Текст книги "Интриги дядюшки Йивентрия"

Глава IV

Чтобы представить себе, как выглядят перроны, платформы, поезда и все остальные мелочи, без которых железная дорога существенно теряет в продуктивности, надо знать одно. Все эти штуки изначально были придуманы людьми, всю свою жизнь посвятившими кораблестроению. Они настолько они любили кораблики, что даже на суше, где их любимым игрушкам вроде как и нечего делать, не желали с ними расставаться. Первый паровоз, огласивший сушу своим гудком, мало чем отличался от парохода. Разве что имел суставчатый корпус для обеспечения хоть какой-то выворачиваемости (ничем не хуже остойчивости). Этот термин, конечно, странно звучит в отношении транспорта, способного двигаться только вперед и назад по жестко заданному, можно сказать, железному пути. Но по крайней мере этот термин допускает, что путь не обязан быть строго прямым. Это, согласитесь, существенно расширяет возможности этого вида транспорта. На заре своего существования железные дороги были полностью подконтрольны Герцогским адмиралтействам, а в дальнейшем – Центральному адмиралтейству. Не так давно, особенно в геологическом представлении времени, железные дороги стали развиваться своим путем. Постепенно они избавлялись от морских пережитков, таких, как сброс поездом якоря для остановки, вязание узлов, пропускание под килем оступившихся на жизненном пути и, в военное время, навязчивые попытки затопить поезд, чтобы врагу не достался. Что характерно, капитану поезда было глубоко плевать, что на суше ничего не утопишь. Топили, и еще как! Только копать много приходилось. На такой случай даже цепляли специальный вагон для затопления, груженный исключительно лопатами. Постепенно люди, стоявшие у истоков этого передового технического продукта, а потому донельзя консервативные, сходили в могилу, а вместе с ними хоронились их обретшие статус постулатов идеи фикс. Так, собственно, железные дороги и приняли современный облик. Конечно, остались некоторые анахронизмы морского генезиса, но их решили считать традициями, а не помехой. Хотя бы потому, что все они касались не материальных аспектов железнодорожного дела, а исключительно терминологии. Так, главным на поезде был капитан, каждый этаж вагона назывался палубой, а всех сотрудников железных дорог принято величать железняками, по полной аналогии с моряками. Естественно, это не все сохранившиеся термины, указывающие на родство этого вида транспорта с морским, но если обращать внимание на все мелочи, то за всю жизнь даже роддом не покинешь. Там тоже много интересных вещей и фактов, способных привести в восторг щепетильных ценителей полноты изъяснений.

Вокзал Лупри имел целых пять трехэтажных перронов. По одному на каждый палец простертой длани Тикро. Нижние платформы были возведены из благородного мрамора и обильно украшены вполне искусной резьбой, изображавшей для соблюдения вселенского баланса довольно пошлые сюжеты из мифов о Тикро и богах – покровителях путешественников другой национальности. Само собой, вся эта красота была покрыта ржавой железнодорожной пылью и пятнами, о происхождении которых лучше не знать. Периодически это безобразие старательно размазывалось могучими тетками в спецовках с помощью демисезонных половых тряпок повышенной проходимости. От этих гигиенических процедур от природы белый мрамор изрядно желтел, а местами даже бурел, что роднило его с зубами. Должно сказать, что это нисколько не умаляло его красоты. В лучах солнца, особенно рассветного и закатного, он напоминал янтарь. Вероятно, архитектор даже не мечтал о таком визуальном эффекте.

Платформы второго и третьего этажей, предназначенные для посадки на соответствующие палубы поездов, возвышались на ажурных стальных конструкциях, в меру покрытых ржавчиной в тон кариозному мрамору. Роль перекрытий играли толстые стеклянные плиты, цвет которых навевал воспоминания о пивных бутылках, благодаря чему они не выбивались из общей янтарной гаммы вокзала. Пробивавшийся сквозь них свет казался потоком гречишного меда.

На верхние платформы можно было подняться по широким витым лестницам с коваными перилами или же на свой страх и риск воспользоваться одним из лифтов, приводимых в движение невероятно измученными двигателями. Из-за бездушных мер экономии их заставляли тягать веса, существенно превышающие их возможности, а питаться какими-то маслянистыми помоями с расплывчатым октановым числом. В отместку они чадили примерно так же, как сапожники матерятся, и как-то обреченно, почти предсмертно грохотали.

По платформам иногда проходила стальная судорога. Это давали о себе знать механизмы машинного уровня, готовящиеся к обслуживанию поездов подальше от людских, точнее, пассажирских глаз. То, что там происходило, очень напоминало загрузку корабля. В поезда закачивали озера горючего, всыпали горы песка для сцепных песочниц, вкатывали бочки машинного масла, продували, промывали и облизывали все продуваемые, промываемые и облизываемые системы и, естественно, пытались припрятать контрабанду и зайцев.

Йозефик прогуливался по платформе и периодически ежился от исходившей от нее вибрации, а может, и от утренней прохлады. Он уже нашел, сверившись с билетом, нужную платформу – третья третьего перрона, но не спешил подниматься на нужный этаж. Ему чрезвычайно нравилось в лучах света цвета гречишного меда. Йойк носился вокруг него за солнечными зайчиками. Луприанские белки от жизни своей тяжкой стали сугубо хищными животными с вытекающим из этого охотничьим инстинктом.

До начала посадки еще оставалось около получаса. Шуточный промежуток времени, но Йозефику, в желудке которого за сутки побывали только жалкие бутерброды, сомнительный чай и еще более сомнительный кофе, казалось иначе. Внезапно все его мысли переключились на составление планов по штурму вагона-ресторана. Ему чудилось, как он вцепляется зубами в куриную ногу невероятных размеров. Куриный жир еще течет по подбородку, а он уже пихает в рот кровавый бифштекс целиком и вытирает жирные пальцы о свой новенький пиджак. Стоп!

– Нет. Так дело не пойдет, – сказал Йозефик сам себе, но на всякий случай вслух. – Йойк, пойдем.

Йозефик и раньше не совершал поступков, выходящих за рамки своеобразного этикета, а теперь, став обладателем шикарного костюма, почти получив наследство и вообще кардинально сменив свой имидж и готовясь сменить образ жизни, никак не мог позволить себе, последнему вир Тонхлейну, жрать как свинья. Спасением от нестерпимого позора мог бы стать легкий перекус. На платформах стояло несколько торговцев с тележками, предлагающих своим клиентам низкокачественные продукты по высшего сорта цене. Как им удавалось конкурировать с вокзальными ресторанами, знал один лишь Каввоч. Это божество покровительствовало поварам и отравителям. Подобно Тикро, он пытался оптимизировать свою деятельность и собрал своих подопечных под одной крышей: поваров – в ресторанах… Знаете, не хочу ни в кого тыкать пальцем, но и так понятно, кто работал на перронах.

Торговцы располагались таким образом, что вонь… пардон – аромат их хот-догов с сомнительной родословной и сарделек с хреном окутывал весь вокзал. Эти запахи ввели Йозефика в искушение, но твердая уверенность в том, что это не еда, а скорее даже наоборот, позволила ему сохранить трезвость мысли. Он тщательно планировал свое насыщение. В этом деле был один немаловажный нюанс: нельзя, чтобы кто-то видел его питающимся практически с помойки.

Со скучающим и безразличным видом он прошел к тележке, стоявшей в дальнем от здания вокзала конце платформы. Даже не глядя на торговца, этого самоотверженного работника общепита с немытыми руками, но чистой совестью, протянул мелкую купюру. Денежные знаки исчезли, и после серии грохотаний железных баков, хлюпанья неизвестных масс и шуршания оберточной бумаги в его отрешенно протянутую руку вложили горячехолодный влажный сверток, не особо стремящийся сохранять свою форму. Йозефик, по-прежнему глядя куда угодно, только не на торговца, кивнул в знак благодарности и пошел к самому концу платформы. Торговец же даже не проводил его взглядом. Таких жертв самовнушенного статуса и близкого к победе ханжества он видел по сто раз на дню. Благодаря этим несчастным его дети всегда были сыты, причем не какой-то там несъедобной дрянью, которую он с чистым сердцем продавал. По правде сказать, торговец сам не понимал, почему кто-то покупает его кулинарные этюды.

Подойдя к перилам в конце платформы, Йозефик поставил чемодан где почище и наконец рискнул взглянуть на приобретенный кулинарный шедевр. По виду свертка можно было предположить, что внутри находится подгнившая лошадиная голова. Развернув с одной стороны обертку, молодой человек увидел вполне обычный, в смысле средней паршивости, хот-дог с непонятно чем под не пойми каким соусом. Кстати, подгнившая лошадиная голова все-таки входила в состав хот-дога – камушек в огород мясокомбинаты «Потеряшка» (впрочем, на дворе этого предприятия вещи и страшнее, много страшнее камней валяются), так что предчувствие Йозефика не обмануло.

Йозефик воровато огляделся по сторонам, слегка подкорректировал положение тела, чтобы никто не то что увидеть, догадаться даже не мог, чем он занят. Он стоял спиной ко всему миру, но лицом к самому строгому судье – его собственному отражению в широких, в ладонь рельсах. Отполированные, они болтливыми парочками готовились разнести весть о гастрономическом грехопадении последнего вир Тонхлейна по всему миру. Лицо Йозефика озарилось злобной ухмылкой, и он нанес свой первый укус.

Ел он самоотверженно, с полной самоотдачей, откусывая огромные куски, всасывая соус уголками рта, периодически облизывая пальцы, чирикая слюнями и глотая плохо пережеванные обломки добычи с кошмарным звуком. В рельсах его гротескно растянутые отражения вольно пересказывали его гримасы. Все это вместе сливалось в один исступленный шабаш.

Через пару минут все было кончено. Йозефик стоял и потерянным взглядом смотрел на пустую обертку с жирными пятнами, лежащую у него в руках. Наползало чувство вины и сытости. Чтобы подвести черту под содеянным, Йозефик рыгнул. Йойк вспрыгнул на перила и вопросительно посмотрел на него, как бы сказав: «Ну и что тебе от меня надо?»

– Извиняй, это я не тебе, – сказал осоловевший Йозефик.

«Будь добр, впредь контролируй звуки своего организма», – одним презрительным взглядом ответил Йойк и вернулся к истреблению солнечных зайчиков.

Еще раз воровато оглянувшись по сторонам, Йозефик выбросил скомканную обертку под платформу. Ему и в голову не пришло, что там, на трюмной платформе, трудятся своим невидимым трудом десятки железняков и одному из них он сильно подпортил настроение. Обертка прилетела ему прямо в голову, еще на один шаг приблизив его к познанию человеческой природы. На будущее следует заметить, что не очень-то умно обижать людей, от которых зависит безопасность вашего путешествия.

Сытый и довольный, Йозефик от нечего делать смотрел на убегающие вдаль рельсы, которые теперь разносили весть о его победе над голодом в отдельно взятом желудке. Глашатай с башенки на здании вокзала возвестил всем в огромный медный рупор о скорой подаче поезда до Келпиела-зи-Фах под посадку. Сразу же из здания вокзала на перрон потащилась-полилась река-толпа разномастных путешественников, объединенных одним пунктом назначения. Из толпы выделялся один человек. В первую очередь ростом – он был выше остальных как минимум на две головы, во-вторых, он был закутан в старомодное зимнее пальто до самого пола, в-третьих, он единственный смотрел на Йозефика, что молодой человек понял вопреки тому, что лицо незнакомца полностью скрывала шляпа и поднятый воротник. По спине проскребла лапа беспокойства.

Йозефик, как загипнотизированный удавом кролик, смотрел на приближающегося незнакомца. У него четко оформилось предвкушение неприятностей, которые изольются из этого человека. Вслед за первой в голову залезли и другие темные и дурные мысли. Будто первая им веревочную лестницу из нервов сбросила. Утро переставало быть прекрасным. Свет цвета гречишного меда стал угнетающе тусклым. Утренняя свежесть превратилась в промозглость. Чувство сытости перевалилось в неприятную тяжесть в животе. К счастью, за спиной раздался протяжный гудок поезда, который моментально развеял свежеиспеченные тревоги. Йозефик обернулся, и его глаза загорелись детским восторгом, когда он увидел поезд, на котором ему предстояло путешествовать.

Маленькая чумазая, но, судя по всему, невероятно мускулистая лоцманская мотодрезина тянула к перрону сияющий черным рояльным лаком и хромом состав, во главе которого был современный спортивный локомотив. О его спортивности свидетельствовала широкая белая полоса, идущая от самого фартука до конца капитанской рубки с сердито прищуренным остеклением. Обычные поезда имели несколько выхлопных труб, размещенных сверху локомотива, этот же сверкал сотнями хромированных патрубков, ровными рядами протянувшихся вдоль бортов локомотива, чем-то напоминая рыбью чешую. На борту каждого вагона на уровне второй палубы было написано сочной белой краской: «Темная ночь».

Движение таких огромных объектов, как четырехэтажный поезд, нарушает восприятие людьми реальности, а может, и саму реальность. Йозефику показалось, что это не поезд движется, а он сам скользит в пространстве. От этого в голове будто надулся какой-то пузырек и медленно пополз к переносице. По телу растеклась неприятная слабость. Как во сне, когда хочешь бежать, но не можешь (а еще во сне постоянно подсовывают патроны не того калибра).

Йозефик так и стоял в состоянии кота, ожидающего, что в него швырнут тапок, подавленный грандиозностью человеческого гения и тщеславия. Он был не одинок. Весь перрон застыл, охваченный священным трепетом, за исключением железняков, которые нахохлились от гордости.

Состав медленно полз вдоль платформы, от чего ощущение неправильности только усилилось. Йозефик даже испугался, не ковырнется ли он прямо под огромные колеса, которые перемелют его без сожаления и уж тем более без затруднений.

Поезд занял положенное ему место и замер. Очень монументально замер. Лоцманская мотодрезина отцепила свою тяжкую, но почетную ношу и юркнула в ворота машинного уровня, которые тут же стыдливо захлопнулись. Там подземными железными тропами она будет добираться до следующего состава, чтобы проводить его в большой мир. С палуб на платформы опустились трапы, возле которых, как по мановению волшебной палочки (на самом деле у железняков было предостаточно времени, пока все глазели на прибытие поезда), появились заграждения из красных бархатных канатов, протянутых между позолоченными столбиками. У каждого трапа стоял железный офицер вагона в парадной форме и при оружии. На их портупеях висело по кортику и револьверу с длинным стволом.

Началась посадка, и, поскольку продолжаться она должна ограниченный отправлением поезда промежуток времени, Йозефик поспешил на свою палубу. По пути он из чувства гражданского долга схватил Йойка, занятого удушением очередного солнечного зайчика, и, пока тот не успел опомниться от такой несусветной наглости, засунул его в чемодан. Солнечный зайчик пришел в себя и ускакал вдаль на неслушающихся, трясущихся лапках. По его солнечным щекам лились слезы полоумного горя: так много его сородичей осталось навечно лежать на платформе. В борьбе за сердце Йозефика между лестницей и лифтом победил последний. По лестнице надо было подниматься чинно и медленно, как и вся почтенная и большей частью ведущая малоподвижный образ жизни публика. Сама мысль о ходьбе со скоростью дохлого верблюда была противна Йозефику.

Как ни странно, перед лифтом очереди не было, и молодому человеку удалось погрузиться с первой партией живого товара, как наверняка представлял себе своих пассажиров лифтер. Раскатистый грохот и затянувший низ кабины непроницаемо-черный дым, в котором промелькивали яркие искорки, доходчиво объяснили, почему очередь отсутствует. Как правило, лифтом на вокзале пользовались только один раз в жизни, а потом либо предпочитали подниматься пешком, либо становились смертельно безразличны.

Лифт полз вверх невыносимо медленно. Так медленно, что Йозефику пришлось отказаться от идеи не дышать до приезда на третий этаж. Едкий дым сухо царапнул по горлу, и Йозефик закашлялся, чем только усугубил поражающий эффект продуктов жизнедеятельности двигателя лифта. Кашель набирал обороты, и вскоре этому занятию отдался весь организм.

Йозефик судорожно схватился за решетку кабины и согнулся в очередном приступе кашля. Ему стало по-настоящему страшно, ведь еще несколько минут в этой душегубке, и последнему вир Тонхлейну настал бы конец. Несмотря на свои мучения, Йозефик вновь заметил в толпе на лестнице подозрительную высокую фигуру. Незнакомец двигался немыслимым образом. Он будто перешагивал через несколько человек сразу и иногда промелькивал на несколько шагов вперед. Йозефик проглотил искру и на некоторое время стал совсем плох.

Когда лифт достиг-таки пункта назначения и его узники вырвались на свежий воздух, глашатай объявил об окончании посадки на «Темную ночь». Вот тут-то и началась транспортная лихорадка. Йозефику надо было достать документы из чемодана, да так, чтобы пушистое зло не вырвалось на свободу, найти свой вагон, приготовить билет, естественно, засунутый в «не помню какой» карман, и при этом попытаться очистить легкие от хлопьев сажи.

Громом среди ясного неба грянул оркестр. Заводная какофония, извлекаемая неказистыми музыкантами в потертых красно-золотых сюртуках не по размеру, чудеснейшим образом подействовала на Йозефика. Ритм его сердца раза в три превысил норму. Не только на него оказала благоприятное влияние музыка. То тут, то там в массе пассажиров попадалась ритмично дрыгающаяся коленка, притопывающий в такт ботинок и даже несколько комплектов щелкающих пальцев. Это привносило в серьезное мероприятие толику абсурда, чем делало его терпимо торжественным.

Потихоньку приходящий в себя Йозефик с намертво зажатыми в руке документами и посадочным билетом дождался своей очереди и предстал перед железным офицером. Перед этим прямым как палка человеком с жесткими усами и цепкими глазами он почувствовал себя неловко, если не сказать виновато. Почему, как и в чем, уже было не важно. Пока офицер проверял документы и билет, Йозефик старательно смотрел по сторонам и даже пытался подсвистывать оркестру. Любой по этому специфическому усердно изображаемому спокойствию определил бы, что у него за пазухой как минимум батон взрывчатки.

Неожиданный запах царапнул по раздраженному нюху Йозефика. Странный соленый аромат, с нотками тлена и пепла. Йозефик, как гончая, повел носом по сторонам. По пути он наткнулся на приторно-сладкие женские духи, передозировку одеколоном и выдержанный коньячный перегар, но в конце концов обнаружил, откуда несет соленым пожарищем могилы. Далеко внизу, в клубах дыма машинной платформы, медленно двигалась не очень-то вписывающаяся в технологический колорит процессия. Люди в просторных черных одеяниях несли большой паланкин, задрапированный темной тканью. Из-под его занавесей курился дым, который и привлек внимание Йозефика. По странному ритму шагов этих, иначе не сказать, темных людей Йозефик предположил, что они двигаются под какой-то жизнерадостный кладбищенский напев. Любопытство неожиданно сильно впиявилось в виртонхлейновский мозг. Его прямо-таки тянуло плюнуть на все и побежать вниз, чтобы хоть краем уха услышать, о чем же поют эти странные люди. Лишь врожденная сознательность и укоренившаяся привычка сливаться с серой массой удержали его от этого нелепого поступка. Процессия начала медленно втягиваться в машинное отделение локомотива, и тут же по всему поезду прошла легкая дрожь, очень похожая на судорогу. Йозефик вспомнил жуткий рассказ Смитти Шелка о темных людях. Он попытался припомнить рассказ в деталях, даже лоб нахмурил. Детали были слишком юркие и ускользали от него, а вот образ, запечатленный в подкорке, никуда деться не мог. Молодой человек понял, что это те самые темные. И значит, творятся тут темные дела, и похоже, это будет та еще поездочка.

У него еще был шанс убежать, но железный офицер сразу, как только заметил, куда глазеет молодой человек, настойчиво вернул ему документы.

– Приветствуем вас на борту «Темной ночи», господин вир Тонхлейн. Надеемся, вам понравится поездка, – отчеканил он уже навязшую в зубах формулу приветствия и перебросил свой жесткий взгляд на следующего пассажира.

Йозефик напряженным шагом двинулся по трапу. Он косился через левое плечо и не мог отвести глаз от начищенного до блеска револьвера на поясе у железного офицера. От этой относительно маленькой штуки исходила такая опасность, что Йозефик на чисто подсознательном уровне боялся поворачиваться к ее обладателю спиной. В конце трапа, у самой двери вагона, он все же смог расслабиться на скорую руку, внушив себе, что просто глупо вести себя так по отношению к людям, которым он и так уже доверил свою жизнь. Он перестал коситься. Когда его взор был на полпути в нормальное прямоглядящее положение, в поле зрения беспардонно ворвался странный высокий незнакомец, также поднимавшийся по трапу другого вагона.

– Вот дылда треклятая! И чего тебе от меня нужно? – разозленный собственным необъяснимым страхом, буркнул Йозефик.

– Ваш багаж, сударь! – слишком бодро и дружелюбно, чтобы это было правдой, ответил как из-под земли выросший железняк. Как назло, ростом железняк был выше среднего. – Следуйте за мной, я провожу вас в вашу каюту.

Йозефик и моргнуть не успел, как железняк неуловимым движением выхватил у него чемодан и зашагал по коридору. В чемодане что-то стало очень недовольным и готовым в любой момент взорваться.

Стены коридора были обиты полированными панелями из дерева, породу которого Йозефик ни в жизнь бы не разобрал. Двери кают по обе стороны коридора отделкой не отличались от стен и были бы и вовсе незаметны, если бы не легкомысленно блестящие ручки и таблички с номерами. Паркетный пол, натертый мастикой до полного озеркаливания, перемигивался с миниатюрными хрустальными люстрами, полностью скрывающими потолок за своими льдистыми очертаниями. Эти люстры состояли из таких крохотных кристалликов, что собирать их могли только дети в специально не оборудованных подвалах.

Железняк бесшумно скользил по паркету, а может, этот жулик просто парил в одном волоске от пола. За ним, цокая каблуками, как конь на параде, следовал Йозефик. Он всерьез опасался повторения беличьего инцидента и не сводил глаз с чемодана, из которого отчетливо слышалось раздраженное молчание Йойка, а потому даже не заметил, как его осанка облагородилась от его же печатного шага. Загадочная память крови или еще какая-нибудь трансцендентальная афера была всему виной. По трапу всходил усталый и издерганный студент, а к каюте подошел как минимум дипломат, путешествующий с тайной миссией. Если вспомнить его отбытие от берегов Лужи Гранде, то можно предположить, что так на него действовали большие и малые трапы.

Железняк отыскал нужную каюту, открыл дверь и забросил чемодан на багажную полку. Потом он на пятках повернулся к Йозефику с фальшивой улыбкой.

– Ваша каюта, сударь. Просим. Желаем приятной поездки на борту «Темной ночи», – проворковал железняк и замер, создав реальную угрозу повисания неловкого молчания и обмена взглядами.

Йозефик все эти вредительские инициативы пресек походя, одним резким движением вытащив из пиджака купюру и вручив железняку. Последний зеркальным движением купюру принял и спрятал в кармане кителя. От того, какую сумму он только что дал на чай, Йозефику стало дурно. Да он бы мог на эти деньги две недели жить! Но он сохранил самообладание и даже улыбнулся, и, хотите верьте, хотите нет, получилось у него почти так же фальшиво, как у железняка. Приличия и ритуалы были соблюдены, и наконец освободилось место для нормальных человеческих отношений.

– Здорово, Вил. Что, не узнал?! – меняя улыбку на искренне-идиотскую, крикнул Йозефик. – Это же я…

Он не успел закончить, как до того вытянутый по струнке железняк оплыл до нормального роста и слегка грустно улыбнулся.

– Конечно, узнал, Йози. Вот только интересно было, столько ты еще будешь этот цирк продолжать и в какой фрукт ты вырос.

– Да ты сам хорош тоже. «Вы». «Сударь». «Прошу». Фыр-фыр-фыр. Быр-быр-быр. Так ты со старыми друзьями, а, Вил?

Йозефик заискрил глазами и со всей дури хлопнул друга по плечу. Благо был уставший и не покалечил.

– Всякие ж они, друзья-то, бывают. Некоторые как обоснуются на этом свете покапитальнее, так сразу носы задирают. Вот я и подумал, что больно у тебя костюмчик хорош для моей рожи. Как у тебя дела? Идут?

– Да никак. Живу как мышь храмовая – от чумы до засухи. Профессора уже вот где, – он показал где, – со своим бредом. Дали бы уже бумагу с печатью да отпустили на волю. Как проклятье без просвета…

– Знаешь, у тебя что-то слишком цветущий вид для таких пессимистичных речей. Или вконец уже закушался, – сказав это, Вил кончиками пальцев прикоснулся к рукаву Йозефика и восхищенно цокнул языком: – Вещь!

– А, это? Не обращай внимания. Он не мой – я его в кредит купил или в аренду взял. Как счет пришлют, сразу верну. С билетом тоже промахнулся, но хоть удачно – тебя встретил. Я и не думал, что меня в такие нумера заселят, а в Келпиел надо кровь из носа.

Вил подозрительно прищурился.

– Так это получается, что ты не шишка вовсе?

– Больше чем вовсе.

– Вот класс! – Вил щелкнул пальцами и закатил мечтательно глаза. – Слушай, я тебе тут столько всяких штук покажу, с ума сойдешь! Повезет, так и в локомотив проведу под шумок.

– Правда? Можно локомотив посмотреть?

– Ну, умеючи-то, конечно, да… – Вил вдруг окаменел лицом.

Мимо прошел его коллега, загруженный чемоданами и сумками под завязку. За ним по коридору, как поршень в цилиндре, следовала необъятная сударыня. Следом семенил, по-другому не сказать, жалкий мужичонка, однако явно обеспеченный и скорее всего власть имущий, безжалостный и беспринципный. Обливающийся потом бедняга железняк укоризненно посмотрел на Вила, отчего тому явно стало не по себе.

– Вот что, мне работать надо, да и к тебе сейчас сосед припрется, так что…

– Что за фрукт?

– Репортеришка какой-то. Спецкор по отборной брехне. Может, принести чего? Печенье там, чай? Остальное-то только в вагоне-ресторане. В принципе неплохо кормят, только мало и дорого, – затараторил Вил, разрываясь между старыми и новыми друзьями.

– Ты же знаешь, что мне кусок в горло не полезет, если ты мне его принесешь, – скривившись, сказал Йозефик.

– Да не бойся ты, я не плюну.

– Я не из-за этого.

– А…

– Ага.

– Ну, тогда вот что! Ты официально приглашен на фуршет в машинном, – выпалил зардевшийся Вил. – Тебе сообщат! – прокричал он, скрываясь за поворотом коридора.

– Какая возмутительная фамильярность, – не оборачиваясь, так как это было физически невозможно при ее комплекции, встряла не в свое дело мадам с жалким мужичонкой, который вполне органично смотрелся бы выглядывающим у нее из сумочки. Йозефику стало невероятно гадко на душе, будто его в самую гнусность окунули. Он выскреб из сусеков своей души все завалявшееся там презрение. Половину он разместил на лице великолепной гримасой, а половину выплеснул одной фразой.

– Сударыня, при всем уважении, но в вашем положении следует поменьше привлекать к себе внимание. Знайте свое место.

Йозефик приготовился нырнуть в свою каюту и забаррикадироваться от оскорбленной дамы, но его фраза неожиданно попала в яблочко. Уши у мадам мелко задрожали, на жировых складках на затылке выступили бусинки пота размером с ягоду крыжовника. Она внезапно ломанулась вперед, увлекая за собой аксессуарного мужичонку и толкая перед собой своими могучими формами несчастного железняка. Этот ком жира, страха и невинных жертв со слоновьим грохотом влетел в одну из кают и хлопнул дверью. Однако потом дверь открылась, и оттуда вырвался испуганный железняк. Щелкнули замки, и из-за двери понеслись обрывки жаркого влажного шепота, иногда срывающегося на визг.

– Боги-боги-боги! Все вскрылось! Они все знают… О боги, мы погибли, все погибло! Мы пропали… Твоя вина, это все твоя вина. Боги, какой же ты слизняк… Жив… Больше таблеток класть…

– Опля! Это я хорошо попал, – только и сказал Йозефик и закрылся в своей каюте.

Каюта располагалась с левой по ходу движения поезда стороны. Платформа была с противоположной стороны, и у Йозефика не было никакой возможности поглазеть на провожающих. Из окна открывался вид еще на два пока пустых перрона, за которыми скрывался вид на чудеснейшую глухую стену подсобного здания бледно-оранжевого цвета. В ней было пробито одно кривенькое окошко, на подоконнике которого сидела осоловевшая от утреннего солнышка кошка. Пейзаж поражал своей статичностью. Каюта тоже развлечениями не радовала. Два больших кожаных кресла, одно из которых он с удовольствием оккупировал, журнальный столик с туристическими брошюрками и две рогатые вешалки. Естественно, на стенах возле кресел висели вездесущие зеленые бра, включающиеся цепочками. Все дорого, красиво, качественно, но скучно. Даже узор на напольном ковре не вызывал никаких фантазий. Про себя Йозефик отметил, что его чемодан из кожи не священных шаунских крокодилов идеально вписывался в эту обстановку. Да и сам он был достаточно хорош. Так хорош, что даже потянулся от удовольствия, как кот. После чего снял шляпу и пиджак и нарядил в них вешалку. От этого она стала похожа на гангстера-дистрофика.

Вернувшись в свое кресло, Йозефик заметил, что кошка с пейзажа исчезла. И окно исчезло. Даже дома и перронов больше не было. Молодой человек замер в замешательстве. Оцепенение сняла с него лишь медленно проползшая мимо водонапорная башня. Поезд тронулся так мягко, что Йозефик даже не заметил. В предвкушении комфортного путешествия, фуршета в машинном отделении, а может, и экскурсии по локомотиву он еще раз потянулся. Прибывший сосед застал Йозефика сладко зевающим и закинувшим усталые ноги на журнальный стол.

– Здравствуйте, здравствуйте, – хорошо поставленным голосом сказал вновь прибывший – среднего роста, средних лет, поразительно никакой человек с ядовитыми глазами. – Нам с вами предстоит совершить вместе шестичасовое путешествие до Келпиела-зи-Фах. Между прочим, раньше этот город назывался Воротами Севера и при Мерцен… – начал вещать на узкую аудиторию он.

– Вы, собственно, из какой газеты будете? – принимая более приличную, но менее удобную позу, обрубил его стройную речь Йозефик, надо сказать, немало озадачив того своей осведомленностью.