Текст книги "Отравители"

6. Первая заключённая в Бастилии

Как только Маргерит де Жеан, мадам де Пулайон, арестовали, она пришла в такое расстройство, что невозможно было добиться от нее ничего, кроме невнятных восклицаний, полных ужаса и негодования.

Это была миниатюрная блондинка не старше двадцати трех лет. Неискушенная, изящная и веселая от природы, она казалась одновременно легкомысленной и нежной. Такой опытный человек, как месье де ла Рейни, нашел ее историю ничем не примечательной.

Дочь мелких лавочников, воспитанная в монастыре, в восемнадцать лет она вышла замуж за производителя фарфора месье де Пулайона, вдовца на тридцать лет ее старше. Брак оказался несчастливым. Молодая жена была настолько расточительной, что муж не мог доверить ей ни единого су и был вынужден сам покупать даже женскую одежду и хозяйственные мелочи из опасения, что она утаит деньги.

Несмотря на его суровость, Маргерит де Жеан умудрилась сойтись с любовником, никчемным смазливым проходимцем по имени Сен-Ришар, жившим за счет обеспеченных женщин.

Воспользовавшись отлучкой мужа, уехавшего по делам во Фландрию, мадам де Пулайон продала большую часть домашней мебели, и в том числе очень дорогую кровать, обитую английским муаром. Деньги, которые принес этот безрассудный поступок, опустил в карман молодой Сен-Ришар.

Когда муж вернулся и увидел, что натворила жена, начались бурные скандалы. Он запер ее дома и отпускал лишь к мессе и в сопровождении своего доверенного слуги. Однако она, притворившись, что очень раскаивается, сумела вновь втереться в доверие к старику и полностью скрыть от него существование любовника. Вскоре после примирения торговец фарфором заболел и, несмотря на самоотверженную заботу жены, через несколько дней скончался.

Вдова завладела всем, что смогла прибрать к рукам и, открыто пренебрегая родственниками мужа, тоже имевшими долю в его наследстве, принялась щедро одаривать любовника. Ко времени своего ареста она продолжала жить в отеле мужа под присмотром деверя и его жены, ожидая решения вопроса с завещанием. Эти люди были суровы с белокурой вдовушкой, обвиняли ее в том, что она преступным образом растратила богатство их брата и посещала «Горшок лилий», несомненно, с самыми злодейскими целями.

Однако месье де ла Рейни не смог собрать против нее никаких прямых улик. Ее доверенная служанка, некая Катрин Токен, исчезла, Сен-Ришар тоже как сквозь землю провалился.

И тогда месье де ла Рейни предложил Дегре, чтобы его жена посетила мадам де Пулайон и постаралась уговорить ее рассказать правду. Соланж, сколь страстно она ни требовала прежде, чтобы муж позволил ей помогать ему в работе, поморщилась, когда он попросил ее прийти в Бастилию и поучаствовать в перекрестном допросе несчастной заключенной. Совсем не такую помощь ей хотелось бы оказать. И все же, смирив недовольство, она внимательно выслушала инструкции, данные ей лично шефом полиции, и ненастным днем в конце марта была допущена в камеру Бастилии, где томилась незадачливая клиентка мадам Босс.

Камера оказалась уютным и прилично обставленным помещением. Здесь были камин, письменные принадлежности, хорошая лампа, полка с душеспасительными книгами, удобная кровать, стул с набитым соломой сиденьем, ширма и потертый ковер. Однако Соланж сразу отметила с внутренним содроганием, что, несмотря на все эти удобства, тюрьма оставалась тюрьмой: зарешеченное окно под потолком выходило на глухую стену, за тяжелой дверью с засовами и замками постоянно дежурил тюремщик и в углу за ширмой сидела с благочестивого содержания книгой незаметная монахиня в сером одеянии.

Мадам де Пулайон никогда не оставляли одну, опасаясь, что она в приступе отчаяния решится на самоубийство.

Когда Соланж увидела это хрупкое создание, с сомкнутыми веками и с посиневшими губами лежащее на постели, съежившись и стискивая руки, ее сердце заныло. Она подумала, что жестоко мучить человека, и без того пребывающего в таком отчаянии. Да и безнадежно ожидать от кого-то, настолько подавленного, сколь бы то ни было ценных сведений. Тем не менее, постаравшись принять уверенный и умиротворенный вид, Соланж приблизилась к постели, села на стоящий рядом табурет и крепко сжала одну из беспокойных ладоней маленькой женщины.

– Я пришла к вам как друг, – произнесла она спокойным, приятным голосом. – Вы в ужасной ситуации, и я от всего сердца вам сочувствую. Также, возможно, я смогу вам помочь. Пожалуйста, посмотрите на меня. Думаю, когда вы увидите мое лицо, то поймете, что я здесь не для того, чтобы обмануть вас или заманить в ловушку.

Мадам де Пулайон открыла глаза, покрасневшие от слез и бессонных ночей. Затем рывком освободила руку и, сев на постели, разразилась потоком бестолковых оправданий. За что ее арестовали? Она невинна, никогда не делала ничего дурного, разве что дурно для молодой женщины любить молодого мужчину и ненавидеть старого мужа. И она принялась рыдать о Сен – Ришаре, от которого у нее не было никаких вестей с тех пор, как сама она попала в Бастилию.

– Он в безопасности, могу вас уверить, – сказала Соланж. – Его не арестовали, и я не думаю, что ему что-то угрожает. Должно быть, он покинул страну. Вы можете помочь ему, себе и всем вашим друзьям, если расскажете правду.

– Правду, – повторила заключенная, как будто впервые слышала это слово.

– Да, правду, – с нажимом произнесла Соланж. – Давайте же, нам известно, что вдова Босс торговала ядами. Вас задержали, когда вы направлялись в ее лавку, тайно, под покровом ночи. Она бежала, но вы об этом не знали. Расскажите же, мадам де Пулайон, зачем вы туда шли?

– Я обычно встречалась там с Сен-Ришаром, – слабым голосом ответила заключенная. – Вдова Босс держала дом свиданий, именно так она зарабатывала. У нее было две славных комнатки в глубине лавки и еще одна на втором этаже. Это приносило ей столько денег, что она смогла приобрести соседние дома, и все было тайно и тихо. – Заключенная украдкой искоса взглянула на Соланж. – А еще я часто покупала там мыло и духи.

– Да, – согласилась мадам Дегре, – но что за мыло и какие духи? Помните ли вы дело мадам де Бренвилье, как ее пытали, провезли в повозке через Париж, обезглавили перед Нотр-Дамом и как ее тело было брошено в огонь, потому что она была отравительницей?

Бледное лицо мадам де Пулайон исказилось, и она, сидя на постели, лихорадочно стиснула руки вокруг подобранных коленей. Дважды она попыталась заговорить, но сухие губы не слушались ее.

– Я могу спасти вас от этих ужасов, – настаивала Соланж. – Полиция думает, что имеет дело с преступным заговором. Если вы им поможете…

– Как я могу помочь? – съеживаясь, с усилием прошептала заключенная. – Не знаю, что она мне дала. Она сказала, что в бутылочках волшебное снадобье. Я подлила его мужу в бульон, чтобы он стал добрее ко мне.

– Так, значит, вы дали ем у снадобье не для того, чтобы он умер и оставил вам свои деньги и вы были вольны уйти к любовнику? А когда ваш деверь и его жена поселились с вами в отеле и вы поняли, что лишь сменили одну тиранию на другую, значит, вы не задумали снова сходить к Босс и купить еще немного волшебного снадобья, чтобы подлить в бульон и им?

– Вы не можете этого знать! – выдохнула заключенная и упала на подушку, как бы в полуобмороке, но Соланж видела, что ее глаза блестят из-под светлых ресниц и пальцы крепко стискивают грубое одеяло.

– Со мной у вас не выйдет притворяться и играть, как вы умеете играть с мужчинами, мадам де Пулайон. Я вижу, что вы пытаетесь хитрить. Очень хорошо. Я ухожу.

Соланж поднялась, и заключенная сразу же села на кровати и вцепилась в ее юбку.

– Нет, не оставляйте меня. Я расскажу вам все, что мне известно, если вы спасете меня, если поклянетесь…

Соланж оборвала эту вспышку отчаяния.

– Я не могу ни в чем поклясться, не в моей власти обещать. Но если вы поможете полиции, мы позаботимся о вашей защите.

Теперь заключенную, сидящую сжавшись на соломенной постели, сотрясла дрожь ужаса, которая, как видела Соланж, не была наигранной.

– Но я не смею! Вы не знаете, насколько они могущественны! Вы ничего в этом не понимаете! Они всегда угрожали мне, что если я произнесу хотя бы слово…

– Кто эти «они»? – спросила Соланж, наклоняясь к ней. – Кто эти люди, у которых такая власть над вами? Кем была эта вдова Босс?

– Всего лишь одной из их агентов, – содрогнулась мадам де Пулайон. – Я знала о ней немного, она была лишь одной из тех, кого можно было встретить на мессах в доме, которым оканчивается Цветочный тупик. Я нечасто там бывала. Он был таким вероломным, Сен-Ришар, а ведь я отдала ему все деньги, сколько могла.

– Да, старый дом в Цветочном тупике, – тихо повторила Соланж, – и мессы? Что за мессы?

– Во славу дьявола, – прошептала мадам де Пулайон. – Они сказали, если не проводить мессы, то чары не подействуют. Это было ужасно… но нужно было терпеть. Всем руководил Мастер. Я никогда его не видела. Думаю, он англичанин.

Она упала навзничь, словно в изнеможении, и легкая пена выступила на ее бледных губах.

– Расскажите мне, – мягко спросила Соланж, – как найти этих людей и принять участие в их сатанинских ритуалах? Они никогда не узнают, что вы их выдали. Говорите же, вы в безопасности.

Но перепуганная девушка отрицательно помотала головой, лежащей на грубой подушке.

– Скажите мне пароль, – настаивала Соланж. – Скажите, как вы туда попадали.

– Если показать на ладони, – не открывая глаз, прошептала мадам де Пулайон, – черный перевернутый крест…

Судорога прошла по ее телу, затем ее члены оцепенели и она застыла на кровати.

Соланж, чувствуя безотчетную жалость, попыталась утешить бедняжку.

– Вы так молоды, – произнесла она, наклонившись над ней. – Быть может, вы только сделали глупость, поддавшись обману, а если и поступили дурно, то без умысла. Давайте же, искупите свой грех, помогите нам обнаружить и уничтожить это зло.

Мадам де Пулайон открыла глаза, теперь она казалась совершенно измученной.

– Я доверяю вам и верю, – ее слабая рука уцепилась за сильные пальцы Соланж Дегре. – Но сейчас я не могу говорить. Я действительно устала. Доктор давал мне лауданум от головной боли, и меня клонит в сон. Если я и поступила дурно, – добавила она ожесточенно, хотя и слабым голосом, – то оттого, что я была несчастлива! Разве девушке понравится жить, запертой стариком, как птице в клетке. Он избил меня за то, что я продала его кровать из английского муара. Она тоже была уродливой.

И, уткнувшись худым лицом в подушку, она зарыдала. Соланж видела, что бесполезно пытаться продолжать расспросы.

– Завтра я приду снова, – тихо произнесла она с убеждающей безмятежностью. – Пожалуйста, поразмыслите над моими словами и расскажите мне в точности все, что вам известно. Думаю, я могу пообещать вам полную безопасность, а в будущем, может быть, даже счастье.

– Да, да, – прошептала заключенная с подушки. – Мне станет легче, если я признаюсь. Я все вам расскажу. Но не сейчас, не сейчас, у меня путаются мысли, я не очень хорошо помню.

Соланж встала и, заглянув за ширму, сделала знак святой сестре присмотреть за пациенткой и, когда монахиня в темном платье поднялась на ноги, покинула камеру. Она была разочарована тем, что ей нечего передать мужу, кроме пересказа какой – то бестолковой тарабарщины, не более внятной, чем те слова, что на смертном одре сорвались с уст молодой итальянки Жакетты. Вполне возможно, несчастная мадам де Пулайон просто влюбилась в негодяя, ради которого обворовала мужа и покупала талисманы и даже снадобья у вдовы Босс.

Шарль Дегре согласился с женой относительно сведений, которые ей удалось получить от заключенной. Скорее всего, Маргерит де Жеан была не более чем слабой, глупой, злой бабенкой, которую дурное обращение толкнуло на отчаянные поступки.

– У нас нет совсем никаких доказательств, что она отравила мужа, – сказал молодой агент полиции. – Может быть, она и правда, как и сказала, шла в лавку, только чтобы встретиться с любовником. Странно, конечно, что она упомянула пустой дом в Цветочном тупике, но вполне возможно, что им пользуются лишь для более или менее невинных целей.

– Невинные цели! – поморщилась Соланж, слегка вздернув прелестную верхнюю губку.

– Я смотрю, дорогая, ты слишком легко относишься к тому, что кажется мне очень важным! Неужели ты думаешь, что такое поведение пристало молодой жене? – спросил он с притворной строгостью, притягивая Соланж за талию и целуя ее в гладкие щеки.

– Вспомни, за кем она замужем, дорогой! – ответила она. – Ее муж принимает чудовищные вещи как должное и запросто общается с негодяями!

– Такова моя работа, Соланж, нужно сохранять известную невозмутимость.

Однако на душе у Шарля Дегре вовсе не было настолько легко, как он старался показать: расследование, в которое он так внезапно ввязался, глубоко его потрясло и ужаснуло. Он, конечно, ожидал, что ему придется противостоять преступлениям, но миазмы зла, которые испускало это дело отравителей, буквально леденили кровь. Сама мысль, что эти молодые женщины, мадемуазель де Фонтанж, Жакетта и мадам де Пулайон, оказались замешаны в дела настолько отвратительные и таинственные, была мучительна для Шарля Дегре. Ему не хотелось думать о маленькой лавочке, где елейная вдова так свободно продавала яды недовольным женам. Ему не хотелось думать, что доктор Рабель, трудолюбивый врач, знаменитый своей благотворительностью, замешан в детоубийстве или что пухлый розовый священник отец Даву может быть его сообщником. Ему казалось, что он сам и его молодая жена принадлежат к другому миру, нежели тот, в котором действуют отравители. Он окинул взглядом арендованные комнаты, ставшие такими очаровательными ее стараниями, и крепко обнял Соланж, прижавшись своей щекой к ее. Им овладело пугающее чувство, что под их жизнями, настолько в сущности счастливыми, зияет темная пропасть зла и страдания. Он вдруг представил себе, что тонкая корочка, отделяющая их от этой бездны, треснула и они погрузились во мрак невыразимых ужасов!

Слишком легко и бездумно он забрал это дорогое для него существо из ее уютного провинциального дома, где никому даже в кошмарном сне не могли привидеться ни криминальный мир Парижа, ни те, кто в нем пресмыкается.

Соланж, словно почувствовав его страх, тихо произнесла со вздохом:

– Лучше бы мне никогда не видеть эту бедную преступницу в Бастилии. Шарль, она ведь не старше меня!

Сам преодолевая отвращение, агент полиции ответил:

– Но если она во всем признается, то, возможно, это спасет много жизней. Соланж, нам надо провести самое тщательное расследование. Это действительно наш долг, как долг врача вырезать опухоль, убивающую пациента.

– Да, я знаю.

Они стояли молча, каждый думая о Париже, о его извилистых, нищих улочках и кособоких переулках, о провалах дверных проемов, об открытых всем ветрам и омываемых дождями набережных, о логовах и лачугах, теснящихся по соседству с великолепными дворами Лувра, суровыми и благородными очертаниями университета и роскошными особняками знати. Соланж верила в Бога просто и безусловно, и эта вера давала ей мужество, которое нелегко было поколебать. К тому же, ей мало было известно из того, что знал или подозревал о тайной деятельности отравителей Шарль. Он же не мог вполне подавить содрогание при мысли о сатане и его прихвостнях. Разве можно было быть уверенным, что преступники, которых он преследовал, не враги рода человеческого, а происходящее в Париже не дело рук дьявола? Кто знает, насколько далеко простирается его власть? Дегре, как и многие здравомыслящие и мужественные нормандцы, был склонен к мистицизму и не мог сомневаться в реальности сверхъестественного.

Словно прочитав его мысли, Соланж нежно поцеловала его в щеку и серьезно сказала:

– Надо продолжать, Шарль, и верить в Бога.

Эти простые слова были исполнены особого значения для молодого человека: услышав их, он словно узрел яркий, хотя и далекий свет Вечной Справедливости, сияющий над темной пропастью человеческого греха. Молча он перекрестил лоб жены, а затем, мягко ее отпустив, повернулся к стулу, на котором лежали его шпага, перчатки, плащ и шляпа.

7. Арест вдовы Босс

Оставив Соланж в их скромной квартирке, которую она содержала в идеальном порядке, слегка томиться одиночеством и страхом, хотя она и пыталась храбриться, Шарль Дегре отправился в Бастилию доложить шефу полиции о результатах ее визита к заключенной.

Месье де ла Рейни согласился, что всему тому, что в отчаянии наговорила мадам де Пулайон, не стоит придавать большого значения, однако у него тоже были новости по «делу Босс», как он обозначил его в заголовках целого ряда досье, заведенных в связи с расследованием.

– Недалеко от испанской границы арестовали саму таинственную вдову. Она ехала под чужим именем в качестве жены некоего Дельма. Их обоих задержали, когда они попытались расплатиться фальшивыми монетами.

– Так они еще и фальшивомонетчики! – воскликнул Дегре.

– Этот Дельма служил у герцога Савойского, – закончил месье де ла Рейни.

Он взглянул на подчиненного.

– Мы должны действовать очень осторожно и без малейшей огласки, Дегре.

– Можно ли добиться признания от вдовы Босс? – нетерпеливо спросил молодой человек.

– К сожалению, нет. Из – за глупой оплошности охраны ей удалось совершить самоубийство.

– Самоубийство! – в сильном волнении воскликнул Дегре.

– Да. Вот ведь досада! Она попросила стакан воды, а когда он оказался у нее в руках, разбила его и проглотила осколки. – Де ла Рейни нахмурился и сухо заметил:

– Она, должно быть, очень сильно испугалась, раз решилась на такое страшное самоубийство. Хотя даже проглотить осколки стекла, полагаю, предпочтительнее камеры пыток и сожжения на костре.

Дегре вздохнул, глубоко разочарованный.

– Но этот Дельма-то все еще у нас, месье.

– Да, но он скользкая рыба. Он говорит, что встретил эту женщину лишь несколько недель назад, подобрал в игорном заведении в Туре. Что же до монет, а это были луидоры, то, по его словам, он получил их в уплату старого долга. Он утверждает, что его уволили из дома покойного герцога Савойского после внезапной смерти этого вельможи, и когда мы арестовали его, он как раз ехал занять новое место в Брюсселе. Он опытный слуга. Все это, разумеется, надо будет тщательно проверить, – заключил месье де ла Рейни с усталым видом, – но пока мы ка к будто снова в тупике. Во всем этом важно только одно, а именно: незначительная связь с герцогством Савойским.

С этими словами месье де ла Рейни передал Дегре копии протоколов допроса Дельма и отчет о вдове Босс и ее смерти и велел ему взять в помощники к лерка и, комментируя и сопоставляя показания, приобщить их к остальным материалам по делу.

Затем шеф полиции покинул скромный кабинет, в котором выполнял большую часть своей важной работы, и прошел в красивую приемную, где ему предстояло встретиться с высокопоставленным посетителем.

В приемной, отделанной по последней моде, стены были обшиты роскошными панелями и стояли позолоченные стулья, обитые тяжелым генуэзским бархатом с зеленой витой бахромой.

Его посетитель отличался пунктуальностью. Едва латунные настольные часы пробили назначенный час, к шефу полиции ввели маркиза Инноченцо Пиньяту.

Висящая на потолке хрустальная с серебром люстра была зажжена, и мягкий свет падал на двоих мужчин, сидящих за столом: на высокого статного шефа полиции в отороченном чёрным сутажным шнуром простом темно-зеленом мундире и небрежно повязанном батистовом шейном платке и стройного Инноченцо Пиньяту, одетого в самый простой черный широкий суконный наряд, напоминающий покроем церковное облачение.

Молодой итальянец, подобно священнику, носил полотняные манжеты и белые ленточки на воротнике и был безоружен. Месье де ла Рейни восхищало это его вызывающее мужество, подражать которому осмеливались лишь немногие в Париже.

– Бравада фанатика, – подумал шеф полиции, – пыл пуританина!

Он с живым интересом наблюдал за посетителем, втайне забавляясь. Даже в свободное от служебных обязанностей время он невольно мысленно оценивал всех, с кем общался, и внимательно изучал их характеры.

– Я иностранец, – серьезно начал Пиньята на хорошем французском языке, хотя и не очень быстро. – Я здесь лишь для того, чтобы хранить его христианнейшее величество верным римской католической церкви…

Месье де ла Рейни поклонился, едва слушая это вступление, но с удовольствием рассматривая благородное лицо молодого человека, особенно располагающее благодаря любезному выражению и огню увлеченности, вспыхивающему в мягких темных глазах под ровными линиями бровей, разлетающихся, как крылья птицы.

– Я слышал, вы арестовали нескольких жалких негодяев около испанской границы, – продолжил Пиньята, – и среди них женщину, владелицу «Горшка лилий».

– Да, монсеньор. Боюсь, это серьезное дело.

– Но расследование надо довести до конца, месье! Не останавливайтесь ни перед чем, чтобы вычистить эту ужасную язву, которая разъедает самое сердце Франции.

– Конечно, монсеньор, – улыбнулся его собеседник. – Но мне следует проявить осторожность, ведь я всего лишь шеф полиции.

Пиньята пылко прервал его:

– Не думайте ни о чем, кроме благословения всемогущего Господа! Я не вправе вмешиваться, но нельзя безучастно смотреть, когда происходят такие ужасы. К тому же, кажется, вы упоминали моих соотечественников.

– Этот Малипьеро, да. У меня нет против него улик.

– У меня тоже, хотя я и навел кое-какие справки. Но не доверяйте ему! Конечно, это он убил свою бедную дочь!

Шеф полиции пожал плечами.

– Я должен сказать, – продолжил Пиньята, хмурясь, – хотя и к стыду своему, что все это зло идет из Италии. Полиция Рима под энергичным руководством Его Святейшества тщетно борется с этой преступной организацией, ведущей дела по всей Европе.

– Мы это знаем. Нам известно, что Экзили и Сент-Круа, поставлявшие яд мадам де Бренвилье, получали его из Италии.

– Я располагаю более точными сведениями. Секрет этого смертельного яда открыла племянница покойного папы мадам Олимпия Мальдакини. Именно с его помощью она устранила врагов и добыла кардинальскую шапку для своего брата, убрав с его пути соперников.

– И как это поможет нам? Секреты этой дамы умерли вместе с ней.

– Этот яд обычно изготавливал аптекарь Глазер. Такой яд не тонет в воде, горит в огне, настолько опасен, что при его изготовлении надевают стеклянную маску, и вместе с тем настолько незаметен, что им можно отравить любой предмет повседневного обихода. О, месье! Для того ли я занимался расследованием их деятельности в Риме, чтобы теперь обнаружить, что они обосновались здесь!

– Похоже, действительно обосновались. Химик Лекуан не смог полностью определить яд, который мадам Дегре получила от вдовы Босс. В его составе явно был мышьяк, но и еще что-то неизвестное и смертельное.

– Это точно он! Незаметная смерть Экзили, Глазера, Олимпии Мальдакини! – Пиньята явно расстроился. – Какое страшное оружие в руках этих мерзавцев, месье!

– Да, скоро весь Париж будет охвачен паникой. Торговля, должно быть, замечательно налажена, – мрачно отметил шеф полиции.

– У вас есть какая – нибудь зацепка? Эта женщина Босс совершила самоубийство?

– Да. Не можете ли вы помочь нам, монсеньор? Может быть, вам известно что-то, что продвинуло бы наше расследование?

– Я хочу вам помочь, именно для этого я и пришел, – пылко заверил его молодой человек. – В отличие от вас, месье, я знаю, какой размах приобрело это бедствие. Они угрожали Его Святейшеству, моему дяде, и мне самому. Как ни трудно в это поверить, эти негодяи неуловимы!

Месье де ла Рейни сухо улыбнулся.

– Помните, что мы, как мне кажется, расследуем деятельность могущественной тайной организации, возможно, находящейся под защитой высокопоставленных особ. Мы имеем дело не только с продажей ядов, но и со всей той омерзительной торговлей, которая потворствует греху – абортами, детоубийствами, чеканкой фальшивой монеты, изготовлением любовных напитков и снадобий, которые якобы возвращают утраченную молодость и увядшую красоту.

– Да, как я и опасался, – вздохнул Пиньята. – И Италия – родина этого проклятого дела. Нет ли у вас, месье, подозрения на занятия черной магией?

– И это тоже, без сомнения. Но какую форму принимает эта практика и насколько далеко заходит, я не знаю.

– А что эта Маргерит де Пулайон, говорит?

– Пока нет. Впрочем, я на нее рассчитываю.

Инноченцо ди Пиньята поднялся, его обычно любезное лицо было затуманено ужасом.

– Сегодня же я напишу в Рим, и полиция дяди этим займется. Надеюсь, я сумею немного вам помочь, только не упоминайте моего имени.

– Конечно, монсеньор.

– Не то чтобы я чего-то боялся, – просто добавил молодой итальянец. – Я посвящаю свою жизнь церкви, а ей лучше всего служить, противостоя злу. Однако если станет известно, что я участвую в вашем расследовании, то мне будет труднее проводить собственное.

– Кое-что еще, монсеньор. Думаю, у этого заговора есть глава – тот, кого называют Мастером или Великим Автором. Может ли он быть итальянцем? Знаете ли вы кого-нибудь, кто мог бы подойти на эту роль?

Пиньята слегка содрогнулся от отвращения.

– Да хранит меня Господь от таких знакомых! Нет, месье. Я знаю в Италии нескольких беспринципных мерзавцев, но ни одного из них я не смог бы заподозрить в столь чудовищной низости.

– Однако, я думаю, что такой человек существует.

– Мне кажется, что это невозможно! Такой человек должен был бы обладать острым умом, мужеством, красноречием, знаниями. Зачем ему растрачивать такие качества в служении дьяволу? Что ему дали бы все эти мелкие, ужасные и бесплодные преступления?

– Я не могу разгадать его намерения, – серьезно ответ ил месье де ла Рейни. – Он может стремиться к достижению какой-то личной цели или действовать исключительно из любви к власти, он может быть убежденным сатанистом, вдохновляемым дьявольскими побуждениями! Все, что я знаю – это то, что я должен его найти, если он существует!

– Я задействую все средства, чтобы помочь вам, месье, рассчитывайте на меня. Я имею некоторое влияние в Ватикане и даже при французском дворе.

– Вы счастливец, что так долго сохраняете расположение короля, ведь его величество капризен и непостоянен.

– Я вижу в нем благородство, несмотря на все его слабости и пороки, – честно ответил молодой человек. – Мы с месье Боссюэ питаем надежды на то, что нам удастся отвлечь его от его злого гения, мадам де Монтеспан.

– И отдать бедной малютке мадемуазель Фонтанж?

– Ах, нет! Орудие церкви, месье, это мадам де Ментенон, гувернантка королевских детей.

– Ну что же, – улыбнулся месье де ла Рейни, – я совершенно не слежу за придворными интригами, мне хватает и охраны правопорядка в Париже. Я буду держать вас в курсе всего, что мне станет известно, и рассчитываю на ваше содействие.

Он и вправду был благодарен этому умному юноше, обладающему хорошими связями и настолько приближенному к королю, за обещанную помощь, однако попрощался с ним без сожаления.

Будучи по натуре либералом, шеф полиции давно уже привык относиться к людям с совершенно бесстрастной терпимостью, и довольно нудный фанатизм и непреклонная суровость Пиньяты его утомляли. Было что-то неестественное в ханжестве столь молодого человека. До месье де ла Рейни доходили невероятные слухи: говорили даже, что якобы рвение итальянца к ортодоксальному благочестию поощряет тайный посол из Ватикана.

Конечно, Пиньята был привлекателен, тактичен, хорошо воспитан и умел расположить к себе, но месье де ла Рей ни предпочел бы, чтобы тот все же был немного меньше поглощен римской католической верой и ватиканской политикой.

– Впрочем, думаю, он может мне пригодиться, и поэтому придется потерпеть его фанатичные заявления. Жаль, что он не священник, говорят, он считает себя недостойным. Что же, полагаю, его причислят к лику святых за усердие.