Текст книги "Мечтатели Бродвея. Том 3. Чай с Грейс Келли"

Zip a dee-doo-dah!

Shoo fly pie and apple pan dowdy[62]62
  Шарлотка и яблочный пирог (англ.).


[Закрыть]

Приехавшей в Саскуэханс-Фоллз жене Фридриха-Гюнтера Фройденкерлештурма Гуинивир Вихаукен-Хоукинс – для всех просто Джинджер – пришлось уложить в голове список элементов, незнакомых ей в ее городской жизни.

На ферме мечты не было водопровода.

Не было электричества.

Не было телефона.

Не было туалета в доме, только будочка у забора.

Зато на ней были в изобилии…

Тучи пчел и/или ос днем.

Тучи летучих мышей ночью.

Гризли в окрестных лесах (Фред встретил одного и назвал его Геркулесом), а также пумы, дикие коты, бурундуки, хорьки, крысы, да чего там только не было…

Протечки всех видов.

Острая нужда в ремонте.

Несмотря на эти мелкие неприятности, Джинджер по-прежнему выглядела той, кем и была: невероятно влюбленной новобрачной.

Она написала несколько длинных писем матери, чтобы объяснить ей, в силу каких обстоятельств села не в тот поезд и в итоге поехала другим маршрутом, изменившим всю ее жизнь. По крайней мере, она попыталась объяснить. Но попробуйте-ка описать любовь, любовь с первого взгляда, эти непостижимые материи!

Она проснулась напевая, как и каждое утро с их приезда. Фред уехал с рассветом на пикапе за этим самым прессом для яблок. Хоть бы не забыл ткань на занавески…

Он оставил полный кофейник на краю теплой плиты, подбросил дров в печь, положил восхитительный букет вьюнков рядом с чистой чашкой и выложил сердечко из соломинок на грубой столешнице. Джинджер поцеловала вьюнки и поставила их в каменную вазу. Соломенное сердечко она оставила на столе.

Распахнув настежь окна, она вдыхала сладкий воздух холмов. Была среда. Как и на каждый день недели, на среду приходилось строго определенное количество дел.

Когда они только въехали, Джинджер, оценив фронт работ, собралась с духом (и телом) и составила список. Понедельник – уборка в доме, подмести, вымыть окна и т. д. Вторник – стирка в горной речке, протекавшей в шестистах метрах. Среда – выпечка хлеба и заготовка съестного на неделю. Четверг – глажка плюс вытирание пыли и уборка. И так далее.

Все это, разумеется, вдобавок к текущим делам обычной фермы: приготовить и задать корм свинье, трем козам, шести курам и индюшке; убрать в хлеву и курятнике, принести воды из речки и дров, нарубленных Фредом, осмотреть яблони и т. д., и т. д.

Этих «и т. д.» было очень много.

Придерживаться программы списка оказалось нелегко.

Например, когда капризничали дрожжи и тесто для хлеба, вместо того чтобы подниматься куполом, принимало вид гипсовой тарелки. Тогда приходилось все начинать с начала.

– Эти картофельные дрожжи, – жаловалась она Фреду, – никуда не годятся.

Она купила в городе (поездка в город равно три четверти часа тряски по ухабам в битком набитом пикапе и столько же обратно) целую кипу книг по кулинарии и домашнему хозяйству, читала их и перечитывала, делала выписки и загибала страницы.

Проглотив две чашки кофе со сливками, яйцо, ломтик окорока и три куска хлеба с мармеладом (потолстеть здесь ей не грозило, у калорий было слишком много работы), Джинджер, как и каждое утро, показала язык гадким стенным часам – даже не красивым, – которые Фред привез от своих родителей. Он ими дорожил, это были часы его бабушки Хильдегард. Джинджер виделись глаза, совиные глаза, которые следили за ними. Не у бабушки. У часов. Пора было повязать передник.

Она подмела кухню, сменила постельное белье, вымыла окна. Потом, в сопровождении Белоснежки, вилявшей хвостом, вышла задать корм птице, укрепила столбик ограды, который ночью подгрыз сурок (да, здесь водились и сурки. А еще скунсы, ласки, куницы, полевые мыши и прочая, и прочая…), и переделала кучу дел в огороде, в сарае, на речке, в кухне. При этом у нее было полно времени, чтобы распевать во все горло все хиты Дорис Дей.

Белоснежку они взяли через две недели по приезде. Никто из окрестных фермеров не хотел брать эту сучку, потому что она была черная; Фред назвал ее Белоснежкой из чистой провокации.

Юная Белоснежка резво бежала по пятам, и Джинджер, распевая мелодии Джун Кристи и размахивая руками, чтобы отогнать насекомых, отправилась к речке за водой, а то, не дай бог, закончится к обеду. На берегу она несколько раз огляделась, как и всегда. Ей не хотелось встретиться нос к носу с медведем Геркулесом. Но никто не по казался. Возвращаясь, она все еще пела.

Ей вздумалось испечь анисовые бисквиты. Фред ездил вчера за провизией и привез ей пакетики с кардамоном, анисом и цукаты из лепестков дягиля.

Джинджер взялась за дело вскоре после полудня. Первые бисквиты в ее жизни! В Спринг-Рокс, ее родном городке в получасе езды от Чикаго, если хотелось пирожное или бриошь, всегда можно было купить их в кондитерской миссис и мистера Чборксинов, венцев, привезших в этот уголок Иллинойса свое искусство штруделя, миндального бисквита с тмином и макового пирога.

Джинджер вздохнула, доставая из стенного шкафа большую салатницу. Однажды, может быть, когда она вырастет большая, научится печь и маковый пирог… Когда она поедет навестить семью, непременно зайдет к мистеру Чборксину и попросит рецепт.

Она разложила ингредиенты вокруг салатницы. Потом налила, насыпала, перемешала, замесила, разделила, взбила, посахарила, помаслила, приправила, всё смешала, долго месила, раскатала, растянула, посыпала мукой, разрезала, вылепила, смазала, украсила… Все это – часто заглядывая во «Все мои секреты, 150 рецептов пирожных», книгу, со знанием дела написанную француженкой, мадам Пенелопой Жавер.

Под конец, высунув кончик розового языка, с чувством, будто сразилась со стаей китов, Джинджер разложила на смазанном маслом противне семьдесят три бисквита, которые осталось только подрумянить в духовке. Она бросила Белоснежке последний кусочек теста и посадила противень в печь.

Когда она развернулась, ее глаза округлились от ужаса.

Под навесом садовой двери жужжала и шелестела, как сушняк в лесном пожаре, огромная коричнево-желтая масса. Осы!

Или пчелы? Какая разница. Сердце Джинджер остановилось. Белоснежка прыгала и лаяла, подняв мордочку к рою.

Джинджер заставила себя не поддаваться панике. Потянув собаку за ошейник, она побежала закрывать дверь. Тут она вспомнила об окне над раковиной. Оно осталось открытым. Джинджер быстро пересекла кухню. У рабочего стола она замерла, оцепенев от страха.

В салатнице, которую она не успела вымыть, теснился другой рой! Или тот же самый… атаковавший по всем фронтам.

Они гудели от удовольствия на остатках сладкого теста, темная и омерзительная смесь трепещущих крылышек и коричнево-желтых телец.

Несколько долгих секунд Джинджер молча таращилась на насекомых, не зная, что делать. Заорать. Исторгнуть завтрак. Убежать. Вдруг она заметила два ведра воды, принесенные с речки. Не раздумывая, подняла одно и выплеснула его содержимое на жужжащую мерзость.

Она плохо прицелилась или недостаточно сильно плеснула. Поло вина воды разлилась по полу. В результате выжившие насекомые – а их было много – перешли к тотальной войне. Эскадрон взмыл в воздух, готовый спикировать на врага. Джинджер в ужасе надсадно закричала.

Закрывая лицо передником, она схватила Белоснежку и побежала в комнату. Заперлась, забаррикадировала окно, выходившее назад, на поляну. Задвигая засов, она услышала рядом лай Белоснежки. И тут Джинджер увидела большую черную фигуру, которая медленно, спокойно двигалась в высокой траве на поляне. Красная пасть раскрылась в устрашающем зевке… Геркулес! Медведь гризли. Он шел вразвалку в нескольких метрах от дома.

Со стоном чистого ужаса и отчаяния Джинджер закрыла изнутри ставни, заперла их, придвинула к двери кресло. Наконец она забралась под кровать и, прижавшись к Белоснежке, застыла без движения, без звука.

Так она пролежала до вечера, а гадкие часы в столовой безжалостно били каждый час. Все это долгое время она слышала, как Геркулес бродит вокруг, от окна к окну, от двери к двери, скребет когтями по стеклам, рычит и пыхтит у стен дома, так близко, как если бы сидел на соседнем кресле в кино. Она с горечью ощутила запах гари от бисквитов, которые давным-давно испеклись. День клонился к вечеру. Стемнело. Вся дрожа, она в конце концов уснула.

Разбудил ее лязг. Она открыла глаза, увидела над собой сетку кровати, свернувшуюся рядом Белоснежку, согревающую ее своим славным теплом. Верная Белоснежка.

Лязгнуло еще раз. Она привстала на локте, снова на грани паники. Возможно ли, что страшный Геркулес сумел открыть какую-то дверь? Она прислушалась, но все звуки заглушало сердце, так сильно оно колотилось.

У медведя нет ключей. Медведь не кашляет. Медведь не зажигает свет. И главное – он не зовет вас по имени.

– Фред! – закричала Джинджер так, что собака вздрогнула. – Фред!

Растрепанная, она выбралась из-под кровати, отодвинула кресло, открыла дверь. От хлынувшего в комнату едкого дыма у нее перехватило дыхание.

– Джинджер! – воскликнул Фред. – Боже, ты меня напугала! Дом погружен в темноту… Этот дым…

Он смотрел, ничего не понимая, на опрокинутые ведра, лужи на полу, трупики насекомых, на искаженное лицо любимой и ее грязное, помятое платье. Он понял еще меньше, когда она бросилась ему на шею и прорыдала какую-то невнятную историю про бисквиты с анисом, ос, гризли.

14. The gentleman is a dope[63]63
  Джентльмен – это наркотик (англ.).


[Закрыть]

Миссис Мерл попросила ее сходить быстро-быстро, узнать новости об этой окаянной доставке, ведь, боже мой, боже мой, по телефону ни до кого не дозвониться.

– Купите заодно хлеба, раз уж вы идете, – добавила она, нервно поглаживая рыжую пену своего шиньона.

Магазин располагался в конце Лексингтон-авеню. Дело движется своим чередом, заверил продавец. Да, все сейчас хотят телевизор. Да, они торопятся, торопятся. Да, установка включена. Да, они очень хотят, чтобы шоу Эда Салливана вошло в каждый нью-йоркский дом, и в этом им помогают опытные техники. И коль скоро произошла задержка (о, не нарочно, поверьте!), а эта миссис Мерл отправила к ним такую очаровательную посланницу, «Лекс Электрикс Стор» счастлив предложить компенсацию: вязанную крючком салфеточку с названием магазина, которую можно будет постелить на будущий телевизор, поставить сверху вазу с фруктами, все так делают, это очень красиво.

И Черити пошла домой с салфеточкой в кармане. Она вышла из метро на 59-й улице и решила пройти пешком через Центральный парк.

Она шла бодрым шагом, пока с соседней аллеи до нее не донеслись звуки оркестра. Черити свернула, чтобы подойти поближе.

Оркестр состоял из пяти девушек, наяривавших горячую версию Temptation[64]64
  Искушение (англ.).


[Закрыть]. Алыми буквами было написано название:

SILLY SALLY AND HER SWINGIN’ SYNCOPATORS

Когда песня кончилась, Черити зааплодировала вместе с остальной публикой. Но когда Тромбон стала обходить публику с желтой лейкой, решилась пойти своей дорогой.

– У меня только деньги на хлеб, – извинилась она.

Мисс Тромбон криво улыбнулась.

– По крайней мере, у тебя есть хлеб!

Подмигнув, она перешла к следующему зеваке. Маленькая собачка подбежала и запрыгала у ног Черити. Сердце ее опрокинулось, как кувшин, и тепло разлилось по всему телу. Она узнала собачку.

– Привет, Черити, – сказал Гэвин Эшли, сдвинув шляпу на свои медные кудри. – Привет, моя красавица.

Мисс Тарелки протиснулась между ними, сжимая в руках свои инструменты, к оркестру, начавшему новую мелодию. Ее цепкий глаз сразу оценил молодого человека…

– Не упусти его, козочка, – шепнула она на ходу.

Черити и Гэвин смотрели друг на друга, пока кларнет Силли Салли играл вступительные такты Strawberry Blonde[65]65
  Клубничная блондинка (англ.).


[Закрыть]. Черити хотелось убежать со всех ног.

– Привет, Гэвин, – сказала она наконец. Пальцы ее вцепились в салфеточку в кармане. Она комкала ее, теребила. Только это в ней и двигалось, хотя снаружи ничего было не заметно. – Привет, Топпер, – поздоровалась она с радостно прыгающей вокруг нее собачкой.

Что ему сказать? Она была неспособна, даже на словах, заново пере жить, не расплакавшись, свое ожидание наверху Эмпайр-стейт. Пытку этими часами под холодным дождем, когда замерзли кости, заледенело сердце… Гэвин просунул руку под ее локоть, свистнул Топперу, и все трое пошли по аллее в обратную сторону.

По мере того как они приближались к выходу из парка, с каждым шагом ей чудилась обратная перемотка. Разматывался клубок ее жизни… или бобина фильма. Она шла, и к ней возвращался покой. Фильм она знала. «Любовный роман». Она видела его много раз и каждый раз плакала.

У ограды парка Черити уже знала, что скажет. Она мягко высвободила руку, выпрямилась.

– Простите за тот раз… Вы, наверно, сердитесь на меня, что я не пришла на наше свидание на Эмпайр-стейт-билдинг.

Пальцы Гэвина сжали ее локоть. Стало немножко больно, ей бы хотелось, чтобы боль была сильнее.

– Вы долго ждали? – спросила она.

Он молчал. Наверно, спрашивал себя, не ломает ли она комедию, и это наполнило ее жестокой гордостью. Она чувствовала себя героиней мелодрамы. Она была Ирен Данн в «Любовном романе». Да, она ломала комедию, но он не был в этом до конца уверен. Впервые она чувствовала себя перед ним сильной и твердой.

– Долго? – настаивала она, тараща свои чистые семнадцатилетние глаза.

– Достаточно, – ответил он после паузы и отпустил ее.

Топпер сидел и смотрел на Черити. Она потрепала его по мордочке. Он-то наверняка все понял. Даже если он догадался, что она играет последнюю сцену из «Любовного романа», собака ничего не скажет… Боже милостивый, куда ее занесло!

– В тот вечер шел дождь, – сказала она, опустив глаза. – Кажется, шел.

– Действительно, шел дождь, – согласился Гэвин, но его тону недоставало спонтанности. Он явно забыл. А может быть, и никогда не знал.

О на-то помнила все каждой своей клеточкой. Могильный холод, бесконечный холод, охвативший ее на 89-м этаже небоскреба и отпустивший лишь поздно ночью, когда она лежала в постели, стуча зубами.

– И было, кажется, холодно, – продолжала она совсем тихо, но непреклонно.

– О… Да, бр-р, очень холодно. Мои ноги превратились в ледышки. Но я боялся за тебя. Тебе что-то помешало? Ты встретила кого не надо?

Кого не надо… Да, она встретила.

– …попала в аварию?

Она бросила на него быстрый взгляд. Неужели он все-таки видел фильм? Нет… он упомянул аварию наобум.

– Или другой возлюбленный? Я не сержусь на тебя, Черити. У тебя должна была быть очень веская причина. Иначе быть не может, правда?

– Иначе быть не может, – мягко подтвердила она.

От грусти, от жалости она едва не улыбнулась. Он и вправду убежден, что она не пришла на свидание, и ломает голову, по какому праву имели наглость его продинамить, в то время как продинамил он сам.

– Я хотела тебя предупредить. У меня не было твоего телефона.

– Гадкая, – прошелестел он ей в самые губы. – Зачем ты заставила меня томиться там, наверху? А я ведь даже принес тебе цветы. Желтые розы.

– Правда? – воскликнула она, почти веря ему, и вдруг разволновалась, представив его с букетом, если… если он и правда пришел. – Я так люблю розы. Особенно желтые.

– Идем.

Он повел ее к притаившемуся в аллее цветочному киоску с зелеными перекладинами и купил ей букет из пяти маленьких роз. Они были коралловые, не желтые.

– А теперь скажи мне все.

– Что же?

– У тебя есть другой возлюбленный. Признайся. Это из-за него ты забыла меня в тот вечер.

– У меня нет никаких возлюбленных.

Он всмотрелся в нее. Она не лгала.

– Ты знаешь фильм «Любовный роман»?

– Я не люблю кино, – сказал Гэвин. – Только если с тобой! – поспешно поправился он, просияв улыбкой до своих красивых ушей.

– С Шарлем Буайе и Ирен Данн. Они встретились в круизе. Влюбились. Это правда? Ты не помнишь этот фильм?

– Это все байки. Терпеть не могу байки.

Черити молчала, уткнувшись в букет.

– Ты хочешь сказать, ложь? – спросила она, вдыхая запах роз.

– Да, вот именно. Вранье. Байки. Я уж лучше почитаю газету, по крайней мере там пишут правду.

Подкрепляя слова делом, он вытащил последний номер «Нью-Йорк Таймс» из автомата, не опустив в щель монетку. И помахал первой полосой.

– Вот видишь? Китай становится коммунистическим. Европа становится коммунистической. Даже Голливуд! Русские пытаются захватить Америку.

– Ты думаешь? – спросила она слабым голосом. – Они так опасны? Говорят, что они забирают у богатых, чтобы отдавать бедным…

Его смех показался ей пощечиной.

– Ха! Это они тебе заливают. Джо Сталин в роли Робин Гуда! Фарс, моя дорогая. Прикидывается отцом народов, чтобы пудрить всем мозги. В точности как твой сосед, ну, тот, о котором ты говорила, парень со странным акцентом и странным именем. Этот Муссолидес или как его там, что живет один с дочерью…

– Мистер Беззеридес, – поправила она и снова чего-то испугалась, как тогда, на Кони-Айленде, когда речь зашла об отце Дидо.

Она не знала, почему им с Гэвином снова надо говорить обо всем этом. Он бросил газету на скамейку. Она нашла в сумочке монетку и бросила ее в автомат, чтобы заплатить за газету. Гэвин как будто ничего не заметил, он продолжал, уставившись на свои ноги:

– Тебе никогда не приходило в голову, что такие люди, как твой сосед, делают вид, будто становятся американцами, чтобы впаривать свою грязную пропаганду, свои грязные идеи?

– Нет, – ответила она, ошеломленная его язвительностью. – Мистер Беззеридес вежливый и добрый. Он не говорит ни о политике, ни о… Мой дедушка… (Она поколебалась.) Он тоже приехал из Европы… Давно, – тотчас уточнила она, словно желая отодвинуть подальше дедушку, которого обожала. И тут же разозлилась на себя за это.

– Откуда? – поинтересовался он.

– Из… из Андалусии, – ответила она, дрожа. – Это в Испании. Он зовет меня Карита. Это мое настоящее имя, – добавила Черити с робким вызовом.

Взгляд Гэвина Эшли смягчился.

– Карита, – повторил он. – Мне нравится… Слушай, меня навел на мысль твой фильм про круиз. Ты свободна прямо сейчас?

– Ну…

Приближалось время ее перерыва. Миссис Мерл давала ей тридцать минут, чтобы пообедать в городе, если есть желание, но Черити, как правило, оставалась в «Джибуле». Иногда она ложилась вздремнуть. По утрам она вставала так рано.

– Только ненадолго, – выдохнула она.

Они вышли из парка и спустились в метро.

– Куда мы едем? Я должна вернуться в…

Он прервал ее поцелуем, таким быстрым, что ей показалось, его и не было. Они вышли на юго-западе Манхэттена, на берегу Гудзона, там, где причаливали большие корабли.

– У меня нет времени, – запротестовала Черити.

– Тс-с, тс-с. Мы просто посмотрим десять минут.

Они вошли в зону Нью-Йоркского порта, поднялись на пирсы среди моря возбужденных людей и оглушительных машин. Черити перестала дышать. Она здесь никогда не бывала.

Они вышли на пирс 90, под корму лайнера, столь же монументального, как небоскреб, который ньюйоркцы прозвали «утюгом».

Рожок взревел как зверь, все вздрогнули, а Черити заткнула уши. Земля под ногами, голова, живот вибрировали, как соборный колокол.

– «Куин Мэри»! – прокричал Гэвин сквозь шум. – Он прибыл из Европы! Сейчас будут сходить пассажиры.

У него были глаза мальчишки в Рождество. Вот-вот запрыгает и захлопает в ладоши. Он отвел ее за руку в уголок потише. Они заняли место на платформе подъемника, откуда могли смотреть, как сходят на берег пассажиры.

– Я обожаю бывать здесь, – сказал он. – Прихожу, как только могу.

Он обнял ее, возбужденный гвалтом, прижался к ней щекой. Носильщики бегали десятками, катя перед собой тележки, на которых громоздились кожаные шляпные коробки, роскошные чемоданы, опечатанные ящики, запертые сундуки с сокровищами – там были смокинги, золотые туфельки, сигары, вечерние платья, – и на их боках можно было прочесть целый мир, экзотические эмблемы, яркие рас цветки: Нассау, Багамы, отель «Эксцельсиор» – Рим, «Кунард-Уайт Стар Лайн», «Ритц» – Париж, «Шанхай– экспресс», «Пера Палас» – Стамбул, «Ориент-экспресс»…

Пассажиры трансатлантического лайнера теснились на трех этажах палуб, махая платочками и шарфами толпе, томившейся внизу, на набережной.

– Это так… прекрасно! – ахнула Черити, и ее вдруг захлестнуло почти грустное счастье. Она сдерживала слезы, вцепившись в свой букетик роз, в обнимавшую ее руку.

Спустили трап. По нему потек бесконечный поток пассажиров. Бизнесмены с сигарами в зубах, в блейзерах с золотыми пуговицами, солдаты и офицеры в форме, семьи с детьми в матросских штанишках и накрахмаленными нянями, одинокие женщины в красных шляпках и перчатках, парочки, закончившие свадебное путешествие…

Они долго стояли так – гораздо больше десяти минут, – и, когда Гэвин выпрямился, давая знак возвращаться, морское чудовище все еще не опорожнило свое нутро.

Гэвин купил фруктов у бродячего торговца, они шли по пирсу против движения менее плотной толпы и грызли яблоки. Статуя Свободы помахала им со стороны Бэттери-парка. Топпер играл с двумя большими серыми псами.

– Знаешь… Я должен тебе кое-что сказать.

Он остановился.

– На самом деле я не был на Эмпайр-стейт. В тот день я ездил в Принстон по работе. Пришлось. Мой босс рвал и метал из-за коллеги, который потерял чемодан с образцами. Я должен был его заменить. Ты простишь меня?

Она уже его простила. Пусть даже после этого признания история уже совсем не походила на финал «Любовного романа». Черити бросила огрызок яблока в воды залива через парапет и покачала головой.

– Значит, мы на равных.

Он привлек ее к себе, сцепил руки за ее спиной, она откинулась назад.

– Вот так. На равных.

Он заставил ее посмотреть ему в глаза, легонько куснул за подбородок.

– Хотя ты, негодяйка, так и не сказала мне, почему ты не пришла.

Черити отвернулась, похлопала глазами, глядя на статую Свободы.

– То же, что и у тебя, – тихо сказала она. – Работа.