Текст книги "Интриги дядюшки Йивентрия"

Так как теперь Йозефик двигался практически в полной тишине, поскрипывание ушибленного в кабинете колена казалось оглушительным. На него накатывали тяжелые параноидальные волны, каждая из которых заставляла казаться невыносимо громким любой звук, производимый организмом. Это могло привести к тому, что он бы оглох от собственных мыслей, которые неслись бурным горным потоком, так же как и холодный пот по спине. Для шумомаскировки он уже перестал дышать. Перед глазами поплыли газолиновые разводы, в ушах отвратительно загудело, еще чуть-чуть – и в обморок, но тут из освещенного конца коридора донеслись сперва еле слышные шорохи, а затем грянула истерическая какофония из бульканья, щелканья, клекота и высокого писка. Это было громко! Так громко, что Йозефик перестал стесняться скрипа своих нервов и пошел дальше, сочно шлепая потными носками по кафелю.

Впереди вырисовывался вход в большое помещение. Йозефик занервничал. Спасший его от самоубийственной паранойи шум теперь казался подозрительным. Немного подрагивая, он вышел в холл и оказался на четвертом этаже вьющейся вдоль стен винтовой лестницы. Лишь дряхлые перильца отделяли его от низвержения в… Йозефику стало интересно, от низвержения во что его отделяли перила. Он сделал осторожный скользящий шажок в их сторону и, как оно обычно бывает, когда ходишь босиком, не глядя под ноги, наступил на осколок чего-то, что причинило его ступне боль. Неловко дернувшись, он потерял равновесие и рухнул в сторону, грозящую «низвержением в…». В последний момент он успел зажмуриться и выставить перед собой чемодан, а потому, упав, издал грохот, как платяной шкаф в аналогичной ситуации. Хотя платяные шкафы редко перемещаются босиком. Доносившиеся снизу раскаты шумовых эффектов заглушили даже это.

Некоторое время Йозефик лежал, крепко зажмурив глаза, и считал секунды. По его прикидкам, он уже пролетел около сорока девяти этажей. Тень сомнения закралась в его душу, и, «пролетая» пятидесятый этаж, он открыл один глаз. Ободрился и открыл оба. «Низвержение в…» не произошло, скорее, «бряканье об…» получилось.

По-змеиному он соскользнул с чемодана и подполз к перилам, не имея никакого желания передвигаться вертикально. Неизвестный архитектор из непонятных соображений сделал стойки перил отстоящими друг от друга на расстояние, достаточное, чтобы просунуть голову между ними. Йозефик был мудр и знал, что просунуть голову между перил – это не то же самое, что высунуть ее обратно. Отчасти мудрости добавляли шрамы за ушами. Он внимательно осмотрел перила, выбрал рейку подряхлее и сильно, но безрезультатно дернул. После восьмой попытки и прикушенного языка он сменил стратегию. Теперь он уперся ногами в соседние рейки и потянул что есть сил. Уже ненавистная деревяшка не поддалась, в отличие от опорных. С треском они вылетели из своих гнезд, и Йозефик быстро скользнул к перилам, чуть было не получив сотрясение мозга.

Так или иначе, теперь в перилах имелось безопасное для ушей окошко. Он осторожно высунул голову для обозрения окрестностей. На уровне третьего этажа висела огромная люстра, к которой было прикреплено превеликое множество осветительных приборов и просто лампочек. К ним со всех сторон тянулись провода питания. Вся конструкция сияющей гроздью свисала почти до пола. Точнее, до поверхности воды, так как внизу оказался бассейн, полный подозрительно желтой и мутной жидкости. Вокруг бассейна копошились и галдели десятки фигур в больничных и докторских халатах, некоторые были в смирительных рубашках. Независимо от одежды все выглядели крайне нечистоплотными. По рядам они передавали мешки и ссыпали их содержимое в бассейн, на что тот реагировал почти болотным бульканьем.

Суть, крывшаяся за этим действом, не доходила до Йозефика, пока последний мешок не был опорожнен в воду. Вот тогда все попрыгали в бассейн и начали усердно барахтаться. Йозефик наконец разглядел надпись «САХАР» на одном из мешков. Он подумал, что купание в желтом сиропе – занятие странное даже для сумасшедших, но тут все прояснилось само собой.

Одна за другой фигуры в бассейне открывали рты, и полчища тараканов вырывались из них, облепляя тела. Начался омерзительный пир. На место набивших свое хитиновое брюхо выползали новые. От вида этой копошащейся массы Йозефику подурнело. Он отодвинулся от края, перекатился на спину, и его нога задела чемодан. Громыхнули нафталиновые шарики. Теперь вир Тонхлейн знал, что нужно делать.

Он открыл чемодан и начал выбирать из него оружие Распоследнего Тараканьего Дня. Один шарик не отдала моль – целая стая токсикозависимых насекомых метнулась в лицо захватчика, защищая запасы своей пищи для души. Йозефик спорить не стал – время было дорого. Вооружившись ботинком, он раскрошил шарики в мелкий порошок. На его лице застыла злобная ухмылка, а в глазах разгоралась невменяемая искорка. Он зажал в каждой руке по горстке порошка, подошел к перилам и некоторое время отрешенно смотрел на тараканий пир. Теперь, когда он обладал властью прекратить безобразие, зрелище чавкающих насекомых среди выеденных изнутри человеческих тел не вызывало у него никаких эмоций.

Йозефик вытянул руки вперед и тоненькими, как паутинка, струйками начал высыпать нафталин в бассейн. Когда первые крупинки достигли цели, в стане врага началась паника. Тараканы разбегались по оставленным на время пиршества человеческим остовам. Спасая свои панцири, они лезли в ближайшие спасительные рты и другие отверстия. Несколько трупов переполнилось и с влажным треском лопнуло, разбрызгав свое испуганное содержимое во все стороны. Йозефик понял, что нельзя более растягивать удовольствие, и, умиляясь своим собственным милосердием, разжал кулаки. Душистое, искрящееся в свете тысяч лампочек облако медленно опустилось и накрыло бассейн волшебным покрывалом.

Несколько миллионов предсмертных тараканьих воплей были подобны взрыву авиационной бомбы. Здание содрогнулось до основания. Люстра угрожающе закачалась и, вырвав из потолка здоровенный кусок штукатурки, низверглась-таки в бассейн. Теперь-то стало известно, что все в этом помещение могло низвергаться только в бассейн. Лампочки захлопали, разбрызгивая осколки, и провода заливисто заискрили. По поверхности сиропа пробежало несколько мощных электрических разрядов, и он вскипел. Когда фейерверк закончился, в свете нескольких уцелевших лампочек маняще поблескивали тараканы в карамели. Йозефик отметил про себя, что концентрация начинки лишь немного превосходит таковую в изделиях Луприанской кондитерской комбинаты, камнеподобными леденцами которой его угощали в интернате. Он вспомнил гадкий хруст то ли леденцов, то ли зубов и поморщился. Воспоминания стоматологического характера настойчиво требовали покинуть это нехорошее место.

Сев на чемодан он начал тщательно отряхивать ноги. С носков слетело невероятное количество всякой дряни, которая крылась в кажущейся такой гостеприимной пыли. Нисколько не удовлетворившись эффективностью гигиенической процедуры, он все же надел ботинки. Правый был весь в нафталиновой пыли и походил на искрящуюся хрустальную туфельку, не подходящую в пару левому пыльному башмаку.

Йозефик встал, взял чемодан и, тихонько посвистывая, пошел к лестнице. У начала спуска он остановился и задумался. Потом махнул рукой и с криком: «Чтоб вас цензурой вырезало» – разбежался и плюхнулся попой на перила. С лихим свистом, поднимая клубы многолетней пыли, он проехал все четыре этажа. Чем-то он напоминал ведьму на метле. Естественно, он не успел затормозить и по инерции, слетев с перил, побежал прямо в карамельный бассейн, по другую сторону которого виднелась двустворчатая дверь. Под ногами, как битое стекло, зашуршали глазированные трупики. Возможности остановиться не было никакой, и вир Тонхлейн проявил виртонхлейновскую смекалку, то есть поступил единственным предоставленным судьбой образом. Он форсировал бассейн, перепрыгивая с одного фаршированного дохлыми насекомыми трупа на другой. Некоторые братские захоронения насекомых после столь непочтительного обращения буквально разваливались от возмущения. Оказавшись на противоположном берегу, он, не снижая скорости, пробежал до двери и победно ее распахнул. К слову сказать, мог бы победно разбить об нее голову, если бы она открывалась не от себя.

Дверь вела в сад. Йозефика встретили темные силуэты холмов, облитых сверху ярким предзакатным солнцем. Легкий вечерний ветерок скользнул по его лицу, покрытому пылью, потом и тараканьим пометом, и в отвращении унесся прочь. Сердце забилось учащенно, когда до его ноздрей донеслись ароматы живого мира.

Радостно глядя на оранжевое вечернее небо, он зашагал по дорожке, вьющейся среди одичавшего сада, в направлении ворот. В голове не укладывалось, как в столь прекрасном мире могут существовать такие омерзительные места. При воспоминании о визите в космос по спине пробежали мурашки. Йозефик торопливо затолкал это воспоминание в темный угол своей памяти, где таилась манная каша с комочками и другие чудовища.

На подходе к воротам слух Йозефика был оскорблен постепенно усиливающимся подозрительно знакомым жужжанием. Он резко обернулся и увидел планирующего на него по дорожке Мону. По-прежнему голый и по-прежнему безобразный, тот бежал, хищно растопырив свои крылья. После последних событий какой-то грушеподобный сумасшедший особого волнения у Йозефика не вызвал. Он хладнокровно, даже с некоторой скукой на лице, выжидал удобного момента. Когда момент наступил, Мону получил мощнейший пинок промеж шасси покрытым нафталином ботинком. Его мгновенно скрючило вокруг окутанных сверкающей пылью чресл, и тут же в его голову вонзился латунный угол отличного чемодана из кожи не священных шаунских крокодилов. Череп хрустнул и развалился на две неравные части. Вопреки ожиданиям молодого человека, внутри находился один-единственный таракан, который восседал в тараканоэргономичном кресле в окружении всяческих приборов, тумблеров и рычагов. Там, где голова таракана соединялась с туловищем, была залихватски повязана зеленая нитка.

Поморщившись от истинного обличья Зеленого барона, Йозефик наступил на него и растер в чуть влажное место. Подумать только! Герой детства оказался таким ничтожеством. Немного постояв, глядя на заходящее солнце, Йозефик решил, что все кумиры при личном знакомстве оказываются насекомыми в том или ином смысле. С чувством собственного превосходства он втянул ноздрями воздух. К запахам лета примешался легкий аромат, исходящий от ботинка.

– Люблю запах нафталина на закате, – закашлявшись, хрипло сказал Йозефик и толкнул ржавые ворота. Они легко распахнулись. Проселочная дорога убегала вдаль, где соединялась с шоссе, по которому вяло ползли редкие огни фар.

Йозефик закинул чемодан за спину и бодро зашагал вперед. Его фигура казалась пятном ночи на фоне закатного неба.

Глава III

Йозефик порядком вымотался и начал подволакивать ноги, оставляя в пришоссейной пыли причудливые узоры. Адреналин более не поддерживал его организм в тонусе, и эйфория от победы над коварными тараканами развеялась как пыль. Хотя пыль-то как раз и не собиралась развеиваться и ползла тяжелым облаком вслед за Йозефиком. Солнце почти скрылось за горизонтом. Вся живность в округе замолкла, и только урчание в животе Йозефика напоминало о существовании акустических волн.

Мысли о еде ворвались в апатичный разум внезапно целой гурьбой. Как мелкие обезьянки, они ползали по извилинам головного мозга, щипали нейроны и раскачивались на синапсах. При этом они поднимали такой галдеж, что у Йозефика звенело в ушах. Среди чехарды отрывочных образов и воспоминаний о всяческих гастрономических прелестях от переносицы до левого уха лежал тяжелый рельс осознания того, что Йозефик не ел с самого утра. Его тяжесть заставляла закатывать глаза и двигаться слегка бочком, забирая влево. В голове возник образ лошади, которую тянут за поводья. Для тех, кто не знает: лошадь – это несчастное животное, так как любители лошадей считают своим долгом рвать им рты ужасного вида приспособлениями, лупить по заднице плеткой и, что самое гениальное, прибивать гвоздями куски железа к копытам. В награду за свои мучения и верность наивная скотина рассчитывает на спокойную пенсионную жизнь на какой-нибудь тихой полянке. Но увы! При первых признаках старости лошадь ждет бойня, где с нее сдерут потертую шкуру.

Любящему животных Йозефику от этих мыслей стало совсем плохо. Он сел на чемодан прямо посреди дороги, уперся руками в колени и невидяще уставился в горизонт. Потом все, что под силу стальным зубам мясорубки, пустят на собачий корм. Для тех, кто не знает: собака – это несчастное животное, так как все любители собак обрекают своих питомцев на пожизненное питание старыми кобылами. Люди ужасны, но в их оправдание можно отметить, что себя они мучают ничуть не меньше. Чего только стоят галстуки и женские туфли на шпильках.

Йозефик уже заметил, что от голода его мыслительные процессы принимают странный характер. Он уже решил, что не прочь отведать собачьих консервов из шелудивых кляч. Или на худой конец галстук. К несчастью, он не помнил, куда подевал свою удавку, и потому продолжал неподвижно смотреть вдаль. Из-за горизонта торчал ничтожно тоненький ломтик солнца, тщетно пытаясь бороться с навалившейся ночной тьмой. Когда он исчез, Йозефику показалось, что он слышал звук, который издает окурок при падении в лужу.

На горизонте появились две яркие звездочки и стали, подпрыгивая и вихляясь, приближаться. Вполне логично было предположить, что это фары автомобиля, но тогда становилось непонятно, почему он двигался таким нерегулярным образом по прямому, как страдающая артритом змея, шоссе. Наученный горьким опытом и теперь не очень доверяющий шоферской братии, Йозефик на всякий случай отошел подальше от дорожного полотна. Даже густые заросли репейника его не смутили, напротив, подарили чувство безопасности. Будто эти жалкие отростки флоры, существующие всего несколько десятков миллионов лет, могли что-то сделать против оголтелых механизмов с двигателями внутреннего сгорания, извергнутых из ужасающих глубин человеческого разума прямо на дороги общего пользования.

Пока фары приближались Йозефик мучил себя размышлениями о возможности встретить за рулем неизвестного авто еще одного безумца. Когда рождался очередной довод в пользу этого предположения, он тихонько скулил и делал еще один шажок вглубь зарослей, и чем дальше он удалялся, тем сильнее было желание и вовсе задать стрекача. Убежать подальше в поля и спрятаться под лопухом поразлапистее. Пораженческие настроения были побеждены продолжительным урчанием в животе. Чувство голода заставило Йозефика уверенными шагами теряющего сознание человека приблизиться к дороге. Трудно понять, почему приближающийся автомобиль ассоциировался у него с пищей, ведь железо и газолин не очень аппетитны и не должны вызывать обильного слюноотделения и лихорадочного блеска в глазах. Во всяком случае, железо уж точно.

Можно еще долго разбираться в мыслительных процессах виртонхлейновской бестолковки, но проще будет просто сравнить его поведение с поведением бродячей собаки: с одной стороны, не хочется получить в ребра сапогом, а с другой – ну уж очень аппетитно пахнет «та штука у них в авоське».

Если нерешительность Йозефика объяснялась красочным, хоть и скудным жизненным опытом, то безразличная решимость водителя пока неведомого авто диктовалась исключительной монотонностью этого самого опыта. Решение подобрать попутчика было принято еще до того, как он смог этого попутчика толком разглядеть. Точнее сказать, шоферу уже давно хотелось подобрать какого-никакого попутчика, так как скука загрызла прямо-таки. И еще очень хотелось спать. Благодаря недавно выбитой профсоюзом работников шоферского дела поправке он имел право находиться за рулем до тридцати шести часов подряд – не много по меркам профсоюза, но все же лучше, чем старый тридцатидвухчасовой рабочий день. Тридцать два часа – это же курам на смех. К сожалению, жажда наживы никак не способствовала отдыху, и шоферов постоянно клонило в сон. Даже установленный между водительским и пассажирским сиденьями никелированный бак с кофе невероятной вместимости особого облегчения не приносил.

Плавно нажав на тормоз, водитель зачерпнул полную кружку кофе, и к моменту, когда грузовик остановился возле увешанного репейниками Йозефика, ее содержимое уже омывало внутренние органы. И невежливо понукало содержимое предыдущей кружки покинуть помещение.

Шофер выпрыгнул из кабины, с хрустом потянулся, попинал колесо в качестве дани традиции, подошел к обочине и начал справлять малую нужду, которая оказалась весьма большой, во всяком случае, по литражу. В процессе орошения придорожной растительности он насвистывал примитивный мотивчик из разряда «Крутил баранку – волки посадили» и любовался звездным небом красными от недосыпа глазами.

– Ты случаем не из этих? – Шофер неопределенно махнул рукой в сторону вырисовывающегося на фоне звездного неба темного здания Луприанского психиатрического хосписа строгого режима № 29 и с некоторой опаской скосил глаз на Йозефика.

– Если вы имеете в виду это милое заведение на холме, то нет, я не оттуда, – не моргнув глазом соврал Йозефик. – Но знаете, как говорится, у всех свои тараканы в голове.

Очарованный собственным остроумием, он улыбнулся, что вкупе с голодно блестящими глазами и общим потрепанным видом завершило образ беглого сумасшедшего. Выбирать попутчика было особенно не из кого, поэтому шофер пожал плечами, и звонкий поток забарабанил по лопухам с новой силой.

– Тогда залезай. Подброшу.

– До Лупри?

– Ну, это как повезет. Я в Лупри только проездом, а так на юг двигаю.

Йозефик нахмурился от тщетных попыток вспомнить, где находится проклятый Келпиел-зи-Фах с хладным трупом его дядюшки. Память отказывалась выдавать информацию, которой никогда не обладала.

– А Келпиел-зи-Фах на юге? – с робкой надеждой спросил он.

– С каких это пор Келпиел на юге? Эта треклятая дремучая дыра на севере, в предгорьях этих, как их там? Ну, гор, короче. Заповедник монархизма. – Шофер возмущенно плюнул, будто какой-то коварный монарх ему в суп написал.

– Значит, на севере. – Мечта заполучить в наследство виллу на солнечном морском берегу сделала ручкой. – Хотя бы до Лупри подбросите?

– Ага. Залазь.

Поток иссяк, и скрипнула молния. Шофер чертыхнулся и начал странно дергаться, не убирая рук из области ширинки. После облегченного вздоха он обернулся к Йозефику с заговорщическим видом.

– Пипку прищемил.

– Да что вы говорите, – только и смог выдавить Йозефик, пытаясь вскарабкаться в кабину.

Задача была не из легких. Новые грузовики вообще были труднооседлываемым транспортом. Неизвестный инженерный гений с садистским удовольствием разместил подножку на высоте груди взрослого человека, поэтому без определенной акробатической подготовки можно было сказать «прощай» мечте оказаться внутри хромированного и лакированного мастодонта дорог. Не желая рисковать целостностью штанов, Йозефик утвердил на асфальте свой чемодан и уже с него покорил кабину. Потом пришлось помучиться и повисеть вниз головой во вздувающих вены на лбу попытках дотянуться до багажа. Наконец его усилия увенчались успехом, и он втащил свое многострадальное имущество в кабину и смог расслабить свои не менее многострадальные телеса.

Шофер, несмотря на его отнюдь не великанские габариты, оказался в кабине как по мановению волшебной палочки. Без лишних усилий, это точно. Утвердившись на своем рабочем месте и поудобнее пристроив профессиональный геморрой[3]3
  Между прочим, его наличие является обязательным условием для вступления в профсоюз работников шоферского дела.


[Закрыть], он без задней мысли протянул Йозефику руку – освободительницу пипки из цепких лап молнии.

– Реджо Кетр. Старший, естественно.

– Йозефик вир Тонхлейн. Последний, полагаю, – не смутившись, пожал протянутую руку молодой человек.

Кетр завел двигатель, и стальное чудовище нехотя поползло вперед. Внезапно он нажал педаль тормоза, при этом крышка никелированного кофейного бака откинулась, а Йозефик прикусил язык.

– Как неловко-то получилось, ко мне тут, можно сказать, гость зашел, а я как этот, как там его… В общем, это, кофейку, может?

Голодный вир Тонхлейн с вожделением воззрился на густой ароматный напиток, впитавший в себя нотки горючего, масла, резины и асфальта. О выделениях Реджо даже думать не хотелось. В голове раздалось недовольное урчание. Это желудок осуждал голову за чрезмерную привередливость.

– Так кофейку?

– Буду вынужден не отказаться.

Махина опять двинулась. Йозефик с некоторой долей удовольствия прихлебывал без меры горячий и сладкий кофе и исподтишка рассматривал водителя. Он пытался определить, есть ли у Кетра хоть какие-то особые приметы, что-то яркое и выделяющееся. За прошедший день у вир Тонхлейна выработалась теория, согласно которой человек с какой-либо яркой деталью в облике являлся опасным сумасшедшим. С облегчением он понял, что, кроме мокрых пятен на штанах, глазу было зацепиться не за что. Это вселяло уверенность в завтрашнем дне. Не пятна, конечно, а обычность шофера.

– Ты меня, если отрублюсь, толкни, ладно? – вернул Йозефика с небес на землю Кетр. – А то я уже и не помню, в каком городе последний раз спал. Помню только, что клопы искусали. А! Вспомнил. Это же в гостинице этого доходяги… Как там его… А, нет, не вспомнить. Вообще-то не очень-то и искусали, но неприятно все равно. Что же это получается, я деньги плачу, да еще и его домашнюю скотину кормлю, клопов евоных? Жирновато ему будет! Правильно я говорю?

Йозефик только безразлично моргнул в ответ и устало подумал, что со своим везением он имеет все шансы поучаствовать во второй аварии за день. Но, кажется, все собиралось обойтись без эксцессов. Кетр обрадовался возможности с кем-то поговорить, и теперь ему было не до сна. Он основательно сел Йозефику на уши. Как всегда бывает в клинических случаях словесного поноса, ухватить нить повествования было крайне трудно. Вполне вероятно, что ее вообще не было. Секрет поддержания беседы в таком случае весьма прост – нужно хоть как-то реагировать на некоторую комбинацию слов, которая, уж поверьте, будет повторяться с завидной периодичностью.

Йозефика укачало, и он погрузился в приятную теплую дремоту, к сожалению, не способную стать полноценным сном, так как в самый неподходящий момент она развеивалась очередным «правильно я говорю?». Конечно, не предел мечтаний, но теперь Йозефик двигался к цели с определенным комфортом.

С вершины холма, на который грузовик влетел под скрежет коробки передач, открылся вид на огни Лупри. Бесстыдно яркие в старом городе, тусклые и редкие, как зубы старухи, в Новом конце. По реке ползали похожие на светлячков прогулочные лодочки, набитые озябшими от водной прохлады влюбленными.

С холма дорога и грузовик вместе с ней ныряли в невероятно старый и неухоженный парк. Он был засажен дубами еще при Викрелентеле Мохнатом, получившем свое прозвище, вопреки обыкновению, не от современников или ближайших потомков, а от историков. Его правление пришлось на столь давнее время, что уже все отголоски и свидетельства мхом поросли. Практически все наследие этого монарха уже поглотила земля, заручившаяся поддержкой времени. Но парк сохранился в первозданном виде. Во всяком случае, сохранилась его основная идея. Это было место с деревьями, предназначенное для отдыха. Только вот если в былые времена люди под кронами дубов находили место для отдыха, то теперь посетители парка, вероятнее всего, нашли бы вечный покой в корнях все тех же гостеприимных дубов. Со времен посадки дубы разрослись до циклопических размеров, постепенно вытеснили все другие растения и творения рук человеческих. Хотя местами еще можно было увидеть очертания парковых скамеек и статуй где-то на нижних ветвях, заросших темным сочным мхом.

Этот парк дал бы фору дремучим лесам из старых страшных сказок, если бы снизошел до соревнования со столь ничтожными соперниками. Свет фар отражался красным блеском в глазах, к удивлению многочисленных парковых обитателей. Обладатели глаз, однако, из темноты остальные свои части тела особенно не показывали.

– Неужели здесь водятся волки? – с некоторой опаской спросил Йозефик.

Кетр вздрогнул и нервно оглядел кабину, зачем-то пошарил под сиденьем и заглянул в бардачок.

– Откудова им тут взяться, в машине-то? Нечего им тут делать. И в грузе у меня их тоже не числится. Вот она, путевка-то!

Реджо сунул Йозефику под нос засаленную бумажку из самого прискорбного качества бумаги с блеклыми размазанными штампами. Если печать – это лицо организации, то у организации, которую облагораживал своим трудом господин Кетр, была синюшная рожа конченого пропойцы.

– Да не в машине, а в парке, – на всякий случай Йозефик еще и пальцем в окно ткнул. К счастью, недопонимания удалось избежать.

– Если бы! – с тоской вздохнул Реджо и покачал головой. – Это белки. Самые злобные белки, каких только видывал этот мир, а может, даже и тот.

При упоминании «того мира» Реджо эзотерично выпучил глаза и указал большим пальцем вниз.

– Много тут что-то белок.

– Это потому что они всех остальных зверьёв сожрали. Дубы, значит того, растут. Желудёв жуй-непрожуй, вот эти, как их там, и расплодились. А как расплодились, так и вовсе – вот не совру хуже всякой заграничной заразы – обнаглели. Теперь-то они все жрут. Я вот в нужнике-то газетку, того, читал. Так вот пишут, что эти белки перешли на белковую диету. И зачем же, спрашивается, эти паразиты в школах-университетах учатся? Я вот без всякой научной тренировки знаю, что белки на белковой диете, волки на волковой. Каждому свое. Правильно я говорю?

– Так что это получается, здешние белки хищные? Но они же грызуны. Пушистые такие, милые, – промямлили детские иллюзии Йозефика.

– Ха! Крысы, крысы-то! Тоже грызуны, тоже пушистые! Тоже милые? Ха-ха! Проглотит тебя такой пушистик и глазом не моргнет. А что не проглотит, то в дупло утащит. Теперь-то вот как оно получается: либо мы их, либо они нас.

– Может, лучше никто никого?

– Можно подумать, они это, того, цацкаться с нами будут. Могли бы добраться, уже давно бы твои орешки схрумкали. Правильно я говорю?

Йозефик представил себе дупло, набитое орешками, и нервно поежился. Теперь ему казалось, что глаза в темноте стали светиться злее или, скорее, голоднее. Некоторые пары красных огоньков начали преследовать грузовик, скача по неразличимым в темноте веткам. За собой они оставляли световой след. Количество преследующих машину огоньков нарастало. Вдоль дороги сходила пылающая красноглазая лавина. Несмотря на все увеличивающееся беспокойство, Йозефик не мог не признать, что это зрелище не лишено привлекательности. Вскоре с двух сторон от дороги наравне с грузовиком мчались два сплетенных из света метеора. Два сплетенных из света метеора, которые…

– Зажимают нас в тиски! Эти, как их там, зажимают нас в тиски, – заорал Реджо, чем не очень сильно, но довольно ощутимо напугал Йозефика.

– Опять двадцать пять! Всего-то и делов – добраться до вокзала! – сердитый на судьбу, взвыл Йозефик.

– До вокзала? Да нам бы до конца этого, как его там, добраться живьем и с орехами. Без орехов-то оно можно и не добираться. Правильно я говорю? – ободрил молодого человека шофер, а себе под нос пробурчал: – Конечно, правильно, а то какого пса-то вообще говорить.

– Правильно-правильно! Ну а какого пса они делают? Они что, грузовик собой остановят? Белки – грузовик?

– Вона как оно поворачивается!

Реджо резко нажал на педаль тормоза. Йозефик еле успел упереться рукой в торпеду, чем спас себя от многих болезненных последствий. Грузовик прошуршал шинами по гравию и остановился. Фары отнимали у ночной тьмы лишь бледные очертания большого мраморного фонтана. Деревьев вокруг него не было.

– Какого… кх-х-хе… тут гравий вместо дороги?

– Какого… гм-м-ум… тут фонтан на дороге?

Йозефик и Реджо ошалело вертели головами по сторонам. Резкое торможение подействовало и на мыслительные процессы. Этой короткой задержки хватило белкам, чтобы настигнуть их. Обе стаи, вопреки ожиданиям опасливо съежившихся людей, не притронулись к грузовику. Они расселись на ветках крайних дубов и, не моргая, отражали свет фар в своей неподражаемой жуткой манере. При этом они сохраняли полную тишину. Был слышен скрип веток по кузову.

Йозефик и Реджо завороженно наблюдали, как на деревьях появляются все новые и новые красные огоньки. Полку их противника прибывало, и очень даже активно. Менее чем через минуту фонтан был окружен светящимся кровавым кольцом шагов триста в поперечнике. Тысячи злобных хищных глаз смотрели из темноты на людей в кабине как на добычу. Увидев это кольцо голодной злобы, мало кто бы вспомнил, что белочка – это такое милое пушистое существо с кисточками на ушах.

– Они же нас с шоссе увели… – удивленно пробормотал Реджо.

– Это, должно быть, старая парковая аллея.

– Нет, ну ты погляди-ка, мы же в самом их, как его там… Где там белки живут?

– Ну, в дуплах, наверное, – уверенно предположил Йозефик. – А вообще это не мой предмет.

– Так вот, мы, получается, сейчас в их Главном Дупле по самое не балуй со всеми своими этими самыми, орешками, значит…

– Со всеми…

Оба замолчали, и опять весь эфир заполнил один лишь скрип веток. Хотя, кажется, к нему примешивался скрип мозгов. Отправляться на корм белкам никто не хотел, и сейчас два измученных организма отчаянно изыскивали в себе интеллектуальные резервы для обеспечения продолжения своей жизнедеятельности без нарушения целостности.

– Я тут вот что подумал, парень. Давай ты выйдешь и отвлечешь их на минутку, а я как доберусь до города, пошлю к тебе подмогу, – честно глядя в глаза Йозефику, вкрадчиво сказал Реджо.

– Я что, по-твоему, сумасшедший? Или умственно отсталый?

– Ну, я же тебя все-таки у психушки подобрал. Грех было не попытаться, – с виноватой улыбкой объяснил шофер.

Ночь становилась все темнее, глаза светились все ярче. В спектре их излучения появились составляющие нетерпения, что вместе с голодом и племенной злобой составляло гремучую смесь, готовую в любой момент рвануть.

– Ох, как мне не хочется дополнить их белковую диету. Вот не нравится мне эта, как ее, идея: «Здесь лежит Реджо Кетр Старший. Съеден постящимися белками». Не для такой плиты мой фикус цвел.

– Ты-то хоть старший. Дети тебя хоть похоронят. А меня хоронить некому. А дядю, дядю-то кто похоронит? Эта охочая до пуговиц и шнурков дворецкая морда? – истек жалостью к себе Йозефик.

– Да нету у меня детёв. Два брата нас. Реджо Старший, то бишь я, и этот, как его, брат мой младший – Реджо Младший. У папашки, пускай лежит где положили и не возвращается, с фантазией негусто было. Как купил себе этот проклятый драндулет «реджо»[4]4
  Марка автомобиля. Производится на нескольких заводах, самый крупный из которых располагается в Келпиеле-зи-Фах. Отличается низкой ценой, ниже которой только качество и технические характеристики. Пользуется необоснованной любовью потребителей, и в этом есть что-то мазохистское.


[Закрыть], так и все – заклинило. Первый сын Реджо, второй – туда же. Вот сижу я тут и думаю, что, кажется, это семейное. Ничего придумать не могу. Правильно я говорю?