Текст книги "Тайна лабиринта. Как была прочитана забытая письменность"

Маргалит Фокс
Тайна лабиринта. Как была прочитана забытая письменность

© Margalit Fox, 2013

© Е. Суслова, перевод на русский язык, 2016

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2016

© ООО “Издательство Аст”, 2016

Издательство CORPUS ®

Так называемые аналитические способности нашего ума сами по себе малодоступны анализу. Мы судим о них только по результатам. Среди прочего нам известно, что для человека, особенно одаренного в этом смысле, дар анализа служит источником живейшего наслаждения. Подобно тому как атлет гордится своей силой и ловкостью и находит удовольствие в упражнениях, заставляющих его мышцы работать, так аналитик радуется любой возможности что-то прояснить или распутать… Он обожает загадки, ребусы и криптограммы, обнаруживая в их решении проницательность, которая уму заурядному представляется чуть ли не сверхъестественной. Его решения, рожденные существом и душой метода, и в самом деле кажутся чудесами интуиции.

Эдгар Аллан По “Убийство на улице Морг”[1]1
  Пер. Р. Гальпериной.


[Закрыть]

 [2]2
  Маргалит – Джорджу (др.-греч.). – Здесь и далее, если не указано иное, – примечания переводчика.


[Закрыть]

Предисловие

Книга, которую вы держите в руках, – это правдивое повествование о разгадке одной из самых завораживающих тайн европейской истории и об одной несправедливо забытой американке, которая, если бы прожила чуть дольше, вероятно, раскрыла бы эту тайну. Это рассказ о полувековой работе по дешифровке письменности бронзового века, скромное название которой – линейное письмо Б – контрастирует с ее ослепительной красотой и непреодолимой притягательностью.

Впервые я столкнулась с линейным письмом Б более 30 лет назад, мечтательным подростком, – и была опьянена им. Эта история до сих пор не утратила для меня своей таинственности и сюжетной силы. В центре ее – таблички, погребенные в земле почти 3 тыс. лет назад и извлеченные на свет в самом начале XX века. Символы на табличках, датируемых II тысячелетием до н. э., не похожи ни на одну известную к 1900 году письменность. К тому же невозможно было понять, слова какого языка эти таблички сохранили.

Дешифровка линейного письма Б считалась одной из наиболее трудных задач всех времен. Пять десятилетий выдающиеся специалисты безуспешно пытались взломать код. В 1952 году таблички неожиданно прочитал молодой английский архитектор Майкл Вентрис – не профессионал-лингвист, а дилетант. Вентрис – смелый, блестящего ума человек – долго был одержим табличками. Как я позднее узнала, это была печальная история. Мне, подростку, история Вентриса казалась чрезвычайно романтичной – не в последнюю очередь из-за ее финала: в 1956 году, через четыре года после решения загадки, в возрасте 34 лет Вентрис погиб при обстоятельствах, которые до сих пор дают повод для споров.

Но какой бы захватывающей ни была эта история, она оказалась неполной. Не хватало главного действующего лица – Алисы Элизабет Кобер. Она, спокойно и методично работая у себя дома, в Бруклине, к середине XX века стала ведущим специалистом по линейному письму Б. Увы, сейчас имя Кобер почти забыто, а ведь незадолго до безвременной кончины в 1950 году она вплотную подошла к решению задачи.

Полная история Алисы Кобер здесь излагается впервые. Как свидетельствуют опубликованные работы и ее частная переписка, именно Кобер заложила фундамент, на котором Вентрис возвел здание своей дешифровки. Без участия Кобер линейное письмо Б не было бы дешифровано, возможно, никогда. В последние годы стало очевидно, что вклад Кобер в дешифровку можно сравнить с вкладом другой неизвестной героини современности, англичанки Розалинд Франклин, в открытие Фрэнсисом Криком и Джеймсом Уотсоном молекулярной структуры ДНК.

Поразительнее всего то, что всю работу Кобер сделала, имея под рукой в основном бумагу и чернила, без “машин Ай-би-эм”, о которых она отзывалась с презрением. Тем не менее (в том числе потому, что историю пишут победители) упоминания о ее вкладе в дешифровку линейного письма Б почти не встречаются.

К настоящему моменту опубликованы две тоненькие книжки об истории дешифровки линейного письма Б: Джона Чедуика и Эндрю Робинсона[3]3
  См.: Chadwick, J. The Decipherment of Linear B. Cambridge: Cambridge University Press, 1958; Robinson, А. The Man Who Deciphered Linear B: The Story of Michael Ventris. London and New York: Thames & Hudson, 2002. – Прим. автора.


[Закрыть]. Оба автора почти не уделяют внимания Алисе Кобер. Впрочем, они едва ли могли поступить иначе: лишь недавно биографам стали доступны личные бумаги Кобер (в том числе ее десятилетняя переписка с другими исследователями линейного письма Б) и рабочие материалы объемом не в одну тысячу страниц. Благодаря недавно открывшемуся архиву Кобер в Техасском университете я впервые могу подробно рассказать о дешифровке. Это не значит, конечно, что моя книга вытеснит работы Чедуика и Робинсона: я глубоко благодарна обоим авторам. И стремлюсь дополнить их.

В 1948 году Алиса Кобер отметила: “Мне не нравится идея оплаты научных исследований… Если бы я желала зарабатывать сочинительством, то писала бы детективы”. Как выясняется теперь, именно детективы она и писала. Ее работы – это сценарий, где в центре внимания находится проблема археологической дешифровки. Я уделила много места криптоанализу, лежащему в основе дешифровки неизвестной письменности, и шаг за шагом описала работу Кобер и других дешифровщиков.

Эта книга представляет собой развитие, а порой и опровержение некоторых биографических очерков из предыдущих работ о дешифровке. Поскольку их авторы не были знакомы с письмами Кобер, они воссоздавали ее образ по немногочисленным научным статьям. Так с неизбежностью сложился образ суровой женщины, лишенной чувства юмора и ничем в мире не интересующейся, кроме линейного письма Б.

Эндрю Робинсон писал, что, “по словам Вентриса, Алиса Кобер избрала подход «строгий, но необходимый»… Но, чтобы пройти дальше, потребовался ум такой же, как у него – соединяющий в себе ее упорство, логику и методичность с готовностью идти на интеллектуальный риск”.

Замечу, однако, что Алиса Кобер, человек несомненно осторожный и последовательный, была при этом (как со всей очевидностью свидетельствуют сотни ее писем) жизнерадостной, обаятельной, самокритичной и любопытной. Всю свою недолгую жизнь Кобер испытывала глубокую страсть – к преподаванию, к учебе, к справедливости, – которая, кажется, родилась из ее “чувства уместности вещей” и которая опровергает ее кажущуюся чопорность. Также из переписки Кобер становится ясно, что она позволяла себе, забавы ради, испытывать некоторые “сомнительные” методы дешифровки. Вентрис уже после смерти Кобер опробовал некоторые из них – и пришел к успеху.

Научная отрасль, в которой Алиса Кобер работала в 30–40-х годах, была преимущественно “мужским клубом”, и понятно, как относились к даме-коллеге современники-мужчины. Но то, что и в XXI веке об Алисе Кобер продолжают судить так же, гораздо менее понятно и приемлемо.

Уделяя главное внимание Алисе Кобер, я ни в коем случае не умаляю заслуг Майкла Вентриса или Артура Эванса. Просто другие уже описали в деталях их достижения (некоторые источники вы найдете в примечаниях в конце). Роль же Кобер в дешифровке, все еще недооцененная, – это повествовательный каркас моей книги. Я решила включить в текст обширные выдержки из ее писем: в них она даже больше, чем в своих виртуозных работах, раскрывается как личность.

Я стремилась вернуть долг и Майклу Вентрису. Я имею честь писать некрологи о выдающихся людях для “Нью-Йорк таймс”. В сентябре 1956 года некрологи Вентриса поместили газеты всей Европы. А вот большая доля американских СМИ, в том числе “Нью-Йорк таймс”, проигнорировала это событие. Вполне объяснимо: неподтвержденным новостям из-за границы нельзя доверять безоговорочно, к тому же эти некрологи не были особенно интересны с журналистской точки зрения. Даже если известие о смерти Вентриса все-таки дошло бы до отдела новостей “Нью-Йорк таймс”, оно не воодушевило бы усталого редактора ночной смены, который слышать не слышал ни о Вентрисе, ни о линейном письме Б. Так уж вышло, что заслуги Вентриса известны американскому читателю куда меньше, чем могли бы. Чтобы исправить, пускай даже с опозданием в 60 лет, досадное упущение и отстоять честь профессии, я излагаю и его историю.

Процедура дешифровки Вентрисом линейного письма Б все эти годы оставалась тайной. Как заметил Эндрю Робинсон, “у Вентриса, в отличие от Ариадны, не было путеводной нити, чтобы пройти по лабиринту линейного письма Б. Даже сам Вентрис не умел последовательно объяснить свой метод”. Я рискнула сделать это за него.

Если процесс дешифровки линейного письма Б изобразить схематически, то истории Кобер и Вентриса предстанут двумя сторонами равнобедренного треугольника. В основание треугольника помещено третье действующее лицо этой драмы – харизматичный английский археолог Артур Эванс, в 1900 году явивший миру таблички.

Этим трем фигурам – археологу Эвансу, детективу Кобер и архитектору Вентрису, благодаря которым было дешифровано линейное письмо Б, – и посвящена моя книга.

Пролог
Клад

Извлеченная из земли табличка оказалась почти в идеальном состоянии. Она имела форму вытянутого прямоугольника, сужающегося к краям, и напоминала лист пальмы. Один край таблички был отломан (неудивительно, ведь она пролежала в земле 3 тыс. лет), зато остальная часть сохранилась и на ней можно было различить цифры. Кроме цифр на глине имелись знаки, подобные которым археологи прежде не видели:

За несколько недель рабочие извлекли из-под земли десятки табличек – некоторые совершенно целые, другие полностью разрушенные. Артур Эванс приехал на Крит ради этих табличек. Чтобы найти первую, ему потребовалась всего неделя. Эта находка навсегда изменила историю.

23 марта 1900 года Артур Эванс, несколько его ассистентов, прошедших строгий отбор, и 30 рабочих из местных жителей начали раскопки в Кноссе, на севере Крита, неподалеку от современного Ираклиона. Там, у моря, на пустынном холме, где росли анемоны и ирисы, Эванс много лет назад поклялся, что закончит свое дело.

Почти сразу же он был вознагражден. Не прошло и недели, как лопаты наткнулись на фрагменты фресок с яркими рисунками: растения, животные, люди. Глубже нашлись глиняные черепки. Соединенные вместе, они составили сосуды для хранения в рост человека. Еще ниже рабочие открыли стены огромного здания из каменных блоков.

Эванс нашел руины развитой цивилизации бронзового века (1850–1450 годы до н. э.). Эта древнейшая из известных европейских цивилизаций была на тысячу лет старше античной.

В свои 48 лет Эванс был одним из наиболее заметных английских археологов. Открытие в Кноссе сделало его одним из самых знаменитых ученых своего времени. Здание под холмом было настолько сложным, что Эванс не мог не вспомнить о дворце Миноса, легендарного правителя Крита, память о котором сохранили “Илиада” и “Одиссея”.

Как сообщает миф, Минос руководил мощной морской империей с центром в Кноссе. Из огромного дворца, ослеплявшего сокровищами и произведениями искусства, царь распоряжался процветающим островным хозяйством и всем бассейном Эгейского моря – после того, как оно было избавлено от пиратов. Медный гигант Талос охранял побережье Крита, а в случае приближения вражеских судов метал в них камни.

Именно для Миноса, говорит легенда, Дедал построил Лабиринт, в котором заточили получеловека-полубыка Минотавра. Ариадна, дочь Миноса, с помощью шерстяного клубка помогла обреченному на смерть Тесею выбраться из Лабиринта. Как показали раскопки Эванса, в Кносском дворце были сотни комнат, связанных извилистыми ходами. Естественно, он напишет, что этот комплекс является исторической основой мифа.

Кносский дворец, остававшийся скрытым от человеческих глаз около 3 тыс. лет, назвали самой громкой археологической находкой всех времен (как писал Эванс – находкой, на которую никто не мог надеяться, даже имея несколько жизней). В первый сезон раскопок Эванс нашел мраморный фонтан в форме головы львицы с глазами из эмали, резные предметы из слоновой кости и хрусталя, узорные каменные фризы и самый древний в Европе трон, вырезанный из алебастра.

Но все эти сокровища блекнут в сравнении с тем, что Эванс нашел на восьмой день. 30 марта лопата уперлась в глиняную табличку. 5 апреля в одной из комнат дворца был открыт целый клад таких табличек, многие в превосходном состоянии.

Таблички оказались древнейшими в Европе памятниками письменности. Датируются они приблизительно 1450 годом до н. э., за 7 веков до появления греческого алфавита. На них писали палочкой-стилем, пока глина была сырой. Символы на табличках, напоминавшие человеческие фигурки, мечи, колесницы, лошадиные головы, не были похожи на знаки ни одного из известных алфавитов, древнего или современного.

Найденные в Кноссе таблички с линейным письмом Б.

Эванс назвал эту древнюю письменность “линейным письмом класса Б”, или “линейным письмом Б”. (Также он показал, что существовало более древнее критское письмо, и назвал его линейным письмом А.) К концу первого сезона Эвансу удалось извлечь из земли более 1 тыс. табличек с линейным письмом Б.

Археолог не смог прочитать таблички, но догадался, что в его руки попали записи царских писцов, которые день за днем документировали жизнь дворца и его окрестностей. Если бы удалось прочитать таблички, ученым открылся бы новый мир – образованное общество, процветавшее за тысячу лет до блистательных Афин. Обитатели дворца, 30 веков томившиеся в сумерках предыстории, смогли бы выйти на свет – и в нашу историю вернулась бы целая цивилизация.

Но о какой именно цивилизации шла речь? Эванс знал, что в бронзовом веке в бассейне Эгейского моря жили народы, принадлежащие к различным этническим группам, и не было возможности узнать, какой язык стоит за линейным письмом Б. Но, казалось ему, это не такое уж серьезное препятствие. Эванс имел некоторый авторитет как знаток древних письменностей и со свойственной ему самоуверенностью собирался расправиться и с линейным письмом Б. Уже в 1901 году, лишь год спустя после обнаружения табличек, он поручил издательству Оксфордского университета отлить пробный шрифт (в двух кеглях) для печатания критских знаков.

Увы, Эванс не оценил грандиозность задачи. Неизвестная письменность, которую применяют для записи посланий на неизвестном языке – это запертая на замок комната. Дешифровщик должен подобрать к этой герметичной системе несколько внешних ключей. Если повезет, ему попадется двуязычная надпись вроде Розеттского камня, который дал ключ к дешифровке древнеегипетских иероглифов. Без билингвы задача кажется невыполнимой.

В 1900 году Эванс не мог предположить, что линейное письмо Б станет одной из самых волнующих загадок первой половины XX века. Как писал Дэвид Кан, дешифровка линейного письма Б явилась “из всех дешифровок в истории самой элегантной, хладнокровно рациональной, самой успешной и, несмотря на все это, самой удивительной”.

Дешифровка табличек и определение их языка превратились в настоящее приключение. Исследователи в Европе, США, на Британских островах потратили годы, работая, как правило, независимо друг от друга. Лучшие из них поставили вопрос о возможности применения того же педантичного подхода, который помогает криптоаналитикам взламывать шифры.

За дешифровку линейного письма Б не было объявлено награды, да ее никто и не стремился бы получить. Для некоторых, подобно Эвансу, возможность прочитать написанное европейцами 3 тыс. лет назад служила достаточной компенсацией. Для других стало бы лучшим вознаграждением сладостное чувство, которое возникает в момент решения криптограммы, над которой бились многие.

За полвека появилось всего две фигуры, кроме Артура Эванса, которые могли претендовать на успех. Первый – Майкл Вентрис, английский архитектор с печальной судьбой, чье увлечение древней письменностью началось в юности. Второй была Алиса Кобер, пылкая американка, антиковед, одинокая женщина среди серьезных мужчин. Ее огромный вклад в дешифровку сейчас почти забыт. Всем троим были присущи дьявольский интеллект, почти фотографическая память и целеустремленность, едва отличимая от одержимости. Двое, самые одаренные, умерли молодыми, причем один из них – при очень странных обстоятельствах.

По значимости дешифровку линейного письма Б можно сравнить разве что с открытием структуры ДНК Криком и Уотсоном. Дешифровка была проведена без помощи компьютеров и в отсутствие двуязычных надписей. Полученный ответ превзошел все ожидания, в том числе ожидания дешифровщика.

Дешифровка принесла Вентрису всемирное признание. Однако она ввергла его в отчаяние, сломала его и, по мнению некоторых, погубила.

Все это произойдет через несколько десятилетий. А пока был мартовский день, и из-под земли в Кноссе показались хрупкие таблички. Артур Эванс приехал на Крит в поисках письменности, принадлежавшей эпохе, когда, как считалось, письменности в Европе еще не знали. Но он был уверен, что найдет ее.

Часть I
Археолог

Артур Эванс на раскопках в Кноссе. 1901 г.

Глава 1
Летописцы

1876 году Генрих Шлиман, преуспевающий бизнесмен, горячо интересовавшийся античностью, начал раскопки на территории Греции, приблизительно в 70 милях к юго-западу от Афин. Местность, которую он выбрал, была легендарной: здесь, как считалось, находились Микены, столица Агамемнона, брата мужа Елены Прекрасной.

Эванс приедет работать на Крит через четверть века, а пока Шлиман в 200 милях к северу от Крита, на материке, нашел следы развитой цивилизации бронзового века (II тысячелетие до н. э.). Вскоре выяснилось, что руины в Микенах можно датировать 1600–1200 годами до н. э.: с конца 80-х годов XIX века английскому археологу Флиндерсу Петри при раскопках в Египте стали попадаться предметы из Микен, в том числе керамические сосуды, того же времени.

Шлиман уже прославился своим умением открывать затерянные миры. В начале 70-х годов XIX века под холмом Гиссарлык в Турции он обнаружил город, который принял за Трою. Именно здесь, по мнению археолога-любителя, когда-то правил старик Приам, и именно сюда его сын Парис привез похищенную из Спарты Елену. Шлиман безрезультатно копал много лет. Незадолго до сворачивания работ, вспоминал он, из земли показался золотой клад – “сокровища Приама”: диадемы, кубки, бусины, серьги и кольца.

Метод Шлимана, при котором захватывается сразу большой, потенциально ценный слой, стал настоящей катастрофой для археологов. Много лет подлинность некоторых его находок и в Трое, и в Микенах ставилась под сомнение. Сегодня некоторые критики склонны называть его грабителем гробниц.

Недостаток научной строгости Шлиман компенсировал романтическим рвением. Раскопки на обоих участках продиктованы его стремлением доказать, что “Илиада” и “Одиссея” отражают историческую действительность. (Считается, что поэмы, приписываемые Гомеру, созданы в VIII–VII веках до н. э. Искреннее убеждение Шлимана в том, что это исторические источники, и тогда, и сейчас разделяют лишь немногие ученые.)

Однако заслуги Шлимана значительны уже потому, что цивилизации, которые считались выдумкой поэтов, он поместил, хотя бы с какой-то долей вероятности, в контекст истории. Шлиман воскресил героев Троянской войны XIII–XII веков до н. э., а в Микенах доказал, что в бронзовом веке – за тысячу лет до классической эпохи – в Греции, на материке, существовала высокоразвитая цивилизация. С тех пор как Шлиман нашел Микены, XVI–XIII века до н. э. в греческой истории стали называть микенской цивилизацией.

Цитадель Микен была сложена из каменных глыб настолько больших, что, по словам Джона Чедуика, “греки, жившие там позднее, думали, что эти стены построили великаны”. Ворота, прозванные Львиными из-за двух фигур, вырезанных сверху, явились настоящим инженерным чудом, разительно отличавшимся от треугольных фронтонов и колонн с каннелюрами классического времени. В так называемых шахтных захоронениях внутри городских стен Шлиман нашел предметы из золота, геммы, серебряные сосуды и другие сокровища.

Еще поразительнее то, чего Шлиман не нашел. Несмотря на развитость Микенского государства, отлаженную систему управления, нигде не было и намека на письменность. Хотя Шлиман осуществил крупномасштабные раскопки, вложив собственные немалые средства, он не нашел ни табличек, ни надписей в камне – вообще никаких свидетельств того, что общество было грамотным.

Это обеспокоило Эванса. Как и многие, он напряженно следил по газетам за ходом раскопок. Эванс предполагал, что цивилизация, имеющая развитую бюрократическую систему, не могла бы существовать без письменности. Носителю викторианского самосознания “казалось немыслимым, чтобы такая цивилизация… в отношении письменности стояла ниже, чем краснокожие Америки”.

Может быть, микенцы писали на недолговечных материалах вроде пальмовых листьев, древесной коры или пергамента? Вряд ли: появлялось все больше намеков на то, что они использовали твердые материалы. В начале 90-х годов Христос Цунтас, с которым Шлиман работал в Микенах, нашел глиняную амфору, на одной из ручек которой стояло 3 линейных символа. Неподалеку, в гробнице, Цунтас раскопал каменную вазу, на ручке которой было 4–5 символов. В другом месте на материке такие же знаки обнаруживались на черепках.

Три этих линейных знака были найдены на ручке сосуда в материковой Греции. Левый символ встречается и в кносских надписях.

Эти намеки также попадались на Крите. В конце 70-х годов XIX века остатки стены бронзового века были открыты в Кноссе. В начале 80-х годов обнаружили огромный блок, на котором был выбит ряд символов. Их сочли “клеймами мастеров-каменщиков”. Поразительно, что на стене в Кноссе и на микенской амфоре нашелся одинаковый символ – . Эванс утвердился в мысли, что в микенское время в бассейне Эгейского моря письменность все-таки существовала.

Когда Шлиман раскопал Микены, Эвансу было чуть за двадцать, но он уже обладал необходимыми для археолога мирового класса качествами: неутомимостью, бесстрашием, безграничной любознательностью, богатством и близорукостью. К концу 90-х годов, когда Эванс всерьез взялся за решение задачи, он успел посетить далекие страны, сделался признанным экспертом по древним монетам, пожил на Балканах, где стал горячим сторонником славянского национально-освободительного движения, и был назначен хранителем археологического Музея им. Эшмола в Оксфорде. Теперь Эванс решил доказать существование письменности в микенскую эпоху. Знаки, один за другим, вели его на Крит.

Страсть к раскопкам была у Эванса в крови. Его отец, сэр Джон Эванс, владелец бумажных мануфактур, также был страстным любителем геологии, археологии и нумизматики. Джон Эванс, “Эванс Великий”, “помог заложить основы современной геологии, палеонтологии, антропологии и археологии, несмотря на то, что мог посвящать этим занятиям лишь воскресные и праздничные дни”, пишет Сильвия Л. Горвиц.

Артур Джон Эванс, родившийся 8 июля 1851 года, был старшим из пяти детей Джона и Хэрриет Эванс. Он рос в Хартфордшире, в большом доме, наполненном окаменелостями, доисторическими каменными орудиями, наконечниками стрел, римскими монетами и древней керамикой – всем, чему отец посвящал свой досуг. Артур был спокойным и любознательным мальчиком. Он мог часами изучать старинные монеты, хотя и не был “книжным червем”. (И, поскольку Артур к 6 годам не освоил латинскую грамматику, как его отец, бабушка с отцовской стороны поделилась с Хэрриет опасениями, что ребенок “туповат”.)

В первый день 1858 года (Артуру тогда было шесть с половиной) Хэрриет Эванс умерла родами. Джоан Эванс, сводная сестра будущего археолога, упомянула в биографии Эванса “Время и случай”, что “Джон Эванс записал в дневнике жены, что [дети], казалось, не почувствовали ее ухода. Более 70 лет спустя Артур Эванс поставил свое возмущенное «нет» на полях”. В следующем году Джон Эванс женился на кузине Фанни Фелпс, которая, судя по всему, стала любящей матерью для детей Хэрриет.

В школе Хэрроу Артур выигрывал конкурсы по естественной истории, современным языкам и сочинению греческих эпиграмм. В Оксфорде он изучал историю и в 1874 году получил диплом с отличием. В возрасте 21 года, еще студентом, он опубликовал свою первую научную статью “О кладе монет, найденном в Оксфорде, с присовокуплением замечаний о монетном деле при первых трех Эдуардах”. Это была первая вылазка Эванса в область, где его отец считался знаменитостью. (Благодаря этой работе Артур стал известен как “малый Эванс, сын Эванса Великого”, – характеристика, несомненно, оскорбительная.) После Оксфорда Артур учился в Германии, а далее отправился на Балканы. Этот регион очень интересовал его. Эванс проведет там почти 10 лет.

В то время Балканы находились под властью Османской империи, и славянские народы стремились сбросить турецкое иго. Эванс стал убежденным борцом за самоопределение славян. Он напечатал в “Манчестер гардиан” серию страстных репортажей о героях славянского сопротивления. Сделав своей штаб-квартирой город Рагузу (ныне хорватский Дубровник), Эванс предпринял путешествия (пешком, на лошадях и на пароходе) в отдаленные уголки Сербии, Боснии и Герцеговины. Он расследовал бесчинства турок в отдаленных деревнях, переправлялся через ледяные реки и взбирался по скалам, чтобы встретиться со свирепыми турецкими начальниками в штабах на вершинах гор. Иногда Эванс даже попадал в тюрьму, но все это не особенно его беспокоило.

В 1876 году, когда Эвансу было 25 лет, он опубликовал первую из двух своих книг о Балканах. Ее заглавие – “Пешком по Боснии и Герцеговине во время восстания в августе и сентябре 1875 года; с приложением исторического очерка о Боснии, а также рассуждения о хорватах, славонцах и древней республике Рагуза” – не оставляет сомнений в масштабности предприятия. Обстоятельства путешествия взволновали даже самого хладнокровного читателя. “Думай, куда едешь!” – напутствовал в 1877 году Эванса, прочитав его книгу, сорвиголова Ричард Фрэнсис Бертон.

В сентябре 1878 года Артур Эванс женился. Невысокая, внешне ничем не примечательная, но с живым умом, Маргарет Фримен была на три года старше. Ее отца, историка Эдварда Аугустуса Фримена, сегодня помнят прежде всего за его приверженность теории расового превосходства арийцев. После свадьбы Эванс забрал Маргарет в любимую Рагузу, где они сняли дом в Старом городе, у моря. Эванс подписал договор об аренде сроком на 21 год, чем привел отца в ужас.

Но Эванс не задержался там надолго. В 1882 году, когда регион оказался под контролем Австро-Венгерской империи, он был арестован за политическую деятельность. В местной тюрьме Эванс провел семь недель, после чего австрийские власти выслали его из Рагузы. В 1884 году Эванс был назначен на должность хранителя Музея им. Эшмола, и пара переехала в Оксфорд.

К тому времени Эванс стал крупномасштабным воплощением викторианской эпохи… точнее, мелкомасштабным. Имея рост едва ли полтора метра, Эванс испытывал обычную для своей эпохи жажду знания, разделял большинство ее страстей и многие ее предрассудки. Глубоко интересуясь культурой далеких земель и народов, он тем не менее ощетинился, когда боснийские крестьяне назвали его своим “братом”. Эванс, защитник угнетенных, вспыхнул: “Я предпочитаю не выслушивать от каждого встреченного варвара сентенцию, что он человек и брат. Я верю в существование низших рас и хотел бы их истребления”. (Правда, далее Эванс смягчается: “Но… легко заметить, что люди, чувство собственного достоинства которых растаптывалось много веков, ценят дух демократии”.)

Несмотря на невеликий рост, выглядел Эванс всегда представительно: в костюме, галстуке, жилете, шляпе и со здоровенной тростью. С детства Эванс был отчаянно близорук. По словам Джоан Эванс, “он отказывался носить очки… Кроме того, он страдал от сильнейшей куриной слепоты, так что зимой в Хэрроу во второй половине дня он нуждался в дружеском сопровождении по дороге в школу и обратно”.

Но близорукость Эванса, в остальном очень стесняющая, давала ему невероятное преимущество в работе. В отличие от большинства людей, на очень близком расстоянии он мог видеть вещи с почти микроскопической точностью. Когда Эванс был ребенком, его мачеха Фанни с нежностью рассказывала, как он рассматривает старую монету: “Как галка изучает мозговую кость”.

Эванс мог мельком взглянуть на монету или гемму и заметить детали, которые другие эксперты упустили бы. Справедливости ради скажем, что не будь Эванс так безнадежно близорук, не видать бы нам табличек с линейным письмом Б. Обнаружены они были благодаря ряду подсказок настолько малозаметных, что лишь Эванс смог их прочитать.

Греция бронзового века пленяла Эванса все сильнее. Англия, куда он вернулся после изгнания с Балкан, скоро ему опостылела, и его снова охватила жажда приключений. Однако в Рагузу Эванс вернуться не мог. В 1883 году он с женой Маргарет отправился в Грецию.

В Афинах чета навестила Шлимана. В свои шестьдесят с небольшим лет Шлиман жил с молодой женой-гречанкой в роскоши, окруженный великолепными трофеями. Он попотчевал Эвансов рассказами о раскопках и показал некоторые находки, в том числе золотые украшения и маленькие геммы каплевидной формы с натуралистическими рисунками. В следующие пять месяцев, проведенных в Греции, Эванс влюбился в микенскую культуру.

Викторианцы, как правило, отсчитывали начало греческой истории от 776 года до н. э. – первой известной даты Олимпийских игр. Греческий алфавит, незадолго до того позаимствованный у финикийцев, обусловил рождение письменной культуры, а с ней и истории. Античность с ее выдающимися достижениями в области искусства, литературы и науки обнимала период с VII по IV век до н. э. Считалось, что классическому периоду предшествовали “темные века” (приблизительно с 1200 по 800 год до н. э.), когда о письменной культуре, высоком искусстве и развитой архитектуре на территории Греции и речи не шло. Незадолго до гомеровской эпохи (около 800 года до н. э.) греческая цивилизация, как писал в 1976 году Джон Чедуик, стояла на “сравнительно низком уровне развития”. И все же Греция Гомера была “сетью хорошо организованных государств, способных к совместным военным действиям. Их правители жили в роскошных каменных дворцах, украшенных слоновой костью, золотом и другими драгоценными металлами”.

Поэмы Гомера передавались из уст в уста: ведь алфавита у греков еще не было. Тем не менее, как замечает Чедуик, Гомер пел о письменности:

Гомер упоминает о переданном письме (по иронии, содержащем приказ убить самого гонца, [юношу Беллерофонта]), причем отзывается о письменности как о чем-то удивительном, почти волшебном. Она стала к тому времени не более чем следами памяти. Но некоторые представления о микенской цивилизации могли дойти до Гомера через “темные века”, и традиция стихосложения вернулась бы в микенские дворцы.

Ученые XIX века считали рассказы Гомера о событиях бронзового века фантазией, а блестящую цивилизацию классического периода – возникшей из ниоткуда.