Текст книги "Елена Троянская"

Я не знала, что делать, куда идти. Но я не желала оставаться в комнате из опасения разбудить неосторожным движением Менелая. Дворец спал, погруженный в темноту. Охранники дежурили на улице. Все было тихо.

Мои пальцы дрожали, когда я открывала дверь. Едва выйдя из комнаты, я почувствовала себя спокойнее. Мне действительно нужно было остаться одной, совершенно одной, на какое-то время. Я хотела обдумать все, но ни с кем не могла говорить. Геланор – очень близкий друг, но он всегда докапывается до глубин и задает вопросы. Менелай – нет, ему я никогда не скажу.

Возможно, мне следует сходить в храм. Нет, ведь своими переживаниями я обязана богам. Значит, мне нужно обратиться к семейному алтарю, где живет священная змейка, которую я привезла из храма Асклепия. Да, это будет правильно: в этом святилище обитают не боги, а духи нашего рода.

Я прошла через портик. Восходящая луна отбрасывала длинные тени на колонны. Я шла мимо них, как через лес, где деревья, окутанные тенью, сменяются освещенными полянками.

Маленькая круглая комната, отделанная мрамором, с алтарем в центре, была освещена лунным светом и двумя лампадами. Я присела на скамью у стены и положила руки на колени.

На полу лежал принесенный для змейки медовый пирог. Я держала данное слово и заботилась о ней. За восемь лет, прошедших после посещения храма Асклепия, она выросла до приличных размеров и привязалась ко мне – по крайней мере, мне хотелось в это верить. Трудно понять, что чувствует змея. Но она всегда выползала мне навстречу, когда я приходила. Куда она запропастилась сегодня? Наверное, спит – как и все в этот час.

Наконец-то я принадлежала себе, впервые после встречи с Афродитой в пещере. Мне хотелось уйти подальше – от себя, от Менелая, даже от Афродиты. «Только ты, моя змейка, нужна мне сейчас, только с тобой я могу говорить» – так думала я. И, словно услышав мой призыв, она выползла из-за алтаря.

Я встала и пошла к ней, стараясь двигаться плавно, без резких движений: змеи не любят их. Я наклонилась и погладила ее по блестящей головке.

– Моя подружка, – шепнула я. – Я пришла повидать тебя.

Она подняла голову и высунула язык.

– Ты – защитница нашего семейного алтаря.

Она ничего не ответила, только обвилась вокруг моей ноги.

– Я даже тебе не могу сказать, что со мной случилось, – прошептала я. – Но я знаю, что ты стоишь на страже нашего семейного очага и спасешь его, если ему будет угрожать опасность.

Она сжала мою лодыжку с неожиданной силой.

– Ты не могла бы выразиться яснее? Ты хочешь предупредить меня?

Я наклонилась и попыталась снять ее с ноги, но кольца сжимались все туже. Мне стало больно.

– Я не понимаю тебя. Но прошу, отпусти мою ногу. Ты делаешь мне больно.

Я еще раз попыталась разжать кольца, не причиняя ей вреда, но безуспешно. Ее сила поразила меня.

Вдруг из сумрака раздался голос:

– Она хочет тебе что-то сказать.

Даже здесь я не могу побыть одна. Я обернулась.

– Кто тут? – спросила я темноту.

Змея по-прежнему обвивала ногу.

Темнота ничего не ответила; послышался шум шагов, и в слабом свете лампады показался Парис.

– О! – вырвалось у меня, руки взмыли к губам.

Он подошел ближе. У меня перехватило дыхание.

– О! – бессмысленно повторила я.

– Позволь, я помогу тебе справиться со змеей.

Он опустился на колени и осторожно дотронулся до змеи, но она сразу соскользнула с ноги и уползла. Парис наклонился и поцеловал мне лодыжку, которую только что сжимала змея. Я отдернула ногу.

– Она уползла.

Это все, что я могла сказать.

Парис медленно поднялся с колен и распрямился в полный рост, которым он мог помериться с богами. Он смотрел на меня сверху вниз.

– Я пришел сюда, потому что не мог уснуть.

Самые простые слова.

– Я тоже.

Еще более простые слова.

Мы не могли уснуть. Мы не могли уснуть, потому что думали друг о друге, но кто из нас решился бы это сказать?

– Да, – наконец пробормотала я. – Да.

– Елена!

Он помолчал, глубоко вздохнул, словно пытаясь удержать слова в груди, но они прорвались:

– Ты такая, какой тебя расписывает молва. Ты сама знаешь это, сколько раз тебе твердили глупости непослушным от восхищения языком. Да, твоя красота – красота богини. Но меня привлекает не твоя красота, а что-то другое, для чего не могу подобрать слов.

Он посмотрел вверх, на темный потолок, и рассмеялся.

– Ты видишь, я лишился дара речи, не могу найти слов! Но оттого, что мое чувство невыразимо словами, оно не становится менее реальным. Оно живет в глубине моего существа, и все же у меня нет слов, чтобы описать его.

– Я видела тебя, это был сон наяву. Ты на горе, на поляне, разговаривал с тремя богинями.

– А, это глупый сон, – быстро сказал он. – Но если он заставил тебя думать обо мне, тогда я ему благодарен.

– Я замужем.

– Знаю.

– У меня ребенок.

– Знаю. Вот почему все так невероятно.

– Боги забавляются нами.

– Да.

Он стоял передо мной. Все желания, все мечты сосредоточились в одном существе. Я протянула руки и обняла его. Это был не сон. Парис не исчез. Он прижал меня к себе, он был реален – я даже почувствовала боль, таким сильным было его объятие. Я поцеловала его. Прикосновение его губ разбудило чувство, совершенно неведомое мне.

Я стремилась к этому, мечтала, воображала, как это бывает, но ни разу в жизни не испытала. И вот сейчас словно зрелый плод упал с дерева и лопнул, затопив меня соком, сладким как первый мед, слишком прекрасным, чтобы вкушать его.

– Елена! – прошептал Парис.

Еще мгновение – и я бы опустилась на пол возле мраморного алтаря и увлекла Париса за собой. Но нет, нет, нельзя, и я высвободилась из объятий.

– Парис! Я не знаю… Я не могу…

– Ты любишь меня? – спросил он.

Три слова. Три простых слова. Он стоит передо мной, такой прекрасный, и спрашивает. О том, что только и имеет значение.

– Да, – сдавленно отвечаю я. – Но…

Я поворачиваюсь и бегу прочь.

Не могу же я любить человека, которого не знаю!

На самом деле я его знаю. Знаю с самого начала времен, сколько существует мир. Так мне, по крайней мере, кажется. Я знаю его лучше, чем Менелая, лучше, чем Клитемнестру, и даже лучше, чем самое себя.

Если рассуждать здраво, то я его, конечно, совсем не знаю. Я знаю его только так, как этого пожелала Афродита, а истинно это или ложно?

XXII

– С какой целью они приехали? – со сна спросила я у Менелая, приоткрыв глаза и глядя, как он застегивает гиматий.

Голова болела, будто меня сильно ударили по затылку. Не верилось, что ночные события произошли наяву. Наверняка это был сон. Я протянула руку и коснулась лодыжки. Похоже, там синяк. Остался после встречи со змеей. Но даже если я и побывала в святилище, – может, я хожу во сне? Сейчас Менелай обернется и скажет: «Кто приехал? Не понимаю, о чем ты» – и я вздохну с облегчением.

– Их прислал царь Приам. Так они говорят. По всей видимости, оскорбления и поношения Агамемнона достигли Трои. Приам отправил послов, чтобы добиться возвращения Гесионы или хотя бы встречи с ней.

Я села на постели. Значит, все правда. Троянцы в Спарте.

– И они встретятся с Гесионой?

Менелай усмехнулся:

– Разумеется, нет. Агамемнон не допустит этого. При встрече Гесиона скажет, что не хочет возвращаться в Трою. Тогда Приам перестанет требовать изменения ее горестной участи, и Агамемнон лишится возможности возмущаться требованиями Приама.

Менелай вздохнул и добавил:

– По-моему, молодые люди не горят желанием освобождать Гесиону – нужно отдать должное их здравомыслию. Они пустились в путь, чтобы ублажить Приама и повидать Грецию. Молодежь любит странствовать по свету.

Я встала с постели и хлопнула в ладоши, вызывая служанку.

– Я очень сожалею о смерти твоего деда.

– Да, как только исполню долг гостеприимства, сразу отплыву на Крит. Обычай есть обычай. Гость – лицо священное, и его нужно принять как полагается.

Да, закон гостеприимства у нас свято соблюдается. С детства нас учат: «Уважай богов, уважай родителей, уважай гостя». Таковы три важнейшие заповеди. Гостя нужно развлекать, даже если близкий человек находится при смерти или умер. Мы все помним историю о том, как царь Адмет принимал Геракла у себя во дворце, в то время когда царица умирала. Геракл узнал, что в доме горе, только услышав рыдания домочадцев. Союз, который заключают гость и хозяин, передается по наследству. Даже «гостеприимцы по отцу» не вправе причинять друг другу вред и воевать друг с другом. Узнают же они друг друга по «символу» – дощечке, которую некогда отцы или предки, заключая союз гостеприимства, разломали пополам.

Итак, девять дней Парис будет нашим гостем. Девять дней… Я боялась выйти из комнаты и снова с ним встретиться. Еще больше я боялась с ним не встретиться.

Чтобы Менелай с Агамемноном могли скорее отправиться на Крит, решено было традиционный торжественный пир в честь гостей устроить тем же вечером. Мне пришлось расстаться с надеждой просидеть весь день в своих комнатах. Я отдала распоряжения поварам, и они трудились с полудня не покладая рук. Я велела украсить залы цветущими ветками персика и миндаля, приказала самым искусным игрокам на лире явиться, когда станет смеркаться, во дворец, известила родителей и братьев о предстоящем пире. Я больше не испытывала неловкости, посылая за родителями, поскольку давно ходила в царских сандалиях, носила золотую диадему и привыкла распоряжаться во дворце. Все приготовления я сделала, не выходя из своих покоев, опасаясь встречи с Парисом.

Стемнело, на землю упали синие сумерки – «прозрачные», как их называют. Солнце скрылось, и над горизонтом ярко засияла звезда Афродиты, большая и светлая. С юга дул ветерок, теплый и ласковый.

Пришло время одеваться, и я позволила девушкам самим выбрать для меня наряд, не представляя, как мне одеться. По правде говоря, это не имело значения: будь моя воля, я бы выбрала такое платье, чтобы сделаться невидимкой. А вместо этого я терпеливо сидела, пока девушки переплетали мои локоны золотыми нитями, надевали диадему с золотым символом солнца надо лбом и шептали слова восхищения.

– Ты сегодня такая тихая, госпожа, – сказала одна из служанок. – Мне кажется, надень мы свиной пузырь тебе на голову – ты и то не промолвишь ни слова.

Ее болтовня вывела меня из равновесия.

– Помолчи! – приказала я.

Служанка переглянулась с остальными, многозначительно приподняв бровь.

Прозрачные сумерки сгустились, стало совсем темно. В зале зажгли светильники. Оттуда слышались звуки лир и виднелась полоска света. Я глубоко вздохнула и переступила порог. Не сделав и трех шагов, я почувствовала, как в висках под диадемой стучит кровь.

В зале матушка держала за руку Гермиону и показывала ей чужеземцев.

– Дорогая дочь, – обратилась мать ко мне, – я думаю, это прекрасная возможность научить Гермиону, как вести себя на придворных празднествах – ведь их будет немало в ее жизни. Ей уже девять лет.

Мы с матушкой давно перестали в разговорах упоминать о том, что у Гермионы может появиться брат или сестра.

– Мамочка! – воскликнула Гермиона и бросилась ко мне. – Ты просто как… как царица!

Обычно дочь видела меня в повседневной одежде – когда мы с ней играли или гуляли.

– Она и есть царица, – сказала матушка с гордостью.

– Ты тоже, – напомнила я дочери.

Я наклонилась к ней и улыбнулась.

– Ты тоже станешь царицей. Быть царицей не так уж трудно. Просто в торжественных случаях нужно надевать особую одежду. Все остальное время жизнь царицы не отличается от жизни других людей, следует лишь привыкнуть к тому, что на тебя постоянно смотрят.

– Почему?

Гермиона нахмурила бровки.

– Потому что люди, как это ни грустно, хотят найти в царице недостатки.

– У тебя нет ни одного! – уверенно заявила Гермиона.

Ее чистосердечная преданность заставила меня улыбнуться. О, если б мы, родители, всегда были достойны детской веры в нас!

– Когда вырастешь, найдешь во мне множество недостатков.

– Эти люди, – заговорила матушка, – они мне не нравятся.

Она кивнула в сторону очага, где горели кедровые и сандаловые поленья, потрескивая и наполняя комнату ароматом.

– Мне кажется, они шпионы. Приам прислал их, чтобы выведать наши слабые места. Я думаю, он собирается напасть на нас.

– Из-за своей старшей сестры?

Меня удивила подозрительность матери.

– Все понимают, что сестра – всего лишь предлог.

С этими словами мать приблизилась вплотную, и я почувствовала слабый запах лилий, столь любимый ею.

– Приам считает, что мы готовимся к войне, и Агамемнон действительно этот вопрос для себя уже решил. Чует мое сердце, войны не миновать.

Я вспомнила, как Агамемнон не так давно в Микенах демонстрировал оружие и доспехи.

– Надеюсь, ты ошибаешься, – только и сказала я, но сердце сжалось от предчувствия.

– Пойдем, я хочу на них посмотреть! – Гермиона потянула меня за руку.

Менелай шагнул к нам, его лицо озарилось радостью. Он раскинул руки нам навстречу. Оказавшись в его объятиях, я увидела Париса, который неподвижно стоял вполоборота. Одного взгляда на его профиль хватило, чтобы кровь в моих жилах сразу и вспыхнула, и похолодела. Парис еще здесь. Он не растаял с наступлением утра. Это не сон.

– Познакомься, это наши почтенные гости, – сказал Менелай, чуть отступив назад, чтобы я оказалась впереди. – Парис, сын царя Приама, и Эней, царевич Дардании и сын…

– Прошу вас, не надо, – перебил Эней.

Он покраснел.

– Анхиса, – договорил Менелай и повернулся ко мне. – Елена, я рассказал гостям о своем путешествии в Трою, которое совершил в молодости. Скажите, крепость и храм Афины на вершине – они все такие же?

О, как он старался быть любезным и приветливым! Ответил Эней, не Парис:

– Да, такие же. Храм со статуей Афины – мы называем ее Палладий – остается неизменным со дня постройки. Там мы устраиваем праздники в честь богини, совершаем жертвоприношения.

– А на горе все так же дует ветер? – Менелай рассмеялся. – Хотя куда ж он денется! Ветер не подвержен разрушению. Однажды, чтоб отдохнуть, я положил на землю тяжелый мешок. Это было на северо-восточном склоне горы. И что вы думаете – не успел я оглянуться, как ветер подхватил его, перевернул в воздухе и бросил на землю!

Парис рассмеялся:

– Да, этот ветер я помню, сколько живу в Трое!

Этот голос. Неповторимый голос. Я снова его услышала, и мое сердце возликовало!

– Ты живешь в Трое не так долго, чтобы тебе успел надоесть тамошний ветер! – раздался грубый голос: в разговор вмешался Агамемнон. – Я прав?

Если он рассчитывал смутить Париса своим выпадом, то просчитался. Легкая, как бабочка, улыбка скользнула по губам Париса, и он со смехом ответил:

– Да, ты прав.

И, повернувшись к нам, признался:

– Я родился царевичем, но узнал об этом совсем недавно.

– Как это случилось? – не унимался Агамемнон.

– В моей судьбе происходили внезапные перемены. Но давайте подождем, пока все соберутся. Эта история потеряет увлекательность от повторения.

Агамемнон что-то проворчал в ответ, затем наполнил вином золотой кубок.

– Надеюсь, чаши у всех полны? – многозначительно произнес он.

Гости стояли с пустыми руками. Менелай рассыпался в извинениях. Мне было невыносимо видеть его таким.

– Вина у нас предостаточно, и, если гости пожелают, они нальют себе, – сказала я, глядя на Агамемнона.

– Полагаю, пора вручить подарки, которые мы привезли, – проговорил Парис.

С этими словами он подал знак одному из своих слуг-троянцев.

– Я не смею принять более ни одного знака внимания со стороны великого царя Спарты и ее царицы, пока не засвидетельствую своего глубокого почтения к ним.

Два человека с трудом внесли в зал большой бронзовый треножник удивительной формы. Ножки имели вид орлиных лап, сжимающих земную сферу, а на узорной металлической подставке покоилось широкое блюдо для жертвоприношений.

– Под этим треножником ни разу не разводили огонь, – сказал Парис. – Он предназначен для вас.

Менелай сделал шаг вперед и погладил одну из орлиных лап. Я любовалась изящным изгибом блюда. Это было подлинное произведение искусства.

– Великолепно! – воскликнул Менелай.

– Я счастлив, что подарок порадовал царя.

– Троянские ремесленники славятся своим умением, – произнес Агамемнон голосом тяжелым, как вечерняя усталость, как общество скучного родственника, как битком набитый мешок.

– Да, мы гордимся искусством наших мастеров, – ответил Парис. – Оно к вашим услугам.

Этот обмен любезностями был мне не по душе. Но он входил в обычай. Теперь Менелай должен вручить гостю свой подарок – что-нибудь не слишком тяжелое, чтобы удобно было взять с собой.

«Я дарю тебе Елену, мою жену. Согласись, что это прекрасное произведение искусства. Надеюсь, подарок порадует тебя». С этими словами Менелай берет меня за руку и подводит к Парису.

Эта картина, как живая, пронеслась у меня в голове за долю секунды. О, если бы все так и произошло – просто, без всяких хитростей. Ведь в конечном итоге все так и вышло.

Двое рабов вкатили большой бронзовый котел. Парис с Энеем выразили восхищение и радость.

– Этой бронзы также никогда не касался огонь, – объявил Менелай.

Согласно обычаю наивысшую ценность при обмене подарками имеют сосуды, никогда не бывшие в употреблении. Впоследствии, после вручения подарка, новый хозяин также не пользовался ими. Сосуды хранились как символ почета и уважения, оказанного царю. Таким образом, ценный материал и высочайшее мастерство затрачивались на изготовление предметов, совершенно бесполезных с практической точки зрения.

Затем последовали менее значительные подарки: мечи, кувшины, кубки.

– Но куда прочнее этой бронзы священные узы между хозяином и гостем. Сам Зевс дал людям законы гостеприимства, это законы чести и доверия, – провозгласил Менелай.

Парис и Эней склонили головы в поклоне.

– А теперь приступим к трапезе!

Менелай поднял руку, призывая гостей в другой конец зала, где был накрыт длинный стол. Обычно мы пировали за малыми столами, а при большом стечении гостей накрывали много столов. Длинный же стол в этот раз устроили потому, что отец хотел слышать все разговоры, не упустив ни слова.

Этот стол представлял собой длинную доску, положенную на скамьи. За него сели троянцы, нынешние царь Спарты с царицей и бывшие царь с царицей. Мои братья присоединились с небольшим опозданием, негромко извинившись. Мне выпало сидеть между Парисом и Менелаем. Я не смела возразить, хотя очень хотела, чтобы Парис сидел дальше от меня. Чем ближе ко мне он находился, тем труднее мне было сохранять самообладание.

– Мои сыновья, Кастор и Полидевк, – представил отец моих братьев.

– Знаменитые борцы! Знакомство с вами – большая честь, – сказал Парис.

– Парис тоже неплохой борец, – заметил Эней с противоположного конца стола.

– Ну что ты! – Парис покачал головой.

– Это правда. Как и то, что он вернул себе титул и наследство благодаря победе в кулачном бою.

– Вот как? Расскажи эту историю! – попросил Полидевк.

Парис поднялся и оглядел собравшихся. Он уперся костяшками пальцев в стол, и я почувствовала, как стол задрожал.

– Я обещал, царь Агамемнон, когда все соберутся, рассказать, как вернулся во дворец к отцу. Это только часть моей истории. Но если рассказывать всю историю целиком, то, боюсь, мы не скоро приступим к трапезе.

– От этого наш аппетит только выиграет, – ответил отец. – А если слушать на полный желудок, то можно заснуть. Прошу тебя, начинай свой рассказ.

Парис, должно быть, улыбнулся: я не видела его лица, но почувствовала улыбку по голосу.

– Хорошо. Я постараюсь быть не таким многословным, как певцы, которые одну историю растягивают на несколько дней.

Он вздохнул и начал:

– Много лет назад главный царский пастух Агелай получил приказ убить меня. Мягкосердие не позволило ему воспользоваться веревкой или мечом. Он просто отнес меня на гору и оставил там. Вернувшись через пять дней, он обнаружил, что ребенок, то есть я, жив. Все это время меня кормила своим молоком медведица. Тогда Агелай отнес меня к себе домой в мешке – отсюда и пошло мое имя Парис. Я стал расти вместе с его только что родившимся сыном, среди пастухов на горе Ида.

– Эта гора находится недалеко от Трои, там еще Зевс воспитывался[12]12
   Гермиона ошибается: Зевс воспитывался на горе Ида, которая находится на острове Крит.


[Закрыть], – вставила Гермиона, которая прилежно изучала жизнеописания богов. – На ней много священных источников и красивых цветов.

– Ты права, царевна. Вот почему я был счастлив там. Я пас коров и…

– Еще совсем мальчиком обратил в бегство шайку похитителей коров и вернул похищенных животных, – перебил Эней, кивнув нам. – Он слишком скромен. Он не расскажет всей правды.

– Пожалуйста, не перебивай, а то мы никогда не доберемся до конца. Я обнаружил, что неплохо управляюсь с быками. Они меня слушались. Я устраивал бои быков, победителя украшал цветами, а проигравшего – соломой. Меня часто приглашали судить состязания – у меня была репутация справедливого и неподкупного судьи. И вот однажды моего лучшего быка царь Трои потребовал привести во дворец. Он предназначался в награду победителю погребальных игр, которые царь устраивал ежегодно в честь своего умершего сына. Я рассердился. Я любил этого быка, взял его теленком, вырастил и выдрессировал. Почему царь Трои хочет отнять его? Я решил отправиться в город вместе с быком, принять участие в играх, победить и получить своего быка обратно.

Парис наклонился – он по-прежнему стоял – и сделал большой глоток вина.

– Агелай, которого я считал своим отцом, пытался удержать меня. Я не понимал почему. Он не хотел, чтобы я шел в Трою, говорил, что про быка нужно забыть. «Желание царя – закон, сынок», – твердил он, но больше ничего не объяснял. Я не послушал его и отправился в Трою. Поляну перед городскими воротами превратили в площадку для состязаний. Я никогда не видел такой подготовки: мы всегда бегали босиком по лугам на склонах гор, а тут поле было размечено, каждому участнику выделялась своя дорожка. И все же я был так зол, что не отступился и принял участие в соревнованиях. И прибежал первым. Злость придала мне сил: у меня словно выросли крылья. Игры завершались кулачным боем перед царским троном. Раньше я никогда не боролся, но, как уже сказал, злость толкала меня вперед. Я вошел в круг и одержал победу. Не думаю, что смог бы повторить тот результат. Не понимаю, как мне удалось победить тогда: я ни разу не тренировался, не знал приемов.

– Он победил не столько благодаря мастерству, сколько благодаря силе духа, – опять вмешался Эней. – Это были честные состязания. Париса признали победителем погребальных игр. И он уже собирался получить своего быка в награду, но сыновья Приама, Гектор и Деифоб, обнажили мечи и попытались убить Париса. Их оскорбило, что они проиграли какому-то пастуху, простолюдину с гор. Тогда Агелай бросился к Приаму с криком: «О царь, этот юноша – твой сын, которого ты считаешь умершим!» Позвали царицу Гекубу. Агелай показал ей погремушку, которая была когда-то при Парисе, и та признала своего сына. Так все открылось. Я имею в виду то, что Парис – сын царя Приама, а Агелай только воспитал его. Когда весть об этом дошла до жрецов Аполлона, те объявили, что Париса следует предать смерти, иначе Троя погибнет. На это Приам ответил: «Пусть лучше падет Троя, чем погибнет мой прекрасный сын!»

– Как будто у него и без того мало сыновей, – проворчал Агамемнон.

Даже если Парис услышал его слова, он не обратил на них внимания.

– Эней, дорогой мой двоюродный брат, я вижу, ты не дашь мне досказать мою историю. Может, оно и к лучшему.

Парис сделал еще глоток вина.

– Я не стану больше отвлекать наших любезных хозяев от трапезы.

Он сел и поставил кубок на стол.

– А почему твой отец, царь Приам, хотел избавиться от тебя? Почему тебя бросили в горах?

Конечно, этот грубый, бесцеремонный вопрос задал Агамемнон.

Слуги внесли подносы с угощением – вареная козлятина, тушеная баранина, жареная свинина, – и мы продолжили разговор, уже наполнив тарелки.

– Потому что…

Тут вошла вторая вереница слуг, неся колбасы с пряными травами, кувшины с медом, горшки с дикими фигами, персиками и, наконец, блюда с козьим сыром и орехами.

Между соседями по столу завязалась непринужденная беседа о приятных пустяках. Но голос Агамемнона опять перекрыл негромкие разговоры:

– Так ответь же, славный царевич, почему твой отец приказал выбросить тебя из дворца?

Парис не ответил, его рот был занят: он жевал мясо.

– А, молодой человек, не пытайся увильнуть от ответа! – проговорил Агамемнон с притворной шутливостью.

Парис спокойно дожевал, проглотил и произнес:

– Если вам угодно знать, я расскажу. Боюсь только, это привнесет печальную ноту в наш веселый пир. Моему появлению на свет предшествовало дурное предзнаменование. Матери приснилось, будто у нее родится пылающий факел. Сон истолковали так, что я стану причиной гибели Трои. Этого предсказания и попытались избежать.

Я услышала в голосе Париса легкую дрожь. Будь проклят Агамемнон, который вынудил его произнести эти слова – слова, которые причиняли ему страдание.

– Так вот почему Приам сказал: «Пусть лучше падет Троя, чем погибнет мой прекрасный сын!» Теперь понятно, – произнес мой отец и вытер рот. – Отдаю дань мужеству твоего отца!

– А ты бы разве иначе поступил, окажись я на месте Париса? – поддразнил его Кастор.

Отец засмеялся:

– Не знаю. Возможно, разумнее было бы отнести тебя в Тайгетские горы, как поступают другие родители с неудачными детьми.

– Тогда тебе следовало бы отнести нас обоих, – заметил Полидевк. – Мы с братом не выносим разлуки друг с другом.

– Такое случается совсем не часто, – сказал Агамемнон. – Царские семьи в наше время не обрекают своих детей на смерть. Только в самых крайних случаях.

Он сделал большой, долгий глоток, медленно опустил кубок на стол, откинулся на спинку стула и стал разглядывать Париса.

Матушка, сидевшая рядом с Агамемноном, обратила взор на гостей.

– А вы женаты? – весело спросила она.

Но я поняла, что вопрос был не таким уж невинным и относился более к Парису, нежели к Энею.

– Да, госпожа, я женат, – ответил Эней. – Я имею честь быть мужем Креусы, дочери царя Приама.

Он вежливо наклонил голову, и его черные волосы блеснули, как вороново крыло, в полосе света от факела.

Матушка приподняла бровь:

– Вот как! Значит, ты зять самого царя! Но кажется, было предсказание, что твои потомки…

– Довольно предсказаний на сегодня! – воскликнул Парис, подняв руку в предупредительном жесте. – От предсказаний портится аппетит, мы не сможем воздать должное отменным яствам и прослывем невежами!

Я почти не видела Париса. Он сидел рядом со мной, и, чтобы увидеть его, нужно было повернуть голову вбок. Едва я попыталась это сделать, как перехватила пристальный взгляд матери.

– А ты, Парис, женат? – не унималась она.

– Нет, не женат. Но каждый день молю Афродиту, чтобы послала мне жену по своему выбору.

Кастор рассмеялся и прыснул вином на стол. Попытавшись вытереть пятно, он только размазал его.

– У тебя неплохое чувство юмора, – задыхался Кастор.

– Он так часто повторяет эти слова, что сам поверил в них, – пояснил Эней. – Он всегда отвечает так на уговоры отца жениться.

– Он еще молод для брака, – проговорил Менелай, и я вдруг осознала, что это были его первые слова за время ужина. – И настолько умен, что сам это понимает.

– Сколько тебе лет, Парис? – спросила матушка все с той же напускной веселостью.

Почему она невзлюбила его?

– Шестнадцать, – ответил Парис.

Шестнадцать! Он на девять лет моложе меня!

– Не муж, но мальчик! – заметил Агамемнон. – Хотя именно в этом возрасте у пастухов принято обзаводиться семьей.

– Он не пастух! – не удержалась я.

– Но я был пастухом, и очень неплохим, – быстро ответил Парис. – Прекрасное время, моя жизнь в горах. Кедры отбрасывают синие и пурпурные тени, дует южный ветер, кругом водопады и поляны цветов. Воспоминания о тех днях, когда я пас стада, согревают мне душу.

– А эта гора, она очень высокая? – спросила Гермиона.

– Да, очень. Высокая и широкая, а ее окружает множество вершин поменьше. Конечно, она не так высока, как гора Олимп, на которую ни один смертный не в силах подняться, но ближе к вершине путника подстерегают и туман, и холод. Вполне можно заблудиться.

В этот момент гостям представили особенное блюдо. Хорошенькая служанка указала на котел, который ввезли на тележке, и объявила:

– Черная похлебка, которой славится Спарта!

Слуга шел за тележкой и разливал похлебку. Черная кровяная похлебка! Переварить ее может только желудок подлинного спартанца. Однажды чужестранец, попробовав ее, сказал: «Теперь я понимаю, почему спартанцы так храбро идут на смерть: им милее гибель, чем такая еда!»

Я с детства привыкла к этому очень питательному кушанью и не находила его вкус таким уж отвратительным, однако предпочитала миндальный суп. Черный цвет этой чечевичной похлебке придавала бычья кровь, а резкий вкус объяснялся тем, что в нее добавляли большое количество уксуса и соли. Слуга налил мне похлебки и посыпал сверху козьим сыром. От угощения исходил своеобразный запах, напоминавший тот, который ветер приносит с места только что совершенного жертвоприношения.

Дошла очередь и до Париса с Энеем. Все взоры устремились на них. Они улыбнулись, подняли чаши. Эней сделал глоток, и его лицо исказилось, как от боли. Он держал жидкость во рту и мучительно пытался проглотить, но горло свело судорогой. Парис поднес чашу к губам, выпил ее содержимое залпом, до дна – и поставил на стол пустую чашу.

– Что ж, по праву эта похлебка так знаменита! – сказал он.

Я поняла, что он выпил все одним глотком, чтобы не почувствовать вкуса.

Мать сделала знак слуге:

– Добавки царевичу Парису!

Слуга вновь наполнил чашу.

– Ваша щедрость не знает границ! – сказал Парис, поднял чашу и оглядел пирующих. – А как же вы? Почему я пью один?

Действительно, никто не попросил добавки, хотя мы могли бы выпить еще одну порцию – ведь мы привыкли.

– Хорошо, я составлю тебе компанию! – сказал Агамемнон и поднял свою чашу.

Выхода не было, и Парису пришлось выпить вторую порцию. Я чувствовала, как спазм сжимает его горло, но он справился.

– Великолепно! Молодец! – одобрил Кастор. – Он даже не поморщился.

– Наверное, ты привык к грубой пище, когда жил в пастушьей хижине, – заметила мать, – поэтому похлебка кажется тебе деликатесом.

– Нет, госпожа. Деликатесом она мне не кажется, но вкус своеобразный. А в хижине моего приемного отца питались хорошо – простой, но здоровой пищей. И чем проще, тем здоровее: ближе к плодам, которые боги посылают нам.

– Значит, ты чувствуешь себя в хижине как дома? – спросила мать; ее голос редко звучал так недоуменно и осуждающе.

– Я чувствую себя везде как дома, – ответил Парис. – И даже в такой далекой стране, как Спарта. Это счастливое свойство, не правда ли? Весь мир мой дом.

– Да, это счастливое свойство, – согласился Менелай. – Значит, ты никогда не почувствуешь себя изгнанником.