Текст книги "Отравители"

8. Букет оранжерейных цветов

Соланж Дегре было искренне жаль несчастную заключенную Бастилии, о которой она не могла думать как об убийце, а только лишь как о влюбленной дурочке.

«Может быть, она любила своего Сен – Ришара, как я люблю Шарля», – думала счастливая молодая жена, собирая корзиночку фруктов и пирожных, чтобы взять с собой в тюрьму.

«Даже если у нее совсем нет аппетита, ей все равно будет приятно хотя бы увидеть все это, – думала Соланж, укладывая миндальные пирожные в прелестный пакет из позолоченной бумаги и раскладывая вокруг оттененные темно-зелеными листьями апельсины и сверточки конфет в картонках, усеянных серебряными звездами. – Может, она и вправду совершенно не виновата, бедняжка, и дала мужу лишь какое-нибудь, как они это называют, зелье, может быть, дурман, чтобы он спал, когда она бегала к своему Сен-Ришару. Что же, любая может уступить подобному искушению. Надеюсь, сегодня у меня получится утешить ее и вызвать на откровенность и, возможно, выяснить у нее что-нибудь, что действительно будет полезно Шарлю, а ее саму спасет от наказания».

И Соланж, сияя предвкушением, беззаботно зашагала по улицам Парижа, отринув все нервические страхи, угнетавшие ее, несмотря на все ее мужество, последние несколько дней. После спокойной жизни в Кане ей внове были все эти тайны, волнения и мысли о злодействах. Впрочем, хотя ее сердце и сжималось от непонятных, зловещих историй, ее ум был разбужен и увлечен. К тому же, все это было ради Шарля.

Когда она подошла к камере мадам де Пулайон, ей сказали, что ночью заключенная очень плохо себя чувствовала, но к утру ей стало лучше, и она, кажется, с большим удовольствием ожидает прихода Соланж.

– Думаю, она решилась вам все рассказать, – произнесла монахиня, пропуская Соланж в камеру. – Ах, вижу, вы принесли ей корзиночку с пирожными и фруктами. Это уже второй подарок для нее за сегодняшнее утро.

– От кого же был первый? – спросила Соланж. – Я рада, что некоторые из ее друзей помнят о ней.

– Я не знаю, от кого. В тюремную караульную зашла какая-то женщина и передала, что бы вы думали? Корзинку с букетом цветов! Сейчас, в начале весны, они пока еще редкость и дорого стоят. Гиацинты, нарциссы и сирень, выращенные в оранжерее. Она так им обрадовалась.

И добрая монахиня улыбнулась, оглянувшись на простую ширму, за которой в темном углу камеры стояла кровать заключенной.

Соланж зашла за ширму с милыми словами приветствия на устах, но они тотчас же сменились восклицанием, полным ужаса.

– Сестра! Идите сюда!

Монахиня подбежала к мадам Дегре, и женщины инстинктивно схватились за руки. Мадам де Пулайон лежала на тюремной кровати мертвая. Ее коченеющие пальцы впивались в матрас по обе стороны от тела, как если бы она умерла, скрученная сильной судорогой, голова была запрокинута, а на заострившихся чертах лица застыла гримаса боли. Ее тело выгнулось дугой, и на худой груди лежал букет оранжерейных цветов: восковые колокольчики пурпурных и белых гиацинтов, кремовые и коралловые гроздья сирени, желтые чашечки нарциссов и их редкие гладкие голубовато-зеленые листочки.

– Сходите за доктором, сестра, – слабым голосом произнесла Соланж, и монахиня, стискивая пальцами четки, поспешила прочь из камеры.

Мадам Дегре опустилась на табурет у кровати, чувствуя, как подступает странная слабость, и все вокруг словно подернулось красной дымкой. Ни разу в жизни она не падала в обморок и не теряла контроля над собой, и ей пришло в голову, что, как ни была она потрясена и расстроена, неожиданно увидев тело Маргерит де Жеан, одних только эмоций все же недостаточно, чтобы вызвать дурноту. Сделав над собой мощное волевое усилие, она отошла от кровати к окну. Проходящий сквозь высоко расположенную решетку воздух взбодрил ее, и она принялась размышлять, слегка взбив пальцами свои густые белокурые волосы.

Через несколько минут монахиня вернулась с тюремным доктором. Он сразу же заговорил о самоубийстве, очень распространенном среди заключенных, особенно среди женщин, ведь все они так боятся камеры пыток.

– Я не думаю, что сейчас дело в этом, ведь ей обещали безопасность. Кроме того, она была счастлива, – возразила монахиня. – Я слушала сегодня утром, как она щебечет в ожидании прихода мадам Дегре. Она была беспечным и легкомысленным созданием и боялась смерти.

Соланж вмешалась в разговор.

– Как ей удалось совершить самоубийство? – спросила она доктора. – Сестра была здесь всю ночь.

– Да, – подтвердила монахиня. – Мы с сестрой Мари-Жозеф дежурили по очереди, и заключенная никогда не оставалась одна.

Доктор встал на колени возле тела мадам де Пулайон, от которого Соланж с содроганием отвела взгляд. Лицо бедной молодой девушки было ужасно искажено: зубы оскалены, на губах выступила густая бесцветная пена, в закатившихся глазах застыло страдание. Хрупкое тело уже окоченело, неестественно выгнувшись.

– Не понимаю, как это могло произойти, – заикаясь, пролепетала монахиня. – Она разговаривала еще совсем недавно. Казалось, она так рада этим цветам. Когда я ей их отдала, она сказала, что ей надо поспать и набраться сил к приходу мадам, и я расправила вокруг нее ширму: свет раздражал её.

– Ее отравили, – заявил доктор, прерывая многословные оправдания монахини.

– Отравили! – воскликнула Соланж. – Но как и кто?

– Откуда мне знать, мадам? Однако налицо все признаки жестокого отравления. Так умерли жертвы мадам Бренвилье. Отойдите. Кто знает… – И он опасливо дотронулся пальцами до грубой простыни. – Мне кажется, здесь тяжелый дух.

– Я тоже так подумала, – припомнила Соланж. – Когда я наклонилась над ней, мне стало дурно.

– Цветы! – мрачно заметил доктор и краем рукава сбросил весенние цветы, такие яркие и хрупкие, на пол.

– Не может быть! – воскликнула испуганная монахиня. – Отравленный букет! Я слышала, что такие ужасы происходят в Италии, но ведь цветы совсем свежие!

– Они, отравители, умеют это делать, – пробормотал доктор, сам побледнев, затем дрожащей рукой отер губы. – Дайте мне платок или наволочку, что-нибудь…

Он пнул в угол ивовую корзинку из-под цветов.

Монахиня принесла из шкафа в углу кусок белой полотняной ткани, доктор расправил ее на полу и носком туфли подтолкнул на нее цветы. Затем ткань завязали, и смертоносный букет вынесли из камеры.

– Об этом нужно немедленно доложить месье де ла Рейни, – сказал доктор. – Я думаю, что эту несчастную девушку отравили с помощью цветов. Скоро мы будем знать наверняка. Жаль, что никто не запомнил женщину, которая их принесла, и не записал ее имя.

– Полагаю, бедняжку отравили, потому что она знала слишком много, и они опасались, что она заговорит, – чуть не плача, сказала Соланж и вышла из камеры, опираясь на руку монахини.

Когда через полчаса тюремный доктор принес букет мадам де Пулайон к месье де ла Рейни, шеф полиции увидел лишь несколько сморщенных почерневших стеблей, обернутых испачканной тканью. Доктор указал на них с мрачным торжеством:

– Видите, месье, мы имеем дело с очень сильнодействующим ядом, полагаю, каким-то соединением мышьяка, но лишь сам дьявол знает, что там намешали эти проклятые итальянцы. Заключенной было достаточно лишь поднести букет к носу, и яд подействовал. Она даже крикнуть не смогла: судорога и фью – конец!

Месье де ла Рейни гневно поднялся и посмотрел в суровое лицо Дегре, стоявшего у него за спиной.

– Дело становится серьезным: это уже не рядовые преступления. Я пойду прямо к месье Лувуа или месье Кольберу, может быть, и к самому королю. Это чёрт знает что такое. Одна заключенная совершает самоубийство, другую отравляют! Безответственно, конечно, было позволять ей получать подарки извне, но разве можно было предположить, к чему это приведет! Даже Экзили не был способен на такие фокусы, а теперь, выходит, все мы в опасности. Какой же важный секрет они охраняют? Куда ни повернись, птички уже улетели. Мы наблюдали за домом в Цветочном тупике – никто так и не появился рядом с ним, он заброшен. Мы наблюдали за доктором Рабелем и его другом отцом Даву – оба как будто самые безупречные люди на свете.

– А итальянский аптекарь? – спросил Дегре.

– Против него тоже ничего нет. Кажется, его дочь и в самом деле умерла из – за неосмотрительной любовной связи, – ответил месье де ла Рейни и с горечью добавил:

– Я не могу найти даже этого молодого мерзавца Сен-Ришара или служанку, которая явно была посредницей между ним и этой несчастной девушкой.

Затем шеф полиции отпустил доктора и двоих переписчиков, которые обычно сидели перед оконным проемом, и серьезно сказал, поворачиваясь к Дегре:

– Только мы с вами, Дегре, знаем, насколько опасно это дело. У остальных я постарался создать впечатление, будто оно пустяковое. Возможно, сейчас я немного слишком откровенно говорил в присутствии доктора, но ему можно доверять: он служит здесь уже двадцать пять лет. Я действительно намерен пойти к королю, а официально объявить, что мы прекратили расследование: что я счел дело не важным и этим удовлетворился. Меньше всего я хочу спугнуть этих дьяволов. Подождем немного, пусть они почувствуют себя уверенно и перестанут скрываться.

– Что… кого вы подозреваете? – нетерпеливо спросил Дегре.

– Я не знаю, мои подозрения настолько смутные, что я не смею озвучить их даже вам. Еще меня поражает искусство отравителей. Где они научились таким приемам? А я – то, бедный дурак, думал, что искоренил всю эту гнусную практику, казнив мадам де Бренвилье!

– Прошу прощения, месье, но не лучше ли будет не говорить ничего королю, пока мы не узнаем немного больше? – предложил Дегре. – Я сомневаюсь, что мудро сейчас беспокоить его величество, ведь ему так нравится думать, что он знает обо всем, что происходит в столице. Он может запретить продолжать расследование. Кроме того, смерть итальянской девушки, которая работала у мадемуазель Фонтанж, очень близко его затронула.

– Вы слышали, что эта молодая дама, без сомнения, потрясенная отвратительной смертью любимой горничной, оставила двор и бежала в замок своего опекуна? Ее отъезд обрадовал мадам де Монтеспан и опечалил короля.

– Надеюсь, эта молодая дама больше не вернется ко двору, – искренне ответил Дегре. – Я глубоко сочувствую ей, она так одинока и беззащитна.

– Ну что же, теперь она уехала. Возможно, король будет настаивать на ее возвращении: не знаю, насколько глубока его привязанность, – с досадой проговорил месье де ла Рейни. И добавил с еще большим неудовольствием:

– Именно благодаря распущенному поведению самого его величества и возможно такое положение дел в столице.

С этими словами шеф полиции взял с вешалки в углу шляпу, трость и перчатки и приготовился покинуть кабинет.

– Месье, – остановил его Дегре, – мне надо вам кое-что сказать. Я немного поработал по собственной инициативе: взял на себя смелость понаблюдать за аптекой Малипьеро и видел, что граф де Сен-Морис, этот молодой человек с кукольным лицом и сатанинскими глазами, который очень мне не понравился, часто там бывает.

– Очевидно, чтобы покупать мыло и шампуни, – равнодушно ответил месье де ла Рейни. – Хуже всего в подобных делах то, что постоянно возникают новые подозрения. Возможно, это несущественно.

Дегре его упрек не смутил.

– Этот Дельма, которого вы арестовали, месье, какую должность он занимал при Савойском дворе?

– Был слугой герцога и оставался при нём до самой его последней минуты.

– Тогда он должен знать месье де Сен – Мориса. Не организовать ли нам их встречу?

– Встречу! – воскликнул шеф полиции. – Каким образом? Один в тюрьме, жалкий негодяй без друзей и влияния, обвиненный в ужасном преступлении, подделке монеты, а, возможно, и в отравлении, другой – полномочный представитель герцогства Савойского, которого мы совершенно ни в чем не обвиняем. Как их свести?

– Думаю, это можно устроить. Предоставьте это мне, месье, – с жаром вызвался Дегре. – Думаю, я могу это сделать и притом с должной осторожностью. Вы знаете, что мы с женой вместе занимаемся нашим с вами делом?

– Да, Дегре, и я благодарен ей за помощь. То, что она выяснила, все еще может нам пригодиться. Но помните, во что вы ее втягиваете. Мы едва приступили к расследованию, а у нас уже три смерти. Дегре, я вас умоляю, не пренебрегайте благополучием жены из-за преданности мне.

Молодой человек покраснел.

– Я не подверг бы ее ни малейшей опасности…

– Знаю, вы не сделали бы этого нарочно, но служебное рвение может заставить вас забыть об осмотрительности. Будьте очень осторожны, когда привлекаете ее, не позволяйте, чтобы стало известно, что она вам помогает. Пусть действует как можно незаметнее, а ещё лучше переодевается кем-нибудь.

– Месье, я тронут тем, что вы предупреждаете меня об опасности для моей Соланж. Однако я обещал ей, что позволю мне помогать, а есть вещи, которые может сделать только женщина. Но я запомню ваш совет. Дайте мне двадцать четыре часа, и я выясню, чем занимаются вместе Сен-Морис и его друг итальянский аптекарь. Дельма, полагаю, везут в Париж?

– Да. Прямо сейчас. Его несколько раз допрашивали, но ничего не добились. Если он и мерзавец, то неразговорчивый.

9. Мыльные шарики с ароматом миндаля

Через несколько дней, одевшись непритязательно, чтобы сойти за простых горожан, Шарль и Соланж отправились следить за лавочкой итальянского аптекаря Малипьеро. Опасаясь возбудить подозрения последнего, Дегре постарался действовать как можно незаметнее. В лабиринте узких улочек позади церкви иезуитов на улице Сент-Антуан они с женой по очереди наблюдали за поворотом в переулок, ведущий к аптеке: один наблюдал, а другой тем временем быстро проходил мимо самой лавки, изображая ничем не примечательного прохожего, спешащего по своим скромным делам.

Был прекрасный апрельский день, свежий и ясный. Дожди, постоянно лившие предыдущие пять недель, неожиданно прекратились, воздух сиял и туманы больше не поднимались с широкой серой реки.

Именно Соланж, когда она в очередной раз слонялась на углу улицы с рыночной корзинкой на руке и в шерстяном плаще с надвинутым на лицо капюшоном, заметила, как подъехала красивая карета полномочного представителя герцогства Савойского.

Переулок, в котором располагалась лавка аптекаря, был слишком узким для проезда экипажа, так что месье де Сен-Морис вышел из своей разукрашенной кареты и, не таясь, направился к лавке Малипьеро пешком, осторожно перешагивая через грязь, густо покрывающую булыжники мостовой.

Соланж внимательно и не без удовольствия рассмотрела его и улыбнулась про себя, вспомнив, какое недоброжелательное описание дал полномочному представителю ее муж. Шарль назвал его попугаем и женоподобным мерзавцем, больше похожим на куклу, размалеванную, как фантош из балагана марионеток, чем на мужчину. Соланж же, будучи женщиной, нашла Сен – Мориса исключительно привлекательным, по достоинству оценив его зеленый бархатный мундир изысканного покроя, муфту из соболиного меха, расшитые перчатки и портупею, а также пышные спадающие складками кружева на талии и шее.

Как только Сен-Морис скрылся в лавке аптекаря, Соланж подошла к мужу, скучающему в дверном проеме на противоположной стороне улицы.

– Ну, что же, Соланж, вот и он. Теперь действуй, как договорились. Я буду ждать тебя в нескольких шагах дальше по переулку.

Сердце Соланж забилось чаще, но скорее от волнения, нежели от страха или смущения, когда она смело вошла в лавку и резко закрыла за собой дверь. Звякнул дверной колокольчик, и Сен – Морис, склонившийся над прилавком, с удивлением поднял на нее взгляд. Изумление было написано и на морщинистом желтом лице итальянца, стоящего среди своих горшков, кувшинов и весов. Соланж выглядела как жена мелкого торговца, а он не привык к таким покупательницам.

Она сделала небольшой реверанс дворянину и, изменив голос, произнесла, обращаясь к аптекарю:

– Месье, я слышала, у вас есть очень хорошие мыльные шарики с ароматом миндаля. Мне их рекомендовали для улучшения цвета лица.

– Они недешево стоят, добрая женщина, – ответил аптекарь, на что Соланж со смехом заявила, что выиграла в лотерею и может позволить себе небольшую блажь.

Агостино Малипьеро неохотно отошел в глубь лавки за мылом. Едва он скрылся, Соланж тотчас же достала из сумки листок бумаги, положила перед собой и подтолкнула пальцами в направлении месье де Сен – Мориса, облокотившегося о прилавок в элегантной, расслабленной позе. На листке ее муж осторожно написал готическим шрифтом: «Некий Руссель, задержанный на испанской границе за сбыт фальшивой монеты, – на самом деле Дельма. Его везут в Париж. Есть опасение, что под угрозой пыток он может заговорить. Что вы предлагаете?».

Под этими строками Шарль Дегре нарисовал плотный букет гвоздик и перевернутый черный крест. Они с Соланж смеялись, сочиняя это послание. Оттолкнуться им было почти не от чего, а два символа внизу листа они и вовсе выбрали наугад, опираясь лишь на слова глупой, расстроенной, больной женщины, которая была теперь уже мертва.

Соланж ожидала, что Сен-Морис смахнет листок и разбранит ее за навязчивость и наглость, но вместо этого он быстро сложил записку, убрал в карман и тихо произнес:

– В Пасси, там же, в то же время.

– Но это опасно, полиция следит за нами, – тотчас же ответила Соланж, наполовину изменив голос.

– Тогда в Цветочном тупике, – сказал Сен-Морис, по-прежнему не глядя на нее, но продолжая неподвижно стоять у прилавка, повернувшись к ней боком, так что она могла видеть его тонкий профиль, обрамленный длинными кудрями.

– Нет, нет, – возразила Соланж, отчаянно стараясь договориться о встрече, на которую было бы возможно прийти. – Лучше в Пасси. Но во сколько?

– Завтра в девять, – ответил Сен-Морис, беря с прилавка флакон духов и делая вид, что нюхает.

Малипьеро уже возвращался с мылом в руках из помещения в глубине лавки, и Соланж было испугалась, что их с Шарлем замысел не удался, когда вдруг к ее неимоверному облегчению Сен-Морис быстро прошептал:

– Приходите на этот раз в мой дом, через боковую дверь.

Он пристально посмотрел на нее, словно пытаясь понять, кто перед ним, но лица Соланж не было видно под капюшоном. Она догадалась, что у Сен-Мориса есть секреты от аптекаря, и он не хочет, чтобы итальянец узнал о только что полученной записке. Поэтому она расплатилась за мыло, положила покупку в корзину и с равнодушным видом неторопливо покинула лавку.

Шарль ждал ее на повороте. Подойдя к нему, она не смогла удержаться от смеха.

– Шарль, он попался! Ему действительно что-то известно. Он принял за чистую монету и записку, и символы, и явно боится, что Дельма может что-то выдать.

И она рассказала мужу о встрече, назначенной на следующий вечер.

– Ты сможешь найти, где это? Он сказал, в его доме в Пасси. Неужели у него там есть дом? Это у него-то, он же здесь проездом?

– Он француз и жил здесь когда-то, – ответил Шарль Дегре, беря жену под руку и быстро уводя от кривого переулка. – Эти аристократы просто так не бросают свои уютные виллы у реки. Что нам делать теперь? Понятно, что на завтрашнюю встречу ты не пойдешь, – весело добавил он. – Я не вполне уверен, что туда было бы разумно пойти даже мне, ведь если меня узнают, то моей игре конец. У меня нет большого опыта в переодеваниях, и едва ли я смогу сделать так, чтобы меня не разоблачили. Ну ладно, посмотрим. Думаю, Дельма уже в Париже. Я расспрошу его, используя то, что нам теперь известно.

Соланж вцепилась в руку мужа. Улицы Парижа показались ей как никогда зловещими, они словно сулили беду. Высоко в прозрачном небе висел молодой месяц, и холодный ветер дул над темными крышами домов, мрачными фасадами, заостренными турелями, церквями, особняками и общественными зданиями.

– Мне уже почти хочется, чтобы все вернулось обратно, – дрожа, прошептала Соланж. – Это предприятие кажется мне с каждым днем все более трудным и опасным. Шарль, я знаю, что это всего лишь женская слабость, но…

– Но что? – нежно произнес он и, нагнувшись, ущипнул ее за холодную щеку, скрытую серым капюшоном. – Не ждешь же ты, в самом деле, что я все брошу сейчас, как раз когда дело становится захватывающим и начинает казаться прибыльным? Сама подумай, какую выгоду я уже извлек из него. Я теперь могу практически считать себя, хотя пока и не называя вслух, правой рукой месье де ла Рейни. Я был допущен в Лувр, а там, глядишь, мне представится возможность попасть и в сам Версаль. Ну же, дорогая, не унывай, это дело еще принесет нам богатство.

– Но ты можешь не дожить до того, чтобы им насладиться, – серьезно ответила Соланж. – Вспомни, что Сен-Морис уже пытался подкупить тебя. А потом начнёт угрожать. Сегодня в лавке у меня появилось ощущение, что задание, которое я выполняю, опасное. Правда, он никогда не видел меня прежде и, скорее всего, не увидит снова, но почему – то я почувствовала себя неуютно, обманывая его. У него ужасное лицо.

– Ужасное лицо, Соланж? – засмеялся Дегре. – Я же говорил тебе, что оно девчоночье, кукольное.

– Оттого оно еще более ужасно. У него глаза совсем как у дьявола – с такими широкими бровями, почти сходящимися над переносицей.

– И когда же ты видела дьявола? – засмеялся Дегре. – Сен-Морис вполне обычный молодой мерзавец, просто миловидный.

Он остановился на углу улицы и, обняв жену за плечи, горячо ее поцеловал.

– Я не пойду с тобой до дома, дорогая. Зайду в Бастилию, посмотрю, не вернулся ли уже к себе в кабинет месье де ла Рейни. Дальше ты и сама благополучно доберешься, тебе и осталась-то всего одна широкая многолюдная улица.

И, оставив жену, Шарль Дегре быстро растаял среди теней.

Соланж действительно оставалось пройти совсем немного до респектабельного квартала, где жили они с мужем, а поскольку улицы Парижа, в отличие от Лондона и итальянских городов, очень хорошо охранялись полицией, то было вполне безопасно для добропорядочной женщины возвращаться после наступления темноты одной, если она избегала сомнительных мест и темных переулков.

Однако, оставшись одна, Соланж почувствовала себя неуютно и даже тревожно и почти инстинктивно ускорила шаг. От беспокойства она то и дело оглядывалась через плечо, хотя и была уверена, что никто не идет за ней от лавки аптекаря. Ведь нельзя же было, в самом деле, следовать за ней так, чтобы ни она сама, ни ее муж этого не заметили? Тем не менее, когда она была уже в нескольких шагах от собственной двери, какой – то мужчина, который, как подсказало ей разыгравшееся воображение, словно выскочил из-под земли, вдруг неожиданно появился у нее за спиной и похлопал ее по плечу. Соланж чуть не вскрикнула от страха.

Шляпа незнакомца была глубоко надвинута на лоб, а нижнюю часть его лица скрывали отвороты зимнего плаща. Он был невероятно высок и широкоплеч, и даже прежде чем он заговорил, Соланж его узнала. Это был сам месье де Сен-Морис. «Должно быть, он и правда заключил союз с дьяволом, раз ему удалось настолько незаметно преследовать меня», – в ужасе подумала Соланж, но держалась она храбро.

– Послушайте, я вас не узнал, – заговорил Сен-Морис. – Может быть, вы будете настолько любезны, что скажете мне, кто вы?

– Это слишком рискованно, – прошептала Соланж, изменив голос. – Я не смею произнести ни слова, даже здесь. Кто знает, вдруг за какой-нибудь дверью, в каком-нибудь окне… – И, вспомнив, что говорили Жакетта и мадам де Пулайон, добавила:

– Я повинуюсь Мастеру.

Сен-Мориса, похоже, удовлетворило это объяснение. Он еще больше понизил голос и прошептал:

– Если у вас есть связь с Дельма или вы можете с ним связаться, то предупредите его, что признаться для него опаснее, нежели промолчать. Скажите ему, чтобы он не боялся: мы вызволим его из рук этой чертовой полиции.

– Да, да, я сделаю все возможное, – ответила Соланж. – Но вдруг он заупрямится? В конце концов, они могут пригрозить ему пытками.

– Тогда придется заставить его замолчать, как заставили мадам де Пулайон, – ответил Сен-Морис. – Зря вы зашли за мной в лавку Малипьеро. Есть несколько вещей, о которых он ничего не знает, а теперь мне, возможно, придется ему о них рассказать, раз уж он видел, как вы передали записку, – грубо упрекнул он Соланж, и, резко свернув в тени от домов, медленно зашагал прочь, засунув руки в карманы и ссутулившись.

Соланж продолжила путь, не зная, что ей делать дальше. Очевидно, что даже думать о возвращении домой было крайне неблагоразумно: Сен – Морис, конечно, проследил бы за ней, увидел, куда она вошла, и без труда выяснил, кто она такая.

«Меня сочтут филёром, – подумала она с некоторым ужасом. – Моя жизнь и жизнь Шарля окажутся под угрозой. Но куда же мне пойти, как мне от него отделаться?»

Пока она колебалась, Сен-Морис, к ее величайшей тревоге, вернулся и снова подошел к ней. На этот раз он произнес, наклонившись с высоты своего огромного роста:

– Пусть «мисс Пинк» ведет себя чуть-чуть осторожнее, когда в следующий раз будет передавать мне послания. Мастеру не понравилась бы такая неосмотрительность.

И он снова быстро ушел.

«Мисс Пинк»! – повторила про себя Соланж эти два английских слова, которые все равно ничего для нее не значили. Затем она приняла решение, как ей поступить. Идея, которая пришла в ее голову, была дерзкой и, без сомнения, глупой, но она так испугалась и растерялась, что не могла придумать ничего лучше. Она решила пойти к Лувру и притвориться, что заходит в огромный дворец через одну из боковых дверей, или хотя бы попытаться скрыться от преследователя где-нибудь рядом с этим темным и величественным зданием.

«Возможно, я совершаю ошибку: ведь никто из его друзей уже не ходит во дворец», – подумала она, торопливо шагая по направлению к реке. Ей на ум пришли имена Жакетты и доктора Рабеля. «Может быть, хотя бы Малипьеро сюда вхож», – предположила она, и тут же вспомнила, что мадемуазель де Фонтанж оставила двор и вернулась в провинцию, в имение своего опекуна, и у аптекаря больше нет предлога для визитов в Лувр. Тогда она пожала плечами: «Я больше ничего не могу придумать».

Сен-Мориса снова не было видно, но Соланж не сомневалась, что он по – прежнему умудряется следовать за ней, прячась среди теней и в дверных проемах. Перейдя мост, достаточно хорошо освещенный бледной луной и желтыми фонарями, она быстро оглянулась и увидела его высокую широкоплечую фигуру: с небрежным видом он брел в нескольких ярдах позади нее.

Достигнув набережной перед Лувром, Соланж сделала вид, будто собирается свернуть в арку главного входа, и притаилась в тени неподалеку, не сомневаясь, что серый плащ делает ее незаметной. Она увидела, как Сен – Морис остановился и посмотрел направо и налево: его темный силуэт выделялся на фоне тусклого освещения. Тогда Соланж побежала вдоль фасада дворца, держась в тени, падающей от выступающих украшений балконов. Оглянувшись на бегу через плечо, она увидела, как Сен-Морис повернул в противоположную сторону. Соланж обошла вокруг дворца, затем, оказавшись у закрытых ворот, рядом с которыми стояла стража, бросилась обратно и, вернувшись на набережную, долго бродила по ней, пока, наконец, не села на паром через реку. Теперь она была уже вполне уверена, что совершенно одурачила Сен-Мориса, и с триумфом, хотя и совершенно вымотанная, вернулась домой.

Со смехом она распаковала мыло Малипьеро и, как и подобает хорошей хозяйке, положила около умывальника.

«Мисс Пинк», «мисс Пинк», – все повторяла она про себя два ни о чем не говорящих ей слова. – Что он имел в виду? Вот бы Шарль был здесь, тогда можно было бы спросить у него».

Затем ее настигла ужасная мысль, и она, схватив мыло, завернула его в полотенце и осторожно отложила в сторону.