?

– Абсолютно точно, – заверил он.

– Тогда пришлите, – еще раз попросил я его.

Виттенгер пообещал, но уж больно странно: сказал, что он, конечно забудет, но как только снова вспомнит, то сразу пришлет.

9

Из дома Перков я направился в Отдел. Со смертью Эммы Перк было потеряно последнее связующее звено в деле, которое я считал уже практически раскрытым. Ведь именно через нее я собирался выйти и на гомоидов, и на всех остальных участников преступной группы, если такая группа и в самом деле существовала. Но смерть Эммы Перк перевернула все мои планы и заставила посмотреть на дело с другой стороны. Меня преследовал какой-то злой рок, который, на поверку, мог оказаться чем-то вполне материальным и от того – не менее опасным. И суть не в том, что смерть жены Перка обнаружила существование каких-то третьих лиц. Меня страшило то, что они идут буквально след в след со мною. Перк погиб сразу после разговора со мной. Франкенберг погиб, можно сказать, во время разговора со мной. Эмма Перк умерла еще до того, как я успел с ней поговорить, и я даже не успел установить за ней слежку. Мне казалось, что я нашел разумное объяснение гибели Альма Перка. Взрыв профессорской башни можно объяснить тем, что преступник проследил за мною до самого Укена. Но смерти Эммы Перк – не важно, убийство это или самоубийство, – объяснений не было.

Позднее, Виттенгер сообщил мне, что ни у нее, ни у других из моего списка не было возможности оказаться на Укене в тот же час, что и я. На время смерти Альма Перка твердого алиби не было только у Эммы Перк. В ночь ее смерти и Джонс, и Симонян, и Шлаффер, и Лора Дейч спокойно спали в своих постелях. Касательно второго и третьего, подтвердить их алиби могли лишь их жены. Алиби Джонса и Дейч никто подтвердить не мог, как, впрочем, и опровергнуть. В компьютере Эммы Перк ничего стоящего не нашли.

От мысли, что кто-то предугадывает каждый мой шаг мне стало не по себе. Я не стал говорить Шефу о своих опасениях, потому что единственным правильным решением могло бы стать мое отстранение от расследования. Во всяком случае, на его месте я бы так и поступил. Поэтому я доложил ему о смерти Эммы Перк без каких-либо комментариев. Он, в свою очередь, никаких особенных подозрений не высказал. Зная Шефа, трудно предположить, что у него вовсе не возникло подозрений, подобных тем, что появились у меня. Но смолчать о них – было вполне в его духе.

– Странное письмо к нам сегодня пришло, – сказал он, как только я закончил докладывать о событиях вчерашнего вечера и сегодняшнего утра.

– Что за письмо? —спросил я, уже понимая, о чем идет речь. Шеф показал мне текст за подписью Джона Смита.

– Твоя работа? – спросил он.

– Моя, – признался я.

– Думаешь, стоит опубликовать?

– До гибели Эммы Перк публиковать письмо было бы, пожалуй, преждевременно, но теперь… почему бы и нет…

Шефу затея с письмом казалась бессмысленной. Он сказал:

– Если те кто нам нужен просчитывают каждый наш шаг, то с какой стати им реагировать на письмо? Они догадаются, что письмо – подделка.

– Не обязательно, – возразил я, – впрочем, пусть думают, что хотят. Главное – дать им понять – сколько бы они не убивали, тайну все равно не сохранить.

– Так ты думал таким образом остановить убийства? – Шеф сам придумал объяснение, зачем я послал письмо Джона Смита. Сочинял я его после беседы с Виттенгером, когда мой боевой дух находился в апогее и мне хотелось просто запутать противника, заставить его понервничать. Я ответил:

– Похоже, что убивать уже больше некого… Подсунем им Джона Смита – хуже от этого не станет. С другой стороны, публикация даст им повод установить со мной контакт легально, в открытую, так сказать.

– Ладно, Джон Смит так Джон Смит, – согласился Шеф, – но сейчас речь не об этом. Пожалуй, ты оказался прав насчет Южного Мыса. Перк неоднократно наведывался на биохимические заводы, вел какие-то там переговоры о поставках химикатов. Но переговоры, раз за разом, кончались ничем, зато у Перка появлялся повод слазить в пещеры. Поэтому надо бы и тебе туда слазить.

– Ну вот, хоть в этом-то я оказался прав… – вздохнул я. Шеф по-отечески меня успокоил:

– Не расстраивайся, в твои годы я оказывался прав гораздо реже…

– Это первая, по-настоящему хорошая новость за всю неделю, – вырвалось у меня. К счастью, Шеф подумал, что я имею в виду Южный Мыс.

– Не знаю, насколько она хорошая, но одного я тебя в пещеры не отпущу, – остудил меня Шеф.

– А с кем? – спросил я и подумал: «Только бы не Ларсон.»

– С тобой пойдет Номура. У него и опыт спелеологический имеется, а у тебя, насколько я знаю, такого опыта нет.

Это было сущей правдой, и мне пришлось согласиться на Номуру.

– А Номура в курсе наших дел? Я имею в виду, знает ли он, зачем идет в пещеры?

– Надеюсь – нет, – усмехнулся Шеф, – если сочтешь нужным, расскажи ему сам.

Такой ответ меня вполне устраивал. Я пообещал завтра же двинуться в путь. Шеф, в свою очередь, пожелал, чтобы путь был счастливым.

10

Южный Мыс, как это следует из названия, – самая южная точка Континента, который на Фаоне один единственный. Когда я летел на остров Укен навестить профессора Франкенберга, я миновал Южный Мыс немного восточнее. От Фаон-Полиса до Мыса – четыре тысячи километров и наш служебный флаер способен покрыть их меньше чем за час. Но в особой спешке нужды не было, и мы подлетали к Мысу на небольшой скорости, чтобы, как следует, рассмотреть горный хребет, что начинается тысячью километрами севернее Мыса, и сопоставить увиденное с картой. Сделали несколько кругов над заводом. Спасатели уже заканчивали свою работу. Пожар на заводе был ликвидирован, несгоревшие остатки химикатов засыпали дезактиватором. По последним сведениям, пожар был вызван сильным взрывом в том месте, где завод уходит с поверхности вглубь горного хребта. Причину взрыва установить пока не удалось. Повисев немного над местом катастрофы, мы пришли к выводу, что начинать поиски отсюда было бы бесполезно: на несколько километров вглубь горы все сметено взрывной волной, а то, что уцелело при самом взрыве, засыпал последовавший за ним обвал. Поэтому мы решили подбираться к заводу с противоположной стороны хребта.

Лишь с большой высоты возвышенная часть Южного Мыса похожа на единый горный массив. На самом деле, это было чудовищное нагромождение скал и изъеденных эрозией отдельных вершин. Их расчленяли глубокие расщелины с бурлящими мутными потоками, не замерзавшими даже в самые лютые морозы. Склоны гор пестрели и зимними, и летними цветами: белые снежные пятна перемежались зелеными с красноватым отливом – местная растительность, там где она вообще была, к осени слегка краснела, но благодаря горячим источникам, не вымерзала.

Кое-что мы заранее просканировали со спутника, плюс к тому – мы располагали материалами, накопленными одиночными исследователями. Основные галереи пещер располагались на высоте нескольких десятков метров над уровнем моря. Пять сотен тысяч лет назад уровень воды в Океане был выше, и в течение миллионов лет соленая морская вода разъедала и размывала внутренности горного хребта, чтобы затем, отступив, оставить после себя многокилометровый подземный лабиринт.

У лабиринта имелось несколько выходов, но те из них, что были найдены давно, мы в расчет не приняли – слишком уж они известны. Поэтому нам предстояло выбирать из двух выходов, которые не были отмечены на карте, но находились неподалеку от завода. После получасового обсуждения, мы решили проверить оба выхода, а чтобы знать, с которого начать, попросту бросили жребий. Он пал на неглубокий каньон в пятнадцати километрах к западу от завода.

Выбранный каньон оказался довольно узким, поэтому флаер пришлось опускать вертикально, а когда мы достигли дна, то выяснилось, что кроме как в быструю горную речушку, сажать его некуда. Мгновенно образовалась запруда; уровень воды медленно поднимался, но несколькими минутами для разведки мы располагали. Номура предложил пристыковать флаер прямо к скале и оставить двигатели включенными: пусть себе болтается как воздушный шарик на привязи. Ресурса должно хватить на три-четыре дня, а к тому времени мы планировали вернуться. Чтобы не вымокнуть, мы нарядились в водонепроницаемые комбинезоны, но я все равно умудрился набрать за шиворот воды, когда, поскольнувшись, плюхнулся в реку. С берега за мною внимательно наблюдало целое семейство чешуйчатых вапролоков. Вапролоки похожи на крыс, но размером – с трех кошек, а вместо шерсти у них фиолетовые чешуйки. Они восприняли посадку флаера как должное, и, подождав пока уровень воды поднимется повыше, все как один бросились ловить водяных шнырьков в образовавшейся заводи. Я полагаю, что шнырьков назвали шнырьками, потому что на Земле это слово никому не подошло. Шнырьки практически неуловимы в быстрой воде и вапролоки с энтузиазмом воспользовались неожиданной возможностью поохотиться на юрких и, вероятно, вкусных зверьков.

– Мы здесь не первые, – сказал Номура, указывая на вапролоков, – скорее всего, вапролокам и раньше доводилось ловить шнырьков, когда приземлившийся флаер образует запруду на реке. Следовательно, флаеры садятся в этом месте довольно часто.

– Может туристы? – предположил я.

– Не думаю. Если бы этот выход из пещер открыли туристы, то они бы указали его на карте. Туристы страшно любят сообщать всем о своих открытиях.

– Ну и отлично, – ответил я, – выходит, мы удачно бросили жребий. Второй выход проверим как-нибудь потом – если этот ничего не даст.

Пока я стаскивал с себя промокшую одежду, Номура успел пройти метров тридцать вперед по каньону и десять – вверх по направлению к пещере, поэтому он никак не мог его заметить. Сам-то я его увидел, лишь случайно бросив взгляд вверх вдоль обрыва. Нет – не так. Все началось с нескольких камешков, скатившихся к воде. Сначала я подумал, что это Номура, но он был впереди, а не вверху. И тогда я поднял глаза. Наверное, там была тропинка, которую мы не заметили, иначе как он туда забрался? Несколько секунд мы не сводили друг с друга глаз, если эти две черные вмятины действительно были его глазами. Темносерый, даже, скорее, грязный балахон составлял всю его одежду. Я словно оцепенел под его взглядом и пришел в себя, лишь когда он сделал какое-то движение – шаг назад, по-моему. Я думал – он побежит вверх по тропинке. Чем мне понравился Номура, так это тем, что, когда я крикнул «К машине!» , он успел до нее добраться вперед меня. Берх бы начал: «Чего кричишь?», «А зачем?» и т.д. При этом, Номура, безусловно, не испугался, поскольку не знал, чего, собственно, нужно бояться. Просто у него такой характер. Мой расчет оказался неверным: едва мы поднялись до того места, где стоял незнакомец, тот, в свою очередь, бросился вниз по откосу. Я не знаю, как он не разбился, – ведь он летел так метров сорок. Однако, с ним ничего не случилось. Он живо вскочил на ноги и побежал к пещере, у ее входа остановился, бросил в нашу сторону прощальный взгляд и, через мгновение, скрылся в темноте. Преследовать его прямо сразу, мы не решились.

– Это был тот, кого мы ищем? – спросил Номура.

– Не знаю, – ответил я, ожидая дальнейших расспросов. Но Номура молчал.

Теперь уже не могло быть и речи о том, чтобы оставить здесь флаер. Мы снова опустились в воду и стали выгружать оборудование. Наш резкий старт оказался для вапролоков полной неожиданностью. Образовавшийся в одно мгновение водяной вал понес их вниз по течению, и они смогли вылезти на берег только сотней метров ниже. Пока я вытаскивал оборудование, Номура наблюдал, как вапролоки неуклюже выбираются из воды.

– А с нами так не произойдет? – спросил он.

– Как так? – переспросил я. До вапролоков мне не было никакого дела.

– Как с ними, – Номура кивнул в сторону трясущихся от холода животных.

До меня не сразу дошло, о чем это он.

– В воду мы не полезем, – заверил его я.

– Я не об этом…– Номура хотел пояснить, но я его прервал:

– Я тебя понял, нет – не произойдет, – не мог же я ему ответить, что ловить гомоидов в пещере не легче, чем шнырьков в горной речке. Номура все же закончил свою мысль:

– Я хотел сказать, что невозможно преследовать кого-либо оглядываясь по сторонам, если тот, кого ты преследуешь по сторонам не оглядывается. Но тогда можно и самому попасть в беду.

– Мудро сказано, – похвалил я его.

В это время засигналил бортовой комлог. Номура залез в кабину, потом махнул мне рукой. Я залез вслед за ним. Наваждение продолжалось.

«Твое освобождение уже близко», – поступившее сообщение Номура прочитал, почему-то, вслух. —Это не туристы, – мрачно заключил он, – флаер здесь оставлять не стоит.

– Точно, – согласился я. Номура был воплощенным здравомыслием. Я принял решение:

– Отошлю флаер на базу, – имелась в виду база возле завода. Там, до поры до времени, флаер мог затеряться среди десятка таких же точно машин. – Наши планы не меняются, просто впредь надо быть осторожнее.

Известное здравомыслие мне тоже не чуждо. С этого момента мы стали называть человекоподобное существо в грязном балахоне «туристом».

Мы доразгрузили оборудование, сообщили в Отдел о случившемся, отказались от подкрепления (любопытно, кого бы Шеф прислал – Яну, что ли), отослали флаер на базу и углубились в лабиринт. Перед самым входом в пещеру Номура остановился и посмотрел вверх – на небо и что-то прошептал. Затем снял перчатку и провел ладонью по жгучему красно-зеленому мху, облепившему все скалы вблизи незамерзающих рек. Мох оставил на ладони несколько розоватых пятен. Ожоги от него для людей безвредны, но покраснение и зуд остаются дня на два – на три.

– Ты что, прощаешься? – бестактно спросил я.

– Нет, – ответил он, – просто хочу запомнить…

При наличии тех приборов, что мы с собой прихватили, называть галерею пещер лабиринтом – все же, некоторое преувеличение. Датчики принимали сигналы от нейтринного маяка, затем аккуратно вырисовывали трехмерную картинку нашего маршрута. Сканеры прощупывали все и вся в радиусе ста метров, и никакие неожиданности, вроде провалов или обвалов, нам не грозили. В довершении всего, в нашем распоряжении были «зрячие жучки» – маленькие летающие «глаза» на тончайшей световодной нити. Жучков пускают вперед себя туда, где, возможно, притаилась опасность. Конечно, в кромешной темноте от них мало проку, но мы надеялись, что те, кого нам стоило опасаться, будут видимы в тепловых, инфракрасных лучах.

Несмотря на все эти приспособления, шли мы крайне медленно – не больше километра в час. Номура ступал уверенно, я бы сказал, – с некоторой долей фатализма, потому что светил фонарем вперед, а не под ноги. Я еле успевал за ним и к исходу третьего часа пути окончательно выбился из сил. Решили устроить короткий привал. Для отдыха мы выбрали небольшую пещеру с низким и, почему-то, безэховым сводом. Сняв с себя тяжелый рюкзак, я вдруг почувствовал прилив сил и, прежде чем сесть отдохнуть, немного побродил среди колоннады слившихся сталактитов и сталагмитов. Когда я шел к стене, противоположной той, у которой мы свалили свои рюкзаки, дорогу мне преградила подземная река. Гладь воды была настолько чистой и неподвижной, что казалась опрокинутым черным зеркалом. Подчиняясь естественному человеческому влечению разрушать все вокруг себя, я столкнул маленький камешек в воду. Подошел Номура.

– Не стоило тревожить реку. Круги на воде предупредят врага о нашем приближении, – сказал он.

«Наверное, это какая-то восточная мудрость», – подумал я и ответил:

– Хорошо, что ты напомнил – в какой-то момент надо будет вырубить сканеры, а то они фонят, как не знаю что.

– Вырубим, – согласился он.

Я поймал себя на мысли, что за исключением тех нескольких фраз, которыми мы обменялись, когда пришло анонимное сообщение на бортовой комлог, мы ни разу больше не заикнулись о том странном послании .