Текст книги "Латышские стрелки. Мировая революция как война за справедливость"

Историческая справка о положении крестьян

Война с Наполеоном повлияла на преобразования в германских княжествах, на законы о крестьянах. В Лифляндии крепостное право отменили в 1819 году – значительно раньше, чем в остальных губерниях России. Заметим, что это по срокам совпало с отменой крепостного состояния в германских государствах; первыми раскрепостили крестьян в Бадене в 1783 году, последними – в Ганновере в 1831 году. К отмене крепостничества в Остзейском крае готовились давно. Еще в 1804 году Александр I утвердил «Положение о лифляндских крестьянах», которое основано на изданных в конце XVII века (незадолго до присоединения Прибалтийского края к России) распоряжениях шведского правительства об охране крестьян. Закон 1804 года определял размеры наделов крестьянской земли и соответственно размеры барщины и оброка в зависимости от доходности земли, что смягчило удел крепостных крестьян.

Закон 1804 года появился усилиями прогрессивного остзейца Фридриха Сиверса (1748–1823). Может быть в меньшей степени, чем Меркель, но Сиверс тоже из-за своих либеральных взглядов подвергался гонениям со стороны собратьев. Внедрение Закона 1804 года царь поручил специально созданной ревизионной комиссии, во главе которой в мае 1805 года назначил Арсеньева, упомянутого выше по делу Ганенфельда.

Арсеньев, по-видимому, являл собой светлую личность в царской администрации, и остзейцы его невзлюбили. Арсеньев обнаружил, что Закон 1804 года защищает только хозяев – арендаторов помещичьей земли. Хозяев в Лифляндии тогда было менее 25 тысяч, в то время как батраков насчитывалось 300 тысяч. Арсеньев предложил проект изменения закона с учетом интересов батраков. Но не тут-то было. Уже сам Закон 1804 года был как бельмо в глазу для остзейцев. Однако Арсеньев был своевольным и направил в 1806 году свой проект царю. На том карьера чиновника и закончилась, его уволили. В.В.Чешихин²² с горечью добавляет, что в истории даже не сохранились сведения, откуда Арсеньев родом и чем жизнь кончил. Письма Арсеньева к графу Кочубею, министру внутренних дел, сохранившиеся в архивах, показывают, что он был явно незаурядной личностью. Но пошел против остзейцев и… бесследно исчез.

Первый проект освобождения крестьян разработали дворяне Эстляндии. Александр I утвердил его 23 мая 1816 года в качестве закона. Аналогичный по сути проект представили дворяне Курляндской (утвержден 25 августа 1817 года) и Лифляндской (1819) губерний. К сожалению, это важнейшее преобразование не улучшило, а скорее ухудшило положение крестьян. Крестьяне объявлялись лично свободными, но свобода передвижения и выбора занятий была ограничена. Вся крестьянская земля осталась неотъемлемой собственностью дворянства, члены которого были записаны в местные дворянские книги. Помещик мог указать или не указать крестьянину участок земли, а если и указал, то диктовал свои условия на основании «свободного договора». Крестьянам приходилось беспрекословно принимать все условия помещиков, тем самым освобождение крестьян фактически превратилось в экономическую кабалу.

Местная судебная и административная власть также находилась в руках помещиков. Крестьянам негде было искать защиту. Судьи приходские и судьи высших судов были немцы, члены рыцарской корпорации. Даже для вступления в брак крестьяне должны были испросить разрешение у помещика. О школах для крестьян помещики также не заботились, ибо закон предоставлял самим крестьянам право учреждать волостные и приходские школы. А откуда у них средства?!

Колодки позора (kauna sieksta – по-латышски) находились перед киркой. Перед воскресной проповедью в них заковывали провинившихся крестьян, а после проповеди публично пороли. Сохранились до середины XIX века (реставрация, Музей поселка Усма, Курляндия)

Единственным духовным убежищем стала церковь. Но она служила и местом унижений. Возле церкви (кирхи) стояли позорный столб и скамья для порки, там каждое воскресение после богослужения истязали провинившихся. А неподалеку от кирхи, как правило, помещики строили трактиры (корчмы), там спаивали крестьян. Сами пасторы тоже были подневольными. Пастор как словом, так и делом должен был жить в согласии с помещиком, если он дорожил своим местом. Так и сложилось, что ненависть, которую крестьянин питал к помещику, он переносил на пастора и кирху.

Гернгутеры – невольные учителя будущих бунтарей

Речь пойдет о событиях древних, о бунтарях из Чехии, от которых пошли названия: гуситы, табориты, моравские братья, богемские братья, гернгутеры. Туристам сегодня Прагу рекламируют как золотую Прагу. И не без оснований. Благодаря своим серебряным рудникам Богемия в XIV и в начале XV века представляла собою одну из самых богатых стран Запада. Ее столица Прага была значительным культурным центром²³. Но развитие денежного хозяйства обострило отношения между помещиками и крестьянством, и растущее национальное сознание сталкивалось с немецким засильем во всех областях жизни, в том числе и в церкви. Немцы были общим врагом для всех слоев чешского общества. В этой атмосфере и развивалось гуситское движение, движение против папской тирании, а также против немецкого господства, против онемечивания чехов.

Ян Гус (1369–1415).

Сожжение Яна Гуса на Констанцском соборе 6 июля 1415 года

Гуситы – так назывались последователи Яна Гуса (1369–1415) родом из Чехии. Он был священником и некоторое время ректором Пражского университета. Он ревностно проповедовал реформу римской церкви в XV веке: не папа, а только Христос есть глава Вселенской церкви. За крамолу 6 июля 1415 года в Констанце Ян Гус был сожжён вместе со своими трудами.

Казнь Гуса вызвала ожесточенные многолетние гуситские войны (1419–1434). Гуситы собирались на горе Табор, оттуда пошло название «табориты». Там, под открытым небом, они совершали богослужение, и вскоре там возник целый укрепленный город того же имени, существовавший на коммунистических началах. Гуситские войны длились долгих 20 лет. Гуситы сделались ужасом для немцев, наносили им страшные поражения. Только в 1434 году католикам удалось одержать победу над таборитами, после чего гуситы рассеялись по миру.

Эмблема Моравской церкви (гернгутеров)

Немецкая почтовая марка 2000 года.

Покровитель гернгутеров граф Цинцендорф проповедует индейцам в Пенсильвании, США

Богемские братья – это секта, которая образовалась из уцелевших гуситов в 1457 году. Последний «епископ» богемских братьев – основоположник современной педагогики Ян Амос Коменский (1592–1670). Теснимые отовсюду, они долго кочевали по Европе; наконец, в 1722 году нашли себе приют в Саксонии, в поместье графа Л.Н. Цинцендорфа, где основали селение Гернгут, от которого их и прозвали гернгутерами. Цинцендорф был избран председателем общины. Но братья подвергались гонению со стороны лютеранского духовенства, и саксонское правительство выслало из страны Цинцендорфа. Только через 10 лет, в 1750 году, когда гернгутеры согласились принять лютеранство, Цинцендорфу позволили возвратиться.

Вскоре по возникновении своем гернгутерство явилось также в пределах России, именно в Прибалтийском крае. В 1730-е годы в Лифляндии началось гернгутерское движение «братских общин». В 1729 году в Ригу прибыли первые миссионеры-гернгутеры, их приютила Магдалена Элизабета фон Галларт (1683–1750), владелица имения в Валмиере. В 1736 году в Лифляндию приехал сам граф Цинцендорф. Он посетил Валмиеру, в результате было решено организовать школу (учительскую семинарию) с целью из самой же крестьянской среды готовить учителей (точнее, помощников для немецких проповедников). Школа начинает работу в 1738 году – первое заведение по подготовке учителей для крестьянских школ на территории Российской империи. До 1743 года тут прошло обучение около 130 слушателей, разъехавшихся по всей Лифляндии и начавших преподавать в сельских школах.

Но эту деятельность быстро пресекли: лютеранская церковь выступила против гернгутеров. В 1743 году генерал-губернатор Лифляндии объявляет движение опасным, «подрывающим устои церкви и благосостояние общества»; учреждается особая комиссия пасторов и немецких помещиков для проверки деятельности гернгутерских общин. Власти предъявляют требование запретить движение,

«чтобы церковные права не были ущемлены, вредные отчуждения и раскол были прекращены и чтобы других людей устрашить и отпугнуть от таких недозволенных начинаний».

Немецкие миссионеры-гернгутеры были высланы из Российской империи, а в результате руководство общинами фактически перешло к крестьянам – латышам.

Движение возродилось в 1817 году при Александре I: царь издает указ, разрешавший деятельность общин («Письмо о миловании гернгутеров»); становится очевидно, что существование общины уже неизбежно, заметна ее положительная роль в улучшении материальной и бытовой жизни крестьян, укреплении морали и трудолюбия среди членов общин.

Цель общества гернгутеров есть составление Божьей семьи и, следовательно, не столько догмат, сколько нравственность, не столько просвещение ума, сколько образование сердца. Богослужебные собрания у гернгутеров бывают ежедневно. Они совершаются в светлом зале, в котором покрытый зеленым сукном стол служит престолом, продолжаются полчаса и состоят из бесед, толкований Библии, чтения образцовых биографий и рассказов о миссионерских трудах в языческих странах, молитвы и пения духовных гимнов. В воскресные дни совершается полное церковное богослужение и говорится проповедь. В одежде и пище гернгутеры соблюдают величайшую простоту. Общественные игры допускаются только самые невинные; игральные карты и кости не встречаются ни в домах, ни в гостиницах.

В середине XIX века возобновились гонения на гернгутеров. Первые ограничения последовали в 1834 году: для строительства и открытия нового молельного дома требовалось личное дозволение министра внутренних дел. Проповедовать теперь могли только имеющие теологическое образование пасторы (ординированные епископом из Гернгута). В 1839 году особым указом ограничивается деятельность гернгутеров: воскресные проповеди могли проходить только в восьми определенных местах, молельных домах поблизости от проживания немецких пресвитеров, состоявших в общине. Остальные – так называемые латышские «батюшки» – имели право только читать тексты, прошедшие цензуру, петь песни из официально разрешенных книг.

Несмотря на множество препон, сплетенная гернгутерскими диаконами сеть братских общин раскинулась по всей Лифляндии; около 1819 года, насчитывалось до 144 общин и более 30 тысяч членов, в том числе начальствующих немцев, прибывших из-за границы, 44, а туземцев 1000; впоследствии число общин возросло до 250, а число членов – до 50 тысяч. Лютеранской церкви угрожала видимая опасность опустеть вконец и превратиться в ненужный сосуд, лишенный всякого содержания. Правда, гернгутеры не напрашивались на явный с нею разрыв и оказывали ее служителям внешнее уважение, но это происходило от полного к ним пренебрежения. Гернгутеры отбили у церкви ее народ и отняли у народа его церковь. Не только в кругу общин, но и в массе сельского народонаселения, не вошедшего в их состав, укоренилось убеждение, что общины стоят бесконечно выше церкви, что церковь многого не имеет, что, между прочим, ей недостает благодати, которой она потому не может и передавать своим членам, что служители ее не более как своего рода чиновники, и что вообще духовное просвещение и забота о душах вовсе не их дело. Едва ли когда-нибудь какой-либо церкви доводилось признаваться в более полном сознании своей немощи.

Понятно, что в таком положении простое чувство самосохранения должно было наконец вызвать лютеранское духовенство на решительную борьбу. Вникнув в свое незавидное положение, оно прежде всего нашло нужным подкрепить себя полицейскими средствами.

Все это извлечено из книги доктора Теодора Гарнака²⁴. Автор долго жил в Лифляндии, занимал довольно видное место в тамошней иерархии, принимал живое участие в ее борьбе с гернгутерами, принадлежал к числу самых строгих и последовательных их противников, наконец, написал свою книгу по поручению особой комиссии, учрежденной Лифляндским провинциальным синодом в 1852 году, и, следовательно, пользовался всеми местными материалами. Надобно прибавить, что суждения автора о гернгутерстве как учении свидетельствуют о глубоком понимании сущности христианства и что, сравнительно с другими изданиями балтийского происхождения, труд его отличается редкой добросовестностью в изложении фактов. Видно искреннее желание быть беспристрастным, выдержанное настолько, насколько это вообще возможно в сочинении, издаваемом с целью явно полемической и в защиту дела, далеко не безусловно правого. Автор сумел даже уберечься от воинственных заявлений против России и православия.

В 1840-х годах преследования со стороны пасторов наконец дошли до крайних пределов; и… Давыд Баллод со своей братской общиной перешел в православие. Началось массовое движение в «русскую» веру.

Как курляндские евреи «сагитировали» латышей

Сейчас можно указать два источника слухов о переселении в «теплые края», что и послужило движению в «русскую» веру. Во-первых, в 1837–1841 годах под руководством генерала П.Д. Киселева было учреждено Министерство государственных имуществ, в обязанности которого входило попечительство над государственными крестьянами, т. е. теми, которые жили на казенных землях и пользовались отведенными наделами. Новое министерство организовало переселенческое движение из губерний, перенаселенных и обедневших, с целью освоения казенных земель, в том числе и в Псковской губернии, откуда, видно, и просочились слухи, хотя на Лифляндию эти меры тогда не распространялись. Не распространялись, видимо, и на Курляндию, что предопределило провал начинания К. Валдемара по переселению курляндских крестьян в Новгородскую губернию, о чем рассказ впереди.

Вторым источником слухов могло послужить переселение евреев Митавы. Это давно забытая история, история о том, как гонения евреев в Курляндии подсказали бедным безземельным латышским крестьянам, что где-то в теплых краях на юге России дают землю. Если уж евреям разрешали переселяться в теплые земли, да еще с пособием от казны, то почему об этом не мог мечтать свободный, но безземельный латышский крестьянин?

Переселение евреев из Курляндии представляет собой важное событие для истории Прибалтики 1840-х годов, поэтому остановимся на этом факте подробнее.

В XVII веке, когда Лифляндия находилась во власти шведов, король Густав Адольф запретил евреям заниматься торговлей и проживать на его территории. Только в области Пилтене, принадлежащей брату датского короля Магнусу, жили и работали евреи. С 1571 года им было позволено

Митава в середине XIX века: известный торговый центр по пути из Парижа в Петербург

приобретать недвижимость, строить и покупать дома. Они имели те же права, что и местные частные собственники. В 1585 году область Пилтене перешла в руки польского короля, но благоприятные для евреев законы оставались в силе. Выгодные условия привлекли торговцев и ремесленников из соседних областей и Германии. Так началась история евреев на территории Латвии. (Это объясняет наличие богатого еврейского кладбища в малопривлекательном ныне поселке Пилтене, о чем было упомянуто выше.)

Причиной переселения был быстрый рост числа евреев в Митаве после третьего раздела Польши в 1795 году и присоединения Курляндии к России. Еще раньше – в 1791 году – Екатерина II ввела черту еврейской оседлости.

Вот что пишет Юлий Гессен²⁵:

«В 1827 году митавские христиане – купцы и ремесленники – возбудили просьбу об ограничении числа евреев в городе: в связи с этим власти первоначально задумали удалить из всего края всех тех евреев, которые переселились сюда из других губерний; затем этот широкий план был несколько сужен – решили удалить лишь тех, кто не был зарегистрирован последней переписью, но число их оказалось столь значительным, что пришлось сделать новую уступку».

Митавский замок – одно из ранних творений Растрелли, прославленного строителя Зимнего дворца (ныне – Латвийская сельскохозяйственная академия.)

Просьбу купцов и ремесленников Митавы царь удовлетворил. Потом последовали и другие постановления по Курляндии²⁶. Ю.Гессен подробно разбирает, как создавались ограничительные законы о жительстве евреев в России²⁷.

Важнейшее событие произошло в 1894 году, после третьего раздела Польши – указ императрицы:

«позволив евреям отправлять мещанские и купеческие промыслы в губерниях: Минской, Изъяславской, Брацлавской, Полоцкой, Могилевской, Киевской, Черниговской, Новгородской-Северской, Екатеринославской и в области Таврической, собирать… подати вдвое противу положенных с мещан и купцов христианского закона разных исповеданий».

Так законодательно оформилась черта еврейской оседлости, но за исповедание не христианской веры с них брали двойные налоги.

Кроме того, из-за приезда в Курляндию евреев из Польши численность еврейского населения значительно возросла. Страх перед новым изгнанием побудил некоторых евреев Митавы составить петицию от имени 60 еврейских семей, «предки которых жили в Митаве». Они просили разрешить постоянное жительство в городе их семьям (в то время в Митаве уже проживало 200 еврейских семей). Петиция была в 1794 году передана городской комиссией на рассмотрение ландтагу. Однако ландтаг не успел обсудить предложение, так как 16 марта 1795 года Курляндское герцогство было присоединено к России и образовало Курляндскую губернию.

Основными занятиями курляндских евреев в то время были торговля и нелегальное посредничество, а также винокурение, аренда питейных заведений, ремесленничество, коробейничество. Пребывание евреев в губернии (за исключением территории Пилтенского округа) не имело законного основания.

Согласно Положению о евреях 1804 года, указ Екатерины II от 1791 года об ограничении права жительства евреев (фактически ставший началом законодательства о создании черты оседлости) не распространялся на Лифляндскую и Курляндскую губернии. Однако по требованию бюргеров Сенат постановил, что закон от 1799 года относится лишь к евреям, проживавшим в Курляндии до его издания. Таким образом, Лифляндская и Курляндская губернии не вошли в состав черты оседлости.

Положение также предписывало выселить за черту оседлости евреев, не прописавшихся в последней ревизии, и запрещало переселение в указанную губернию евреям из других областей. Эти постановления стали основным законом, определившим права еврейского населения Курляндской и Лифляндской губерний, и оставались в силе на всем протяжении периода господства России в Латвии.

Приведем еще фрагмент еврейской истории. В пояснительной записке от 13 сентября 1841 года на имя начальника жандармов Л.В. Дубельта читаем: «В Курляндской губернии оказалось таких еврейских семейств, которые продали свои имущества в намерении следовать в Сибирь для поселения, 350. Они все уже находятся в Херсонской губернии и водворяются там с пособием от казны». В других книгах по истории Латвии сообщается, что из-за неблагоприятного экономического положения в 1840-х годах свыше двух с половиной тысяч евреев из Курляндии переселили на юг России.

Представьте себе, что за агитационное действо устроили власти для туземного населения. Две с половиной тысячи евреев – это каких-то более 600 повозок. И так они вереницами несколько раз тянулись через Лифляндию в обетованные теплые края. Как тут было бедному латышскому крестьянину не мечтать о лучшей участи! Неудивительно, что по волостям, которые располагались вдоль той дороги в Россию, больше всего народу потом перешло в «русскую» веру, а в 1905 году – больше всего вооруженных столкновений.

Движение в православие и бесславный конец

1841 год – начало движению

1841 год был неурожайным, и так уж случилось, что ситуация с русской верой в корне изменилась. Голодные крестьяне не в силах были работать, и… их стали чаще пороть. Пороли на работе и в волости, у позорных столбов и на черных скамьях у кирхи. Пороли без меры, и чаша терпения переполнилась. Голодные крестьяне толпами направлялись в Ригу искать защиты и опоры. Собирались в Риге у замка генерал-губернатора Палена. Тут их опять пороли и гнали прочь. Некоторых посадили в тюрьму, других под конвоем вернули в волости. Несчастных крестьян объявляли мятежниками и опять пороли.

9 июня 1841 года группа искателей защиты и справедливости забрела к православному епископу Иринарху. Благо его резиденция находилась в переулке от замка. Иринарх был первым православным епископом в Риге. Его назначили в 1836 году. Жил он скромно и в жизнь губернии не вмешивался. Но голодных крестьян принял, принял по-христиански, накормил и дал милостыню. Такое обращение епископа привело в изумление посетителей. Они впервые встретили барина, который не ругался, не угрожал побоями, а обращался с ними как с людьми. Весть о добром русском епископе скоро разнеслась по Лифляндии.

Проследим развитие событий по материалам архивного дела из фонда жандармерии «О крестьянах Венденского уезда Лифляндской губернии, изъявивших намерение переселиться в другие места»²⁸.

Дело начинается 19 июня 1841 года с рапорта находящегося в Лифляндии подполковника корпуса жандармов Кирша шефу жандармов графу Бенкендорфу. Кирш сообщает о сделанном ему заявлении 30 крестьян с желанием переселиться куда угодно: «Побудительные к тому причины, как крестьяне объявили мне все единогласно: голод и совершенное расстройство, происходящее от обременительной барщины».

Не успел барон Пален выполнить команду Бенкендорфа – провести «строжайшее разыскание без промедления времени», «арестовать писаря Лукина», согласно рапорту Кирша, читавшего «публикации правительства о намерении поселить крестьян в теплом климате», как последовал второй рапорт Кирша от 3 июля, все о том же желании переселиться в южные страны, которое изъявили 172 крестьянина.

15 июля Пален сообщает Бенкендорфу, что «велел публично наказать палками некоторых явившихся, обнаруживших особое упрямство, и для большего действия такого остерегательного примера я приказал всем сим людям обрить часть головы».

Пален распорядился объявлять в церквях о необоснованности слухов о переселении. Однако это не возымело действия. Народ буквально повалил в Ригу.

И уже в июле того же года крестьяне расхрабрились до того, что подали епископу Иринарху около 30 коллективных прошений от имени нескольких тысяч крестьян. Епископ растерялся. Иринарх пояснял, что в прошениях затронуты мирские вопросы, а он, как служитель церкви, ничем помочь не может, кроме как передать их представителям высшей светской власти. Что же до перехода в православие, у кого желание искреннее, то их просьбы могут быть удовлетворены согласно церковным законам. Прошения о присоединении к православию Иринарх препроводил обер-прокурору Синода графу Протасову.

Православного епископа Иринарха «прогнали» из Риги (1841) и переход в «русскую» веру приостановили

Тут уж остзейцы всполошились не на шутку. Весть о том, что Иринарх принимает от крестьян прошения и препровождает их в Синод, сильно взволновала помещиков. В этом они усмотрели нарушение так называемых «аккордных пунктов», хотя к тому времени условия договора петровских времен об особых привилегиях остзейской знати изменились, так как уже в 1832 году Николай I издал закон, который разрешал жителям Прибалтийских губерний переходить в православие.

Помещики почувствовали большую опасность: если епископ станет на сторону крестьян, они смогут доводить до сведения высшей власти свои жалобы на жизнь в провинции. Православная же церковь находилась вне сферы влияния помещиков. Приняв православие, которое опиралось на русскую государственную власть, крестьяне не только обретали независимость в сфере религии, но могли использовать его как орудие борьбы против власти помещиков.

И местное дворянство начало отчаянно нападать на Иринарха. Его положение было сложным. Быструю поддержку от государственной власти он не мог получить, ибо высшим представителем верховой власти в Риге был генерал-губернатор Пален, а он всецело стал на сторону помещиков. Первым делом они постарались строго изолировать самого Иринарха. Вокруг его резиденции установили полицейские посты. Направляющихся к епископу крестьян ловили и жестоко пороли. Наказывали даже горожан, которые показывали путь к епископу. Пален лично просил епископа не принимать просителей крестьян, но тут, однако, Иринарх наотрез отказался. Тогда Пален, при посредстве шефа жандармов графа Бенкендорфа, также лифляндского дворянина, просил Николая I принудить Иринарха принимать только те просьбы крестьян, которые касаются вопросов веры.

Пален доносил в Петербург, что сам Иринарх и его духовенство являются зачинщиками крестьянских волнений и что духовенство готовит крестьян к переселению в «теплые края». Пятого октября 1841 года епископа Иринарха под надзором увезли из Риги. Тем самым переход в русскую веру был приостановлен.

Достойно удивления мужество крестьян, которые в присутствии своих суровых господ говорили послам царя: «Мы ничего другого не желаем, как быть одной веры с царем и быть только под властью царя». Трудно поверить, что в уме у них не теплилась надежда на облегчение своей участи, надежда на получение земли где-то в теплых краях, но нет тому доказательств в архивных документах.

Православный епископ Филарет

В 1842 году в Ригу прибыл заместитель Иринарха – епископ Филарет (был до того ректором Духовной академии). Он занял выжидательную позицию: как бы не вышло, как с Иринархом, как бы местное дворянство его не выгнало. Но, как только Филарет прибыл в Ригу, у его квартиры стали толпиться просители-крестьяне. Кроме латышей, у дверей епископа начали появляться и эсты (из эстонской части Лифляндской губернии).

Генерал-губернатор Пален послал царю обширный доклад, в котором переход латышей в православие освещал как революционное движение. Епископ Филарет же добился того, что в Петербурге была учреждена особая «комиссия по балтийским делам», а для выяснения местных условий правительство несколько раз присылало ревизоров. Они доносили, что немцы вводят правительство в заблуждение. Тем самым постепенно изменялась ситуация и в Петербурге: сам царь, правительство, русское общество и пресса переменили свои взгляды на балтийский вопрос. Поменялась и власть: в 1844 году Бенкендорфа не стало. Его сменил граф А. Орлов.

Звездный час Давыда Баллода

Давыд Баллод – наиболее успешный (хотя об этом не положено говорить) общественный деятель Латвии в XIX веке.

Начало движению было положено 27 февраля 1845 года прошением Рижской гернгутерской братской общины. Инициатором обращения был Давыд Баллод, сын дворохозяина из Мадлиены, в дальнейшем рукоположенный в священники²⁹. Из разъяснений, которые Баллод дал полковнику военного министерства К.Ф. Опочнину, следует, что все началось с конфликта гернгутерской общины с немецкими пасторами Ширеном и Трейем. Гернгутеры подали прошение епископу Рижскому о позволении собраний для молитвы. Как пишет Опочкин:

«Просьбу сию епископ от них принял и дал латышские книжки православного богослужения, молитвы и катехизис, чтобы их посмотрели, как они понравятся. По прочтению оных он спросил их: не хотят ли принять русскую веру? Они отвечали, что если позволят иметь братские собрания для молитвы и по братским книгам, тогда они примут русскую веру <…> Они просили о церкви, и Преосвященный хотел о постройке оной представить высшему начальству. Они также просили, чтобы позволено было поставить скамейки в русской церкви и звонить в колокола на оба края. После сего они остались тем довольны и перешли в русскую веру и присоединились охотно, без всякого принуждения и без всяких ожиданий за то каких-либо земных выгод – только ради молитвы».

Более подробное описание этих событий дает П.А. Валуев, почти очевидец, так как прибыл на службу в Ригу через год после случившегося:

«В 1844 году с разрешения лютеранского пастора Трея (рижские гернгутеры) наняли на Московском форштадте комнату для своих собраний и молебствий, о чем пастор Трей объявил 15 сентября в Иоганкирке своим прихожанам, приглашая их собираться в эту комнату для чтения божественных книг и пения молитв с условием не приходить туда без него, читать только те книги, которые он сам назначит, и не собирать денег, ибо, по словам его, один из них отставной солдат Карл Эрнст вызвался на собственные деньги нанять комнату, латышский крестьянин Баллод – доставить безвозмездно скамьи, и сам Трей обещал приносить свечи.

Впоследствии гернгутеры начали служить в этой комнате по субботам вечерни и по воскресеньям утрени в отсутствии Трея и собирали деньги на содержание молельни. Пастор Трей, узнав об этом, приказал за неделю до рождества запереть комнату и запретить гернгутерам их собрания. Вследствие сего 24 января 1845 года 121 человек обратились к православному епископу, он отказал в церкви, тогда они подали о переходе»³⁰.

Так начался 1845 год, год латышского национального пробуждения. Этот год сопровождала бурная деятельность правительственных органов, начиная от царя и Синода и кончая губернскими властями. В архиве П.А. Валуева сохранилась «Опись распоряжений правительства о переходе крестьян в православие»³¹, содержащая перечень 56 документов за 1845–1846 годы: о самом присоединении, устройстве церквей, пасторских повинностях, участии православных в судах и т. п.

Изложим события 1845 года по материалам архивного дела «О движении лифляндских крестьян для присоединения в православие»³², используемого, по-видимому, впервые. 6 марта 1845 года прибалтийский генерал-губернатор барон Пален обращается к шефу корпуса жандармов графу Орлову:

«1-го сего марта в Рижскую градскую полицию явились одиннадцать человек лютеранского вероисповедания с объявлением, что они с семействами своими намерены присоединиться к православной греко-российской церкви.

Если вышеупомянутое прошение будет удовлетворено, легко могут возобновиться волнения и замешательства именно между здешними поселениями, как было в 1841 году, и происходящая из того для общей тишины и порядка опасность увеличится еще чрез существующую ныне в губернии нужду, по случаю бывшего в прошлом году неурожая».

Давыда Баллода в полиции допрашивали три раза, а он все настаивал на своем: «намерен перекреститься», чем и положил начало великому движению.

Напора властей испугался Филарет, и 13 марта 1845 года он пишет в Синод: