Текст книги "Осенний урожай"

Вдруг Тун-бао словно очнулся, поднялся на ноги и побежал вдоль берега. Он не знал, куда бежит, просто ему хотелось с кем-нибудь поделиться, облегчить душу. Но вокруг никого не было, даже детишки куда-то попрятались. Тун-бао уже хотел повернуть назад, но на противоположном берегу вдруг увидел человека с белой повязкой на голове, который бежал к нему, словно безумный. Поначалу старик не признал его, но, когда человек приблизился к мостику, Тун-бао с облегчением вздохнул – это был Даос.

– Даже «длинноволосые» такого себе не позволяли, – еще издали закричал Тун-бао. – В город, видите ли, захотелось. Им там покажут! Старый Тун-бао знает, что говорит, – не как собака прожил жизнь. Бандиты! Грабители!

Даос остановился перед стариком, пристально на него поглядел, словно видел впервые, потом принялся, чуть не плача, изливать свою обиду:

– Кто дал им право? Кто дал право? Ты только послушай! Они съели моего старого петуха. Кто дал им такое право?

– Грабители! Будь они прокляты! Что о петухе убиваться, когда людям от них скоро житья не станет! Убивайте! Режьте! Бандиты! Негодяи!

Накричавшись, Тун-бао пошел домой.

В тот вечер все благополучно возвратились из города и привезли каждый по пять шэнов риса. Тун-бао только диву дался. Городские господа нынче, видать, не те, что прежде. Заявились к ним крестьяне из трех деревень, чуть больше сотни, а они до того перепугались, что дали каждому по пять шэнов риса. Разве поступают так настоящие господа? Выходит, Тун-бао как собака жизнь прожил? Ну и время! Все теперь по-другому, сколько ни ломай голову, ничего не поймешь! А крестьяне, в том числе и его А-до, попросту хвастуны!

3

«Рисовые» бунты вспыхивали повсеместно. Восстали голодающие крестьяне более чем в десяти деревнях и городах на двести ли окрест. Увидев, что крестьянские волнения приняли угрожающий характер, шэньши[12]12
  Шэньши – привилегированная прослойка деревенских богатеев – обладателей ученых степеней.


[Закрыть] перестали прикидываться благодетелями и принялись наводить порядок. Уездные и районные власти совместно с городскими торговыми палатами опубликовали объявления, написанные высоким стилем. Крестьянам воспрещалось изымать у богачей рис; все спорные вопросы должны были решаться миром. Какой-то «сердобольный» шэньши призвал хозяев закладных и рисовых лавок в это трудное время выделить для голодающих часть своего «кровного» капитала и открыть «врата милосердия». Однако крестьяне, у которых животы подвело от голода, не стали дожидаться, пока шэньши и торговцы соблаговолят раскрыть эти самые «врата милосердия». Не возымели действия и объявления, написапные высоким стилем, не помогли старосты, главпые заправилы на деревне. «Движение за изъятие риса» ширилось с каждым днем. Теперь оно охватывало уже не сто, как это было вначале, а пятьсот, шестьсот, тысячу человек, и не только из ближних деревень.

В одном городе, отстоящем на шестьдесят ли от родной деревни Тун-бао, произошла стычка крестьян с войсками и полицией. Полицейские, правда, стреляли в воздух, но арестовали и отправили в тюрьму несколько десятков крестьян. На следующий день возмущенные крестьяне осадили город, отрезав его от других близлежащих городов. Властям ничего не оставалось, как открыть «врата милосердия», точнее, уступить требованиям крестьян. Если теперь крестьянин брал в лавке дань риса в долг, осенью он возвращал столько же, хозяева закладных лавок тоже не требовали больше процентов; городская торговая палата передала в распоряжение старост сто пятьдесят даней риса для голодающих крестьян. Шэньши и торговцы хорошо понимали, что время смутное и лучше всего пойти на попятный, а сто пятьдесят даней риса, выделенных для крестьян, можно возместить за счет жителей города. Между тем в город вошел провинциальный отряд охраны спокойствия для предотвращения возможных беспорядков, заняв важнейшие опорные пункты города и соседних деревень. «Врата милосердия», «милостиво» открытые шэньши и торговцами, а потом и этот отряд мало-помалу успокоили крестьян, и они перестали изымать у богачей рис. А тут еще подошел к концу шестой месяц, полевые работы были, как говорится, на носу.

Лишь благодаря смутам семья Тун-бао вот уже который день ела в обед рисовую кашу, а утром и вечером – похлебку из риса. Долгов не было, если не считать трех злосчастных доу риса, которые А-сы взял еще до начала крестьянских волнений. А-сы с женой знали, что во время полевых работ им все равно придется залезть в долги, и потому трудились без должного рвения, вызывая недовольство старого Тун-бао. За последний месяц он потерял былую власть в семье, но начались полевые работы, и, словно преданный сановник, который печется о восстановлении трона после смуты, Тун-бао старался навести порядок в семье – он ведь был умудрен житейским опытом, как старый конь, который хорошо знает дорогу домой. Старик подолгу рассказывал сыну и снохе, как работали в его время, о своем трудолюбии в пору молодости, приводил пример своего отца, который весь век трудился не покладая рук, никогда не падал духом, не унывал и нажил богатство.

Едва вернувшись с тока, Тун-бао начинал кричать:

– Ты что, рехнулся, А-сы? Забыл, что через день-другой пора рис высаживать? Удобрения надо бы!

Как-то раз А-сы безразлично ответил:

– Еще с прошлого года лежит пакет.

– Тот самый порошок? – Тун-бао подскочил и зло уставился на сына. – Да ведь это же яд! Его нарочно заморские дьяволы придумали, чтобы навредить людям. Деды и отцы наши бобовым жмыхом удобряли. Он земле крепость дает, а этот порошок ее отнимает. На кой нам это нужно? Что ни говори, лучше жмыха ничего не сыщешь.

– А деньги на жмых где взять? Немного свежего порошку, и то не на что купить. А его бы надо к старому прибавить, для крепости.

– Ну что ты мелешь! Тебя послушать, так и рис сажать не надо. А жрать что будем? Жить на что? С долгами расплачиваться? – орал Тун-бао, тыча пальцем сыну в лицо.

А-сы понимал, что в словах отца есть доля истины, и потому молчал, печально вздыхая. Оно, конечно, – только земля может кормить их целых полгода и помочь из долгов выпутаться. Знал А-сы и другое, что взять деньги в рост во время полевых работ – значит попасть в кабалу. А какой от этого прок? Сам, может, и был бы сыт. А семья? «На таких условиях и сажать не стоит. Только зря спину гнуть!» – частенько говорила жена. Правду сказал А-до: «Долги для крестьянина – смерть». Но только земля и может прокормить! И все же А-сы с женой порешили денег на землю не занимать, обойтись тем, что есть…

Раздраженный упорным молчанием сына, старик подумал: «Больше не буду встревать в их дела!» После полудня он поехал в город, навестил своего свата – Чжан Цай-фа и молодого господина Чэня, пожаловался на сыновей, но оба уговаривали его быть снисходительным, – «у детей своя жизнь, свое счастье». Тун-бао заночевал в городке и с самого утра отправился к господину Чэню просить взаймы на жмых, всего на один кусок. Чэнь как раз накурился опиума, и его клонило ко сну. Чтобы отвязаться от старика, он обещал попросить торговца удобрениями дать жмых в кредит.

Весь обратный путь Тун-бао довольно посмеивался и что-то бормотал. В дом он вошел с нарочито безразличным видом, оставив жмых под навесом.

– Вот помру, – сказал старик сыну и снохе, – не будет тогда над вами моего глаза. А пока делайте, как велю. Что да где раздобыл – не ваша это забота.

У старика снова появились надежды, как и весной, когда разводили шелкопрядов. И эти надежды росли в его упрямой голове так же бурно, как саженцы риса на полях. От живительного солнечного тепла и легкого ветерка саженцы быстро поднимались, словно их тащила из земли чья-то рука. Но вода в реке постепенно убывала. А-сы, работавший на водочерпалке, которая стояла на меже, быстро устал, и Тун-бао поспешил ему на помощь, но, едва сделав десять оборотов, стал задыхаться и ощутил боль в пояснице и ногах. Его заменила сноха.

Рис нуждался во влаге, а солнце, точно огненный дракон, поглощало ее капля за каплей. Крестьяне зачастую не управлялись на водочерпалках и обращались за помощью к соседям. В нынешнем году семья Хэ-хуа посадила только овощи, и у нее с мужем, человеком угрюмым и молчаливым, было много свободного времени. Поэтому никто теперь не обзывал Хэ-хуа обидным прозвищем и то и дело обращались к ней и к мужу за помощью. Лу Фу-цину в этом году не удалось арендовать участок земли, и, не занятый в поле, он вместе с сестрой часто помогал семье Тун-бао работать на черпалках. Тун-бао по-прежнему гневался на младшего сына и всех уверял, что знать его не желает. Поэтому парень редко появлялся в деревне, и то домой не шел, а помогал кому-нибудь из сельчан.

Каждое утро, едва проснувшись, люди с надеждой вглядывались в небо, однако надежду тут же сменяла печаль – небо было светло-синее, как лазуревый камень. Изредка, в час заката, по нему плыли легкие, белые облачка, и сердца крестьян трепетали от радости. Старушки напряженно всматривались в небо подслеповатыми глазами и горячо молились. Но не суждено было сбыться надеждам крестьян – за целый месяц с неба не упало и капли. Особенно тяжко приходилось семье Тун-бао – их земля лежала на относительно высоком месте, мутная вода из пересохшей реки не успевала по канаве доходить до поля и почти вся впитывалась в потрескавшуюся от жары глинистую землю. Крепкие, упругие ростки риса стали чахнуть, словно пораженные малокровием. Сердце Тун-бао разрывалось на части, но что он мог сделать?! А-сы уныло молчал, зато сноха нет-нет да и высказывала свое недовольство, говорила, что надежды на урожай нет, что все их усилия зря пропали, только новый долг повис на шее из-за проклятого жмыха.

Чувствуя себя виноватым, Тун-бао, как мог, утешал сноху:

– Нам бы только воду, а урожай не подведет!

– Воду! Воду! Не вода это, кровь наша! – вышла из себя сноха. – А много ли этой крови у меня, у А-сы, да еще у Лю-бао с братом, которые подсобить нам приходят? Месяц с лишком из нас ее выжимают! Скоро капли не останется. Вот у А-до силы хоть отбавляй, так ты его на порог не пускаешь!

– А в самом деле, давайте позовем А-до! Он быка скрутить может, – заметил А-сы, подмигнув жене.

Тун-бао плюнул в сердцах и ничего не сказал. На другой день А-до, очень довольный, явился домой. Но сейчас он уже ничем не мог помочь. Речушка почти вся обмелела – только на середине еще оставалась вода. А-сы и А-до трижды подкапывали землю, пока дотянулись до живительной влаги, однако поднять воду черпалкой было невозможно, даже у А-до не хватило сил. Тогда он пошел по речке чжанов пять на запад, там было глубже, по пояс. Но поставить черпалку было негде – ни одной отмели. Единственная надежда сейчас на Владыку неба – если он ночью не пошлет дождь, рис у Тун-бао погибнет. А через несколько дней и у остальных крестьян земля высохнет и станет твердой, как панцирь черепахи. Люди залезали на самые высокие деревья и напряженно всматривались в небо. Увы, оно по-прежнему было как лазурный камень, без единого облачка.

Можно было прибегнуть к последнему средству: съездить в город и взять напрокат иностранный насос. Но само упоминание об «иностранном» приводило Тун-бао в ярость. Да и кто знает, будет ли прок от этой заморской штуки! В прошлом году, когда в соседней деревушке случилось наводнение, крестьяне пользовались таким насосом. Сам Тун-бао не видел, как он работает, однако знавший все на свете Даос уверял, что хорошо. Но сможет ли он подавать воду так далеко? Ведь расстояние не малое!

Не успел старый Тун-бао поделиться с домашними своими сомнениями, как сноха сердито закричала:

– Насос – это хорошо. Но на какие шиши его взять? Если залить даже маленький участок поля, это нам обойдется в юань с лишним.

«Что стоит Владыке неба сотворить чудо и послать дождь?» – думал Тун-бао, спеша к храму. Он поклонился богу богатства бессчетное число раз и дал великий обет. Вода в речушке высохла, черпать было нечего, и вся семья Тун-бао в ту ночь хорошенько выспалась. Только старику было не до сна. Что это за шорох во дворе? Неужто дождь? Тун-бао вскочил, подбежал к навесу и выглянул во двор. Дождя не было, но небо заволокли тучи, скрывшие звезды. У старика, убитого горем, затеплилась надежда. Он опустился на колени и стал горячо молиться. На рассвете Тун-бао снова вышел во двор и поспешил в поле поглядеть на рис – драгоценное свое сокровище. Мокрый от ночной росы, рис выглядел не таким жалким, как днем, под палящим солнцем. Но что толку? Земля засохла так, что ее пальцем не продавишь. Плохо дело, встревожился Тун-бао, – едва взойдет солнце, рис окончательно погибнет.

Когда старик пришел на свое поле, на востоке всплыл алый, как кровь, солнечный шар. У речушки, пересохшей и сплошь заросшей бурьяном, росла кукуруза в рост человека. На краю кукурузного поля шестеро сельчан что-то живо обсуждали. Тун-бао тихонько подошел и прислушался. Говорили о насосе.

– Коли брать, так побыстрее надо! – сказал Ли, прозванный Тигром. – Этот насос без дела не лежит, на него всегда охотники найдутся. Но нынче, слыхать, заказов пока не было. Пошли? Прозеваем – все пропало! Тун-бао, ты с нами?

Старик молчал. Он не верил в чудодейственную силу заморского насоса, да и платить за него нечем. Пусть сперва насос поработает у других. А потом уже Тун-бао его возьмет. Расплатиться, па худой конец, можно и через песколько дней. С утра до самого полудня Тун-бао и его семья ходили по межам и дорожкам, с беспокойством глядя на рис, точно перед ними был обреченный на смерть тяжелобольной. Рис доживал последние минуты: поникли головки, безжизненно повисли стебельки. Сухая глинистая земля потрескивала, словно вздыхала. Воду черпать было неоткуда, дел поубавилось, и кое-кто не стерпел и побежал на край деревни, к мостику, чтобы первым увидеть лодку с «заморским» насосом, способным «вылечить» рис.

Но лодка появилась лишь в полдень, когда солнце, казалось, сейчас сожжет все вокруг.

– Везут! – закричали люди на мосту.

В лодке лежала какая-то машина – это и был насос. С виду ничего особенного, но знатоки уверяли, будто воду он качает так, что восемь дюжих парней позавидуют. Все прибежали поглядеть на диковину. Пришли и Тун-бао с сыном. С лодки на берег перебросили блестящую эластичную трубу в несколько чжанов длиной, толщиной с руку и поставили на краю поля.

– Сейчас из этой трубы польется вода и оросит вашу землю, – с чувством собственного превосходства заявил человек, тот самый, что привез насос из города.

Вдруг машина в лодке часто задышала, загудела, и вода из трубы полилась сплошным потоком. Как, оказывается, все легко и просто! Сельчане одобрительно зашумели, засмеялись, забыв на какой-то миг, что это «чудо» дорого стоит. Тун-бао стоял неподалеку, внимательно всматривался в насос. Не иначе как в этой пыхтящей штуке спрятался оборотень и выплескивает воду. Может, это оборотень гольца, который живет в пруду перед храмом бога-хранителя города? Что, если ночью он заберет свою воду и удерет? А человек из города снова придет и потребует денег? И все же Тун-бао решился – вода, равномерно заполнявшая ток, внушала доверие. Только он непременно придет ночью с мотыгой сторожить ток, чтобы оборотень не унес воду.

Даже не посоветовавшись со снохой и с сыном, Тун-бао попросил Хуана Даоса и Ли Тигра поручиться за него перед хозяином насоса, – причитающиеся восемь юаней с процентами из расчета двадцать процентов в месяц он уплатит немного погодя. Труба тотчас же была доставлена на поле Тун-бао. Когда зашло солнце, рисовое поле Тун-бао было сплошь залито водой. Порой налетал слабый ветерок, и на воде появлялась рябь, похожая на старческие морщины. Радость Тун-бао не могла омрачить даже сноха, ворчавшая из-за нового долга. Спору нет, восемь юаней – деньги большие, но, если рис уродится, разве не смогут они сбыть его по десяти юаней за дань – ведь брали же они в прошлом году даже за неочищенный рис по одиннадцати с половиной юаней. Надежда вновь согрела душу Тун-бао. Однако А-сы почему-то молчал, с тоскою глядя на поле. Почему рис не ожил, а по-прежнему вялый, поникший? Видать, опоздала вода. Жестокое солнце отняло жизнь у нежных хрупких ростков.

– Вечером подсыплем удобрений, глядишь, через день-другой рис оправится, – шепнул А-до па ухо брату.

А-сы приободрился. А ведь правда, как это он запамятовал? С прошлого года целый пакет порошка лежит. Нынче для него самое время. Отец говорит, что химические удобрения отнимают у земли крепость. Ну и пусть говорит!

Как нарочно, старик это услыхал и давай ругать сыновей:

– Ядом хотите сгубить рис! Этот порошок от неприкаянной души «длинноволосого»!

Старика никак нельзя было успокоить, так он распалился. Об удобрении никто больше не вспоминал.

– К утру рис зазеленеет, если вы порошком его не попортите, – не унимался Тун-бао.

К старому беспокойству прибавилось новое. Опасность теперь таилась не только в гольце, который мог ночью удрать со своей водой, но и в сыновьях, в их проклятом порошке. Нет, Тун-бао непременно будет ночевать на току. Про гольца старик никому не сказал ни слова, объяснил лишь, что сыновья могут натворить всяких дел, так что лучше он покараулит поле. В деревне никто не удивился – старик давно слыл чудаком. Однако ночь прошла спокойно. Голец не унес воду, сыновья не подсыпали порошок. Но к утру рис не оправился, а кое-где выглядел еще более вялым, чем накануне. Тун-бао охватил страх: может, в воде этой нет силы? Она ведь от оборотня. Но почему у других рис позеленел? Прибежала сноха, начала ругать свекра: из-за этого старого осла, мол, вся семья погибнет. Тун-бао от злости стал красным, как свиная печенка. К ним подошел Лу Фу-цин, который как раз в это время появился на поле, и принялся уговаривать Тун-бао: «Кто знает, вдруг порошок поможет?» Тун-бао молчал. Тогда А-до и А-сы вскрыли пакет, который на всякий случай прихватили с собой, и начали посыпать землю порошком. Чтобы не видеть этого, Тун-бао отвернулся.

К счастью, два следующих дня солнце не обжигало до волдырей, а лишь слегка пригревало. На поле Тун-бао все еще оставался слой воды в половину цуня. Наконец рис снова зазеленел. И хотя Тун-бао по-прежнему не верил в пользу удобрений, утверждать, что это «яд», больше не решался. Вдруг набежали тучи, пошел дождь, потом выглянуло солнышко, и рис стал быстро расти. У людей отлегло от сердца: судьба снова им улыбалась. Поистине Владыка неба всемогущ! Близилась осень, все чаще дул прохладный ветер; сорок с лишним дней нестерпимой жары и засухи вспоминались теперь, как тяжелый сон. Урожай обещал быть обильным, и люди радовались. Тун-бао, постоянно твердивший, что прожил жизнь не как собака, уверял: нынче он снимет не меньше четырех даней риса с одного му. А может, и пять даней, мечтал он, бережно приподнимая упругие, налитые, склонившиеся от тяжести колоски. Пусть даже по четыре с половиной даня, всего получится добрых сорок даней. Шесть даней четыре доу уйдет в счет аренды, а свыше тридцати даней останется. Если продать по десяти юаней за дань, и то прибыли будет не меньше трехсот юаней. Тогда, по крайней мере, половину долгов они смогут выплатить. А может, удастся выручить еще больше?

Оно и правда, что один урожайный год может принести крестьянам счастье – Владыка неба все видит! Но городские торговцы тоже не слепые, они хорошо видят, что сулит им доход. Крестьяне еще не собрали рис, а цены на него уже снизились. Когда же было убрано все до последнего зернышка, дань риса стоил на городском рынке всего шесть юаней. Пока крестьяне, не жалея глаз, очищали рис, неочищенный рис упал в цене до четырех юаней. А вскоре и очищенный перестали покупать даже по три юаня. Несколько месяцев каторжного труда пропали даром.

Хозяева лавок с безразличными лицами встречали убитых горем крестьян:

– Отдавайте по три! А то завтра и этого не получите! В деревне то и дело появлялись заимодавцы, спорили, ругались. С утра до вечера слышались стоны и брань. Пришлось крестьянам в счет долга отдавать рис: неочищенный засчитывался по два юаня, девять цзяо[13]13
  Цзяо – денежная единица, равная 0,1 юаня.


[Закрыть] за дань, очищенный – по три юаня шесть цзяо.

Снова надежды Тун-бао лопнули, как мыльный пузырь.

– И зачем только мы рис сажали? Зря спину гнули, да еще долгов наделали, – твердила Сы данян каждому встречному, словно умом тронулась.

Неудача с продажей коконов весной подорвала здоровье старика, и нового удара он не вынес: ведь осенний урожай был полит его потом и кровью. Он тяжело дышал, язык уже не повиновался ему, но устремленные на А-до глаза, казалось, говорили: «Кто мог подумать, что твоя будет правда?!»

1933