Текст книги "Нерон. Родовое проклятие"

Тигеллин стоял в характерной для него позе – голова гордо вскинута, ноги широко расставлены, плечи откинуты назад.

– Долг превыше всего. – Он развел руками, как бы говоря, что в этом нет его вины.

Воракс смерила меня взглядом:

– Привел своего молодого раба?

– Да, – улыбнулся Тигеллин, – решил вознаградить его за хорошую службу.

Я чуть не задохнулся от его наглости, но в то же время был благодарен за столь удачное прикрытие.

– И что у тебя на уме? – поинтересовалась Воракс. – Ты сегодня щедр?

– В этом можешь не сомневаться. – Тигеллин подбросил на ладони кошель с монетами. – Любое его желание! Цена не имеет значения.

– Иметь дело с таким клиентом – чистое удовольствие, – улыбнулась Воракс и послала рабыню за книгой.

Книга! В книге, которую принесли по приказу Воракс и передали нам, было множество рисунков, изображавших мужчин и женщин в самых разнообразных позах соития, таких, что у меня голова пошла кругом. Некоторые даже трудно описать словами.

– Если не нашел желаемого в книге, у нас есть девицы, оказывающие услуги, которые мы не иллюстрируем. Просто скажи, и мы тебе их предоставим.

Воракс, сладко улыбнувшись, наклонилась над книгой – от ее груди пахло духами, аромат которых я ощутил у входа в дом.

На одном из рисунков была женщина с длинными золотистыми волосами, которые почти целиком окутывали ее партнера. Она замерла в грациозной позе, почти как во время гимнастических упражнений. Голос ко мне еще не вернулся, и я просто показал пальцем на рисунок.

– Слишком изощренно, – покачал головой Тигеллин. – Предлагаю начать с чего-нибудь попроще.

Он пролистал несколько страниц и остановился на понравившемся ему рисунке.

– А после этого, – Тигеллин подмигнул, – можно будет насладиться и каким-то другим предложением.

Воракс кивнула, и рабыня, жестом пригласив следовать за собой, повела меня по коридору со множеством маленьких дверей по обе его стороны и рисунками, которые отражали то, чем занимались в этих комнатах. Я был в мягких сандалиях, но мои шаги по каменному полу звучали неестественно громко. В конце коридора рабыня остановилась, тихо постучала в дверь и, не дожидаясь ответа, вошла. Она жестом поманила меня за собой.

Комната была очень маленькой – кровать, стул и небольшое световое окно. С улицы доносились крики детей и рев ослов. С кровати встала девушка в белом шелковом халате, близко не похожая на Воракс – невысокая, изящная, с копной заколотых на затылке рыжих волос.

– Добро пожаловать, – нежным голосом сказала она и, подойдя ближе, взяла мое лицо в ладони. – Ты даруешь мне честь стать твоей первой женщиной?

Врать был бессмысленно, и я просто кивнул в ответ. Тогда она взяла меня за руки и подвела к кровати. Плавно выскользнула из халата, потом снова взяла за руку и погладила себя по волосам.

– Вытащи заколку.

Я сделал, как она сказала, и роскошные золотистые волосы волнами упали ей на плечи. Я погрузил пальцы в эти восхитительные волны, и все, что происходило после, было таким же естественным, как ее шелковистые волосы.

Потом появилась рабыня и отвела меня в другую комнату, просторнее первой.

– А теперь тебе надо отдохнуть и немного освежиться.

Она обтерла меня смоченной в ароматной воде губкой, дала шелковый халат и поднесла бокал сладкого вина. Все без единого слова. Перед уходом зажгла благовония в небольшом горшочке.

К потолку поднимались завитки ароматного дыма. Их тени плясали на стене, а в косых лучах жаркого дневного солнца кружили пылинки. Я еще не отошел от инициации в первой комнате и постепенно задремал. Время словно приостановилось или, вернее, зависло, как пылинки в луче света.

Я не понимал, во сне это происходит или наяву. В кружащемся вокруг меня свете появилась женская фигура. Она была старше той, с кем я только что был. Старше! И одежда была мне знакома. Женщина подошла ближе и с нежностью погладила меня по щеке.

– Мой дорогой…

Мать!

Ее губы были возле моего лица, я чувствовал ее теплое дыхание. Она плавно опустилась на кушетку, обняла меня. Ее руки скользнули под мой халат и сняли его. Я голый лежал рядом с ней. Она распахнула полы своего халата и прижалась ко мне всем телом. Плоть к плоти.

– Я так страстно этого желала.

И она меня поцеловала. Это был невероятно глубокий поцелуй. Я перетянул ее на себя и сделал то, к чему мы так давно стремились.

* * *

На пути домой Тигеллин сказал:

– Та первая девушка принимает юношей, которые никогда… Но вторая… поверь, это была идея Воракс. Она сказала, что у них много запросов на двойников прославленных женщин: Клеопатру, Дидону, Мессалину. Сегодняшний ее выбор – следствие дурного вкуса. Я сожалею.

Она это сделала намеренно? Воракс прекрасно знала, кто я? Или моя мать – объект похотливых фантазий всех мужчин Рима? И в том и в другом случае это было ужасно.

– Я бы предпочел Дидону, – презрительно хмыкнул я.

Но правду ли я сказал?

XXVI

Приближался день свадьбы. Считалось, что май – неблагоприятный для заключения брачных союзов месяц, а июнь, посвященный Юноне, наоборот – лучший, хотя брак Юноны с Юпитером вряд ли можно назвать счастливым. Еще девять дней, и я возьму Октавию за руку и надену ей на палец золотое кольцо.

Моя хладнокровная мать не выказывала никаких эмоций по поводу предстоящего события. Главное, чтобы церемония прошла согласно букве закона и мой с Октавией брак имел правовую силу – вот все, что ее волновало на тот момент.

– Я, выходя за твоего отца, была моложе тебя, – сказала она.

– Да, и у тебя тоже не было выбора. Тиберий подобрал тебе пару и выдал замуж, никаких споров, ты приняла это как должное.

– А если бы воспротивилась, сейчас не было бы никакого Нерона.

Она подошла и грациозно села рядом со мной на кушетку. Я вздрогнул – в последнее время, когда мать оказывалась слишком близко, я невольно вспоминал тот поход в бордель с Тигеллином. Это была она? Нет, не может быть. Хотя ходили слухи, что Мессалина порой тайком ускользала из дворца и работала в борделе под псевдонимом Волчица. Но та женщина-двойник в заведении Воракс выглядела в точности как моя мать; ее одежда, аромат духов, прикосновения – все было идеально подобрано и исполнено. И то, чем мы с ней занимались, навсегда, словно тавро, запечатлелось в моем мозгу.

– О, не надо от меня шарахаться, я всего лишь пытаюсь сказать, что зачастую нежеланное становится самым ценным. Ты – самое дорогое, что есть в моей жизни.

Тут она меня обняла – я даже не успел среагировать – и поцеловала в щеку. Поцелуй был довольно долгим. А потом я уже не хотел от нее отодвигаться – да, не хотел.

* * *

Был жаркий день. Мы с Октавией стояли в украшенной мозаиками дворцовой комнате и по очереди произносили слова, которые ни она, ни я не хотели произносить. Ее лицо прикрывала традиционная вуаль цвета шафрана, я был в новой ослепительно-белой тоге.

Открытые окна пропускали в комнату сладкий, пахнущий сеном воздух раннего лета. За церемонией наблюдали наши родные. Также были приглашены тщательно отобранные чиновники и друзья: Сенека, Бурр, Паллас и несколько сенаторов.

Аникет и Берилл были вольноотпущенниками, поэтому их присутствие на церемонии посчитали нежелательным, хотя они и стали мне ближе любого из приглашенных гостей. Тигеллина тоже не допустили, но я решил, что это только к лучшему. Не знаю, как бы я выдержал все это действо, если бы он стал свидетелем моего двуличия. Или это трусость? Или стоит быть добрее к себе и допустить, что я действовал по принуждению, а не в силу недостатков своей личности.

После церемонии устроили небольшое торжество с вином и музыкой. Проникновенные, богатые оттенками, сладостные звуки лиры причиняли боль. Слушая эту музыку, я острее понимал, насколько велика разница между тем, какой должна быть настоящая свадьба, и той, на которой я присутствовал в качестве жениха.

«Чушь! Говоришь как сопливая девчонка!» – воскликнул в голове голос матери. Возможно, она была права, но я ничего не мог с собой поделать.

Наконец этот долгий день подошел к своему финалу – солнце клонилось к горизонту, начинался напоенный восхитительными ароматами летний вечер.

Теперь я в сопровождении желающих нам счастья гостей должен был провести супругу в свои покои. По заведенному у простолюдинов обычаю невесту сопровождают по городским улицам к дому жениха, освещая ей дорогу факелом. Мы с Октавией жили в одном дворце, так что подобное шествие в нашем случае выглядело бы комично. Но без факелов и музыкантов все же не обошлось. На пороге своих покоев я должен был взять Октавию на руки и внести ее внутрь – в напоминание о похищении римлянами сабинянок. В моем случае это было ближе к правде, чем обычно.

Я наклонился и взял Октавию на руки, затем развернулся, и мы с ней, посмотрев на гостей, переступили порог. Ожидавший этого момента раб закрыл дверь. Снаружи донеслись ликующие возгласы.

Раб торопливо зажигал масляные лампы, наливал для нас вино в бокалы и разглаживал покрывала на постели. Мы стояли и ждали, когда он закончит. Это было утомительно, я не выдержал и приказал ему уйти. Мы остались одни.

Октавия смотрела себе под ноги, тени ее густых ресниц на щеках напоминали миниатюрные полумесяцы.

– Пожалуйста, посмотри на меня, – попросил я.

Октавия подняла глаза. Она была бледнее, чем обычно.

– Кого ты видишь? – спросил я.

– Я… я вижу Нерона, в прошлом Луция, которого я знала всю свою жизнь. Не было времени, когда я тебя не знала.

– Но кто он тебе?

– Он был моим кузеном, потом стал сводным братом, а теперь он мой муж.

– Целая куча родственников в одном лице.

Я улыбнулся, но шутка явно не удалась. Октавия тихо рассмеялась. Я подал ей вино, потом взял бокал сам. Понадеялся, что это поможет. Мы выпили вино залпом. Через это надо было пройти. Я взял Октавию за руку и подвел ее к постели, при этом чувствовал себя так, будто веду в сарай покорное животное.

Октавия послушно легла. Вино не помогло, она была словно гребное весло. Я понимал, что она напугана, и пытался это исправить. Говорил тихо, действовал осторожно и очень старался быть нежным. Но все это было не сравнить с тем, что я испытал у Воракс, более того – это было лишено даже намека на удовольствие.

Возможно, если бы мне не с чем было сравнивать… Но нет, тогда вышло бы только хуже, потому что в этом случае мы оба от страха вообще ничего не смогли бы сделать.

* * *

Летние ночи коротки, рассвет наступил очень рано. Я встал с постели и надел халат, когда она еще спала. Первые лучи солнца осветили ее довольно симпатичное лицо. Октавия была хорошим человеком, с ней все было в порядке, проблема была во мне. Я поблагодарил богов, что родился мужчиной и не был прикован к своей жене как к единственному источнику наслаждения.

Октавия пошевелилась, потом села и, взглянув на меня, инстинктивно прикрылась простынями.

– Доброе утро, – сказал я.

Прозвучало банально, но ничего другого мне просто не пришло на ум.

– Доброе утро, – пробормотала Октавия.

Она соскочила с кровати, огляделась в поисках халата и быстро оделась. Золотое кольцо у нее на левой руке поблескивало в утреннем свете. Мы вместе сели на диван. По сравнению со мной Октавия была такой хрупкой, почти невесомой.

– Обещаю, что буду тебе хорошей женой, – тихо сказала она и, посмотрев на меня, робко улыбнулась.

Глаза ее светились. Возможно, прошедшая ночь была для нее не такой плохой, как для меня. Она взяла меня за руку, наши пальцы сплелись. Золотое кольцо было холодным и твердым. Я сжал ее руку, наклонил голову и кивнул, но не смог произнести слова, которые должен был сказать в ответ. Не смог ответить равноценным обещанием, потому что был еще достаточно юн, чтобы быть честным.

XXVII

Моя жизнь в браке, каким бы он ни был, вскоре приняла формальный характер и потекла по достаточно предсказуемому расписанию. Мы ужинали с императором и семьей, возвращались в наши покои и расходились по своим спальням. Я слышал, как Октавия ходит в соседней комнате, и корил себя за то, что не могу к ней войти. Несколько раз я через силу приглашал ее к себе в постель или забирался в ее, но каждая подобная попытка была безрезультатной и приносила лишь разочарование. И с каждой неудачей ослабевала наша готовность попробовать снова. По утрам мы вежливо здоровались, иногда вместе шли в сады, но там расставались, и каждый шел своей дорогой.

Мне было интересно узнать, какая Октавия на самом деле, но она вряд ли бы мне открылась, да и я не стал бы с ней откровенничать. Наш брак был обречен благодаря нашим родителям: отец Октавии был женат на моей матери, а ее мать пыталась меня убить. Не самая плодородная почва для любовных отношений. О, мне, конечно, знакомы истории о том, как дети заклятых врагов становились любовниками – Ясон и Медея, например, – но обычно такие комбинации заканчиваются самоубийством. В общем, мы с Октавией, собрав волю в кулак, улыбались на публике, а по ночам видели сны каждый в своей постели.

Но это неполная картина. Да, во дворце моя постель пустовала, но благодаря Тигеллину в других постелях у меня всегда была компания, пусть и за деньги. Бордели Рима предлагали великое множество самых разных наслаждений, и я испробовал большинство из них. Там я убедился в том, что моя неспособность желать Октавию не означает неспособность желать вообще, дело было исключительно в ней. С женщинами из борделя все происходило иначе. Могу предположить: каждая удовлетворявшая меня девица испытывала облегчение оттого, что комнат в борделе было достаточно, потому как я (если можно так выразиться) злоупотреблял гостеприимством и одной мне порой было мало.

Рим притягивал людей со всех концов света, так что в борделе был широкий выбор. Стоило только захотеть, и я мог получить для своих утех статных галльских женщин, стройных блондинок с севера, смуглых красавиц из Леванта или женщин из закавказских степей. Если мне была нужна утонченная хрупкая женщина, я ее имел. Хотел крупную и властную (чтобы могла и хлыстом пощелкать) – получал и ее. Я мог заполучить любую, но больше никогда не заказывал двойника из борделя Воракс. И не потому, что не желал ее, а потому, что боялся своих чувств. Бывало, мне нестерпимо хотелось заказать ее, и только две причины удерживали меня от этого шага. Первая: нечто внутри меня вырвется на волю и я уже никогда не смогу снова посадить это на цепь. Вторая более практичная: Воракс узнает и запомнит, что в этот раз я сам ее заказал. Подобная информация – опасное оружие, и я не хотел вручать его тому, кто сможет применить его против меня в будущем.

Однажды, далеко за полдень, по пути из борделя Тигеллин сказал:

– Воракс заслуживает доверия, заказывай все, что пожелаешь…

Все, кроме одного.

– Как тебе сегодня та молодая халдейка?

Воракс совсем недавно ее наняла. Стройная темнокожая красавица с невероятно длинными ресницами, я таких в жизни не видел… если они вообще были настоящие. Эта халдейка так меня распалила, что предполагаемый короткий визит в бордель растянулся на несколько часов.

– Будто сам не знаешь, – рассмеялся я.

Тигеллин понимающе на меня посмотрел:

– Как и многих аристократов под прикрытием, тебя привлекают чужестранки, экзотика и запретные удовольствия.

– Очень может быть.

Вероятно, в том и была проблема Октавии, помимо всего прочего. Меня действительно влекло к людям, с которыми можно убежать от реальности в мир острых ощущений. Тигеллин был как раз таким человеком, и тогда он служил мне своеобразной дверью в этот мир.

* * *

Спустя несколько часов я – послушный и верный своему долгу сын и муж – возлежал на кушетке за семейным ужином. После изматывающих страстных часов с халдейкой я так проголодался, что мне не пришлось изображать удовольствие от еды и вина.

Возможно, дело в резкой смене обстановки, но в тот вечер все за столом показались мне необычно напряженными и скучными. Я пил вино, чтобы сгладить контраст с расслабленной атмосферой борделя, но за Клавдием мне было не угнаться. Он постоянно тянул руку к рабу – тот наливал вино, Клавдий осушал кубок и тут же требовал повторить.

Мать попыталась его остановить, но он ударил ее по руке и невнятно пробормотал:

– Оставь меня в п-покое.

– Отец, может, тебе лучше пока не пить, – неожиданно вмешался Британник. – Мы хотим послушать твои мудрые речи, так что ты уж не уходи спать.

Голос у него был высокий, как у всех мальчишек, он даже немного взвизгивал, но запала не хватило, и последнюю фразу он произнес чуть ли не шепотом. На лице матери отразилась смутная тревога – она услышала то же, что и я.

Клавдий подпер голову рукой.

– М-может, ты и прав, сын м-мой. – Он рыгнул и, наклонившись вперед, потрепал Британника по волосам. – Мой дорогой сын. – Он огляделся по сторонам. – Так о чем мы… г-говорим?

Все молчали, каждый за столом пытался найти тему для разговора. Но пауза длилась недолго.

– Мы с Нероном хотели бы обновить обстановку в наших покоях, – как ни в чем не бывало бодро сказала Октавия. (Мы этого хотим?) – Хорошо бы заказать новые мозаики для атриума…

Но Клавдий уже уснул, голова его опустилась на подлокотник, челюсть отвисла.

– Слишком поздно, дорогие мои, – поцокала языком мать, – надо было днем спрашивать. Но думаю, я смогу с ним это обговорить, а вы пока спокойно обновляйте свои покои. Мы только порадуемся – ведь ваше решение свидетельствует о том, что вы счастливы вместе.

Когда мы вернулись в нашу часть дворца, Октавия не стала уходить к себе и, устроившись в кресле в общей комнате, взмахом руки показала на мозаичный пол.

– Ты согласен?

Я был не против перемен.

– Да, идея хорошая, – кивнул я.

– Может, сходим вместе в мастерские и выберем рисунок? Я знаю, ты неравнодушен к искусству.

Значит, она заметила.

– Так и есть, – отозвался я. – Хотя не очень-то разбираюсь в мозаике, меня живопись больше интересует.

– Да, это непросто, но мы можем вместе всему научиться. – Октавия встала, подошла ко мне и, взяв за руки, вынудила подняться следом. – О, Нерон, мне так хочется, чтобы у нас были свои планы и начинания, а не те, которые навязывают нам родители.

И она вдруг меня обняла. Это было так неожиданно, что я чуть не завалился обратно в кресло.

– Это можно только приветствовать, – сказал я, с осторожностью взяв ее за плечи.

Мой ответ прозвучал глупо и по-стариковски благопристойно. Этому есть оправдание – Октавия застала меня врасплох. До этого все наши разговоры были предсказуемы, а значит, безопасны, но тут она повела себя спонтанно.

Я услышал короткий вздох разочарования, а потом она встала на цыпочки и поцеловала меня. У нее были прохладные мягкие губы, а поцелуй – целомудренный, можно сказать, сестринский. Впрочем, она как была для меня сестрой, так ею и осталась, это ничто не могло изменить.

– Нерон, прошу тебя, – тихо пробормотала Октавия.

Она взяла меня за руку, молча провела в свою темную комнату, усадила на постель и села рядом.

– Обними меня, – попросила она и повторила: – Обними меня.

Я обнял. Она была такая хрупкая, что я хорошо чувствовал под рукой ее похожие на маленькие крылья лопатки.

– Иногда я их боюсь, – призналась она. – Всех их боюсь.

Я крепче прижал ее к себе. Меня захлестнула волна сочувствия, я очень хотел ее защитить, ведь она была беспомощной жертвой обстоятельств, в число которых входил и брак со мной.

Но желание защитить – прямая противоположность плотскому влечению. Я прижимал Октавию к себе, и браслет впивался мне в запястье. Тот самый браслет, который хранил (в прямом смысле слова) память о попытке ее матери лишить меня жизни. Преграда между нами, которую никто, ничто и никогда не разрушит. Если бы я испытал нечто похожее на влечение, даже очень слабый намек на влечение, браслет бы его удушил за пару мгновений до появления на поверхности моего сознания.

* * *

Один месяц сменялся другим, между нами ничего не изменилось, просто приближалась годовщина нашей свадьбы. Снова наступило лето, полуденное солнце набирало силу и прицельно направляло ее на Рим. Даже на Палатине ветерок дул, словно на последнем издыхании, а в мраморных залах по мраморным, будто бы вспотевшим стенам сбегали ручейки влаги.

Жизнь во дворце шла своим чередом. Сенека делал для меня наброски речей, которые я должен был развить сообразно ситуации. Херемон, мой наставник из Александрийского мусейона[35]35
  Александрийский мусейон – религиозный, исследовательский, учебный и культурный центр эллинизма; храм муз.


[Закрыть], разворачивал передо мной карты империи, затем приводил рабов из самых разных регионов, чтобы побеседовать об особенностях их родных земель. Мой учитель игры на лире настраивал толстые струны, чтобы извлечь из инструмента хоть какое-то подобие музыки. Октавия посвящала все свое время наблюдению за тем, как в наших покоях выкладывали новую мозаику. Британник… Кто знает, где он пропадал и чем занимался? У меня вообще было такое ощущение, что он испарился. А Клавдий? У него и дел-то особых не было. В империи царили мир и покой – ни тебе серьезных восстаний, ни крупных кампаний, разве что послы других стран изредка просили об аудиенции в Риме. Воистину замечательная пора – мир словно решил перевести дыхание, а Клавдий не нашел ничего лучше, чем проводить время, накачиваясь вином до полного отупения.

Однажды мать пригласила меня прогуляться по Палатину, но не потому, что хотела вместе полюбоваться садами, а скорее, чтобы поговорить подальше от чужих ушей, коих во дворце хватало.

– Он не так глуп, как может показаться, – сказала мать о Клавдии.

– Если притворяется, ему это отлично удается, – заметил я.

Каждый вечер Клавдий засыпал (щадящее толкование) или отрубался (реальность).

На Форуме кипела жизнь, ведь даже в жару суды рассматривают тяжбы, торговцы предлагают свой товар, а бордели расхваливают свой. Мы смотрели на людей сверху вниз, мать энергично обмахивалась веером.

Я повернулся и глядел на ее профиль, на то, как покачивались в ее ушах золотые серьги. Это был один из тех редких моментов, когда я мог разглядеть мать, не встречаясь с ней глазами. Она не была красавицей, но у нее были правильные черты лица – люди такие часто называют благородными. Это может показаться странным, но самой красивой в ней была шея – длинная шея с плавным изгибом. Художники зачастую обходят вниманием шеи тех, кого хотят изобразить, хотя именно на шеях держится то, из чего складывается наше впечатление о ком бы то ни было. Кривая, короткая или толстая способна испортить всю картину. Мать внезапно повернулась и перехватила мой взгляд, но не стала спрашивать, почему я на нее уставился, вместо этого она лукаво улыбнулась.

– Я польщена твоим неотрывным вниманием, – сказала она, чуть вскинув голову.

– Ты притягательна, этого у тебя не отнять, – парировал я (прошли те времена, когда она могла меня смутить) и подставил ей локоть. – Идем?

Тут и всплыла истинная причина, по которой мать предложила с ней прогуляться.

– Мне неспокойно. Клавдий меня пугает – в последнее время он не раз говорил, что подумывает пересмотреть завещание. Более того, он постоянно твердит о том, в какого прекрасного молодого мужчину превращается Британник. Однажды я случайно подслушала, как он ему говорил: «Мой дорогой, скоро для тебя все изменится». А теперь, когда и голос Британника стал меняться, он больше не ребенок. Что, если Клавдий отдаст предпочтение ему, а не тебе? Он ведь формально не объявлял тебя своим наследником. – Нам на пути попалась пожилая пара, и мать выждала, пока они не окажутся на безопасном расстоянии. – Ведь так естественно выбирать свою плоть и кровь, а не кого-то усыновленного. Я чую, он движется в этом направлении. Британник растет у него на глазах, а твои позиции по мере его возмужания ослабевают.

Мать, понятное дело, была права, я и сам не раз об этом задумывался. Но мы делали все, чтобы выдвинуть меня на первый план, а если природа возьмет верх – что ж, тут мы ничего не сможем поделать. Примерно это я и сказал матери.

– Ты готов занять его место, если появится такая возможность?

– Я слишком молод. Разве возможно стать императором в столь юном возрасте? Нам нужно время.

– Тебе шестнадцать, ты достаточно взрослый.

– Да, при условии, что я – Александр Великий, – рассмеялся я.

– Возможно, он тоже не думал, что готов: смерть его отца была неожиданной.

И подозрительной. А еще его ситуация до жути походила на мою. Филипп выбрал себе очередную молодую жену, та родила ему сына, и мать Александра опасалась, что тот потеснит ее сына. Убийство Филиппа пришлось для нее очень кстати.

– Неожиданной, но, конечно, не желанной, – заключила мать.

Я не рискнул спросить, что у нее на уме. Убийство Британника? Я ничего не хотел об этом знать, ведь в таком случае мне надо было либо согласиться на это, либо выступить против и предотвратить. Таким образом, я или оставался честен, но с пустыми руками, или становился убийцей, но при этом императором.

– Сенека говорит, что нет того, чья смерть не принесла бы облегчения хотя бы одному человеку, – припомнил я.

– Мудрое суждение. Я знала, что он станет тебе хорошим учителем. – Она вздохнула. – Слишком уж жарко. Теперь, когда мы все решили, я, пожалуй, вернусь во дворец и посижу в тени у фонтана.

Я развернулся и дальше пошел один. Теперь, когда она решила, – о боги… Я не выразил согласия, но и не сказал «нет». Получается, я оставил все на ее усмотрение. В конце концов, до этого дня она с помощью различных маневров, заговоров и убийств довольно успешно устраивала мою жизнь. Но я еще не задавался вопросом – хочу ли я стать императором? Мне казалось, что узнаю, когда придет время. Думал, успею набраться ума и не надо будет ломать над этим голову. Вышло иначе – надо было принимать решение.

Спускаясь с холма, я вышел за территорию Форума. Жара накатывала волнами, принося с собой запахи увядших цветов, пережаренного мяса и человеческого пота. На меня никто не обращал внимания, а если кто-то и смотрел в мою сторону, то кого он видел? Молодого человека с довольно приятными чертами лица… но никак не императора. Юношу, вольного идти сквозь толпу и при этом оставаться незамеченным. Если же этот юноша вдруг станет императором, его лицо будут узнавать в любом уголке империи – если не лично, то по изображению на монетах.

Хочу ли я стать императором? Смогу ли я им быть? Это два разных вопроса.

Я шел, не разбирая дороги, и постепенно вышел к ближайшему к Палатину Целийскому холму. Его покатый склон словно манил к себе, и я стал подниматься. В тени олив и кипарисов идти было не так утомительно, и, что радовало, людей здесь было гораздо меньше, чем на Форуме.

«Думай», – говорил я себе, а в голове крутилось одно слово: император, император, император.

Дома по обе стороны дороги стояли просторные и богатые, но не такие, как особняки аристократов с их показной роскошью. Здесь селились магистраты, преуспевающие торговцы и вышедшие в отставку генералы. Не обязательно быть императором, чтобы безбедно жить в таком приятном месте. Я шел, погруженный в свои мысли, и тут услышал гомон спускающейся по улице толпы. Встряхнувшись, я увидел, что все в траурных одеждах, и вдруг понял: улица мне знакома. Стены цвета охры, кипарис… Я уже бывал здесь, но когда? Когда? Не сбавляя шага, я приблизился к процессии, и когда поравнялся с ее концом, из дома вынесли гроб. Дом – да, в этот самый дом меня приводил Аникет. Дом Александра Гелиоса. Я остановился и склонил голову в знак уважения к покойному.

Знак. Это был знак свыше. И не над чем ломать голову и задаваться вопросом: как случилось, что я оказался здесь именно в этот день? Одна эпоха завершилась. Ушел последний из детей Клеопатры. Но разве в моих жилах не течет кровь Антония? Их история не заканчивалась – скорее обретала новое начало.

У меня сохранилась монета, подарок Гелиоса. Ее монета. И в этот момент я будто бы снова услышал его голос, услышал слова, которые навсегда запечатлелись в моей памяти: «Передаю и доверяю тебе ее – ее мечты и амбиции».

Как бы поступила Клеопатра? Стала бы колебаться, если бы судьба дала ей шанс стать императрицей?