Текст книги "Байки из F@cebook"

Орлеанская тётушка

Моя тётушка добрейший души человек… если, конечно, вглядеться пристальней, игнорируя её знаменитую везувийскую вспыльчивость, крутой как яйца Фаберже нрав и острый как вассаби язык. По профессии она, видите ли, врач, тайно любит резать по живому, а вот по призванию является она бескорыстным поборником истины в её последней инстанции. Временами бывает совмещает она роль «грозы» всех «лезущих без очереди», «подрезающих слева» и «свинячащих на улицах города». Если вам доводилось лицезреть на улице невменяемую женщину в позе Орлеанской девы кичащуюся за «чистоту и порядок», то будьте уверены, это она, моя тётушка собственной персоной.

Нет, вы не подумайте, я люто люблю свою тётушку, по крайней мере, пытаюсь.

И надо же такому случиться, что вчера этот святейший человек грянул к нам в гости.

– Всё жизнь свою прожигаешь, племянник? – чуть ли не с порога метнула она в меня.

Я увернулся.

– Тоже рад Вас видеть, проходите!

Чайку попили сравнительно безболезненно. А вот после понеслась родимая:

– Тебя чему Отец-то учил? – начала она ласково. – Ну, вот чего ты добился в своей жизни? Создал что?

– Ага, – отвечаю я красноречиво, – создал, вона лежит!

В лесу раздавался топор дровосека, тьфу ты, в коляске мирно сопел карапуз.

– И много ли ума понадобилось для этого?

(Напомню, что тётя – врач, так что об анатомии с ней лучше не препираться.)

– Вот ты можешь, скажем, слепить Айфон в своём гараже? – продолжала она свой допрос с пристрастием.

– Слепить могу, – уверенно парировал я, вспомнив, что действительно недавно слепил-таки треснувшую крышку телефона. – И гараж имеется.

– Ну, тогда что ж ты жизнь свою на gluteus maximus просиживаешь, как баран, на ящик таращась, а?

«Gluteus maximus» неожиданно оказалось тем местом, куда мы себе обычно приключение зарабатываем (прим. автора).

Видимо, у врачей это в крови – в любом человек узреть потенциального больного, ещё недообследованного, но которого срочно надо спасать. Так за один вечер я прошёл весь курс психоанализа по Фрейду. Причём на практике.

Под конец, уже поставив мне неутешительный диагноз и собираясь уходить, тётя резюмировала:

– Ты хоть книжонку бы написал, что ли. А то помрёшь и вспомнить-то не о чем.

А я ведь предупреждал, что режет она по живому, любит она это дело.

– Ну, я вообще-то как бы ещё пожить планировал, если, конечно, никто не против.

– Что ж, племяшка, живи, но книгу всё ж напиши.

И уже у дверей тётушка, задумавшись маленько, оглядев меня и карапуза, шепнула: «Береги вас Б-г!».

Люблю я её люто.

Культурные слои

Можно бесконечно смотреть на три вещи: как горит огонь, как течёт вода и как мой сосед каждую весну укладывает асфальт вокруг своей территории.

Сосед мой человек не плохой, но богатый. И это, кстати, не его вина. А вот то, что он скуп как Кощей это, простите, полностью его заслуга. Впрочем, на то он и богат, что скуп, и всё по той же причине за свой асфальт платит он дважды, а точнее, ежегодно. Ведь его «благоверная» С-класса, шибко избалованная в Фатерлянде, требует ровный настил под колёсами. Он и не смеет ей перечить. Вот и прокладывает его ежегодно.

А каждый божий год к нам нежданно заваливается весна и нахально выпаривает снег с наших дорог, а вместе с ней чудным образом выпаривается и весь асфальт. Наша наука столкнулась с новым уникальным физическим явлением: «Круговорот асфальта в природе».

А у других соседей Москвичи да Жигулёнки сталинских времён! Эти, ясное дело, грязи не боятся, а ровный асфальт им даже противопоказан. Вот и получается, что латает каждый лишь свою часть «беды». Ну а чтоб объединить усилия и проложить вечную дорогу да по всей-то стране… боже упаси, мы же не буржуи какие! Тут вожак нужен. А «настоящих буйных мало, вот и нету вожаков».

А меж тем земля вокруг дома соседа, как кора могучего древа, каждый год обрастает «культурными слоями». Когда-нибудь, лет так через триста-пятьсот, проведут археологи свои раскопки и по этим культурным слоям станут изучать нас с вами – «homoайфоносапиенсов». Раскопают они всю нашу подноготную. Изведают чем питались, чем дышали. Меж слоёв скудного асфальта, с растащенным битумом и мазутом, где-то между полиэтиленовым пакетиком от «Корзинки» и баклажками от Колы обнаружат нашу пятнистую совесть, растленную честь, и прочие потребительские отхода.

Но стыдно уже не будет. Через пятьсот-то лет! Хотя нет, вру, будет, некоторым из нас. Загнанные в краску, ломая пальцы и переминаясь с ноги на ногу, будут они подглядывать на них откуда-то сверху, из рая.

Анти-дюринг и прочие сомнительные знакомые

Мало кто знает (да и я особо не распространяюсь), что водятся у меня весьма сомнительные знакомые.

Знакомые эти без определённого местожительства, извечно пьяные, а иные, подозреваю, покуривают б-г весть что.

Например, дядя Миша, он же – Мишань.

Загадочная личность, которая никогда не была уличена в трезвом состоянии. В прошлом, как гласит молва, Михаил Семёныч был активным сторонником марксизма. Говорят, даже внёс свою скромную лепту в строительство коммунизма чуть ли не во всём мире. Располагал хрущевской недвижимостью и крепкой «ячейкой общества». Но всё это была лишь молва, и было это в далёком прошлом. Нынче же дядя Миш собирает пустые тары из-под Кока-Колы и сдаёт в пункт сбора макулатуры, металлолома и стеклотары.

Дядя Алик, его извечный собутыльник, напротив, человек правых взглядов, ярый антиглобалист, антимарксист и даже антисемит. Зато Анти-Алик, как я его уважительно обзываю, испытывает бесконечное отвращение к табаку (хотя неравнодушен к спиртному в любой его форме и количестве) и кошкам (хоть сам живёт не лучше, чем в самом захудалом кошатнике). Собутыльники, как оказалось, в каком-то роде состоят в оппозиции к друг другу и посему между стаканами вместо тостов образуется у них бурная полемика.

Ну и, конечно, как и заведено с менделеевских времён «соображать на троих», третьим из них является Жора. Дядя Жора – человек неопределённой национальности, а значит, как выразились его собутыльники, – «еврей», без определённых взглядов на жизнь, а значит – философ, и без определённых целей, а значит, своего рода, – фрилансер. В отличие от остальных товарищей, дядя Жора любит помолчать. Умеет он это делать. Получается красноречиво, интеллигентно, глубокофилософски. А в заключение дядя Жора возьмёт, да и вставит какую-нибудь да фразочку, всю глубину смысла которой только спустя недели, а то и месяцы, понимаешь.

Вот такие вот сомнительные знакомые водятся у вашего покорного слуги. Не поймите же меня превратно, никоим образом не душил я с ними коварного зелёного змия. Более того, нелегко непривыкшему человеку находится в окружение людей благоухающими всеми ароматами городских отхожих мест. А познакомился я с ними (боюсь сейчас я кого-то разочарую!) в известном пункте приёма макулатуры. Ходили упорные слухи, что в этом самом пункте, в его огромных кучах смрадных макулатур любой прихотливый книгоед мог отыскать для себя редкие экземпляры. Недолго думая, я и устремился в этот рай. Забегая вперёд скажу, что слухи более чем подтвердились.

Обильно побрызгавшись духами, крепко обвязав нос тряпкой, и шарахаясь от мышей и тараканов, я карабкался по пирамиде книг. Спускался же я с неё в обнимку с Арендт Ханной, Шиллером, Платоновым, Достоевским и другими классиками мировой литературы. Внизу, с огромными мешками за спиной и такими же огромными от любопытства глазами, немного пошатываясь, поджидала меня вышеупомянутая троица.

– А ну покажь что набрал! – потребовал от меня человек в рваном костюме. – Я, кстати, Алик, для тебя – дядя Алик, – представился он позже.

Я, растерявшись, вывалил все книги ему под ноги. Все трое, побросав свои мешки, активно начали перебирать мои книжки.

– «Анти-Дюринг»? – вскрикнул вдруг дядя Алик, найдя в моей куче книгу Ф. Энгельса. – «Анти-Дюринг»! Вот что нынче молодёжь читает! Извращенцы!

Тут вмешался второй, тот, что был с длиннющей, как у Хоттабыча, бородой. Откуда-то из-под этой бороды раздался сперва звонкий и одобрительный хохот:

– Слышь, Алик, а молодой-то человек правильные книги отобрал, понимает, что без материалистической философией ведь никуда!

– Протестую! – не на шутку взвился первый. – Не прочитав, не осознав Карла Дюринга как ты смеешь браться за «Анти-Дюринга», подлец!

Чуть ли не полез он драться со мной. Его очень деликатно остановил третий:

– Будет вам, господа! – успокоил он обоих. – Молодой человек ведь ещё в поисках.

– А что собственно тут искать-то? Энгельс уже давно за всех нас нашёл и выявил эклектический характер и научную несостоятельность теорий твоего механика Карла! – смачно отчеканив каждое слово, бородатый мужчина ткнул пальцем в грудь первого.

То ли от ранее выпитого, то ли от тыканья пальцем, но дядя Алик завёлся пуще прежнего. В свою защиту стал он приводить слова, обороты которых я доселе никогда и не слыхивал. Тут и «философия действительности» Карла Дюринга, и его «время», которое почему-то оторвано от пространства и материи, и мир, что не имеет конца, но есть начало во времени.

Пользуясь моментом бурного диспута, я, собрав с пола свои книжки, ускользнул на волю.

Так я имел честь лично познакомиться с падшими, но не упавшими интеллигентами.

Теперь же я взял себе в привычку регулярно посещать сие «просветительное заведение», а отбор книг производить строго по рекомендациям моих трёх сомнительных знатоков.

Талант ведь, как известно, не пропить.

Каблук

Редкий мужчина не влюбится в девушку, шарящую в футболе. А если она ещё и статистику своей команды помнит, каждого игрока в лицо знает, всех чемпионов УЕФА на память перечислит, а кумиров своих чтит не за их стильные причёски, а за мастерство, то такую не грех и засватать.

А вчера был у меня такой случай.

Еду я себе, как говорится, никого не трогаю, а тут глядь – «копейка» на обочине припаркована. Ну, жигули как жигули, ничего необычного, если не смотреть, что на заднем стекле висит недвусмысленный указатель о владельце машины: «Каблук».

Может вы и видели женщину за рулем старенького жигули, но у меня-то это впервые. Обычно дамы элегантно подрезали меня на новеньких Шевроле и прочих иномарках, а тут она на «наследие старины глубокой». Вот я и остановился, начал изучать объект, благо водителя в машине не оказалось.

Судя по завершающей стадии реакции железа с кислородом (в простонародье – «ржавчина») кузова, сей автомобиль был произведён не позже начала второй половины двадцатого века. За оксидом железа трудно сказать какого цвета была машина в годы её юности. Не одну зиму пережившие шины жестянки были не просто «лысые», на них успешно можно бы на бобслее участвовать.

Далее я отважился заглянуть в её интерьер. Впрочем, пафосное французское «intérieur» не совсем подходит к детищам совкового автопрома. Первое, что там бросилось мне в глаза были отвёртки, коими намертво были зафиксированы все окна этого железного (читай «ржавого») коня. На самый кончик торчащего переключателя скоростей была аккуратно закручена, внимание: пробка от шампанского! Педаль для сцепления от старости так и остался зажатым до упора. Бывалые знают, что такой педаль кончиком обуви необходимо каждый раз возвращать в исходное положение, если, конечно, вы не привыкли переключать скорость силовым методом.

Но самый главный атрибут в салоне всё же были наклейки футболистов на торпедке машины. На передней панели как на мягком английском газоне был выстроен весь состав «Арсенала». Более того, там были не только нынешние, но и бывшие его игроки. Бережно собрать полный состав любимой команды, да ещё так аккуратно наклеить их могла только девушка-фанатка. Правда, экс-канониру Аршавину зачем-то были столь же аккуратно пририсованны знакомые усы в форме зубной щётки. Но не в это же дело.

А дело в том, что владелец этой машины, казалось мне, олицетворяла идеал девушки для всех мужчин на земле: не прихотливая, разбирающаяся в футболе и авто, умеющая водить советские машины (а таковых, признаться, осталось не много).

Вы только представьте: вот она выходит из салона красоты, вся такая ухоженная, изящная, красивая. Вот грациозно усаживается в свою консервную банку. Раза три хлопает дверью, пока, наконец, она не закроется. Затем, вытянув подсос до упора, настырно станет мучить двигатель, пока он не решит завестись. (Наивная жестянка, это же женщина!) Дабы переключатель скорости не вылетал, одной рукой нежно придерживает она его за пробку шампанского, а второй, без никаких там гидроусилителей руля, выкручивает баранку на проезжую часть. А приехав домой, она до двух часов ночи будет смотреть с тобой матчи Лиги Чемпионов, хая при этом судью с вратарём.

Ну, не идеал ли?!

В этот момент вдали показалась то ли женщина, а то ли видение: Тучная женщина лет 40—50, с дымящей сигаретой во рту и огромными сумками по бокам, шла в направление «копейки». Я, испугавшись разрушить мной же выдуманный идеал женщины, махом прыгнул в свою машину, и, не пристёгиваясь, не включая поворотник, был таков.

Не Надо. История Первая

В той войне мой Дед, с папиной стороны, стрелял редко, но прицельно. Снайперам так полагалось. Вот он лежит замаскированный в болотистой местности, где-то под Львовом, глядит на свою войну сквозь оптический прицел, а сам аул родимый вспоминает. Невестку с матерью. Отца покойного. Окружённый берёзками, тоскует он по чинарам тысячелетним.

«Дыни с арбузами, небось, гниют под солнцем. Хлопок, поди, окрасил поля в белоснежный цвет. Колос ржаной, чай, шелестит по ночам. Покос на носу. А я тут фашиста, словно зайца из кустов, выжидаю».

И вдруг замаячит на мушке фриц. Котелок на голове, гармошка во рту. Стреляй, не хочу!

– Не наааш, – шепчет Деда винтовке. Сдружились они с ней. А с кем ещё общаться, если часами лежишь, не шевелясь, а вокруг лишь смрад да комары? – Не наааш.

В рядовых немцев стрелять не велено. Велено беречь патроны. Вот и выискивает Деда чёрные кресты штурмбаннфюреров. Выжидает. Выцеливает. Вычёркивает сплошь офицеров.

А годы спустя спросят его невзначай, сколько ж фрицов он отстрелял. А Деда глянет им в упор, будто на мушку берёт, и холод по спине. Он ведь правоверный, хоть и советский, мусульманин. Задумается тяжко о деяниях, пригорюнится малость, затем нахмурившись, отчеканит грозно:

«Не надо об этом. НЕ НАДО».

Не Надо. История Вторая

Самолёт готовился к взлёту. 91-летний генерал армии в отставке Гареев Махмут Ахметович расположился в эконом-классе. Тем же рейсом, но уже бизнес-классом, летел молодой человек, менеджер нефтегазовой компании.

Менеджер, приметив ветерана, вскочил с места и направился к старику. Привёл он его за руку в бизнес класс, да и усадил на своё место. Снял с него тяжёлый китель, увешанный орденами Победы: четыре «Красного Знамени», три «Красной Звезды», «Ленина», «Невского», «Отечественной войны» и «За заслуги» III степени. Награды теснились и звенели в унисон. Уважил старика молодой человек. Даже обувь с него снял. Приспустил спинку кресла. Накрыл одеялом. Прикрыл иллюминатор и, собрав свои вещи, ушёл в эконом-класс на его место.

Всё вроде бы правильно, всё верно. Да вот только на посадке у трапа не пустили старика через VIP зону пройти, минуя огромную очередь. Дескать, сервис этот платный, и платить надобно заранее. А стоит проход этот совсем недешёво.

Человек этот в своей жизни прошёл немало зон, причём смертельных. Рисковал и заплатил многим. Но видимо недостаточно заплатил, коли по VIP зоне пройти не позволили. Опять вступился менеджер за старика, уже и платить собирался, да оборвал его старик:

– Нет, сынок, спасибо, НЕ НАДО.

Фронтовик поправил фуражку, застегнул пуговицы кителя, поднял свой чемодан, выпрямил плечи и маршальской походкой направился на выход эконом-класса. Там, в толпе молодых и беспечных, он и исчез, как исчезали все герои.

И только изредка где-то очень далеко можно было всё ещё услышать угасающий звон то ли боевых медалей, то ли церковных колоколов.

Не Надо. История Третья

В маленьком книжном магазине «Княгиня», что у метро Горького, произошла перепалка между двумя стариками. Эльза Рихардовна, хозяйка магазина, мне шепотом пояснила, что эти двое – фронтовики, орденоносцы, к тому же заядлые спорщики. А спорят они везде и о всяком, что, так или иначе, касается ВОВ: о неточностях в «Воспоминаниях» Жукова, о мнимой необходимости открытия Второго Фронта, о готовности Третьего рейха к войне на два, а то и на три фронта и др.

А сейчас, как выяснилось, не поделили они полное собрание сочинений товарища Сталина в 18 томах. Книги эти были, мягко говоря, не совсем в хорошем состоянии и к тому же стоили недёшево. Тем не менее, спор разгорался не на шутку:

– Иосиф Виссарионович уже давно куплен, – хрипел тот, что опирался на трость, хотя сейчас он ей как шашкой махал над головой. – Я Эльзе залог оставлял ещё месяц назад.

– Ты, безбожник, – отвечал ему второй, – знай же, что товарищ Сталин никогда никому не продавался. Он и сына-то родимого на генерала Паулюса менять не стал, а ты его, видите ли, купил! – цеплялся он за слова, крепко сжимая под мышкой старую шахматную доску.

– А Сталин-то тебе зачем, слепой? Ты же очками своими разбитыми ферзя от короля не отличишь, как же ты их читать собираешься, а? – орал первый, тыкая своей тростью в ветхие книжки, что на верхней полке выстроились.

– Не твоё это дело, хромой. Сам, небось, тоже не шибко зрячий. А в шахматах я тебя и без ферзя зашахую, понял?

В общем, сошлись они на том, что сыграют три партии в шахматы, кто победит – тому и Сталин. Я и ещё несколько зевак, сгорая от любопытства, чем это всё закончится, естественно последовали за ними. А закончилось всё тем, что книги достались тому, кто живо тростью махал. Ветеран, что в очках был, и вправду зевнул Ферзя и дважды сдал партию.

– И всё же скажи-ка ты мне, – уже спокойно пакуя свои честно выигранные книги, докучал победитель своего извечного оппонента, – зачем тебе они, а? У тебя же пенсия, небось, аккурат на хлеб и лекарства?

Старик подумал с минуту, протёр свои очки и, ещё сильнее прижав свои шахматы, признался:

– Понимаешь, я вот встану утречком ранёхонько, включу свет в комнате, гляну на эти книжки, потрогаю их, и на душе легко-то как станется.

Тут старик, что аккуратно паковал фолиант в сумки, вдруг замер. Оглядел он каждую книжонку. Потрогал их. Призадумался. Ну и решил уступить их товарищу по фронту:

– Так уж быть, старый чёрт, – выдохнул он, – бери, твои они.

Глаза у второго сверкнули. Осанка выпрямилась, будто «Прощание славянки» услышал. Кивнул он в знак благодарности, но дрогнувшим голосом сказал:

– НЕ НАДО. Ты их выиграл.

Быстрыми шагами он вышел из магазина, как дитя обняв свои старые шахматы, видавшие ещё горящий Рейхстаг.

О женщинах за 40
(по М. Жванецкому)

Вот она. Афродита далеко забальзаковского возраста. Статная. Мелодичная. Она не ходит – шествует. Не говорит – поёт.

Её искрящие глаза и солнечная улыбка разглаживают еле заметные морщинки.

Она всё более доверяет утренней пробежке с контрастным душем, и менее китайско-французской косметике.

Она любознательна. В её сумочке всегда есть книжечка. Бывает и на иностранных языках. Она легко переходит с родного языка на русский.

Её всё больше будоражит судьба женщины в песках у Кобо Абэ, нежели героини латиноамериканских сериалов.

Ей интересна заграница, но она её давно не манит. Манит семья. Сын да муж. Столпы её счастья. Заботливая мать. Любящая жена. Она в меру глупенькая, и не в меру мудрая.

Обожает Лигу Чемпионов и разбирается в хоккее. Машину водит под Вивальди, а всплакнуть любит под Шопена. А слёзы эти у неё от умеренности, безмятежности, от простого женского счастья.

Она вовсе не наивна, но верит в чудо и немного в Деда Мороза.

Мужчины ей вслед обычно оборачиваются, но свиснуть – никогда. Ею молча восхищаются, нервно примеривая себя в её годы.

Разумеется, она не курит, потому что и не начинала. К чему ей этот дешёвый пафос?

Она бесстрашна. Понимая, что перемены это и есть жизнь, она их вовсе не боится. Напротив, она сама – перемена. Всегда разная. То дерзкая и милая с мальчишеской причёской, то нежная и страстная с длинными локонами.

Вот она. Афродита.

Однажды, выйдя из морской пены, появилась она на наших улицах… и растаяла, видимо, до следующего Потопа.

Охранник

Решил я сдуру покрасить свой гараж. Так ближе к вечеру. А точнее на ночь глядя. И вообще, активная жизнь у меня, как у летучих мышей, начинается глубокой ночью. Ну а чё? Душа романтики требует. Засиделся я в офисе допоздна, вот для разнообразия и решил покрасить свой ржавый гараж. Во мраке. Вслепую. Зато под звёздами. Это уже потом, при свете тусклой лампы, выяснилось, что красил-то я больше себя, чем гараж. Ведь ближайший источник света в нашем гараже, как в кинотеатрах, лишь у выхода. Но не об этом сейчас речь.

Речь пойдёт об охраннике. Седой старик, с молодыми глазами. Взгляд, будто в бинокль глядит, непроглядную даль разглядывает. При редкой улыбке еле заметный шрам на левой щеке расплывается по контору губ. Тяжёлыми, но уверенными шагами производит он обход своих владений. Обыкновенно он молчит. Впрочем, и я не многословен. Как все «нормальные» люди, утром я хмурый, не выспавшийся, вечером уставший, нервный. Вот и молчим обоюдно.

– Драсти, – я под нос.

– Драсти, – он в ответ.

Вот и весь наш диалог с ним за последние три года. Но то было до вчерашнего вечера.

Измазавшись краской и благоухая ацетоном, я, наконец, закончил свою ночную авантюру. При свете полной луны результат моей работы меня вполне удовлетворял. Впрочем, утром, уже при свете солнца, завидя свой измазанный гараж, я кардинально поменял своё мнение. Но это будет утром, а пока я довольный направлялся домой. Наш охранник, обхватив палку как винтовку, стоял на своём посту, словно часовой в Кремле. Проходя мимо, я буркнул ему «Дсвидань».

Тот ответил. А затем мне вдруг послышалась речь на английском: «A fool at forty is a fool…».

Я невольно обернулся. Взглянул на старика.

– Что, простите? – спрашиваю ошеломлённо.

– Говорю, кто же по ночам гаражи-то красит? – отвечает старче. – Ты же труд свой в темноте и не разглядишь!

– Нет, нет, вы до этого что-то сказали на английском, кажись, я не расслышал, – хотел я убедиться, что мне не послышалось.

– То была пословица, старая, английская, – улыбнулся охранник, растягивая свой шрам, – про эволюцию человека, философская, в общем, труднопереводимая. А вообще, англичане говорят: «Too much knowledge makes the head bald».

Тут от неожиданности я и вовсе растерялся. Диссонанс когнитивел меня по полной: передо мной стоял почти что пушкинский старичок, ну тот самый, который три раза свой невод в море закидывал, простой охранник гаражей, шпаривший на английском, причём на манчестерском диалекте.

Мне, дураку, жуть как интересно стало всё про него узнать. Я и давай его вопросами заваливать. Я ему вопрос на русском, он мне на английском ответ, я ему на английском, так он, старый хрыч, на русский перебегает. Тут мы с ним за все три года и наговорили. Поведал он мне всю свою кучерявую жизнь. Смачно так, задушевно изложил. «Эх, сюда бы сейчас Чехова, – мелькнула мысля. – Антон Павлович бы жизнь-то эту кучерявую мастерски нарисовал бы, макая кисть свою в слова».

Старик оказался и вовсе не старик – чуть больше за полтинник. А постареть ему довелось уже на зоне, при строгом режиме, там ведь год за три идут. А загремел он отнюдь не на мелкой краже, а ни много ни мало за организованную преступность, группировку.

– В лихие 90-е все были такие. Организованные! – уточнял он сквозь смех. – Бригада у меня была отменная, Саша Белый позавидовал бы. Уличные лотереи, подпольные производства, рэкет. Нам в нюх втереть да лохов бомбить, ну и винта нарезать – как нечего делать. «Товар» возили по всему миру. Кстати, моё знание английский тут как раз и пригодилось. Что, зря что ли два ВУЗа на «красный» оканчивал!

Вспомнил он молодость свою. Безбашенную. Как группу свою (пока ещё музыкальную) собрал. Как на клавишнике играл, песни пел.

– Ну и допелся, – подытожил он свою эстрадную карьеру. – Батон как-то крошили с местными, те пальцы мои и переломали, лицо порезали, волки позорные. Я и бросил группу свою к чертям, и бригаду собрал, организованную. А тут и масть пошла и впору гужеваться по полной.

Бывший интеллигентный авторитет и вор в законе, выбравшись на волю, тщетно пытался скрыть свой липкий воровской жаргон под английскую речь и пословицы.

– И вот как-то зимой прилетаю, значит, я из Лондона. Везу с собой общак в два чемодана. А в аэропорту меня уже ждут. В общем, приняли мусора меня тёпленького, аркан накинули. Следак попался настырный. Червончик накинули. А я и не стал тереть бузу, всё подписал и отбыл в цугундер.

Он грустно улыбнулся. Закурил. Подолгу глядел как дымок, медленно рассеиваясь, уходил в ночное небо, прямо к звёздам.

– Увы, life is made up of marble and mud, – продолжил он очнувшись. – Молодость растаяла, как мартовский снег. Нет, я на судьбу не в обиде. Ведь каждый рано или поздно отсидит своё, кто на нарах, а кто в бездолье. Видел я шик и блеск, уважение и предательство. Покаялся я. Только вот Зоя, жена моя, с дочкой в Германии-то остались. И в Тель-Авиве вторая, тоже с дочкой. Я-то не выездной теперь, откинулся, женился вновь. Дочка, естественно, растёт. С работой, правда, туговато, не берут нигде бывшего зека, боятся. Потому и торчу здесь, средь гаражей. BBC слушаю, Шекспира читаю. Everything in this life has to be paid for. Всё лучше, чем нары нюхать.

Луна, заскучав от нашей болтовни, завалилась куда-то на бок. Звёзды попрятались за облака. Ну а я медленно брёл домой и думу свою тяжкую думал: «С людьми живыми, не фейсбушными, надо бы почаще общаться… совсем я одичал».