Текст книги "Байки из F@cebook"

Система

Странный он всё-таки тип. Нет чтобы жить себе, наслаждаться, молодость свою прожигать, так напридумывает же себе всякие рамки, задания, цели, и пыжится как белка в колесе. Тут тебе и список «100 мест», которые он обязательно должен посетить и «1000 вещей», которые он непременно должен проделать, разумеется, пока в ящик не сыграет, и длиннющий список из «1000 книг», которые он твёрдо намеревается прочесть за всю свою неуёмную жизнь.

– И сколько ты жить-то собираешься? – любопытствую я, листая его список.

Так оказалось у него и это расписано: он мне дату-то эту прискорбную под нос и суёт! Вот, дескать, день, месяц и год кончины – получите, распишитесь!

Вы только вдумайтесь, он дату своей смерти заранее запланировал! Ну не идиот ли?!

Вы представляете эту ситуацию: Вот он проснулся в этот самый день как всегда в 5 утра. Выпил стакан воды. Глотнул сырое яйцо. Сделал утреннюю пробежку. Принял контрастный душ. Прочёл последние страницы тысячной книги. Закрыл её. Набросал пару строчек в дневник. Позавтракал. Почистил зубы. Оделся. Взглянул на распорядок дня. А там у него, согласно плану, – смерть!

И что дальше…?

– Я, конечно, не бог, – скромненько так в своё оправдание признаётся он мне, – но, видишь-ли, я особо эффективен, когда у меня есть определённый deadline. А этот мой гипотетический «день смерти» и есть мой hard deadline, причём в буквальном смысле! И хихикает, как Лектор Ганнибал.

Ну не идиот ли он дважды!

Жалко мне его стало, я и решил ему помочь:

– А давай-ка, – говорю, – сегодня вечером мы с тобой по пивку в баре нацедим, а? Хош, Катьку с Лолкой потянем?

– Неее, – говорит он, – прости, друг, не могу. Я, – говорит, – сегодня восход солнца встретить должен на самой высокой точке города.

– Ты сегодня чтооо…? – опешил я.

– Ну, восход встретить, понимаешь?

– Откуда встретить?

– С Востока, вестимо.

– Погодь-ка, – не унимался я, – правильно ли я понял, что вместо пивка с девчатами, ты будешь рассвет на дереве встречать?

– Ну, почему же на дереве, на крыше девятиэтажки можно.

Кстати, я вам говорил, что он идиот? Так вот, он – идиот!

Вы, небось, думаете, это он отмазку такую придумал, чтоб в бар не ходить?

А вот чёрта с два! У него в планах это давным-давно чёрным по белому прописано: «Встретить рассвет на самой высокой точке города». Всё! Хоть расшибись!

Я тяжело взглянул на моего приятеля. Передо мной сидел молодой, энергичный, интеллигентный… раб. Раб Системы, которую он сам же и выдумал.

– Ты хоть наслаждение от этих вещей-то получаешь? – выдохнул я в конец.

– А это не столь важно, – пояснял приятель, проставляя заветные галочки напротив проделанных вещей. – Важна конечная Цель Системы.

– И какова она, конечная цель?

– А вот этого, брат, извини, сказать не могу.

Странный он всё-таки тип. Совсем не идиот.

Baby in car

Мой пацан ещё толком не умеет говорить, но судя по его, прости господи, поведению во время езды в моей (читай «его») машине и его высоким манерам во время езды в чужих машинах, можно с легкостью представить, что творится у него в голове.

Сын в чужой машине:

– Нет, нет, всё в порядке, спасибо.

– Нет, мне не дует, не беспокойтесь.

– Извините, дядя-шофёр, я вас не отвлекаю?

– Я просто тихо посижу на заднем сиденье, в окошечко погляжу.

– Если пожелаете, я и вовсе могу уснуть.

Сын в моей машине:

– Па, жми давай, тебя же бабы обгоняют!

– О, а это что за кнопка? Ой, па, а у нас крыша поехала! А это, походу, люк.

– Врубай уже на пятую, па! У тебя что, автомат-коробка? Ууу!

– Пап, я свой «Камаз» в бардачок положу? А он не лезет туда. А нет, полез, там бумаги какие-то мешали, я их за окошко положил.

– Пап, я дворники включу, а-то солнце падает, глаза режет.

– Ну, что будем слушать? Этот канал? Может этот? А может вот этот? Нет, давай этот? Прикольные кнопочки!

– Пап, ну дай ещё пять минут посигналю.

– Па, ногу с педали убери, я сам на них руками понажимаю, ты всё равно на обе сразу нажать не успеваешь, а я могу, смотри.

– Па, я кондёр включу, жарко. Нет, лучше выключу, холодно. Если включить и сразу выключить, думаю, будет нормульно!

– Пап, а почему я дышать не успеваю, когда голову из люка высовываю.

– Ой, пап, опять этот дядька в фуражке палкой на тебя махает. Полезу-ка я назад, мало-ли чё.

– Па, ну дай порулить-а!

На узкой полосе

Новый год спешит к нам, гремя подпольными китайскими хлопушками и звеня назойливой «Jingle Bells» из всех Айфонов. В предвкушении какого-то неведомого чуда все вокруг таинственно улыбаются и суетятся. А тёплый, почти что летний лучик декабрьского солнца, прыгая с машины на машину, переливается во все цвета радуги. Новогоднее настроение стремительно передаётся горожанам, как вирус «Мотаба» из фильма «Эпидемия».

Со словами «Куда лезешь, урод!», вдруг двое серьезных пацанов выскакивают из своих машин, пытаются подраться, но вспомнив, что на носу новый год, смеются, обнимаются и уступают друг другу место.

Группа молодых людей фланируют между рядами стоящих авто, ненавязчиво предлагая установить сигнализацию на машину, оформить на неё страховку, или, в конце концов, просто помыть её. Водители в другое время несомненно проигнорировали бы все эти предложения, но сейчас из элементарной скуки они были согласны на всё. Некоторые даже мыли свою машину, на которой не было ни единой пылинки.

Здесь, прям как «drive-thru» услуги в Штатах: водители из окошка заказывают лепёшки с котлетой и сыром (которую продавец в шапке Санта Клауса пафосно называет «Хэмбургер»), покупают CD с музыкой и фильмами (которых ни в каких кинотеатрах ещё не показывали), а книголюбы могут даже взять книгу напрокат.

Белая Lacetti, почему-то с зимними шинами в солнечный декабрь, поравнялась с белой Nexia, с «лысыми» летними шинами. Разговорились о том о сём. У мужиков, известно, из тем только бабы, политика и техника. Они с лихвой прошлись по первым двум: заценили двух блондинок и ту, что на Malibu. Затем сошлись на том, что во всём виноват Обама. А вот третья тема заинтриговало обоих. Оказалось, один поставляет какие-то детали сельскохозяйственной техники, а другой как раз нуждается в них. Дело верно шло к подписанию контракта прям на капоте машины.

Моложавая брюнетка в Spark, до упора выдвинув сиденье и обняв розовую баранку, увлечённо читала роман со странным названием – «TOEFL». «She are to learn…» – шептала она себе под аккуратненький носик. Рядом на много видавшей шестерке сидит парень в ушанке. С самого утра он наблюдает за брюнеткой, но подойти к ней и заговорить он так и не решается. Зато он находит её на Фейсбуке по индивидуальному номеру группы ВТ, наклеенной на заднем лобовом стекле. Теперь, вероятно, он подумывает: «А не послать ли к ней сватов?».

– А вы слышали, акции Dow Johns упали на 6,7%? – сверкали глаза паренька так же ярко, как и шашка, установленная на крыше его Matiz.

– А у вас имеются их акции? – улыбнулся мужчина из Captive, с ярко зелёным галстуком на шее.

– Да ну что Вы, я простой таксист, откуда? Просто интересно наблюдать как отреагировали ключевые фондовые индексы на заявление Федерального Резерва США о повышение базовой процентной ставки. Вы понимаете, ведь количественное смягчение – это вовсе не выход, это и дураку понятно, всё опять осядет на фондовых рынках, и получите новый финансовый пузырь.

– Слушайте, таксист, а что вы заканчивали?

– «Финансовый», разумеется, магистратуру, у меня и дипломная как раз про «пузыри» была! Сейчас я, как вы видите, таксую. Но это временно.

– Вот вам моя визитка. Позвоните мне в понедельник, скажем, в 17:30.

– Слушай, брат, ты случайно не в 120 школе учился?

– В 120, а чё?

– Пятый «г», Фаина Зокировна?

– Ага, Марыч, ты что ли?

– Ну, а кто же ещё!

Вот так, на узкой полосе обетованной земли находят и теряют друг друга люди, вершатся судьбы и бурлит самая настоящая жизнь. Все бы хорошо и замечательно, если бы не тот факт, что все эти события происходят на трёх километровой очереди за бензином на столичных автозаправках.

Городской визг

Люблю я свой город, солнечный, даже в лютую зиму, к тому же вечно зелёный, как Эдемский сад. В этом плане Нью-Йорку с его помпезными небоскрёбами есть к чему стремиться. Но лишь одно в этой благодатной обители скорбно терзает мне душу, и это… визг, громкий, душераздирающий визг! Нет, это вовсе не шум расширяющейся автострады, не грохот искромётных трамваев, и уж тем более не звонкие возгласы бурлящих обывателей и мещан. Это самый настоящий поросячий, а то и свинячий ВИЗГ!

Кстати, вот он опять! Острый и пронзительный. Столь же короткий, сколь зычный. Этот визг и хрюканье издаётся в нашем городе отовсюду. Прислушайтесь же! Слышите? Нет? Неужели оглохли или, быть может, это я схожу с ума?

Женщина, нежно убрав лишнюю помаду со своих Джакондовских губ, с такой же непринужденной легкостью… «уронила» (язык не поворачивается сказать «выбросила», хотя именно это она и сделала) измятую салфетку на асфальт. И тут же пронзительный свинячий визг изрёкся из уст этой «монализовой Хавроньи».

А вон, гляньте, едет семейка в дорогом автомобиле: бравый отец гордо восседает за рулём, потягивая Колу из баклажки. Рядом в позиции «вперёдсмотрящего» сидит его благоверная и усердно грызёт семечки. Их милые чада, расположившись на задних сидениях, с аппетитом уплетают мороженое. Словом, умилительная картина счастливой семейки! Но тут вдруг окна автомобиля медленно опускаются, и из них в разные стороны пулей вылетает пустая пластмассовая бутылка, взмывают к небу обёртки мороженого, и сыплется на проезжую часть огрызки от семечек. И опять этот оглушительный свинячий визг и поросячьи хрюканья раздаются прямо из этой «машины-свиньявоза» на весь честной город.

Она, соскочив с автобуса, не смогла донести билетик до урны и, смачно хрюкнув, бросила его на дороге. Он, испуская дым со всех своих отверстий, «стрельнул бычок» как можно дальше от себя, и тут же завопил свинячим воем из тех же самых отверстий.

Нешто не слышите? Неужто оглохли?

Заглатывая свой потребительский корм, двуногие «свиньи» разбрасывают его остатки повсюду. И гордо, как ни в чем не бывало, хрюкают во всеуслышание. Поросячьи вопли, да такие, будто живьем режут целое стадо свиней, плотным туманом окутывают город, что, кажется, внемлющий тут мог бы запросто оглохнуть. Как не затыкай свои уши, но вездесущий визг, словно прибрежный песок, просачиваясь сквозь пальцы, проникнет в самую глубь твоей души. Визг этот не подвластен дырявым ушам, ибо слышишь ты его, коль зряч, только очами.

Юродивый

Старая панельная хрущевка. Торцевая часть. Две комнаты. В одной он впитывает пищу для плоти, в другой для души. В первой он – неприхотлив, во второй – гурман. С потолка, увешанный паутинами, на оголенном проводе свисает пауком тусклая лампа. Окна, как в 45тые, обклеены газетой, но не стекло крестиком, а щели в поперек, дабы тепло удержать. Старые истёртые обои, утеряв со временем адгезию, висят как листья озябшего древа. В углу пыльный, покосившийся от тяжких дум, книжный шкаф. Тридцать томов БСЭ, как солдаты на плацу, выстроились в ряд. Вместо ковра – опять же книги, толстые и ветхие. В каждой небрежно, но скрупулёзно подчеркнуты изящные мысли писателей; на полях, столь же небрежно, вписаны свои. О, его извечная немая полемика с авторами!

Он – в чистом, но вдоволь обшарпанном свитере, обтягивающий косую сажень в плечах, облезлые ситцевые брюки, служившие ему не первый год, плетенные, как в старину, домашние лапти на ногах, и линючая куртка на выход, в паре с шерстяным шарфом и колчаковской шапкой.

Те, зачарованные им, кто по зову сердца иль души, и, не в последнюю очередь, плоти, однажды завлеченные сюда, опешив, терялись в разочаровании. Аскетизм в этих невзрачных комнатах, казалось, тесно граничил со скупостью и нищетой, хоть по миру ступай. Скромность его быта обезоруживала их. Как же кладезь его мыслей разительно отличалась от его скудного материального благосостояния! Впрочем, особо внимательные гости примечали единственную утварь, едва ли украшавшая помещение: изящный гриф вполне дорогой гитары, сверкающая в углу комнаты, и ноутбук последней модели, зарытый под грудами книг. Он ими творил, а в творчестве экономить – преступление. Экономить можно на еде и нужно в одежде, но никак не в музе, – считал он.

Его отвращение к бренному миру и всеядному обществу, идейность и настырность, густо разбавленные здоровым фанатизмом, служили магнитом на ряду причин предрасполагающих.

Стена обвешанная Личностями, подобно иконостасу, была для него свята. Бывало, он к ним не раз прикладывался, как к образу в Киоте.

– Юродивый, чудной! – подумала она. – Какая непроходимая глупость!

– С него писать бы Диогена! – шмыгнула шальная мысль удругой, тщательно оглядывая его лачугу, словно бочку Диогена.

– Кто знает, быть может именно здесь, в этом пустыре, зарождается то великое, что бессмертно. Быть может подобный аскетизм и есть непременное условие Нобельского признания, – брезжили мысли в голове у третей. – Но как же, черт возьми, будет тернист этот путь, и в особенности для той, кому суждено быть с ним рядом.

Треугольник

Разбитый нос, исцарапанное лицо, легкое сотрясение, порванные пальто и костюм, и болтающийся на ветру половина галстука, на фоне ошеломленного взгляда из под синяков…

А ведь шел я, бравый инженер с чертежами под мышкой, присвистывая 9-ю симфонию Бетховена, домой, тихо и мирно, никого не трогал, а тут на тебе… каток!

Уклон, выверенный аккурат под 45 градусов, высота в 8 метров, зеркально-гладкая гипотенуза, растянутая на все 17 метров, катет, с ровными лестницами, и разгонная площадка 3 на 4 метра, словом все параметры строго по ГОСТу. Олимпийская бобслейная дорожка в Сочи с завистью косится на этот шедевр неизвестного инженера, которого ещё каких-то 2 дня назад и в помине не было.

Детвора шумно крутилась вокруг снежного «треугольника»: кто с санками, кто с досками, кто так, на своих «заднеприводных». Сколь медленно поднимались ребятишки вверх по лестницам катета, столь же стремительно неслись они вниз по гипотенузе.

Народ на катке был молод и проворлив, самому старшему было лет этак шесть-семь. Убеждая себя, что ещё не растерял навыки, которыми мастерский владел в детском саду, я смело полез наверх. Там, наверху, я попросил, точнее, взял, ну, хорошо, хорошо, отобрал у ребенка санки (с условием вернуть), дабы разок скатиться на них вниз.

Не помню, где именно из под меня вылетели санки, но, смутно припоминаю, что катился я дальше на своём Calvin Klein, а дистанцию заканчивал уже на костюме от Gucci, ну, а тормозить пришлось галстуком в красную полосочку, активно помогая ему носом и лбом.

Запоздалая зима медленно падала мне на голову, когда я, распластанный на земле, заметил, как стремительно надвигается на меня толи смерч, толи куча ребятишек на санках.

Далее: темнота и звезды!

пс. Будет оттепель, вернусь к «бермудскому», отыщу часы, швейцарцы уверяли, что и под сугробами они должны работать.

Референдум
(все совпадения считать намеренными)

Окончательно связав себя узами Гименея, решились-таки мы, с моей благоверной, закупить недвижимость, дабы закрепить намертво те самые узы. Хоть и твердила моя, что со мной рай и в шалаше, но «шалаш» оказался с кондиционером, евроремонтом, натяжными потолками, утепленным полом, и, так получилось, что в престижном районе столицы. Словом, «шалаш» этот ей оказался по душе. Вселились мы туда втроем: я и мои дамы – Мама и половинка. Над четвертым мы еще «работали» не покладая рук (ну и другие части тела!).

Всё бы, конечно, хорошо, да квартирка эта оказалась четырехкомнатная, а нас в сумме было три головы. Вот тут и начались бурные агитации (похлеще предвыборных), пропаганды, официальные заявления, ультиматумы и санкции. Народ (из трёх человек!) собравшись на лобном месте, назовём для удобства – «майдане», скандировали своё желание, как именно распорядиться лишней комнаткой. Я, сторонник консервативных взглядов, желал иметь в доме нейтральную зону в лице «Библиотеки». Более либеральная Мама пыталась переоборудовать комнату под гостиничную. А вот лидер «правого сектора» – супруга придерживалась идеи «Детская комната». «Ну, а пока они появятся, – мудрствовала она лукаво, – пусть комнатка побудет моей гардеробной!»

А тем временем, я тайком, коробка за коробкой, завозил в то «автономное помещение» свои громоздкие книжки. Те, в свою очередь, мирно и «вежливо» располагались по полочкам и уже чувствовали себя как дома.

В какой-то момент, мы решили преодолеть кризис демократичными методами: решили провести референдум. На повестке дня стоял всего лишь один вопрос: «Что делать с лишней комнатой?». По итогам референдума 4 человека, а это 96,77% жителей квартиры высказались за «Библиотеку». Надо сказать, что был я безгранично счастлив, что меня поддержало подавляющее большинство. А я, со своей стороны, как «председатель ЦИК», могу смело вас заверить, что в ходе референдума нарушений практически не наблюдалось. А то, что избирателей было трое, а проголосовали четверо, так это нормально. Ведь как говорил товарищ Сталин, «важно не как голосуют, а как считают»… тем более ипотеку эту выплачиваю исключительно я.

10%

Есть у меня в городе любимый книжный магазин, где с каждой своей зарплаты я трачу строго 10% на покупку новых книг. Главное успеть дочитать их до следующей получки.

Плотно набитая редкими книгами неприметная лавочка в центре города, словно черная дыра, способна засосать любого книголюба. Милые и к тому же начитанные девушки, работающие в той лавочке, знают все мои вкусы, интересы и предпочтения. Долго льстил я себя мыслью, что в их маленьком книжном миру я для них «особенный» клиент. Ан нет, как оказалось, знали они вкусы всех своих постоянных клиентов очень даже не плохо. Профессионалы, однако! Более того девушки до того поднаторели, что моментально оценив текущее настроение и предрасположенность входящего в магазин клиента, подсовывают им соответствующий фолиант.

Заявись я туда хмурый и задумчивый, они молча суют мне Кима Филби «Моя тайная война» или «Производство согласия» Ноама Хомского, а то и «Гибель империи» Гайдара. А стоит мне заскочить туда в приподнятом настроение, так и сам не замечу, как накуплю у них что-нибудь из Зощенко, Довлатова и Хемингуэя. А намедни, в свете глобальных геополитических сдвигов, заглянул я туда под бременем философских дум. Так эти «милые и начитанные» убедили меня «Философствовать с помощью молотка» по методу Ницше, а заодно освежить шахматные знания по учебнику Збига Бзежика «Великая Шахматная Доска» (чьи прогнозы о кончине империи, кстати сказать, не сильно отличались от предсказаний о конце света индейцев племени Майя).

И «чёрная дыра» незаметно засосала аж все 20% моей скудной получки.

Но с недавних пор я начал забегать к ним в непонятном настроении, загадочном, упоительном. Профессионалы в замешательстве:

– Драсти! – роняю я у входа.

– Здравствуйте! – теряются, не зная что и предложить. – Что предпочитаете читать на этот раз? Экономическое Чудо в Германии или в Японии? – мило улыбаются «мерчендайзеры», делая ставку на послевоенную экономику стран Запада. Удар ниже пояса! Знают, гады, моё слабое место.

– Нет, – выдавил я равнодушно, – мне бы книжку «Отец», у вас есть такая?

– «Крёстный»? Марио Пьюзо? Ну, конечно, есть!

– Нет, нет, не «Крёстный Отец», а просто «Отец», ну про Папу, короче.

– Ааа, Вы наверно имеете ввиду «Богатый Папа, Бедный Папа», Роберт Кийосаки. Отличный выбор, скажу я Вам! – оживились вдруг они. – Настольная книжка всех предпринимателей.

– Нет, нет, Вы меня не поняли, мне нужно что-нибудь из семейного чтива?

– Как? Вас уже не интересует Экономика? – не выдержала одна из них, сверяя в своём компьютере мои прошлые интересы. – Политика? История?

– Ну, конечно, интересуют, но как-нибудь потом. – ответил я грустно. – Ну, так где у вас отдел семейных книг?

И только у кассы, упаковывая выбранные мной книги: «Как воспитать сына», «Чем кормить годовалого ребенка», «Папа, мама и Я», девушки тяжко вздохнули.

– Дааа, девчата, – услышал я уже у дверей, – вот и потеряли мы очередного клиента, жаль…

Наполеон, что в каждом из нас

У моего Отца был один единственный сын. Знавал я этого гадёныша как облупленного, тот ещё честолюбец!

В детстве, когда все нормальные детишки болели свинкой и ветрянкой, он страдал «Манией Величия». Заберётся, бывало, на табуретку с газетной двууголкой на голове, закинет высоко кучерявую, а руку правую под рубаху в клеточку и стоит как истукан. Говорить-то толком ещё не разумеет, а позу бонапартскую выдаёт ровно по Наполеоновски. А утречком теребят его родители в детсад, да приговаривают, мол, де, ждут и дожидаются его дела Великие.

Вот так и рос малой не по дням, а по… книгам. В них каждый новый герой влёк его и манил к «Великому и Бессмертному». И он, разумеется, шёл, а те всё не случались. Так со временем поубавилось Величие, усмирили его годы, обуздали. Тёмные массы, бывало, сбивали его с ног и нагло, как по ковру, ступали поего скатившейся двууголке.

Но вот, однако, напасть какая – Величие притаилось, а мания-то всё росла, словно на дрожжах сидела. И недуг этот в судорогах бьёт его об гранит науки, швыряет в словесность изящную, и топит безжалостно то в бездонной музе, то в бизнесе болотной, то в политике смрадной.

Вот только Бонапарт в нём всё молчит. Забился в угол, зубы стиснул, молчит. Поднял обшарпаннуюдвууголку, стряхнул пылинку, насадил на место, молчит. Ждёт своего часа.

Эх, ему бы жизнь складную да пресную и детишек полдвора, ан нет же, ему «Францию» подавай, «Армию» и «Жозефину», а коли нет, так только «Ватерлоо». Третьему не бывать.

В поисках Величия, безрассудно нырял он головой в океан жизни, но захлебнувшегося и обессиленного, выбрасывали его волны обратно к скалистым берегам. Наполеон, мокрый и изнуренный, карабкался вверх, медленно, но упорно, подальше от всякой черни.

А там, наверху, для Наполеонов есть лишь два пути: благоухающая тропинка в Жёлтый Домик, иль тропа тернистая сквозь Поля Елисейские в Дом Белый.

Он, вновь подняв с земли истоптанную толпой двууголку, стряхнув с неё пыль, аккуратно установил её на изрядно поредевшую шевелюру, обильно испачканную сединой, и твердо шагнул на тропу, густо обросшую тернием.