Текст книги "Воробышек"

В том же 1943 году приказом начальника Центрального штаба партизанского движения № 3/н от 16 февраля 1943 года «…за доблесть и мужество, проявленные в борьбе против немецко-фашистских захватчиков» он был награжден медалью «Партизану Отечественной войны» II степени. В дальнейшей его жизни были и другие награды, но эта для Владимира Львова была самой памятной и дорогой.

Что же было потом? Немцев гнали все дальше и дальше, на освобожденных территориях Калининщины и Псковщины партизанам больше делать было уже нечего. Взрослые влились в регулярные части Красной Армии и пошли с ними на запад, за Победой.

А мальчишкам и девчонкам, вчерашним участникам партизанского движения, надо было привыкать к мирной жизни, а главное – учиться, чтобы встать на место тех, кто ушел на фронт и не вернулся.

У Володи была давняя мечта – стать летчиком. Вот с этим он и пришел в свой 4-й отдел НКВД, посверкивая новенькой медалью: «Раз мне дальше воевать нельзя, дайте направление в летное училище, летать хочу!»

На крыльях мечты

После окончания школы младших авиационных специалистов Львов был направлен для прохождения дальнейшей службы в Австрию, где и летал. Правда, не пилотом, а стрелком-радистом.

Потом была служба в ЛИИ (Летно-исследовательский институт, г. Жуковский) ВВС, где испытывались различные типы самолетов, и должность у Владимира Львова, соответственно, называлась, воздушный стрелок-радист-испытатель. Всякое приходилось испытывать, и не только на самолетах, но и на себе: и горели в воздухе, и падали. И гибли, конечно, при этом.

Но ко Львову судьба была благосклонна, он уцелел на этой опасной службе и продолжил учебу. И, в конце концов, добился своего: после окончания Балашовского авиационного училища сам стал пилотом, учил летать и других, поскольку его оставили в училище летчиком-инструктором.

Впоследствии судьба распорядилась так, что Владимир Иванович после завершения военной службы работал в заполярной авиации, участвовал в становлении и развитии Туринского авиапредприятия в Эвенкии. А еще он в это же время умудрился получить юридическое образование на юрфаке МГУ.

Сделал все, как надо!

После выхода на пенсию майор запаса Владимир Львов нашел новое призвание – воспитание подрастающего поколения. Был военруком в Туринской школе-интернате и Туринской средней школе, преподавал в вечерней школе рабочей молодежи.

Занимаясь обучением и воспитанием чужих детей, Владимир Иванович, конечно же, не забывал и о своих собственных. Его сыновья, Александр и Николай, как и отец, стали военными авиаторами.

Очень хотелось бы закончить этот очерк на мажорной ноте – что вот, довелось ветерану в 2015 году отпраздновать большой для всех юбилей – 70-летие Великой Победы, в достижение которой и он, совсем тогда еще пацан, внес свой вклад.

Однако 70 лет по нынешним меркам – это целый жизненный срок! Многие мужчины у нас, к сожалению, просто столько не живут. Конечно, Владимир Иванович прожил довольно большую и, можно сказать, счастливую жизнь. Но до сегодняшних дней он, увы, не дожил, как и многие другие ветераны Великой Отечественной войны.

Да, громких подвигов Владимир Львов не совершил. Но все, что положено настоящему мужчине, он сделал: и Родину защитил совсем в юном возрасте, и в мирное время достойно ей послужил, и замечательное потомство после себя оставил. За что ему честь и вечная память! Дай Бог каждому так прожить…

Астафьев называл ее сестренкой

Если честно, то брался за этот очерк с некоторой неуверенностью. Ну как можно в небольшом газетном материале рассказать о жизни человека, судьба которого могла бы лечь в основу, по меньшей мере, повести. И все же попытаюсь. Тем более, что человек этот, Галина Георгиевна Суевалова, ветеран не только педагогического труда, но и Великой Отечественной войны, 70-летие которой мы отметили.

В ее трудовой книжке единственная запись о приеме на работу, сделала она в 1944 году в Илимпийском роно Эвенкийского автономного округа. И более полувека Галина Георгиевна, за исключением нескольких месяцев, трудилась на одном месте, в Туринской средней школе. Она вела начальные классы, а значит, для сотен и тысяч эвенкийцев осталась первой учительницей, для которой в памяти бывших ее учеников существует особый уголок, куда, кроме Галины Георгиевны, никто не вхож. И где бы ни находились ее ученики, они всегда помнят, что есть на этой земле их первая учительница, помогшая им преодолеть первую ступеньку на крутой длинной жизненной лестнице. Ведь Галина Георгиевна учила их не только читать-писать, слагать и умножать, но и основам гражданственности, законам общежития, добру и справедливости.

При этом далеко не каждый из них знал, что с самой Галиной Георгиевной судьба обходилась по-доброму не всегда. Начать хотя бы с того, что росла она сиротой. Возможно, где-то и были ее родители («Я уже позже как-то выясняла, что, вроде, они есть у меня, и даже имена их мне назвали», – с грустью говорила мне Галина Георгиевна), но крохотная девочка, с трех лет очутившаяся в одном из украинских дет-приемников, ничего о них тогда не знала и не могла знать. Время-то было какое: совсем недавно окончилась гражданская война. Повсюду разруха, голод, страна наводнена косяками бродяг, беспризорников. Может, родители подкинули ее, может, погибли. Кто это сейчас знает?

И с тридцатых годов Галя Ус (Галина Георгиевна до сих пор не уверена, что это ее подлинные имя и фамилия: может, ей их дали в детприемнике, а может, все же была при ней какая-то записка, когда она оказалась в нем) начала скитаться по детским домам. Скитаться потому, что не могла долго прожить в каком-то одном из них.

Не нравились порядки в этих сиротских заведениях, не нравилось, как к ним, детдомовцам, относились в школах ученики из нормальных семей, не нравилось, что за место под солнцем, а вернее, за общим столом, за лучшую койку и далее – надо буквально драться. Не нравилась однообразная и скудная еда, нищенская одежонка, не нравилась жизнь по команде… И она периодически сбегала.

Скиталась по стране, переезжая с места на место то под лавкой пассажирского вагона четвертого класса (там народ попроще ездил, бедный, но добрый, хлебцем мог гостить, куском жесткого сала), то на заплеванной, замусоренной подсолнечной лузгой палубе парохода, опять же в третьем или четвертом классе.

Пробавлялась тем, что подавали, что удавалось самой стянуть у зазевавшейся торговки на базаре. Один раз ее подобрал цыганский табор – смуглую, с распущенными волнистыми волосами девочку тот бродячий веселый народ принял за свою. Кочевала с ними месяца три, пропахла дымом костров и окончательно прониклась духом свободолюбия и независимости. Но девочку у цыган отняли милиционеры, повсюду охотившиеся за беспризорниками, и снова поместили в детдом.

На этот раз аж в Игарский. Там Галя Ус провела несколько лет, вплоть до юношеского возраста. Чем запомнилась Игарка, вернее, детский дом? Да тем же самым: вечным недоеданием, постоянной борьбой за самоутверждение (Гале за ее ершистый характер дали прозвище Гайчи – по имени героя популярного в те годы фильма «Гайчи» с похожей на ее судьбой), унижениями и оскорблениями со стороны городских благополучных детей, с которыми в одной школе учились детдомовские. Их, отчаянных, с вечно голодным блеском в глазах, боялись и ненавидели, всегда ждали от «босяков» какой-нибудь пакости. Ну а раз относились к детдомовцам с презрением и боязнью, держали их на определенной дистанции, то и получали то, чего ожидали: поджоги, грабежи, даже убийства.

– Виктор Астафьев очень хорошо описал жизнь нашего детдома в книге «Кража», – сообщает мне Галина Георгиевна. – Хоть он героям повести и дал вымышленные имена, но я всех узнала…

– Так вы с Астафьевым…

– Да, мы в одном детдоме были, – подтверждает Суевалова. – Более того, мы дружили!

Но об этом, как бы не хотелось рассказать именно сейчас, все же – попозже, по хронологии событий. А пока проследим судьбу Галины Георгиевны дальше. В конце тридцатых – начале сороковых годов детдом из Игарки перевели в Енисейск. Но здесь Галя надолго не задержалась. Началась война, и она со своей подругой Лизой Дмитриевой сбежала – девчонки уже повзрослевшие и по горло сытые детдомовской житухой, решили податься на фронт. Хоть санитарками, хоть кем, только бы подальше от детдома. Украдкой забрались на пароход, думая, что он плывет в Красноярск. А замызганная посудина пошлепала в… Игарку.

Сошли они на пристани сто лет надоевшего им городишка. Куда податься? Был бы детдом на месте – хотя бы в него на первое время заявились, обогреться, поесть чего-нибудь. Небось, не прогнали бы их. А так – ну куда? Ни денег, ни пожевать чего, ни близких, кто бы их обласкал. Ну и пошли в горком комсомола: так, мол и так. Мы такие-то, оттуда-то. Что посоветуете?

Им, конечно, посоветовали вернуться в детдом, то есть обратно в Енисейск. Но девчонки переглянулись, вспомнили тошнотное путешествие по Енисею и что их ждет в конце его, и дружно затрясли головами: только не обратно. Тогда их решили все же оставить в Игарке. Сначала дали направление на учебу в ремесленное училище. Но девчонки как увидели, что там одни пацаны – ходу назад. А в Игарке только-только образовывалось педучилище. Вот туда и определили подруг. Причем, что за «пед»-училище – их не интересовало, главное, что там были одни девчонки.

– Ну вот, закончила я подготовительное отделение, приступила к занятиям, – вспоминает Галина Георгиевна. – И только тут узнала, что из нас будут готовить учителей. Откуда же мне было тогда знать, что педагог – это и есть учитель! Ну не было в нашем лексиконе такого понятия. Сразу испугалась: какая из меня учительница? Я же всю свою жизнь, сколько помню себя, была бродяжкой, босотой, хулиганкой детдомовской, наконец. А тут на тебе – учительница. Это чему же я могла бы учить детей? Ну, нет, думаю, это не по мне…

И Галя в очередной раз – в чем была, в том и удрала. Ей это делать было не привыкать. Ушла в тайгу. Попала к лесорубам. Те ее отогрели, накормили, ну и, конечно, сообщили в город. На деляну приехал (благо, от города всего в пяти километрах) милиционер верхом на лошади. Подсадил ее к себе в седло и отвез обратно в училище. Как Галю отругали в тот раз директор училища Андриан Семенович Воронин и его супруга Ксения Ивановна! Они ведь приняли в судьбе этой непоседливой девчонки самое прямое участие, взяли ее даже без экзаменов, надеясь вывести в люди. А она такое отмочила.

Проняло Галю до самых печенок. И стала она учиться – прилежно, настойчиво. Ее в свободное от занятий время принимали у себя Воронины, Галя оттаивала в уютной, незнакомой ей домашней обстановке, пыталась что-то делать по хозяйству, ухаживала за только что появившейся в этой семье крохотной дочкой. Она и по сей день благодарна Ворониным за их доброту, участие.

Начинались каникулы – все студенты разъезжались и расходились по домам. Только у Гали никого и нигде не было – даже у ее подруги, такой же детдомовки Лизы, объявился в Игарке родственник, и она уходила к нему. А Галя оставалась в городе, работала, чаще сторожем, и жила в сторожках же различных предприятий города. До начала занятий. И снова садилась за парту.

В 1944 году она закончила училище. Ей дали направление в Ванавару, стали оформлять документы. Понадобилось выписать паспорт. А у Галины не оказалось ни свидетельства о рождении, ни каких-нибудь других документов, подтверждающих ее возраст. Тогда собрали медкомиссию, которая и определила, на глаз, что Гале исполнилось девятнадцать – хотя ей, конечно, могло быть и годом-другим меньше или больше. С этой справкой она и пошла в паспортный стол.

– А там старичок такой сидел, добрый, участливый, – вспоминает Галина Георгиевна. – «Доченька, – говорит, – ну ладно, год мы тебе запишем. А как быть с числом, да и отчества у тебя нет?». «Не знаю», – пожимаю я плечами. «Ну ладно, – вздыхает тогда он. – Какое у нас сегодня число? 30 апреля. Так и запишем: дата рождения – 30 апреля 1925 года, раз тебе девятнадцать. Ну а с отчеством как быть?» Сообща мы решили, что в сочетании с моим именем хорошо будет звучать «Георгиевна». Так и записали…

Наконец, паспорт на руках, на дворе – нежаркое северное лето. Пора и в путь, в неведомую ей Ванавару. Галина села на пароход «Мария Ульянова», на нем же плыли в Туру выпускницы училища Надежда Комбагир, Каплина, Безруких, был среди пассажиров и секретарь Эвенкийского окружкома Эвенкии В. Н. Увачан. Вот на него-то и насели девчонки: давайте, Василий Николаевич, ссадим Галину в Туре. Ну куда, мол, она одна поплывет в Ванавару, как доберется? Как там одна будет жить, никого не зная, да еще с детдомовским прошлым? Вдруг попадет в какую-нибудь дурную компанию, пропадет же.

Так и ссадили ее в Туре. Илимпийский роно направил свежеиспеченную выпускницу в Тутончанскую начальную школу. Галина поплыла туда на катере. По дороге познакомилась со стариком-шкипером и помогавшей ему внучкой. Долго ли, коротко ли плыли, но вот и Тутончаны. На берегу катер поджидала строгого вида женщина – Галина каким-то внутренним чутьем поняла, что это и есть заведующая школой, в подмогу которой ее направили.

– С вами должна быть учительница, где она? – спросила заведующая.

– Да вот же, встречай, – подтолкнул к сходням Галину старик.

Заведующая с недоумением посмотрела на худенькую девчонку, одетую в потрепанные шаровары и куртешку, перевязанный бечевкой фанерный ящичек в ее руках (там Галина держала тетради, учебники, которые ей выдали в роно). В общем, выглядела она далеко не презентабельно.

– Ну вот! – фыркнула женщина и поджала губы. – Какую-то шпану мне прислали.

Галю как будто ошпарили. В ней разом вспыхнула обида на весь белый свет. Мало она вынесла в детдомах, мало ее оскорбляли за все эти сиротские годы. И вот только-только почувствовала себя человеком, специалистом с образованием, и все начинается сначала.

Она чуть ли не на колени бросилась перед старым шкипером:

– Дедушка, забери меня отсюда ради всего святого! Возьми лучше к себе на работу, все буду делать, только не оставляй здесь!

– Да как можно, девонька, – забормотал старик, гневно косясь из-под лохматых бровей на бестактную заведующую, все еще стоящую на берегу. – Нельзя! Раз тебя направили сюда – здесь и должна работать. А то, неровен час, припишут дезертирство с трудового фронту, и посадят. Война ведь идет, каждый должен быть на своем месте и блюсти дисциплину.

Но Галя плакала и стояла на своем. Заведующая молча повернулась и ушла.

– Так тому и быть, – вздохнул шкипер. – Оставайся. Будешь за внучку работать – ей все равно в школу идти…

И Галя взяла на себя роль матроса: мыла палубу катера, помогала причаливать его, готовила нехитрую снедь. Катер мотылялся с почтой, какими-то грузами между старым и новым Туруханском, туда-сюда, туда-сюда. У Гали было покойно на душе: ну что ж, не мечтала она – стать учительницей, и не стала. Ей и так хорошо. А что будет дальше – ее как-то не интересовало. Возраст был не тот, чтобы всерьез задумываться о будущем.

А ее, оказывается, искали: тревогу забили в роно, забеспокоился В. Н. Увачан. Во все концы, куда могла забраться беглянка, полетели запросы. И в один из ненастных сентябрьских дней катер, приплывший из нового Туруханска в старый, на берегу поджидал милиционер:

– Ус, Галина?

– Да, – испуганным воробушком подпрыгнуло сердце у Галины.

– Следуй за мной.

Ночь Галина провела в КПЗ. Утром пришла какая-то женщина, попросила дежурного милиционера оставить одних, и заговорила с затравленно смотревшей на нее девушкой. Это была заведующая Туруханским роно. Она говорила негромким, каким-то проникающим до самых глубин девичьей души голосом о том, что нельзя жить одним днем, надо думать о будущем. А оно у Гали впереди только хорошее, все дурное, связанное с детдомовской жизнью, позади. Теперь только от самой Галины зависит, как повернется ее судьба, она уже взрослая и сама в состоянии отвечать за себя, за свои поступки.

В общем, оказалось, что завроно знает про Галю практически все, и предложила ей остаться работать в местной школе. Но сказала, будет все же лучше, если Галя вернется туда, куда ее направили, и докажет неприветливо встретившей ее заведующей Тутончанской школой, что она – не «шпана», а такой же советский человек, как и все, более того, она – специалист и сможет учить детей.

Галя оттаяла, проплакалась, и на следующий день катер вез ее уже в Тутончаны (как раз в те края нужно было везти почту). На этот раз никто ее на берегу не встречал. Она тепло распростилась со старым шкипером и пошла в село, навстречу своей судьбе. Расспросила у первой встреченной ею женщины (впоследствии матери ее ученицы Оли Май), где школа, пришла туда, нашла заведующую.

Та встретила ее обрадованно и в то же время смущенно. Они долго проговорили, Галя все рассказала о себе, и заведующая, едва сдерживая слезы, самым искренним образом попросила у новой учительницы прощения.

А занятия уже шли вовсю. Галине дали сразу два класса. Но вот появиться перед учениками ей было не в чем: не в шароварах же идти на первый урок. В магазине – хоть шаром покати, ни одного лоскутка материи. Да и от Галининых двухсот рублей, выданных в училище на дорогу, уже почти ничего не осталось.

Весть о том, что приехала новая учительница, бывшая детдомовка и едва одетая, быстро распространилась по Тутончанам. Жалостливые бабы выменяли на продуктовый талон у кого-то кусок белого шелка, выкрасили его синькой и сшили для Галины платье. Вот в нем она и пришла на первый урок.

Так началась ее учительская работа. Жила в школе, спала на раскладушке, после занятий бегала в клуб. Была она бойкой, энергичной, на нее навалили массу поручений: и комсоргом-то она стала, и библиотекой заведовала, и по профсоюзной линии заворачивала. Галину заметил Василий Суевалов, молодой заготовитель пушнины. Дело молодое, закрутили они любовь, да и поженились.

Галя была уже беременной, когда Василию пришла повестка из военкомата, война-то еще шла. Поплакала Галя, проводив молодого мужа в Туру, да и осталась одна. Но кручиниться было некогда, она и до этого крутилась, как белка в колесе, а тут еще заведующая школой, почувствовав слабину (половину работы в школе, если не больше, взяла на себя новая учительница), начала варить дома бражку да попивать. Естественно, занятия она периодически пропускала, и Гале приходилось вести все четыре класса, да еще и интернатом заведовать. Как только ее на все хватало?

И тут Василий передал Галине записку: его по брони оставляют в Туре, в райкоме комсомола. Потому и жить им надлежит там. В Туре молодая семья поселилась в каком-то сарае. Василий прорубил в стене несколько окон, утеплил – и квартирка была готова. На работу Галина пошла в среднюю школу. Все преподаватели были в основном преклонного возраста, люди, много повидавшие на своем веку, добрые, участливые. Галину приняли как в родную семью.

– Господи, я же ничего не умела тогда! – всплескивает руками Галина Георгиевна. – Если как у учительницы у меня еще что-то получалось, то житейского опыта – никакого. А тут дети пошли. Я с первой дочкой не знала что делать, не умела ее ни пеленать, ни остановить плач. К свекрови стыдно было обращаться (вот, скажет, неумеха какая, хотя она ко мне и хорошо относилась), так я за советами всегда обращалась к работницам школы. Они посмеются, добро так, да буквально на пальцах объясняют мне, что и как надо делать. Никогда не забуду их доброты ко мне, бескорыстной помощи. Если из меня что-то и получилось – как человек, как педагог, так это только благодаря коллективу Туринской средней школы…

В Туре Галина вела младшие классы, затем ей поручили вести русский язык и литературу еще и в вечерней школе. Сюда же она погнала и мужа Василия: – «У тебя всего семь классов, тебе надо расти, и среднее образование – обязательное условие для дальнейшего продвижения по работе». И действительно, после получения среднего образования Василий Григорьевич был направлен в высшую партийную школу, после чего многие годы возглавлял Эвенкийский окрисполком.

Галина Георгиевна очень скоро почувствовала вкус к своей работе, ей все удавалось. Учила она ребятишек хорошо, доходчиво, с выдумкой. За все годы работы в школе от руководства ни разу не получила не то что выговора, а даже внушения. Напротив, ее всегда отмечали как одну из лучших преподавательниц. Побывавшие на одном из ее уроков инспекторы из Министерства просвещения сказали, что она – талантлива и посоветовали направить ее на дальнейшую учебу. Так и сказали: «Эта девочка – настоящий самородок». А услышав в ответ: «У этой девочки уже четверо дочерей», – не поверили. Но так оно и было.

– Ну куда бы я поехала от них учиться? – вопрошала меня Галина Георгиевна.

– Да к тому же еще Василий находился в партшколе…

И все же она окончила годичные курсы в Ленинградском пединституте им. Герцена, и с новыми силами и знаниями продолжала свою плодотворную работу. Ей присвоили звания – сначала «Отличник образования», потом «Заслуженный работник просвещения РСФСР», награждали медалями, вручили в общей сложности свыше шестидесяти грамот. Но она не зазнавалась, не переоценивала себя, а продолжала оставаться такой же: добросовестной, требовательной к ученикам и себе. Учила их, училась и сама, год от года совершенствуя свои навыки и способности. О ней в «Известиях» опубликовали очерк с фотографией. Со всех концов страны посыпались письма, в которых восхищались ею, ее судьбой, кое-кто признал в ней даже родственницу.

– Нет, родственников у меня так и не нашлось, – вздыхает Галина Георгиевна. – Так и осталась я без роду-племени…

Но тут она явно несправедлива к себе. Пусть не родной, но близкой ее считают сейчас не только в Туре, но и далеко за пределами Эвенкии тысячи ее учеников, многие люди, которые прошли через ее судьбу.

Сестренкой ее называл ныне признанный классик русской литературы Виктор Петрович Астафьев, а тогда такой же воспитанник Игарского детского дома.

– Мы сдружились-то не сразу, – продолжает Галина Георгиевна. – Витька – он был ведь какой-то поначалу нелюдимый. Всех сторонился, всегда ходил с какой-нибудь книжкой в руках или за поясом. На уроках читал, в столовой читал, в красному уголке читал. Само собой, все, что рассказывали учителя, пропускал мимо ушей. А когда вызывали к доске, часто не мог ответить. Ну и его оставили на второй год в пятом классе. Вот здесь мы и стали с ним одноклассниками…

Отличница Галя не могла позволить себе, чтобы понравившийся ей парнишка был отстающим. И она с благословения классного руководителя взяла над Виктором шефство. И стала постепенно подтягивать его по математике, русскому языку – да-да, у будущего знаменитого писателя были существенные проблемы с этим предметом. Зато по литературе Астафьев сам мог подтянуть кого хочешь: быстро перечитав все интересующие его книги в небогатой детдомовской библиотеке, он при поручительстве директора детдома записался в городскую, где выбор был уже намного побогаче.

– Непросто было с Витькой: он ведь продолжал оставаться парнем очень ершистым и независимым, часто сбегал с уроков, от меня, – улыбается Галина Георгиевна. – А сбегал-то куда, оказывается: в лес или на Енисей! Он же вырос в таежной местности, на реке, и очень тосковал по природе. А в Игарке до леса надо было еще добраться – здесь же кругом тундра. И вот возвращается потом, на следующий день, просветленный такой, послушный. И мы снова начинали с ним зубрить уроки.

Настойчивое шефство Галины не прошло даром: пятый класс Виктор Астафьев закончил лишь с одной тройкой. Правда, все по нему же, по русскому языку. Наверное, это господь распорядился так, чтобы он уже потом, спустя многие годы смог с лихвой вернуть свой долг перед «великим и могучим» в виде своих замечательных и неповторимых произведениях, так обогативших русскую литературу. В том числе и повесть «Кража», в которой Астафьев подробно расписал свою детдомовскую жизнь и жизнь своих сверстников в Игарке, все те опасные приключения, порой заканчивающиеся для пацанов весьма драматично.

Галя Ус и Витька Астафьев рассталась в 1940 году – шестнадцатилетним парнем он вернулся в родную Овсянку, где от родного гнезда уже почти ничего не осталось. А Галя продолжала жить и учиться в Игарке вплоть до 1944 года.

Бывшие воспитанники Игарского детского дома встретились через много лет после того, как расстались – в 1986 году. Здесь, в Туре.

Впервые о нем, как о писателе, Галина Георгиевна услышала из лекции заезжего литератора еще в шестидесятые годы. Он назвал его подающим большие надежды писателем, воспитанником Игарского детского дома.

– Я как услышала это, да его имя, все во мне и всколыхнулось: да это же наш Витька! – с волнением вспоминает Галина Георгиевна. – Я уже к тому времени и думать о нем забыла. А тут на тебе: писатель! Это Витька-то, с которым, как со второгодником, мучились воспитатели и учителя, который всегда сбегал куда-то в тайгу, то к озеру, где мог разговаривать с травинкой какой-нибудь, с птичкой, петь сам себе во все горло? Витька, которого все считали немного не в себе, и писатель? Вот ведь какие фортели выкидывает судьба!

Все еще не веря, Галина Георгиевна написала Астафьеву, напомнила о себе, привела такие подробности из детдомовской жизни, которые могли знать только его воспитанники. И получила ответ: «Да, Галенька, это я. И тебя помню. Нам надо обязательно увидеться!» Так Астафьев, не дождавшись, когда Галина Георгиевна сама выберется в Красноярск, прилетел в Туру. Эта встреча была не для слабонервных: два пожилых уже человека, заключив друг друга в объятиях, то плакали, то смеялись, называли друг друга уже забытыми детдомовскими кличками…

А потом было много неспешных разговоров. Виктор Петрович приехал в Туру на целый месяц вместе со своей женой Марией Семеновной Корякиной: чтобы можно было и вдоволь пообщаться с подругой интернатского детства, и отдохнуть. Их сопровождал известный эвенкийский писатель Али-тет Немтушкин. Они за этот месяц несколько раз выезжали на рыбалку на знаменитые эвенкийские водоемы (затем впечатления от этой поездки легли в основу знаменитого астафьевского очерка «Вечно живи, речка Виви!»)

Писатель также провел ряд читательских встреч в учебных заведениях, производственных коллективах Туры. И конечно, в промежутках между всеми этими делами он общался со своей «сестренкой», подарил ей несколько своих последних книг с дарственными надписями, именуя себя в автографах «детдомовским братом» Галины Ус.

– Ишь, как ты шикарно живешь! – удивлялся Астафьев, расхаживая по четырехкомнатной, обставленной импортной мебелью квартире Суеваловых. – Прямо как королева! А вот я победней тебя буду. Да вот приедешь ко мне, сама увидишь.

При этом писателя ничуть не смущало, что «удобства» жилища председателя окрисполкома находятся, как и у подавляющего большинства туринцев, во дворе. Его вообще трудно было чем-либо удивить, потому что, плоть от плоти своего народа, за свою жизнь он видел и прошел такое, что иному и в кошмарном сне может не привидеться.

Но однажды он все-таки удивился, или, скорее, разочаровался. Когда узнал, что Галина Георгиевна является членом партии (отношение писателя ко всему советскому, ну или во всяком случае, к тому, что затем было обозначено обидным словом «совок», широко известно).

– Ну и дурочка! – безапелляционно заявил Виктор Петрович, когда они остались одни – при Василии Ивановиче Суевалове, убежденном коммунисте, он такие разговоры старался не заводить.

– Ну почему же? – обиделась Галина Георгиевна.

– Да как ты могла после того, что они с нашими родителями, с нами самими, сделали, вступить в эту их… партию?

– Ну, как, я же в советской школе работаю, учу детей доброму, светлому. У меня вон сколько наград за мои педагогические успехи. Да и муж у меня глубокой партийный, – пыталась возражать ему Галина Георгиевна.

Хотя убежденность ее несколько пошатнулась, когда Виктор Петрович рассказал, что, когда работал над своей книгой «Кража», добился, чтобы его допустили к архивам, связанным с Игаркой. И нашел там документы, свидетельствующие о том, что Галя этот период своей жизни провела недалеко от того места, куда, оказывается, из хутора Выселки близ Киева был привезен и затем расстрелян ее отец, Петр Дмитриевич Ус.

Это открытие потрясло Галину Георгиевну. Но в принципе она была готова к тому, что именно что-то такое и могло произойти с ее отцом, как и со многими тысячами других отцов, дедов, матерей, бабушек. Время было такое, что уж тут поделаешь…

Когда Астафьев с женой уехали к себе в Красноярск, Галина Георгиевна осталась в Туре не только одной из самых преданных его читательниц, но и его полномочным представителем, пропагандистом его творчества. Она провела множество открытых уроков, встреч в различных учреждениях и организациях, на которых со всей силой своего преподавательского мастерства открывала перед слушателями невероятно глубокий и яркий мир произведений Астафьева.

А Виктор Петрович, в свою очередь, никогда не забывал о том, что далеко на Севере, в самом сердце России, живет его названная сестра, звонил ей, присылал свои новые книги, с большой радостью открывал перед Галиной Георгиевной двери своей квартиры в Академгородке, когда ей удавалось вырваться на «материк». Он был потрясен, когда в ее жизни один за другим произошли большие несчастья. Умер от рака крови десятилетний внук, в 33-летнем возрасте угасла как свеча от рака желудка дочь Ирина (вспомним, что также рано умершую дочь Астафьева тоже звали Ириной). Виктор Петрович сам купил Галине Георгиевне путевку в санаторий и предложил ей съездить отдохнуть, оправиться от тяжелой психологической травмы. Но жизнь продолжала испытывать Галину Георгиевну на прочность – в это же время свалился с инфарктом ее муж, и, конечно, ни о каком отдыхе для нее не могло быть и речи. Она разрывалась между больницей, школой, где продолжала работать, и домом. И везде успевала – такой уж закалки и подготовки была Галина Георгиевна, что ее хватало на все и всех.

Не лучшие времена тогда переживал и Виктор Астафьев. Его резкие высказывания о власть предержащих, страшные в своей обличительной правдивости последние книги настроили эти самые власти, определенные слои читающего населения против него самого. Астафьева травили в красно-коричневой прессе. Депутаты Законодательного собрания Красноярского края отказали нуждающемуся в 90-е годы писателю (между прочим, лауреату множества литературных премий, Герою Социалистического Труда, бывшему депутату Государственной Думы, фронтовику, наконец!) в ничтожной доплате к пенсии.