Текст книги "Интриги дядюшки Йивентрия"

– В основном «Эхо эпической эпохи». В другие издания пишу только по возможности и желанию. И иногда я свободная птица. – Он бросил свой потертый малиновый саквояж на багажную полку, клетчатый пиджак и кепку повесил на свободную вешалку и медленно, будто в горячую ванну, опустился в кресло. Он, казалось, отключился, но вдруг тряхнул головой и протянул Йозефику руку. – Хампфри Талецки. Как вы узнали, что я репортер?

– Случайно, – пожав его холодную вялую руку, обронил Йозефик.

– Да-да. Имеющий уши да услышит, имеющий интерес да узнает. Вы из какой конторы? – Взгляд Талецки стал злым, как хорек. От его агрессивной общительности Йозефику стало некомфортно, и иллюзии о прекрасной поездке собрали манатки и ушли.

– Без обид, но оставьте меня, пожалуйста, в покое, – без особой надежды на успех взмолился Йозефик.

– Ах, вы оттуда. – Талецки ткнул пальцем вверх. – Тогда молчу, молчу… А ловко вы эту министерскую женушку на место поставили. Мда. Скандал тот еще. Им конец. Может, все-таки прокомментируете? Эксклюзив в знак расположения к товарищу по путешествию?

– Без комментариев.

– Ха-ха. Конечно-конечно. Зачем же они нужны, когда и так ясно, как все плохо. Подумать только! Министр скоропостижно скончался, а его жена исчезает, да еще и заместителя министра прихватывает. Все на ушах, все в шоке. Но, а у вас все под контролем. Восхищает. Честно, восхищает! Не зря налоги платим.

Йозефик бы покривил душой, сказав, что ему не нравятся все эти забавные недоразумения и совпадения. Наклевывалась интересная игра, и он был совсем не прочь в нее сыграть. Главное было не позволить выползти на лицо глупой ухмылке, и дело в шляпе. Зачем оно ему нужно и чем это закончится, его почему-то не волновало. Подумалось, что, должно быть, он становится настоящим вир Тонхлейном. Шило в попе, ветер в ушах – все такое. Тем временем в животе Йозефика происходили сложные химические реакции, которые напрямую были связаны с усвоением кулинарного шедевра неизвестного автора из комплектующих мясокомбината «Потеряшка». Раздалось печальное урчание, будто завыл утопающий в болоте волк. Талецки уставился на молодого человека как хищная птица.

– Кажется, мы не с того начали знакомство. Моя вина. И дабы эту вину искупить, я просто обязан пригласить вас отобедать со мной. Я слышал, шеф-повар «Темной ночи» настоящий волшебник. Его khlebnije corki nie rasgrizies лучшие к северу от моря. Два настоящих джентльмена, путешествующие инкогнито… О боги, я же забыл предупредить вас, что путешествую инкогнито! – Талецки протянул Йозефику визитку. – В общем, отчего двум джентльменам, путешествующим инкогнито, не попутешествовать инкогнито сообща?

ХАМПФРИ ТАЛЕЦКИ

Инкогнитый журналист

– Инкогнитый журналист – это что-то новенькое. Очень изобретательно, – приподнял бровь Йозефик. – Могу дать совет: «инкогнитый на всю голову» звучит куда солиднее.

Либо Талецки не заметил акта морального вандализма, либо же только сделал вид, что не заметил, но в любом случае он продолжил окучивать Йозефика.

– Вы правда так считаете? Это замечательно! Честно, замечательно! Обязательно закажу новые визитки. На правах рекламы сообщу: никогда не обращайтесь в типографию Шихсонсонов. Но вы увели меня от темы. Это специальная подготовка? Вы манипулируете мной? Буду держать ухо востро! – Журналист погрозил Йозефику пальцем.

Йозефик уставился в стену, по направлению к которой журналист усердно тряс пальцем. Подленькая улыбочка скользнула по его лицу, когда он понял, что жесткий взгляд господина Хампфри Талецки происходит не от его холодного, расчетливого ума, а от рекордно скверного зрения. Другими словами, перед ним был не покрытый чернильными кляксами писака, а испуганный редакционный простофиля.

«Йозефик, мальчик мой, когда видишь такое счастье, надо его хватать и душить! Душить, пока не получишь от него все, что хочешь», – сам себе процитировал слова Бигги Дандау Йозефик. Он не был плохим по натуре человеком, но отказываться от дармового обеда в ресторане, удостоенном четырех улыбок Каввоча, было глупо. Тем более клиент был уже готов и, высунув кончик языка, отсчитывал купюры из помятого конверта. На конверте карандашом было написано «Талецки, держись подальше от своей дурной головы».

– Не будем медлить!

– Вот это решительность! А как вы думаете, у меня есть шансы пройти подготовку в вашей организации? Очень бы пригодилось мне в работе. Вы не поверите, но жизнь инкогнитого журналиста так тяжела. Все время быть начеку. – Талецки вскочил, и из его карманов вылетел ворох визиток, на которые он не обратил внимания. – Это такой стресс! Иногда все буквально из рук валится. Прокол следует за проколом, но как оно прокалывается, непонятно. Конечно, службы не оставляют нашу пишущую братию без внимания, но меня ваши коллеги буквально оседлали!

Журналист зашагал от окна к двери купе, и из его карманов валился всякий хлам. Сломанные сигареты, пакетик леденцов, заскорузлый носовой платок, щипчики для ногтей и загадочная зеленая помада валялись на полу, когда из нагрудного кармана его пиджака робко показался конверт с деньгами. Йозефику не захотелось дожидаться, когда он вывалится и его влекущее содержимое не смешается с уже растоптанными леденцами и пропиткой носового платка, который, естественно, уже успешно прилип к каблуку господина Талецки.

Йозефик бойко поднялся и хлопнул журналиста плечу.

– Я повторюсь. Не будем медлить, – сказал он, накидывая пиджак.

– Да-да. Вы знаете, у меня очень хорошее предчувствие. Думаю, два джентльмена, даже находясь по разные стороны баррикад, могут многое друг другу поведать, не так ли? – Талецки надел свой котелок задом наперед и погрозил пальцем вешалке. Видимо, теперь она замещала Йозефика в его нечеткой картине мира.

– Идемте же скорее, khlebnije corki nie rasgrizies не будут ждать долго!

Йозефик аккуратно надел шляпу и из-под ее полей бросил подозрительный взгляд на свой чемодан. В замочной скважине мелькнул чей-то красный глаз, послышался цокот коготков, шуршание и, наконец, фальшивый посвистывающий храп.

– Вот проныра, – буркнул под нос Йозефик.

– Ха-ха! Из ваших уст это можно считать комплиментом, не так ли? Пронырливость – это ведь главное в моей работе, – просиял Талецки, и Йозефик понял, что только что счет за будущий обед увеличился как минимум вдвое.

Они вышли в коридор и сразу же услышали хлопок двери и знакомый влажный шепот.

– Боги! Журналюга тоже здесь… Проклятые ищейки… Надо убрать! Не будь слизняком. Иначе мы пропали… Или ты это сделаешь… Ах вот как… Это все твоя вина. Больше табл… Слизняк.

Журналист вытащил блокнот и огрызочек карандаша и начал споро конспектировать слюнявые речи перенервничавшей мадам. Йозефик взял его за локоть и мягко, но настойчиво потащил подальше от вулкана страстей.

– Не думаю, Хампфри, что вы узнаете что-то новое для себя, а вот эти ваши… – Йозефик вопросительно замолчал.

– Khlebnije corki nie rasgrizies, они просто восхитительны в ресторане «Темной ночи». Между прочим, этот поезд был заложен всего год назад на железнодорожных верфях Келпиела-зи-Фах по личному приказу адмирала Длавра в рамках программы по…

– О, как захватывающе! А из чего же их готовят?

– Сказать по правде, я точно не знаю. Видите ли, я раньше никогда не работал «на земле». Так ведь выражаются в вашей организации.

– О, да. А иногда и еще покрепче.

Талецки кивнул и записал что-то в блокнот. Судя по взгляду, душа его понеслась по запутанным клубкам коварных заговоров и изощренных преступлений ради благой цели. При этом он замер как вкопанный посреди коридора. В животе Йозефика воспитанница «Потеряшки» издала еще один тоскливый вой. Взгляд журналиста стал еще мечтательней, если это можно сказать про полуслепые, расфокусированные бельма. Его сейчас травили волками на туманном болоте, но он не унывал и нес людям правду.

– Вы знаете…

– Сейчас не время, Хампфри… Не время для полумер. Эти, как их там…

– Khlebnije corki nie rasgrizies?

– …вот именно они или ничего.

– Тогда поспешим же! – на обычно никакое лицо журналиста неловко уселась гримаса решительности.

Талецки быстро зашагал по коридору, спотыкаясь о выставленные швейцаром башмаки. Один башмак он даже отправил в потолок, отчего по хрустальным люстрам пошли сияющие волны. Йозефик догнал журналиста, когда тот уже открыл посадочную дверь вагона и занес ногу для последнего шага в быстро проносящееся мимо ничто.

– Нам не сюда, господин Талецки. Что-то мне подсказывает, что там нас еще не ждут.

– И что же это вам подсказывает?

– Не знаю, но перрон еще не подан. Нам, кажется, сюда.

Йозефик положил руку на плечо журналиста так ненавязчиво, что того всего перекосило на один бок, и направил его к нужной двери. Вагоны между собой сообщались короткой, не более трех шагов членистой кишкой с полом из толстых стеклянных плит и стеклянными же стенами, переходящими в арочный потолок. Посмотрев вниз, можно было увидеть утомляющее глаза мелькание шпал. В отличие от заплеванной вокзальной платформы, плитки пола поражали своей чистотой и прозрачностью. Йозефику показалось, что он шагает по воздуху. От волнения он еще сильнее вцепился в плечо журналиста. Талецки жалобно заскулил.

К счастью, соседний вагон и нес в своем чреве ресторан, поэтому несколько раз повторять хождение по воздуху под скулеж Талецки Йозефику не пришлось. Весь второй этаж был одним большим залом, плотно заставленным столиками. Третий этаж образовывал галерею, и столики на нем были, ко всему прочему, разделены ширмами для создания более интимной обстановки. Вниз вела одна широкая лестница, застеленная синим паласом. Отсутствие окон и как следствие – стремительно сменяющегося пейзажа, по мнению архитекторов этого вагона, должно было подарить посетителям чувство уюта и защищенности. Йозефику же показалось, что он вошел в многоместный гроб повышенной комфортности.

Несмотря на недавнее отбытие поезда, ресторан «Темной ночи» отнюдь не пустовал. Звон бокалов и тосты, полные излишней бравады, напоминали о том, что многие до сих пор боятся ездить поездами и топят свои страхи в мочевом пузыре распухшей печенью.

Из-за ширмы вышел худой смуглый человек с густо напомаженными волосами и тоненькими усиками, будто нарисованными химическим карандашом. Он вытянулся по струнке, высоко задрал голову и скосил глаза так, будто пытался разглядеть свои впалые щеки.

– Господин Талецки, господин Тонхлейн, гордимся оказанной нам честью приветствовать вас в ресторане «Темной ночи». Меня зовут Грюшо, сегодня я буду вашим официантом. Прошу за мной, для вас забронирован столик.

Официант развернулся и пошел, виляя костлявым задом, к одному из свободных столиков на галерее. Йозефик попытался переглянуться с Талецки, но тот опять промахнулся. Оба пожали плечами и пошли за ним. Тощий официант проскальзывал между столами и посетителями, не сбавляя скорости, а вот его подопечным приходилось усердно втягивать животы, протискиваясь бочком, и то и дело извиняться за отдавленные ноги и свернутые прически. Может, кормили в ресторане поезда так же качественно, как и на суше, а вот со свободным пространством были проблемы. Наконец, чуточку запыхавшиеся вир Тонхлейн и Талецки уселись за предложенный им столик, официант протянул им меню и незаметно ускользнул без всяких ремарок.

– Откуда это он наши фамилии знает и кто же это нам стол забронировал? – шевеля одними губами, спросил Йозефик.

– Первый раз по высшему разряду путешествуете? Это называется полный сервис. Все входит в стоимость билета… Ох, как же я не догадался сразу, вот уж прокол так прокол. Вы тоже недавно работаете «на земле»! Наверное, еще даже с легендой не свыклись. Знаете, как я вас раскусил, знаете? Ну, спросите же меня скорее! – Журналист даже стиснул дрожащие кулачки от переполняющего его откровения.

Йозефик заглянул в меню и понял, что без содействия Талецки ему удачи не видать. Оно было написано на каком-то специальном языке, родины и носителей у которого явно не было. Разбирались в нем только специально обученные праздностью и снобизмом люди.

– Может, это не моя ошибка, а ваше достижение, Хампфри? Вы о таком варианте не думали?

– Нет-нет-нет! Спросите по-настоящему!

– В. Чем. Моя. Ошибка, – процедил сквозь зубы Йозефик.

Талецки просиял и заговорщически наклонился к вир Тонхлейну через стол. По пути он уронил перечницу, солонку, бокалы с водой и свечу, от которой тут же занялась салфетка. Йозефик прихлопнул разгорающийся пожар своим меню и поднял глаза к потолку. Журналист же на причиненные разрушения не обратил никакого внимания и начал что-то нечленораздельно шептать. При этом он периодически хихикал и проникновенно смотрел на карманный платок Йозефика. Наконец Талецки откинулся на своем стуле с видом вымотанным и удовлетворенным. Он оглядел предоставляемую его зрением интерпретацию ресторана и доверительно промурлыкал:

– Как же теперь курить хочется, аж в горле квакает! А вот и мой прокол. Я не помню, курю я по легенде или нет. Как вы думаете, инкогнитые журналисты обычно курят по своим легендам? Какие в вашей организации по этому поводу инструкции?

– О, согласно мифам и легендам инкогнитые, а особенно инкогнитые на всю голову журналисты курят в обязательном порядке сразу же после заказа блюд, но непременно в дамской уборной. Это очень эмоционально изматывает их собеседников, и они их берут тепленькими, – не утруждаясь сменой выражения лица, поведал Йозефик. – Итак, закажем же что-нибудь, пока молоды.

Очень кстати у их столика возник официант. Он, не сгибаясь, навел на их столе порядок, забрал меню под мышку, деликатно, но настойчиво снял с вир Тонхлейна и Талецки их шляпы и повесил на углы ширмы.

– Господа, прошу меня простить, но мы пытаемся поддерживать определенный уровень в нашем заведении. Четыре улыбки Каввоча ко многому обязывают.

– Хампфри, Хампфри, как же это ты про шляпу забыл? – укоризненно покачал головой Йозефик в расчете, как принято выражаться на железной дороге, перевести стрелки. – И меня с толку сбил. Реабилитируйтесь, господин журналист, заказывайте же нам обед, достойный… – слово, умещающее в себе содержание фразы «достойный четырех улыбок Каввоча, но не более», Йозефику было не подобрать.

– Достойный джентльменов, путешествующих инкогнито сообща? – жалобно спросил Талецки и заработал своей догадкой поощрительный, однако же полный презрения взгляд официанта.

– Отлично сказано, господин Талецки, что же это будет? – сказал официант и достал свой блокнотик и карандаш.

Оказавшись в положении конспектируемого, Талецки занервничал. Будучи журналистом, он прекрасно знал, сколь разнятся истинная истина, записанная истина и истина напечатанная, а в данном случае – поданная к столу истина. Может, этот жестокий жизненный урок заставит его привнести в свою работу толику человеколюбия. Но это будет потом, а сейчас он, очевидно, незаметно и случайно уронил под стол вилку и полез за ней. Официант перевел свой пытливый взгляд на макушку Йозефика. Тот не сдержался и отбарабанил свою привычную формулу заказа, выработанную в скромной закусочной рядом с Университетом Лупри за годы учебы:

– Картофельное пюре, две котлеты, дежурный салат, если не испортился. И чай с сахаром, если есть. Не забудьте хлеб.

– Господин Тонхлейн, я вынужден сообщить, что данные блюда не подаются в нашем ресторане. Четыре улыбки Каввоча ко многому обязывают.

– Ой, шнурок развязался, – пискнул из-под стола журналист, и Йозефик понял, что его предали в самый трудный момент. Это было очень гадкое ощущение, от которого душа покрывается толстым панцирем, из которого торчат острые иглы, сочащиеся ядом человеконенавистничества. Одной из таких иголок он беззастенчиво ткнул официанта прямо в лицо. Естественно, это все происходило в метафорическом плане, на самом деле Йозефик прикрыл глаза и нараспев спросил у официанта, поигрывая ложкой для десертов:

– Грюшо, неужели вас заставляют морить клиентов голодом эти деспоты из комитета Каввоча?

Официант после первой же контратаки коварного клиента с удивлением понял, что теряет инициативу, и начал нервничать. Даже переступил с ноги на ногу, перед тем как ответить.

– Все не совсем так, господин Тонхлейн.

– Вир Тонхлейн, Грюшо, вир Тонхлейн. Неуважение к клиентам вам тоже комитет прививает?

На смуглом лице официанта выступила испарина. Блокнот и карандаш заметно задрожали.

– Нет, господин Тон… вир Тонхлейн.

– Значит, ваш хваленый шеф-повар со своими… кх…

– Khlebnije corki nie rasgrizies, – донеслось из-под стола.

– Ими самыми, – подхватил Йозефик, – не способен приготовить картофельное пюре и котлеты? Нарезать салат не может, а, Грюшо?

Карандаш и блокнот упали на пол, и в последней попытке сохранить лицо официант задвинул их ногой под стол. Талецки обрадовался, даже несмотря на свое подавленное настроение.

– Но у нас есть…

– Поведайте мне, Грюшо, вот какой мне интерес выслушивать, что у вас есть, если у вас нет того, что мне нужно? Я не хочу переходить на личности, но вы еще ни разу не сказали ничего, что имело бы прочную логическую основу. Потом пересдади… – Можно было понять, что унижать людей Йозефик учился у лучших профессоров Университета Лупри, но в конце он чуть было не выдал свои источники вдохновения. – Potome peresdadi maulup.Так, кажется, называется сложившаяся у нас ситуация. В узких, хо-хо, кругах.

– Я позову метрдотеля, господин вир Тонхлейн, – промямлил истекающий потом официант и ретировался, налетев на соседний стол.

– Восхищает, по-настоящему восхищает. Если бы не эта вилка и шнурки, я бы поступил так же на вашем месте, – начал хорохориться Талецки, еще даже не утвердившись толком на стуле. – Смотрите, я вот блокнот нашел и карандаш. Ваши, так сказать, трофеи. – Он выложил трофеи на стол.

– Хампфри, вы в мокасинах. На них нет шнурков.

Талецки побледнел от ужаса. Неудержимое воображение журналиста уже обрисовало ему в ярких красках подробности его оперативной ликвидации. Йозефик, по-прежнему поигрывая десертной ложечкой, лишь подливал масла в пожар.

– О боги! Прошу вас, только не ложкой, только не ложкой… – запричитал он. По его щекам потекли слезы. Нижняя губа по-детски задрожала.

– Успокойтесь, Хампфри, что с вами?

– Я не успокоюсь, не успокоюсь! Я знаю, как вы работаете. Сначала я успокоюсь, а потом, потом… Потом вы меня навсегда успокоите. – Журналист был тверд в своем помешательстве. – О боги, боги, боги, боги…

Йозефик сложил руки на груди и опустил голову. Непринужденная и безобидная авантюра с бесплатным обедом превратилось в какое-то эпическое чудовище, ломающее людям жизни. «Вот тебе и игра в совпадения, – подумал Йозефик. – Сейчас этот дурень еще и на колени встанет. Ну вот. Как в воду глядел».

Талецки на коленях подполз к Йозефику. Он жарко молил о чем-то, заливаясь мутными слезами и не контролируя свое слюноотделение. Он задрожал как осиновый лист. Из его карманов вывалилась горсть визиток и конверт с деньгами. Единственное, что мог сделать вир Тонхлейн в такой неловкой ситуации, так это притвориться непричастным к ней. Он отвернулся от становящегося все более и более мокрым журналиста и сосредоточил все свое внимание на столовых приборах, бо́льшая часть которых ему казалась бесполезной. Талецки от этого пришел в ужас.

– Молю, молю вас, господи-и-и-и-ин Тонхле-е-е-е-ейн! Дайте мне уйти! – взвыл журналист и попытался облобызать десницу Йозефика.

Вир Тонхлейну удалось вырвать руку прямо из-под носа у Талецки. Очень редкий случай, когда что-то вырывают из-под носа в прямом смысле.

– Вы можете идти. Вас никто не держит, – выдал еще один профессорский перл Йозефик.

Хампфри Талецки существовал в каком-то одному ему известном мире, который не имел ничего общего с реальностью, что ничуть не мешало его работе журналиста. Но сейчас его богатое воображение и буйная фантазия вышли из-под контроля. Он перешагнул тонкую черту, отделяющую романтика от душевнобольного. Журналист вскочил с колен и заорал в лицо Йозефику, брызжа слюной:

– Чего-о-о-о-о-о??? Чего-о-о-о-о-о-о тебе нужно, Тонхле-е-е-е-е-ейн??? – Лицо его перекосила гримаса зашкаливающей ненависти. – Тонхле-е-е-ейн??? Чего тебе от меня нужно? Забирай все, на! На! – Журналист скинул пиджак на стол и начал лихорадочно стягивать брюки. – Подавись!!! И вы все подавитесь!!! – Брюки улетели в зал второго этажа.

В ресторане установилась тишина.

Талецки безумно засмеялся и вскочил на стол. Потом попытался порвать на груди рубашку, но силы его писчих рук было недостаточно. Издав еще один победный клич, он перепрыгнул на соседний стол, оскользнулся в чьем-то фрикасе и улетел через перила на второй этаж вслед за брюками.

– Будь ты проклят, Тонх!.. – заорал увлекаемый безразличной силой тяжести журналист, но был прерван влажным шлепком, возвестившим о его прибытии в пункт назначения. Йозефик был так поражен, что даже не встал из-за стола посмотреть на ворочающегося на блюде с жареным лососем Талецки. Журналист был списан со счетов.

«Фрикасе! Я хочу фрикасе. Подумать только, как аппетитно выглядит, – неожиданно спокойно подумал Йозефик. – И немного вина, а то столько нервов от этих ресторанов. Пф!»

Как-то сам по себе конверт с деньгами Талецки оказался в руках у Йозефика. Он не имел богатого опыта в пересчитывании денег, а потому наверняка ошибся. Но порядок доставшейся ему в качестве компенсации за испорченный обед суммы радовал. Вытерпев не очень-то продолжительную истерику, он покрыл все расходы на поездку. Он выпотрошил конверт и отправил его содержимое во внутренний карман пиджака к своим накоплениям. Сочная пачка купюр приятно давила на сердце.

В ожидании прихода метрдотеля Йозефик решил еще раз изучить меню. Особых успехов в этом деле он не достиг. Через минуту он уже был готов признать, что даже не понимает, где в этом меню напитки, где горячее, а где горячие напитки. Все это время со второго этажа доносились возмущенные голоса и какие-то суетливые звуки. Снедаемый скукой, молодой человек прошелся до перил и глянул вниз. Как раз в этот момент двое сотрудников санчасти грузили Талецки на носилки прямо на подносе. Талецки яростно хрипел и душил лосося. Окружающие изо всех сил следовали этикету, стремясь то ли спасти честь Талецки, то ли не замарать свою. Участие в таком фарсе могло очень навредить репутации, поэтому никто и не участвовал. Когда Талецки накрыли скатертью и понесли в сторону кухонной двери, Йозефик прощально поднял руку и ехидно крикнул:

– Добрый путь, Хампфри!

– Будь ты проклят, Тонхлейн! – зарычал в ответ журналист и еще сильнее сжал лосося.

Сердце Йозефика наполнила особая радость. Такое чувство он испытывал в интернате, когда во время какой-нибудь игры удавалось слегка покалечить противника, не нарушив при этом правила.

Молодой человек вернулся на свое место, чтобы забрать шляпу, заметив по пути, что дама за столиком, на котором недавно отплясывал Талецки, мелко дрожа, ест растоптанное фрикасе. Ее спутник, поджав губы, изо всех сил смотрел на нее ободряюще. Похоже, дама была из столь хорошей и уважаемой семьи, что не имела права даже заметить какой-нибудь скандал. У Йозефика пропало всякое желание питаться в одном помещении с такими людьми. Он представил, какие ужасы, должно быть, творятся в ресторанах, отмеченных пятью улыбками Каввоча, и пообещал себе всю оставшуюся жизнь трапезничать только в придорожных забегаловках, ну максимум в семейных ресторанчиках. Хотя семейные ресторанчики – опасное место. Почти в каждом есть подвал, в котором томятся шокирующие секреты.

Голодный, но лишенный аппетита, Йозефик после некоторых раздумий решил покинуть ресторан. Тем более со стороны лестницы к нему с воинственным видом протискивался метрдотель. Из-за его пухлого плеча, набравшись храбрости, выглядывал Грюшо.

– Господа, не нужно спешки, я уже ухожу! – крикнул с наглой усмешкой Йозефик. – Господин Талецки просил передать, что в восторге от вашего лосося!

– Господин вир Тонхлейн, господин вир Тонхлейн! – с непонятной тоской воззвал Грюшо. Природа этой тоски так и осталась непонятна Йозефику, который выскользнул из ресторана в диванный зал для курильщиков.

Густые клубы дыма обволокли молодого человека. Звуки ресторана стали далекими и нереальными. Ничего невозможно было разглядеть, лишь несколько нечетких клубящихся силуэтов и несколько тусклых пятен света – все остальное скрадывал душистый сигарный кисель. Йозефик мелкими шажками начал двигаться к одному из светлых пятен, как бы невзначай вытянув вперед руку. Уж очень не хотелось налететь на какой-нибудь предмет мебели и стать предметом для тщательно скрываемых насмешек.

Один из темных силуэтов стал стремительно приближаться к Йозефику. Он гнал перед собой волну дыма, в которой всплывали и тонули безобразные фигуры отвратительных неизвестных созданий. Сокращая расстояние, скрытая дымом фигура увеличивалась в размерах и вскоре уже была на две головы выше Йозефика. Она проскользнула порывом холодного воздуха и горького мускусного аромата явно не табачного происхождения. Волна, поднятая этой тенью, медленно разбилась об Йозефика. Ему показалось, что неведомые животные, отвратительные и злые, бесконечно погибая и возрождаясь в дымном прибое, пытались карабкаться по его пиджаку. Их взгляды стали вполне ощутимыми, даже слишком реальными. И хищными. Инстинктивно прикрыв горло рукой, Йозефик ускорил шаг, но странные дымные фигуры не отстали от него. Последняя из них продолжала цепляться за платок в его нагрудном кармане, даже когда молодой человек зашел в туалетную комнату и закрыл за собой дверь. Дымчатая тварь слабела, таяла и оплывала, как восковая фигурка в печи, но продолжала отчаянно карабкаться вверх. Йозефик испуганно стряхнул ее рукой и удивился ее материальности. Тварь развеялась, оставив лишь легкий мускусное послевкусие в воздухе.

«Вот дела, похоже, кто-то не только табаком балуется, – подумал Йозефик. – Жуть какая». Тут он понял, что этот высокий силуэт определенно мог принадлежать только одному человеку. Тому странному типу, встреченному им на перроне. Сердце на догадку среагировало нервно. Йозефик подошел к раковине и тщательно умылся холодной водой. Потом внимательно посмотрел в зеркало. Под пиджаком по его жилетке снизу вверх ползли единой массой сотни дымчатых тварей, подобных той, от которой он только что так легко избавился. Он чувствовал их вес, он чувствовал, как они цепляются за его одежду, и чувствовал холод их ненавидящих взглядов. В ужасе Йозефик скинул пиджак и начал забавно махать руками, будто отбиваясь от пчелиного роя. Несмотря на внушаемый ими ужас, дымчатые твари особой физической подготовкой не отличались и были развеяны в дым без особых затруднений. Но свое дело они сделали. Так напуган Йозефик не был, пожалуй, никогда в жизни.

– Что за дьявольщина? – бормотал он, вновь и вновь плеская в лицо холодной водой и вглядываясь в свое отражение в зеркале. – Что это за такое? Во что это меня втянули-то? А? А? А?

Йозефик надел пиджак и зашагал по туалетной комнате, ворочая мыслями, которые то судорожно цеплялись за разум, то, наоборот, куда-то улепетывали при попытке их подумать.

«Жил-жил, не тужил, и тут на тебе! Получите и распишитесь! – почтовая аналогия подстегнула мыслительный процесс Йозефика. – Вот оно! Это все дядюшкино письмо. Нет, это все дядюшкина смерть! Смерть? Как там было? Дорогой Йозефик, я умер… так-так-так… Третий день лета – похороны. Он знал, когда умрет. Откуда он знал, когда умрет? Современная медицина может гарантировать смерть только плюс-минус неделя. А он знал. А как он мог знать? А так, что знал! Знал, что его хотели убить, и он написал письмо. Кто хотел? А кто меня хотел убить? Вот дела! – разнервничавшийся Йозефик влетел в одну из кабинок и уселся в позу мыслителя. – Вот дела! Меня тоже… того… хотят. А вот пса! Пса им на палке! Я вир Тонхлейн! Вир Тонхлейн! Я им… того!»

Громко хлопнула дверь туалетной комнаты, и раздались чьи-то шаги. Маленькие семенящие шажочки. Йозефик, не бросая вольных мыслей, почему-то уселся на своем хладном троне, скрестив ноги и упершись руками в колени. Несмотря на то что он был полностью поглощен жарким внутренним монологом и анализом сложившейся ситуации, от реальности все же не отмахнулся и внимательно прислушивался к таинственному посетителю, в первую очередь для того, чтобы самому не издать лишнего звука. Посещение общественного туалета – это бой двух подводных лодок. Необходимо сохранять акустическую маскировку и отстреляться, не выдав себя противнику[6]6
  Вольное сравнение. На самом деле подводные лодки никто не строит по вполне понятным причинам. Если читателю они непонятны в данный момент, то в дальнейшем он будет насильно просвещен.


[Закрыть]. Таинственный посетитель не был осведомлен о правилах игры. Его семенящие шажки перешли в быстрый топоток, прерываемый только хлопаньем дверей кабинок. Хлопки приближались к временному укрытию Йозефика, и ему стало не по себе.

Дверь виртонхлейновского укрытия распахнулась, чем привела его в замешательство. Перед ним стоял спутник необъятной дамы, столь ловко оскорбленной Йозефиком. Маленький человечек трясся от смеси гнева и нерешительности. С его намертво сжатых маленьких кулачков срывались капли мутного пота. Привстав на цыпочки, чтобы выровнять разницу в положении, он прокричал, как актер заштатного театра в трагической постановке:

– Ага! Вот и вы, подлец!

– Уважаемый, вы, должно быть… того… совсем. Какое право вы имеете нарушать мое уединение? – возмутился Йозефик. – Между прочим, это неэтично.

– Не вам судить об этике, негодяй. Как вы смели угрожать даме? – В глазах мужичонки заискрилось бешенство.

– Поверьте, и в мыслях не было. Я вообще никакой дамы не заметил, – съязвил Йозефик, и, похоже, напрасно.

В потной ладошке заступника оскорбленных министерских жен тускло блеснул маленький револьвер. Его дуло выписывало замысловатые траектории, ни одна из которых, впрочем, не давала повода усомниться в том, что мишенью является вир Тонхлейн. Йозефику впервые в жизни угрожали оружием, может, поэтому он сразу не оценил серьезности сложившейся ситуации. Появилось ощущение, что такая нелепость не может происходить с нормальными людьми. Ну кто может додуматься в другом человеке дырки дырявить, да еще когда тот сидит в такой нелепой позе? Подобную чепуху молодой человек отказался воспринимать за нечто заслуживающее внимания.

– Сейчас вы примете вот эти таблетки, – процедил сквозь зубы мужичонка. – И я буду считать инцидент исчерпанным.

Он протянул Йозефику пузырек с красными пилюлями, на этикетке которого красовался череп с перекрещенными костями и надпись: «Хранить в недоступном для детей месте».

– Это, случаем, не те конфетки, от которых стало дурно законному мужу вашей дамы? – с подозрением спросил Йозефик и неожиданно разозлился: – Ты что, обалдел совсем? Ты как смеешь мне угрожать? Я этого так не оставлю! Я до министра дойду!