Текст книги "Частные начала в уголовном праве"

Позицию Н. С. Таганцева можно, пожалуй, отнести к теории правового блага, сторонники которой, не отрицая наличия частных интересов в публичном праве, стараются подчеркнуть в сущности преступления его формальное начало, а именно правовую сторону. Теория правового блага, будучи, по справедливому замечанию Е. Каиржанова, «своеобразной базой так называемой нормативной школы»[132]132
  Цит. по: Новоселов Г. П. Учение об объекте преступления. Методологические аспекты. М., 2001. С. 4.


[Закрыть], видела сущность преступного деяния в отпадении частной воли от общей. Ее последователи – Фейербах, Грольман, Кестлин, Бернер, Росси и др. – разделяют все права на отчуждаемые и неотчуждаемые, признавая, что согласие уничтожает противозаконность действий только при нарушении прав отчуждаемых.

Критикуя данную теорию, С. Е. Познышев отмечал: «Представляется, прежде всего, непонятным и недосказанным, почему с этим различием благ отчуждаемых и неотчуждаемых должно связываться различное значение согласие пострадавшего, почему в одном случае это согласие имеет одно значение, а в другом – диаметрально противоположное. Во-вторых, само деление благ на отчуждаемые и неотчуждаемые представляется неопределенным»[133]133
  Познышев С. Е. Основные начала науки уголовного права. Общаячасть. СПб., 1907. С. 154.


[Закрыть]. Действительно, об отсутствии сколько-нибудь устойчивого критерия и определенности формулировок говорит то обстоятельство, что сторонники данной теории подходят к проблеме отчуждаемых и неотчуждаемых прав по-разному.

Так, Фейербах считал неотчуждаемым только право на жизнь; Кестлин относил к неотчуждаемым права, которые составляют существенные условия личности; Бернер – права, составляющие условия нравственной природы человека, Гельшнер – права на жизнь, свободу, честь, телесную неприкосновенность.

Ни одна из представленных выше теорий «в чистом виде» не получила своего развития в России. Большинство отечественных исследователей на рубеже XIX—XX вв. отмечали, что правильное разрешение проблемы согласия потерпевшего не может быть установлено априори, ибо соотношение субъективных и объективных прав различно в отдельных видах преступлений. Однако этим единство мнений относительно института согласия потерпевшего и ограничивалось.

Л. С. Белогриц-Котляревский в целях установления границ частного интереса в уголовном праве делил все преступления на две большие группы: «1) преступления против государства вообще, т. е. такие, которые посягают на государство и его установления… Здесь согласие потерпевшего не может уничтожить преступности деяния, ибо никакое частное лицо не может распоряжаться правами, владельцем которых является государство; 2) преступления частных лиц. Здесь воля потерпевшего не остается без внимания, но степень этого влияния неодинакова при различных видах преступлений. Самое большое значение согласие потерпевшего имеет при преступлениях против имущества и чести. Меньшую роль – при преступлениях против свободы, телесной неприкосновенности и жизни. В последнем случае согласие потерпевшего может и даже должно в известных случаях влиять на степень ответственности на том основании, что в этих случаях нарушается только объективная воля, воля государства; субъективная же воля с фактом правонарушения не только не расходится, но даже совпадает»[134]134
  Белогриц-Котляревский Л. С. Учебник русского уголовного права. Общая и Особенная части. Киев, 1903. С. 248—249.


[Закрыть].

Останавливаясь специально на группе преступных деяний, направленных против частных интересов, Н. С. Таганцев определяет круг деяний, в которых согласие потерпевшего исключает преступность деяния. «Согласие обладателя нарушенного интереса устраняет, прежде всего, преступность имущественных посягательств в виде захвата имущества или его истребления, так как передача, уступка имущества, хотя бы для его уничтожения, составляет для его обладателя, по общему правилу, несомненное право. Такое же положение применяется и к посягательствам на честь. Выражение презрения к личности другого необходимо предполагает унизительность данного обхождения в глазах как оскорбителя, так и оскорбленного: обида не существует, как скоро кто-нибудь находит обращенные к нему слова не оскорблением, а похвалой. Но если закон преследует не унизительное обхождение само по себе, а нарушение права каждого не допускать унизительного с собой обхождения, то, конечно, вперед данное согласие на такое обхождение делает обиду немыслимой… Рядом с обидой должны быть поставлены посягательства на целомудрие. Эти преступные деяния заключают в себе два элемента: публичный – нарушение установленного законом регулирования плотских отношений и частный – посягательство на права личности. В первом отношении согласие объекта полное и добровольное не может иметь никакого значения, а во втором оно уничтожает преступность, так как закон охраняет не целомудрие как таковое, а право лица свободно распоряжаться собой, поэтому изнасилование с согласия жертвы, конечно, немыслимо… Такое же значение имеет согласие при посягательстве на свободное распоряжение собой и своими действиями, так как и это благо не имеет реального, самостоятельного существования; его бытие выражается именно в возможности пользоваться этим благом. Не может считаться преступником тот, кто запер другого в комнате по его согласию и не может быть наказан за посягательство на свободу тот, кто обращается с каким-либо лицом как с рабом, если только на это было дано согласие»[135]135
  Таганцев Н. С. Уголовное право (Общая часть). СПб., 1902. С. 116.


[Закрыть].

С последним доводом не соглашается Л. С. Белогриц-Котляревский. Он утверждает, что «поставляя своей задачей развитие, возвышение личности гражданина, государство, очевидно, не может допустить попрание этой личности, хотя бы и с ее согласия. Это положение, как ни далеко его практическое осуществление, напрасно упускает из вида Таганцев, который утверждает, что согласие потерпевшего уничтожает ответственность при посягательствах на честь и свободу.. Кодексы многих культурных стран объявляют наказуемым торг невольниками и продажу в рабство, хотя бы эти акты были учинены и с согласия потерпевшего»[136]136
  Белогриц-Котляревский Л. С. Учебник русского уголовного права. Общая и Особенная части. Киев, 1903. С. 249.


[Закрыть].

Более спорным в уголовно-правовой науке на рубеже XIX—XX вв. был вопрос о посягательствах на телесную неприкосновенность. Как отмечает в своих работах Н. С. Таганцев, «даже сторонники противоположного воззрения не могут не признать, что согласие уничтожает ответственность во всех тех случаях, где главную роль играет не физическое страдание, а нравственное, насилие над личностью, нарушение личной неприкосновенности: нельзя допустить уголовной ответственности лица, отодравшего кого-либо за уши или ударившего по спине, как скоро он сделал это по просьбе или с дозволения пострадавшего»[137]137
  Таганцев Н. С. Уголовное право (Общая часть). СПб., 1902. С. 118.


[Закрыть].

В основу собственного видения проблемы согласия потерпевшего С. В. Познышев закладывает следующий тезис: «Согласие пострадавшего устраняет, прежде всего, противозаконность тех деяний, вся сущность которых, как преступлений, именно в том и заключается, что они совершаются против воли другого лица, так что, как скоро этот признак отпадает, они превращаются в обыкновенные, вполне дозволенные действия»[138]138
  Познышев С. В. Основные начала науки уголовного права. Общая часть. СПб., 1907. С. 157.


[Закрыть]. На основе этого критерия автор следующим образом определяет согласие потерпевшего на причинение вреда телесной неприкосновенности: «когда другое лицо соглашается терпеть щипки и пинки, деяние не признается преступлением… Совсем другое дело при телесных повреждениях в собственном и тесном смысле слова, при которых более или менее расстраивается здоровье пострадавшего, и при лишении жизни. И при отсутствии сознания насильственности этих деяний, у субъекта остается сознание более или менее тяжкого физического страдания и вообще сознание крупного зла, причиняемого другому человеку Определяясь к деянию при этом сознании, субъект доказывает, что у него нет должного уважения к личности, которое веками воспитывалось и существует у членов культурного общества. Поэтому при телесных повреждениях за согласием потерпевшего не должно признаваться значение обстоятельств, устраняющих противоправность деяния».

Позиция С. Е. Познышева заслуживает внимания ввиду ряда обстоятельств. Во-первых, автор впервые в российской науке анализирует институт согласия потерпевшего через основные признаки преступности деяния: общественную опасность, противоправность, виновность и наказуемость, а в ситуации наличия согласия потерпевшего видит отсутствие лишь одного признака преступления – его противоправности. Во-вторых, С. Е. Познышев предпринимает удачную попытку провести разграничение посягательств на телесную неприкосновенность методом выделения общественного интереса как объекта причинения существенного вреда здоровью.

Последним из деяний, анализируемых в рамках исследования согласия потерпевшего, является лишение жизни. На рубеже XIX—XX вв. в условиях существовавшего тогда в России государственного и социального строя принцип охраны жизни, независимо от права на ее неприкосновенность, представлялся весьма неустойчивым. Традиционно убийство рассматривалось как деяние греховное и безнравственное. Между тем в самом законе было невозможно отыскать твердые основания для признания юридической ничтожности согласия потерпевшего на убийство, а также для наказуемости убийства по согласию убитого. Как справедливо замечает Н. С. Таганцев, «идя последовательно, государство должно было бы запретить все те занятия, в которых человек из-за насущного хлеба подвергается вероятной опасности потерять свою жизнь, и притом в срок весьма непродолжительный. Другое дело, если таким отчуждением права на жизнь нарушаются какие-либо полицейские интересы или через это проявляется вредный общественный предрассудок; в этом случае, конечно, возможно допустить наказуемость не только убийства по согласию, но даже и убийства по настоятельному требованию убитого. Но даже и в тех случаях, когда по каким-либо соображениям учинение преступного деяния, например убийства по согласию, признается по закону наказуемым, это согласие тем не менее должно влиять на уменьшение ответственности. Нельзя поставить на одну доску с убийцей из корысти или мести солдата, заколовшего на поле битвы своего смертельно раненного товарища по его просьбе, чтобы избавить его от дальнейших мучений, доктора, прекратившего мучительную агонию умирающего, и т. п.»[139]139
  Таганцев Н. С. Уголовное право (Общая часть). СПб., 1902. С. 120.


[Закрыть] .

С. В. Познышев, в отличие от Н. С. Таганцева, ограничивает возможность смягчения ответственности за убийство, совершенное по просьбе потерпевшего, только теми случаями, «когда лишение жизни  причинены из одного только сострадания, когда действующий действовал в уверенности, что он делает добро другому человеку, а не зло»[140]140
  Познышев С. В. Основные начала науки уголовного права. Общая часть. СПб., 1907. С. 159.


[Закрыть].

На рубеже XIX—XX вв. в теории уголовного права не было единства мнений относительно условий правомерности согласия потерпевшего. Такое положение можно, пожалуй, объяснить тем, что Уложение 1845 г. ни в Общей, ни в Особенной частях не содержало никаких специальных постановлений о влиянии согласия пострадавшего на ответственность. Не упоминается о нем и в Общей части Уголовного уложения 1903 г., где в главу о посягательствах на жизнь было включено особое постановление (ст. 455) об уменьшении ответственности за убийство, учиненное по настоянию убитого и из сострадания к нему. Отсутствие специальных законодательных дефиниций оставляло проблему согласия потерпевшего нерешенной для правоприменителя и спорной для теоретиков уголовного права.

По мнению С. Е. Познышева, «противозаконность деяния устраняет лишь следующее согласие пострадавшего:

1) данное серьезно, выражающее обдуманное решение субъекта;

2) данное добровольно, а не в силу какого-либо принуждения;

3) не вырванное обманом, а данное с пониманием последствий деяния, на которое дается согласие;

4) данное лицом вменяемым;

5) согласие должно быть дано не по совершении, а до совершения деяния, так как, согласно указанному критерию, важен момент, в который субъект определялся к своему деянию, решался приступить к его совершению; важно, решился ли он с сознанием ненасильственности в отношении другого лица его действий, соответствия их воле этого лица, или нет»[141]141
  Там же. С. 160.


[Закрыть].

Представляется, что приведенный выше перечень является исчерпывающим и отсутствие хотя бы одного из перечисленных признаков не позволяет устранить противозаконность деяния. Однако даже отсутствие одного из признаков не исключает уголовно-правового значения согласия потерпевшего, поскольку в любом случае суд может принять его во внимание в качестве обстоятельства, смягчающего наказание.

Иначе предлагает подходить к условиям правомерности волеизъявления жертвы Л. С. Белогриц-Котляревский. Видя главное условие правомерности согласия потерпевшего в направленности действий причинителя, автор называет универсальные признаки согласия, необходимые как для признания деяния непреступным, так и для смягчения наказания:

«1) правоспособность выражающего согласие в момент дачи такового, предполагающая не только общую юридическую дееспособность лица, но и специальное право распоряжения данным благом;

2) добровольность согласия; вынужденное обманом или принуждением согласие не есть согласие в собственном смысле; но природа его сохраняется, если оно было добыто просьбой, мольбой;

3) согласие должно носить серьезный характер. Выраженное в шутку или нерешительно под влиянием болезненного или гнетущего в данную минуту состояния, согласие пострадавшего должно оставаться вне всякого влияния на ответственность виновного;

4) многообразие форм выражения согласия;

5) деяние не должно заключать в себе посягательства на интересы общественные или государственные; оно должно затрагивать лишь частные интересы»[142]142
  Белогриц-Котляревский Л. С. Учебник русского уголовного права. Общая и Особенная части. Киев, 1903. С. 249—250.


[Закрыть].

Последний признак укладывается в общую концепцию Л. С. Белогриц-Котляревского, который отрицает всякое значение частного интереса в сфере охраны публичного по своей природе государственного или частного блага. За согласием потерпевшего он признает свойство устранения преступности деяния только в отдельных случаях совершения преступлений против личности: речь идет о деяниях, которые никоим образом не препятствуют «возвышению личности гражданина и росту гражданского преуспевания».

Что касается формы выражения согласия, то наука к этому вопросу подходила лояльно. Допускалось выражение согласия словами или жестами. Если субъект совершал деяние, ошибочно полагаясь на согласие потерпевшего, вопрос об уголовной ответственности предлагалось рассматривать по общим правилам о значении ошибки в уголовном праве.

В целом, говоря о рассмотренном выше периоде становления и развития научных представлений о согласии потерпевшего в уголовном праве России, необходимо, прежде всего, отметить те положения, которые легли в основу дальнейшего уголовно-правового учения о согласии пострадавшего:

– разработка методологической основы изучения частного интереса в уголовном праве;

– определение природы института согласия потерпевшего как обстоятельства, исключающего преступность деяния, и как обстоятельства, смягчающего наказание;

– исследование границ частного интереса в сфере уголовно-правового регулирования;

– выделение уголовно значимых условий выражения согласия, а также его форм.

Переходя к рассмотрению второго этапа развития учения об уголовно-правовом значении волеизъявления жертвы, выделим основные черты данного учения, характерные для уголовного права советского периода.

Следуя по пути не от частного к общему, а от общего к частному, и фактически «запрограммировав» себя на необходимость считать объектом каждого преступления общественные отношения, советская уголовно-правовая доктрина за весь период своего существования так и не смогла создать теории, способной устранить расхождение между декларируемым пониманием института согласия потерпевшего и его фактическим выражением применительно к различным по своему характеру деяниям. Отсутствие четко сформулированной доктринальной позиции не могло не повлиять на законотворческую и правоприменительную деятельность.

Уголовный кодекс РСФСР 1922 г. (ст. 143) не признавал преступлением убийство, совершенное из сострадания и по настойчивой просьбе убитого, но практика показала нецелесообразность данной нормы, и она была отменена. Позднее, при составлении проекта УК РФ 1996 г., вновь была предпринята попытка уголовно-правовой регламентации института согласия потерпевшего: предполагалось рассматривать его как обстоятельство, исключающее преступность деяния, при условии, что согласие было действительно добровольным и предварительным. Однако противоречия, возникшие в результате обоснования этой новеллы сквозь призму традиционной для советской науки теории объекта преступления, не позволили однозначно определить, какой из элементов состава и признаков преступления отсутствует в случае причинения вреда с согласия потерпевшего.

В советский период развития уголовного права проблема частного интереса долгое время детально не разрабатывалась. Одной из первых фундаментальных работ, посвященных исследованию согласия потерпевшего как самостоятельного уголовно-правового института, стала монография А. Н. Красикова «Сущность и значение согласия потерпевшего в советском уголовном праве» (Саратов, 1976). В этом монографическом исследовании автор определил основные вопросы, связанные с влиянием волеизъявления потерпевшего на преступность и наказуемость деяния. До и после выхода в свет этой работы проблема согласия жертвы лишь опосредованно рассматривалась при изучении других институтов Общей и Особенной частей уголовного законодательства .

Между тем анализ уголовного законодательства рассматриваемого периода позволил выделить основные направления развития института согласия потерпевшего в советской уголовно-правовой науке и сгруппировать их следующим образом:

1) рассмотрение согласия жертвы сквозь призму изучения объекта преступления;

2) уголовно-правовой, уголовно-процессуальный и криминологический анализ понятия «потерпевший»;

3) исследование правовых последствий согласия лица на причинение вреда собственным интересам;

4) анализ института согласия лица путем исследования признаков преступности деяния.

1. Ориентируясь на марксистско-ленинское учение, советская наука уголовного права наиболее приемлемой и значимой для уяснения сущности преступления считала теорию, согласно которой объектом преступления признавались общественные отношения. [143]143
  Следует обратить внимание на работы таких ученых, как П. С. Дагель (Имеет ли согласие потерпевшего уголовно-правовое значение? // Сов. юстиция. 1972. № 3. С. 25—26); В. С. Минская, Г. И. Чечель (Виктимологические факторы и механизм преступного поведения. Иркутск, 1988); Б. А. Протченко (Потерпевший как субъект уголовно-правовых отношений // Сов. государство и право. 1989. № 11) и др.


[Закрыть]

Эта теория исходила из следующих предпосылок:

а) объектом преступления должно признаваться то, чему преступление причиняет вред или создает угрозу его причинения. Явление, которому не может быть причинен ущерб, не нуждается в уголовно-правовой охране;

б) любое преступление наносит или создает угрозу нанесения вреда именно общественным отношениям, а не чему-либо иному[144]144
  Новоселов Г. П. Учение об объекте преступления. Методологические аспекты. М., 2001. С. 39.


[Закрыть].

Не углубляясь в суть теории общественных отношений, отметим лишь, что она не может применяться ко всем видам преступных посягательств. Признание заданной теорией универсального и всеобъемлющего характера приводило и продолжает приводить к трудностям в понимании многих уголовно-правовых институтов и ставит перед наукой и практикой ряд неразрешимых проблем.

Во-первых, вызывает сомнение отнесение к объектам преступления личности, здоровья, чести и достоинства, общественной безопасности и пр. С точки зрения философии, перечисленные выше категории не являются общественными отношениями как таковыми.

Во-вторых, при рассмотрении преступления как определенного уголовно-правового отношения, в котором преступник является субъектом, а общественные отношения – объектом, допускается логическая ошибка: одно понятие определяется через другое, тождественное ему. Продолжая логический ряд, можно предположить, что в общественных отношениях, являющихся объектом преступления, виновный является непосредственным субъектом, т. е. составной частью объекта. Нечто подобное происходит при анализе понятия «деяния». Все эти посылки, в конечном счете, приводят нас к выводу, что само преступление является составной частью общественного отношения (т. е. объекта преступления).

В-третьих, сторонники теории общественных отношений исходят из того, что вред в результате преступного деяния причиняется именно общественным отношениям. В то же время, отечественное законодательство подразделяет вред на физический, моральный и материальный. Остается неясным, как в результате преступления может быть причинен, например, физический вред неодушевленным и нематериальным по своему существу общественным отношениям.

В-четвертых, признание объектом преступления общественных отношений не позволяет рассматривать фигуру потерпевшего как субъект уголовно-правовых отношений, а следовательно, исключает влияние потерпевшего на возникновение и прекращение этих отношений. Отсюда логическим путем частный интерес исключается из сферы уголовно-правового регулирования, а вместе с тем согласие потерпевшего на причинение вреда собственным интересам при решении вопроса о преступности и наказуемости деяния теряет всякую значимость.

Совершенно очевидно, что при подобном подходе к проблеме объекта преступления дальнейшие теоретические разработки института согласия потерпевшего теряли всякий смысл и не позволяли на основе господствующей доктрины объяснить целесообразность и необходимость расширения сферы диспозитивности в уголовном праве.

2. По этой же причине исследования личности и поведения потерпевшего практически не затрагивали проблему его волеизъявления на причинения вреда собственным интересам.

В работах Н. Ф. Кузнецовой, В. С. Минской, Д. В. Ривмана, Л. В. Франка, Е. Е. Центрова, Г. И. Чечеля личность и поведение потерпевшего рассматривались только в рамках анализа уголовной ответственности виновного. Отмечалось, что потерпевший способен иметь некоторую совокупность физических и психических, внешних и внутренних признаков. Однако в составе преступления им, как правило, отводилась лишь роль признаков объективной стороны, характеризующих обстановку совершения деяния.

Исключение здесь составляет работа П. С. Дагеля, который, определив пять групп уголовно-правовых признаков, констатировал недостаточность теоретической разработки вопроса о месте потерпевшего в структуре преступного посягательства. Как справедливо отмечал ученый, «на протяжении многих лет ученые-криминалисты, интенсивно занимавшиеся проблемами преступности, преступление рассматривали, образно говоря, как круг, в центре которого находится преступник, в то время как в действительности в большинстве случаев мы имеем дело скорее с эллипсом, фокусами которого являются преступник и жертва»[145]145
  Цит. по: Франк Л. В. Некоторые теоретические вопросы становления советской виктимологии // Потерпевший от преступления: Тематический сборник. Владивосток, 1974. С. 8.


[Закрыть].

3. Проблема правовых последствий согласия лица на причинение вреда собственным интересам в советской уголовно-правовой доктрине не подлежала самостоятельному научному исследованию. Между тем она нередко затрагивалась при исследовании правовой сущности обстоятельств, исключающих преступность деяния.

Как справедливо отмечает А. Н. Красиков, «обстоятельства, исключающие преступность деяния, в литературе делятся на обстоятельства, исключающие общественную опасность, и обстоятельства, исключающие противоправность»[146]146
  Красиков А. Н. Сущность и значение согласия потерпевшего в советском уголовном праве. Саратов, 1976. С. 92.


[Закрыть]. Каждый из этих признаков является самостоятельным и необходимым признаком преступления как родового понятия. Отсутствие хотя бы одного из них исключают преступность деяния.

Признавая согласие лица на причинение вреда собственным интересам обстоятельством, исключающим преступность деяния, советские исследователи не смогли прийти к согласию, какой из признаков преступления отсутствует при совершении деяния по просьбе или с согласия потерпевшего.

Оставляя за рамками исторического анализа проблему определения сущности общественной опасности, противоправности, виновности и наказуемости деяния, приведем лишь некоторые из научных высказываний относительно уголовно-правовой природы согласия потерпевшего.

В частности, А. Н. Красиков подходил дифференцированно к оценке волеизъявления жертвы и отмечал, что «согласие потерпевшего в одних случаях может выступать как обстоятельство, исключающее общественную опасность деяния, в других – его противоправность»[147]147
  Там же. С. 94.


[Закрыть].

Несколько более категоричным в своих высказываниях был А. А. Пионтковский, который говорил о согласии как об обстоятельстве, исключающем противоправность деяния[148]148
  Пионтковский А. А. Учение о преступлении по советскому уголовному праву. М., 1970. Т. 2. С. 393.


[Закрыть]. Эту позицию разделял и А. И. Санталов[149]149
  Цит. по: Сумачев А. В. Публичность и диспозитивность в уголовном праве. М., 2003. С. 100.


[Закрыть].

И. И. Слуцкий рассматривал согласие лица на причинение вреда собственным интересам как обстоятельство, которое хотя и исключает общественную опасность и наказуемость деяний, но не позволяет оценивать их как полезные и правомерные[150]150
  Слуцкий И. И. Обстоятельства, исключающие уголовную ответственность. Л., 1956. С. 11.


[Закрыть].

М. Д. Шаргородский[151]151
  Шаргородский М. Д. Вопросы Общей части уголовного права. Л., 1955. С. 86.


[Закрыть] и И. И. Карпец[152]152
  Карпец И. И. Уголовное право и этика. М., 1985. С. 129.


[Закрыть] однозначно подходили к оценке согласия потерпевшего и рассматривали его как обстоятельство, исключающее общественную опасность деяния.

Ю. M. Ткачевский в своих ранних работах упоминает согласие потерпевшего в качестве обстоятельства, исключающего общественную опасность деяния[153]153
  Советское уголовное право. Общая часть. Учебник / Под ред. Г. А. Кригера, Н. Ф. Кузнецовой, Ю. М. Ткачевского. М., 1988. С. 145—146.


[Закрыть], а в дальнейшем говорит о том, что согласие потерпевшего исключает преступность деяния[154]154
  Уголовное право. Общая часть. М., 1993. С. 222.


[Закрыть].

Вместе с тем, многие авторы полностью отрицали правомерность отнесения согласия потерпевшего к числу обстоятельств, исключающих преступность деяния. Такую точку зрения высказывали М. И. Якубович[155]155
  Якубович М. И. Советское уголовное право. Общая часть. Л., 1968. Т. 1. С. 463.


[Закрыть], Н. Д. Дурманов[156]156
  Дурманов Н. Д. Обстоятельства, исключающие общественную опасность и противоправность деяния. М., 1961. С. 4.


[Закрыть], Н. Ф. Кузнецова[157]157
  Кузнецова Н. Ф, Ткачевский Ю. М. Уголовное право. Общаячасть. М., 1993. С. 222.


[Закрыть] и др. Свое мнение они обосновывали тем, что юридическая природа согласия потерпевшего определяется не уголовным, а иным законодательством (нормами административного, гражданского и других отраслей права).

Переходя к анализу новейшего периода развития учения о согласии потерпевшего, следует отметить то обстоятельство, что в настоящее время по-прежнему сильны позиции советского уголовного права в объяснении правовой природы элементов состава преступления, обстоятельств, исключающих преступность деяния, и, разумеется, границ частного волеизъявления в сфере уголовно-правового регулирования.

Оставляя за рамками настоящего параграфа анализ современных взглядов на проблему согласия потерпевшего, выделим приоритетные направления научных исследований:

1) изучение согласия потерпевшего с точки зрения публичности и диспозитивности в уголовном праве[158]158
  См., например: Сумачев А. В. Публичность и диспозитивность в уголовном праве. М., 2003.


[Закрыть];

2) исследование правовых оснований и последствий эвтаназии[159]159
  Ковалев М. И. Право на жизнь и право на смерть // Государство и право. 1992. № 7. С. 71.


[Закрыть];

3) определение правовых границ признания согласия потерпевшего обстоятельством, исключающим преступность деяния[160]160
  Красиков А. Н. Преступления против прав человека на жизнь: в аспектах de lege lata и de lege ferenda. Саратов, 1999.


[Закрыть];

4) соотношение институтов согласия потерпевшего и примирения с потерпевшим[161]161
  Дмитриева Л. З. Право потерпевшего на отказ от уголовного правосудия // Актуальные вопросы процесса современного развития России. Уфа, 2003. С. 46.


[Закрыть] и др.

Эти и другие проблемы, связанные с уголовно-правовой оценкой согласия потерпевшего, будут подробно рассмотрены нами в последующих главах настоящего исследования.