Текст книги "Европа в Средние века. Быт, религия, культура"

Для производства тканей были нужны самые разные вспомогательные продукты, поэтому купеческие суда везли из восточных стран кору дуба кермесоносного и другие красители – насочный лак, пирит и вермильон. Из Северной Европы в центры по производству тканей везли пеньку и коноплю. Пурпур был самой дорогой краской, вот почему Маргарет Пейстон в XV веке писала своему отсутствующему мужу о том, что «даже больше алого платья ей хотелось бы, чтобы он был дома».

Рис. 23. Заседание муниципального собрания в Париже

В XII и XIII веках сложный процесс производства тканей требовал капиталистической организации труда. Появились предприниматели вроде Жана Буана Броке, который во второй половине XIII века имел процветающий бизнес по производству декоративных тканей в Дуайе (французская Фландрия). Можно представить себе, как путешествующий купец из Парижа гостил в большом доме Жана, который одновременно был и домом, и конторой, и фабрикой, и складом. Показывая Анри свои склады и производство, Жан начал бы с сортировочной. Здесь работники самого непрезентабельного вида, одетые в лохмотья, разбирали сырую шерсть; остальные стирали и отбивали ее в больших чанах. Просушив шерсть, работницы стригли или чесали ее, в зависимости от того, какой длины нить из нее будет сделана. Затем ее смазывали маслом и отправляли в город или за город для прядения. Для Анри зрелище женщин, ловко выпрядавших нити и одновременно пасущих овец, было вполне знакомо.

Затем двое купцов остановились бы полюбоваться на мастерскую работу ткачей, которые делали нити необходимой толщины и длины, и мотальщиков, которые наматывали нити на бобины, чтобы их можно было использовать на ткацком станке. Брови Анри изумленно поползли вверх, когда он увидел широкий ткацкий станок для двух работников, который использовался наравне со станком старой модели, на котором ткали узкие полотнища.

Затем следующая группа рабочих складывала ткани в корыта. По законодательству Арраса, на этой работе должно было быть занято не меньше чем трое рабочих, поскольку этот труд был «тяжелым, напрягающим все мышцы и суставы». На площадке для стирки тканей Жан перекинулся парой слов с работницей, работавшей там уже 12 лет. Намокшие полотнища были так тяжелы, что ей приходилось прибегать к помощи других для натягивания их на рамки, чтобы при высыхании полотнище приобрело нужный размер. Поблизости мальчики с ворсовальными шишками поднимали ворс на обратной стороне ткани. Впоследствии этот ворс будет подстрижен высококвалифицированными работниками. Стригали использовали специальные ножницы, которые столь высоко ценились ими, что часто их передавали по наследству.

Если шерсть не была окрашена на самом начальном этапе, то шерстяную ткань отправляли в красильню и там помещали в чан с краской необходимого оттенка. Здесь также работали очень квалифицированные работники, они очень много знали о качестве красителей и способах смешивания красок. Ткань помещали в чан при помощи шестов с плоским концом. Эти же шесты использовались, чтобы вытащить ткань из горячей воды и поместить в ушат на просушку. На завершающем этапе ткань расчесывали специальной щеткой из щетины, помещенной в большую квадратную коробку. Клиенты Жана либо сразу заказывали определенный оттенок ткани, либо покупали полотнища готовой ткани со склада. Большую часть бизнеса Жан вел через агентов; некоторые из них были членами его семьи.

Он был очень занятым человеком, потому что помимо своего бизнеса он еще активно интересовался политической жизнью Дуайе и не менее девяти раз был членом городского совета, а также одним из руководителей гильдии купцов.

В Средние века гильдии были одним из важнейших институтов общества. По существу, гильдий (или цехов) было столько же, сколько и ремесел или видов деятельности. Звонари и менестрели, свечных дел мастера и бакалейщики, дорожные рабочие и ткачи – у всех были свои цеха. Они существовали как для помощи бизнесу, так и ради благотворительной деятельности. Разорившись или заболев, член гильдии (цеха) мог обратиться к своим товарищам по цеху за помощью. Когда он умирал, гильдия заказывала мессу за упокой его души, и все члены гильдии должны были прийти на его похороны. Однако главной целью любой гильдии была защита прав ее членов. Она регулировала цены на сырье и товары, предназначенные для продажи. Она надзирала за работой и качеством производимого товара, так чтобы его вес и размер соответствовали принятым стандартам. Если член гильдии не подчинялся ее решениям и требованиям, его штрафовали. У многих гильдий имелось собственное помещение, где руководители гильдии принимали решения о штрафах, улаживали конфликты или разбирались с украденными вещами. Позже каждая гильдия стала принимать участие в инсценировках отрывков из жизни святых по соответствующим праздникам. Правда, в этих сценках содержалась немалая толика грубого народного юмора. Так, в пьесе Честера о Всемирном потопе этим юмором изобилует сцена, когда жена Ноя отказывается взойти на ковчег, если только «ее сплетни» не будут сопровождать ее.

 
Ну нет! Не надо это мне!
Хоть ты весь день бесись.
 

На что Ной отвечает под взрывы хохота зрителей:

 
Зачем Господь создал нам жен?
Послушны ли они?
Да никогда,
Я – сам тому пример.
Весь этот шум и гам
Из-за жены, которая не хочет
Сесть на корабль, который сделал я.
Того ль хотел ты, Господи?!
 

Все животные входят на ковчег, но жена Ноя остается на берегу со своими сплетнями.

 
А вот и добрая бутыль вина,
Которая развяжет мне язык
Да и согреет сердце.
И хоть торопит меня Ной,
Мы лучше выпьем здесь сейчас.
 

В отчаянии сыновья Ноя силой вталкивают ее на корабль. Когда Ной приветствует ее там, она со всего размаху бьет его по голове.

 
Ты думаешь, добился своего?
А ну-ка, получай.
 

В XIII веке цехи текстильной промышленности начали чистку своих рядов. Все кустари-одиночки были исключены из членства в гильдии. Во Фландрии и Англии все «грязнули», то есть те, кто запачкал руки своей работой, а именно: ткачи, сукновалы и красильщики – перестали приниматься в гильдию, пока они не бросят свое ремесло и не продадут все уже ненужные станки и инструменты. В результате ремесленники не имели права голоса при принятии положений, регулирующих условия работы, расценки на сырье и т. д., и оказались в полной зависимости от своих работодателей. Вообще, у простых ремесленников свободы было очень много. На заре их будил звон городского колокола. Еще раз этот бой раздавался, призывая их на полуторачасовой перерыв на обед, затем он возвещал о прекращении перерыва и последний раз звонил на закате. В конце XIV века во Франции сам король указом отменил перерыв на обед. Если работники хотят перекусить, то жены должны принести им еду прямо на рабочее место, чтобы работа не прерывалась. Работникам был положен отдых во второй половине дня в субботу, в воскресенье и по церковным праздникам. В текстильной промышленности некоторые мастера работали на дому и у них могли быть собственные наемные рабочие. Чем выше была квалификация работников, тем больше независимости они могли получить, а с помощью собственных отраслевых гильдий они могли противостоять чрезмерной эксплуатации. Однако положение ткачей и сукновалов мало чем отличалось от положения рабов, и они были слишком бедны, чтобы иметь собственные орудия производства.

В конце XII – начале XIII века итальянские ремесленники начали соперничать со своими североевропейскими коллегами-текстильщиками, особенно в процессе крашения и доводки тканей. Флорентийские купцы держали лавки на улице Калимала, которая пользовалась дурной славой. Их гильдия имела собственный герб – орла, держащего в клюве мешок с шерстью. Купцы этой гильдии ездили на ярмарку в Шампань, где покупали ткань, которую отправляли на вьючных лошадях в порты Прованса, а оттуда – уже на кораблях – во Флоренцию. Вдоль торговых путей гильдия построила постоялые дворы, где всегда имелись лошади, обеспечивающие быстрое сообщение между головными конторами и ярмарками.

Рис. 24. Меняла

В 1350 году один из итальянских купцов – Франческо Датини – отправился из Прато (близ Флоренции) во французский Авиньон. Ему тогда было всего 15 лет от роду. Имея начальный капитал в 150 флоринов, он решил начать свое дело. В 1361 году у него была уже своя лавка на одной из улиц, где над домишками бедняков возвышался дворец папы Климента VI. Партнерами Франческо были тосканские купцы. Они продавали кирасы, кольчуги и другую амуницию, которую на вьючных лошадях завозили из Милана и Комо. В то время шайки авантюристов из Англии и Бретани передвигались по дорогам юга Франции после заключения Бордоского договора 1357 года. В 1358 году Франческо продал Бертрану дю Геслену оружия на 64 ливра. Бертран был командиром одного из таких отрядов разбойников. Годом ранее Франческо открыл лавку в Барселоне, а также вторую в Авиньоне и начал торговать тканями, шелком, специями и солью в трех других лавках города. Не удовлетворившись этим, он также стал менялой и начал заниматься торговлей произведениями искусства, ювелирными изделиями и серебром. В его основной лавке в Авиньоне был богатый выбор доспехов, серебряных поясов, кожаных изделий, седел и упряжи из Кордовы, льна из Генуи, шелков из Луки, шелковых занавесей и шерстяных тканей из Флоренции.

Большим спросом также пользовались сундуки для приданого. В заказе на такой сундук говорится, что «он должен быть средних размеров… для дамы, с росписью по вермильону или лазури в зависимости от того, что будет в наличии. Он должен быть красивым и бросаться в глаза, хорошей работы и должен быть сделан из светлого сухого дерева… Чем лучше и красивее будут эти вещи, тем легче я смогу продать их».

Из письма Франческо своей кормилице, в котором он сообщал о планируемой поездке в Прато, становится ясно, что в XIV веке все еще существовала торговля рабами:

«Не раскладывай передо мной чеснока, или лука-порея, или кореньев. …Сделай для меня дом раем, я не хочу, чтобы ко мне по-прежнему относились как к ребенку. …Скажи мне, если тебе нужен раб или служанка-рабыня. Если тебе нужна рабыня, я найду тебе девушку умелую во всех отношениях, которая ничем не опозорит твой дом».

В XIII веке работорговля пошла на спад, однако нехватка рабочих рук после эпидемии чумы спровоцировала ее оживление. Рабов везли из Испании, Африки, Константинополя, Кипра, Крита и с берегов Черного моря. К концу XIV века во всех богатых домах Италии был хотя бы один раб.

Мы знаем много рассказов о попытках рабов сбежать во время долгих путешествий, но из двенадцати мавританских пленников убежать удалось только двоим. «Одного из них зовут Дмитрий, это высокий, красивый человек; другой же – болезненного вида, у него не хватает переднего зуба». Их владелец писал, что они скитаются где-то в Провансе, и просил, чтобы их искали. Он также указал, что в случае поимки они в кандалах должны быть отправлены к нему на корабле.

Как и другие зажиточные купцы того времени, Франческо выстроил себе роскошный дом, со сводчатыми комнатами, прекрасными каминами, большими спальнями и залами, даже с резервуаром для омовения ног и раковиной на кухне. Однако далеко не все могли позволить себе каменные хоромы. Бедняки жили в землянках, а те, кто побогаче, – в деревянных домах с соломенными крышами, которые легко горели. Чуть позже стали использовать черепицу и оконные стекла. Итальянские дворяне жили в укрепленных башнях внутри городов, которые были защищены прочными стенами и въездными воротами.

Жизнь в средневековом городе была сопряжена со многими неудобствами. Улицы были узкими, и доступа воздуха в них практически не было, поскольку выступающие верхние этажи противоположных зданий почти смыкались над головой пешеходов. «Аромат» от сточных канав и куч мусора был удушающим. По улицам бродили свиньи, а шума было ничуть не меньше, чем в современных городах. Мы читаем о студенте из Германии, которому разрешили выселить из своего дома кузнеца, который бесконечным грохотом мешал его занятиям. А еще один «заставил некоего ткача, который своими криками и песнями мешал всем соседям, переселиться в другую комнату. Но тот все равно продолжал шуметь». В Иене «некий бондарь имел обыкновение вставать в полночь и ужасно шумел, надевая обручи на свои бочки», так что соседи страдали от постоянной бессонницы. Неудивительно, что Франческо Датини, как и многие другие зажиточные купцы, вкладывал деньги в фермы и сельскохозяйственные земли, чтобы хоть иногда скрыться в своем поместье от шума и духоты города.

Рис. 25. Каменщики за работой

Однако все же Франческо не принадлежал к кругу крупных международных торговцев, которые еще в 1293 году перехватили у дворян-землевладельцев контроль над государством. Очень скоро новые торговые магнаты восприняли у дворянства, вытесненного ими, его взгляд на общество и сформировали новую аристократию. К 1300 году крупные чиновники Венеции стали новыми патрициями. Их старый слепой дож Энрико Дандоло, навязав свои условия руководителям Четвертого крестового похода, обеспечил Венеции доминирующее положение на четырех морях – Адриатическом, Эгейском, Мраморном и Черном. Те же самые крестоносцы в 1204 году завоевали Константинополь и, по своему договору с Венецией, должны были передать ей богатые острова и порты, что обеспечило городу торговое доминирование над его бывшими конкурентами.

Церемония назначения венецианского дожа – верховного правителя города – в 1260 году должна была произвести неизгладимое впечатление на зрителей своей роскошью. Глазами Мартина да Канала, присутствовавшего на такой церемонии, мы видим все происходившее, видим Большой канал, сверкающий на солнце, и 50 галер на его водах. На палубах ликовали и смеялись члены команды. Тем временем по площади Святого Марка шествовали старейшины гильдий (цехов) – с развевающимися знаменами под звуки труб шли кузнецы; далее шествовали ткачи, портные и главы других гильдий. Все они были разодеты в свои самые лучшие и богатые одежды, каждая гильдия шла со своими музыкантами. Поравнявшись с дожем и его супругой, они приветствовали их криками: «Да здравствует наш господин, благородный дож Лоренцо Тьеполо!» Празднования продолжались целую неделю – различные гильдии и другие учреждения возносили хвалу дожу, но также и Венеции, потому что разве не ее дворцы, церкви, ее пышные праздники, ее жители, ее богатство и роскошь были отражением славы и мощи величайшего торгового города в мире?

С началом XIV века Европа вступила в период кризиса и упадка. Столетняя война разрушила процветание Франции. Однако уже в ее конце король Карл VII при помощи коммерческого гения Жака Кера начал возрождать французскую торговлю. Жак не только создал торговый флот, чтобы завозить предметы роскоши с Востока, но организовал еще шелковую мануфактуру во Флоренции, красильни и бумажные фабрики во Франции, вновь запустил работы на шахтах в период, когда металл требовался в избытке (из него даже стали делать домашнюю утварь), и в конечном итоге возродил во Франции торговлю.

Великолепие описанной нами церемонии в Венеции и оживление торговли во Франции, благодаря которой в страну вновь стали завозиться товары с Востока, были лишь одними из многих проявлений растущего благосостояния и даже экстравагантности повседневной жизни. Владельцы элегантных каменных особняков, такие как Датини и Жак Кер, демонстрировали свое благосостояние и в костюме. Мужчины и женщины придерживались в одежде экстравагантного стиля. Головные уборы женщины стали до нелепости высокими и заостренными. Сделанные из золотой и серебряной парчи, они были еще и украшены драгоценностями. Длинные, отделанные мехом бархатные и кружевные платья, казалось, указывали на абсолютную, пожизненную пассивность зажиточных дам. Однако внимательное изучение жизни женщин того времени доказывает, что этот вывод неверен. Большинство из них играли немалую и не самую легкую роль в распространении богатства, культуры и образования в средневековой Европе.

Рис. 26. Арфист и лютнист

Глава 4
Женщины и жены

«В Средние века женщины постоянно балансировали где-то посередине между сточной канавой и пьедесталом». Точка зрения церкви, озвученная и монахами, и высшим духовенством, заключалась в том, что женщина – это орудие дьявола, главный соблазн и вечное искушение, а потому должна считаться злом и существом низшим по сравнению с мужчиной. Как же эта идея отразилась на повседневной жизни? Здесь по необходимости положение женщины менялось от века к веку и, более того, от класса к классу. Судьба женщины благородного происхождения отличалась от судьбы жены купца, а уж тем более – от положения простолюдинки и крепостной. Тем не менее мужчины (большинство из них) – по меньшей мере теоретически – считали женщину существом второго сорта. И это давало им право всячески их притеснять.

Примеров подобного отношения более чем достаточно. Некий Никола Бийяр в XIII веке заявлял: «Мужчина должен наказывать свою жену и бить ее для ее же блага, поскольку она – часть его домашнего хозяйства, а хозяин может делать со своей собственностью все, что ему угодно». В каноническом праве также говорилось: «Совершенно ясно, что жены должны повиноваться своим мужьям и быть им почти слугами». Даже добрейший префект Парижа в XIV веке наказывал своей жене «вести себя подобно собаке, которая всем сердцем и глазами устремлена на своего хозяина; и даже когда хозяин наказывает ее и кидает в нее камни, собака, виляя хвостом, всюду следует за ним… жена должна всегда испытывать к своему мужу чувство искренней и безусловной любви».

В обычном праве XIII века содержится следующая статья, определяющая статус одного из новых городов Гаскони: «Все жители Вильфранса имеют право бить своих жен, не доходя при этом до убийства». Рыцарь Ла Тур в знаменитой книге наставлений своим дочерям рассказывает им о благородной даме, которая, ругая мужа на людях, так разозлила его, что «он ударом кулака свалил ее с ног, а затем ударил ногой по лицу и сломал ей нос, так что она уже никогда не могла открывать людям свое изуродованное лицо».

На противоположном конце общественной лестницы находились простолюдинки, которых, когда те осмеливались перечить своим мужьям, окунали с головой в пруд. Судебные архивы свидетельствуют, что крестьянам постоянно угрожали, подвергали их штрафам и другим наказаниям, если они не применяли к своим женам «воспитательных» мер. Однако справедливости ради стоит отметить, что применение силы не было исключительной прерогативой мужчин. Например, Чосер дает совершенно великолепное описание женщины, которая с восторгом вспоминает страдания, причиненные ею своим троим мужчинам: «О боже, что за боль и горе принесла им я!»

Тем не менее некоторые по крайней мере представители мужского пола относились к женщинам с благодарностью и жалостью: французский поэт того времени говорил:

 
Безмерною должна быть
Благодарность к женщинам,
Которые дают нам все —
Одежду из шелков и кров,
И всем скажу я не тая,
Что в женщинах нет зла.
 

А поэт XV века выступает в защиту женщины-работницы:

 
Женщина – достойное создание,
Стирает, шьет, готовит
И за детьми присмотрит,
Но жизнь ее – лишь слезы и страданья,
И мужа ублажает день и ночь,
Все силы отдает ему.
А все одно – лишь слезы и страданья.
 

Возможно, самой тяжелой была доля женщины именно в замужестве, причем чем ниже находилась женщина на социальной лестнице, тем положение ее было ужаснее. Браки редко заключались по взаимной любви. Чаще это был результат договоренностей родителей, опекунов или хозяев. При заключении брака прежде всего в расчет принимались финансовые или территориальные выгоды, которые он мог принести. Если речь шла о крестьянах, то их хозяева женили и выдавали замуж очень рано, поскольку дети крестьян тоже принадлежали хозяину, который был заинтересован в увеличении рабочей силы.

Однако и у благородных дам было немногим больше шансов на счастливую семейную жизнь. Иоханн Буш, саксонский реформатор XV века, нарисовал трогательную картину пребывания герцогини Брансвикской на смертном одре: «Когда она исповедовалась и я отпустил ей все ее грехи, я спросил ее: «Подумайте, госпожа, попадете ли вы в царство небесное, когда умрете?» – «Я твердо верю в это», – ответила она. И сказал я: «Это будет настоящим чудом. Вы выросли во дворце и много лет проживали со своим мужем великим герцогом среди роскоши и удовольствий, у вас было в изобилии вина и эля, мяса и пряностей, дичи и рыбы, и все же вы ожидаете, что после смерти сразу вознесетесь на небо».

Она ответила: «Отец мой, а почему я не должна попасть на небо? Я жила и живу в этом замке, как собака на привязи. Какие удовольствия и развлечения у меня были? Никаких. Но я всегда должна была всем своим видом показывать слугам, что безмерно счастлива. Мой муж – тяжелый человек, и, как вы знаете, никакого интереса к женщинам у него никогда не было. Ну разве не была я в этом замке как в клетке?»

Я сказал ей: «Значит, вы думаете, что, когда вы умрете, Господь пришлет своих ангелов, чтобы отнести вашу душу в рай?»

«Да, я твердо верю в это», – ответила она. И тогда я сказал ей: «Пусть Господь даст вам то, во что вы верите».

И все же жизнь крепостной нельзя было сравнить ни с чем: ее и считали-то существом лишь немногим лучше животного. В 1411 году в поместье Лиесталь был издан указ о том, что «каждый год перед Страстным вторником, когда люди обычно думают связать себя святыми узами брака, бейлиф отбирал молодых людей и девушек подходящего возраста, чтобы составить из них пары».

Королева Бланш, мать Людовика Святого, близко к сердцу принимала судьбу крепостных и повелела, чтобы хозяева освобождали их за определенную плату. С особенным участием она относилась к молодым девушкам-крепостным, поскольку многие из них уже были обесчещены и мужчины не брали их замуж. Это нежелание жениться на крепостной было причиной многих трагедий, как в случае с девушкой из Шампани. В 1472 году она была осуждена за убийство ребенка, однако утверждала, что отец запретил ей выходить замуж за «мужчину, которого она с радостью взяла бы в мужья», потому что он был крепостным. С другой стороны, в некоторых поместьях к крепостным женщинам относились более гуманно, особенно во время исповеди: иногда им разрешали не платить положенную дань в виде курицы на Страстную неделю, а иногда даже делали небольшой подарок в виде вязанки хвороста или рыбины из господского пруда.

В местечке Денхендорф в Германии при крещении каждого из ее детей женщина получала в подарок две меры вина и восемь буханок белого хлеба. Как говорит средневековая писательница Кристина де Пизан: «Они получали хлеб, молоко, ячмень, немного рыбы, и их жизнь была чаще более безопасной и даже более обеспеченной, чем у женщин высшего сословия».

Отношение церкви к разводу также не облегчало положение женщин. По каноническому закону, заключенный брак не мог быть расторгнут. Самое большее, на что шла церковь в этом вопросе, – это объявить брак «аннулированным и не имеющим законной силы», то есть сказать, что на деле брак не имел места. Родство, вплоть до четвероюродного, делало брак незаконным с точки зрения церкви. Таким образом, сфабриковав родословное древо, мужчина, которому надоела его жена или по какой-то другой причине желавший избавиться от нее, мог спокойно объявить ее родственницей и развестись, если только у него было достаточно денег, чтобы оплатить все необходимые процедуры.

В сатирическом стихотворении эпохи Эдуарда II говорится:

 
Если у мужа есть жена,
А он ее не любит,
Тащи скорей ее к судье,
Где ложь восторжествует.
Вот два свидетеля при нем
И сам он тут же рядом.
Раз, два – и брака больше нет,
Но только если он сейчас
Докажет, что его жена
Была ему неверной.
 

Еще одним достаточным поводом для аннулирования брака было обнаружение среди предков жены крепостных; иногда муж, растратив полученное за жену приданое, «бесстыдно покидал ее, ради ловкой, привлекательной и богатой особы».

Рис. 27. Помолвка

Конечно, было много примеров и счастливых браков. Префект Парижа – пожилой французский чиновник, весьма состоятельный и влиятельный – написал книгу наставлений для своей юной жены, которая к тому же была сиротой. В каждой строке этой книги видна любовь и понимание ее нужд. Он говорит, что пишет эту книгу «не для себя, но для твоей чести и любви, поскольку я люблю тебя и сочувствую тебе, ведь у тебя не было ни отца, ни матери, к которым ты могла бы обратиться за советом и утешением. Только я могу быть твоим другом и советчиком. И знай, что я рад, что ты ухаживаешь за своими розами и фиалками, поешь и танцуешь… Ты говоришь, что сделала бы все для меня, если бы только могла, но я буду доволен тем, что и твои соседки делают для своих мужей… ведь я не настолько безумен, чтобы не удовлетворяться тем, что ты делаешь для меня. Конечно, если ты только не будешь пренебрегать мною и презирать меня… хотя я и знаю, что ты более благородного происхождения, чем я… но я не боюсь этого и верю в тебя и твои добрые намерения».

Префект Парижа выдерживает этот чуть ли не уничижительный тон до самого конца книги: «Ведь мне не принадлежит ничего, кроме службы другим, – и даже меньше».

Томас Бетсон, 40-летний английский купец, торговавший в Кале, был безоглядно влюблен в свою невесту, 15-летнюю Кэтрин Рич, и это ясно видно из его письма ей, написанного в 1476 году:

«Моя возлюбленная кузина Кэтрин, припадаю к Вашим ногам со всем моим влюбленным сердцем. Подарок, который Вы послали мне, всегда со мной. А также письмо, написанное Вашей ручкой, в котором Вы пишете, что здоровы и веселы… если бы Вы кушали побольше мяса, Вы бы быстрее стали настоящей женщиной, чем несказанно порадовали бы меня…

Всемогущий Господь сотворил Вас прекрасной женщиной… в великом Кале, в первый день июня, когда мужчины ушли обедать, а часы пробили девять, все Ваше семейство в один голос закричало мне: «Спускайся сейчас же обедать!» – и Вы знаете, что я ответил им.

Остаюсь Вашим искренним и любящим кузеном Томасом Бетсоном. Посылаю Вам кольцо в знак моей любви».

Томас Бетсон продолжал желать, чтобы Кэтрин поторопилась и доросла до возраста замужества, и два года спустя он написал ее матери: «Я помню Кэтрин всю ее жизнь. Мне она снилась тридцатилетней, а проснувшись, я видел, что ей нет и двадцати, и страстно жаждал этого. И, судя по всему, моя мечта сбудется быстрее, чем мой сон». Вскоре после этого Томас женился на своей Кэтрин, и, как мы можем догадаться, она стала ему верной и любящей женой. Когда год спустя Томас опасно заболел, Кэтрин, ожидавшая ребенка в свои 16 лет, не только преданно ухаживала за ним, но и вела его дела со всей тщательностью и знанием дела, к которым средневековые женщины привыкли с самого детства.

Рыцарь Ла Тур, несмотря на ужасающий рассказ о жестоком отношении к женщине, нисколько не возражал против жены, ведущей дела. Очевидно, он даже одобрял это и, судя по всему, был очень счастлив в браке. В начале своей книги он пишет, что у него была «жена, красивая и честная… она любила песни, баллады и поэмы и любила все новое. Однако смерть забрала ее от меня, и я провел много дней в тяжелых раздумьях и печали. И все еще оплакиваю ее. Ведь настоящее любящее сердце никогда не забудет женщину, которую оно любило».

Рис. 28. Девушка раскрашивает фигурки Девы Марии

Рис. 29. Клятва в любви и верности

Этот более идеалистический взгляд на женщину особенно укрепился с ростом и развитием культа Девы Марии. Параллельно с благоговейным отношением к Богородице развилась и идея превосходства женского начала над мужским. Один средневековый автор весьма недвусмысленно заявляет:

«Женщине следует отдавать предпочтение перед мужчиной во всем, а именно: в материале, потому что Адам был сделан из глины, а Ева – из ребра Адама; по месту, потому что Адам был сотворен вне рая, а Ева – внутри его; в зачатии, потому что женщина родила Бога, а мужчина не мог этого сделать; в явлении, потому что Христос после воскрешения явился именно женщине; в возвышении, потому что женщина, а именно Дева Мария, парит над хором ангелов».

В светской жизни культ Девы Марии уравновешивался культом дамы в том виде, как его исповедовали рыцари Средневековья. Это было совершенно светское изобретение. Эти два культа развивались параллельно, и каждый из них противостоял аскетическому взгляду на женщину, который лишал ее достоинства и стремился очернить ее. Лирическая поэзия трубадуров и менестрелей Франции и Германии, которые превыше всего ставили любовь и поклонение женщине, также стремилась культивировать эти высокие чувства:

 
В длинные майские дни
Я наслаждаюсь пением
Птиц, поющих далеко отсюда,
Но стоит мне покинуть
Любимые края,
Как сердце и душа
Рыдают от тоски,
Ведь я любовь оставил
Далеко отсюда.
Мне лишь ее любовь нужна,
Другой не надо вовсе.
Она меня околдовала
Своею чистотой,
И в дальних странах,
И в беде
Любовь ее со мной.
 

Вообще рыцарская любовь была окружена таким же количеством церемоний, что и само феодальное общество. Если дама принимала любовь рыцаря, то ее согласие было обставлено целым рядом церемоний, напоминающих обряд принесения вассальской клятвы. Рыцарь становился на колени и вкладывал сложенные ладони в руки своей возлюбленной, а затем в присутствии свидетелей клялся до гроба служить ей и защищать ее от врагов. Принимая его клятву, дама обещала верно любить его, надевала кольцо ему на палец, целовала его и разрешала ему подняться с колен.

Существовали даже специальные суды, которые разбирали дела, касающиеся любовных отношений. Судьями в них были женщины. Даже ученые мужи и студенты университетов гордились своим знанием тонкостей любви и восхваляли своих избранниц в своих стихах.

 
Возьми эту розу, моя дорогая.
Она – символ вечной любви.
Ведь шип этой розы
Пронзил мое сердце —
В нем вечно останешься ты.
 

Самой знаменитой поэмой о романтической любви был «Роман о Розе», очень популярный в Европе XIII–XV веков. Он был написан в аллегорической форме поэтом из долины Луары Гийомом де Лоррисом, который умер, так и не завершив свою работу. 40 лет спустя другой поэт, Жан де Мен, дописал эту поэму. Но его часть произведения представляет собой суровые нападки на любовь и женщин. Две строки из его куплетов известны даже сейчас:

 
Средь женщин Сен-Дени
Мне легче птицу феникс отыскать,
Чем ту, что честной
Можешь ты назвать.
 

Или

 
И в мыслях, и делах своих
Грешна всегда ты.
 

Его куплеты представляют собой едкую сатиру на институт брака в целом и, вероятно, отражают точку зрения не только самого де Мена, но и очень многих мужчин того времени.