Текст книги "Елена Троянская"

XIV

В комнату проникает день, серый и холодный. Победный блеск вчерашнего утра куда-то улетучился, со всех сторон меня обступают каменные стены, тяжелые, как рука Менелая на моей груди.

Он спит, веки со светлыми ресницами закрыты. В утренних сумерках я пытаюсь разглядеть его лицо – впервые я могу сделать это спокойно, не спеша.

Он мой друг, мой сообщник. Я поняла это в первый же момент нашего знакомства. И если уж непременно нужно выходить замуж, то лучше за того, кто будет другом. А то, что я чувствовала себя так ужасно, когда пришлось окончательно отдать себя во власть мужчины, без чего не бывает супружества, не должно поколебать моей уверенности в правильности выбора.

Он делал вдох-выдох, он доверчиво и безмятежно спал. Он столько приложил сил, чтобы завоевать меня. Теперь он отдыхает.

Как Геракл после своих трудов, подумала я и тихонько засмеялась. Мужчины должны время от времени отдыхать.

Но труды прошлой ночи… Отчего они вызвали у меня такую неприязнь? Почему я осталась холодна и не испытала восторга, почему мне на помощь не пришла Афродита?

Афродита… С почтением я обращалась к ней мысленно, опасаясь произнести хоть слово вслух и разбудить Менелая. Афродита, прости меня, если по свойственному людям легкомыслию не вспомнила о тебе, когда выбирала мужа. Твое великолепие смущает меня, поэтому я не призвала тебя в таком деле, которое имеет к тебе самое прямое отношение. Но сейчас я, Елена, прошу у тебя прощения и помощи.

Ведь жизнь без страстной любви покажется такой длинной, даже если будет совсем короткой.

Менелай шевельнулся и открыл глаза. Его рука дрогнула – и ее тяжесть стала меньше, потому что она ожила. Потом он выпростал обе руки и обнял меня.

– Елена, любимая… – пробормотал он. – Вот и началась наша совместная жизнь.

Я положила голову ему на плечо – мускулы под кожей были расслаблены.

– Да. И пусть боги сделают ее счастливой.

Все будет хорошо, сказала я себе. Должно быть хорошо. Выбор сделан, обратного пути нет.

Клитемнестра и Агамемнон приехали днем. Мы успели встать, обойти дворец и поиграть с их маленькой дочкой, милой Ифигенией. Она уже твердо держалась на ножках и бойко лопотала, хоть и не всегда понятно, но очаровательно.

– Славно, славно! – говорил, ухмыляясь, Агамемнон очень громко, как все, что он делал.

В его глазах играл мерзкий огонек, который он безуспешно пытался пригасить. Он не сводил с меня взгляда, щурясь, посматривал на Менелая. Я знала, что прошлую ночь он провел вместе с нами – пусть мысленно, – хотя обещал, что мы с Менелаем останемся вдвоем.

Менелай сохранял невозмутимое выражение лица – из уважения ко мне, я полагала. Но что он расскажет брату, когда рано или поздно они останутся наедине? Клитемнестре тоже не терпелось поговорить со мной с глазу на глаз. Я боялась этого разговора; лучше бы они не приезжали. Я не имела ни малейшего желания обсуждать брачную ночь, мне казалось это чудовищным предательством по отношению к Менелаю. Или по отношению к себе самой?

– После того как ваша колесница уехала, мы вернулись во дворец и погрузились в молчание… – сказала Клитемнестра.

После бури всегда наступает затишье.

– Теперь, – продолжала Клитемнестра, – у вас впереди долгая жизнь, которую вы проведете вместе.

– Такая ли уж долгая? – спросил Менелай.

– Ты сомневаешься, что долго проживешь? – уточнил Агамемнон.

– В нашем роду никто долго не задерживался на свете.

– Какой кошмар! Зачем об этом говорить сегодня, Менелай? Зачем вообще об этом говорить? – спросила я.

– Так… интересно, сколько лет счастья мне уготовано.

– Сколько лет самому старому старцу, которого ты знаешь? Или о котором слышал? – Я хотела перевести разговор.

Ответил Агамемнон:

– Самый старый, наверное, Нестор. Но были и постарше его. В Аргосе жил человек, который утверждал, будто ему восемьдесят лет. Однажды я со своим отцом встретил его: высохший, как кузнечик, и жил он в крошечном домишке. Но конечно, его возраст никто не мог подтвердить.

– А как вы думаете, человек может дожить до ста лет?

– Нет, – ответил Менелай. – Это невозможно. Но пятьдесят лет счастья дороже ста пустых лет. Кто счастье знал, тот жил сто лет.

Он улыбнулся и взял мои руки в свои.

Мы провели в Микенах десять дней, за это время Менелай показал мне все свои излюбленные места для охоты, все тайны здешних окрестностей. Крепость была построена на склоне холма меж двух гор, и с крепостных валов виднелось море: то, чего не было в Спарте. Когда я впервые увидела море, этот огромный сияющий простор, я вскрикнула от восхищения.

– Любовь моя, как случилось, что ты никогда в жизни не видела моря?

– Я ведь жила взаперти, – объяснила я. – Но так было нужно ради… ради моего же блага.

– Теперь я буду заботиться о твоем благе и защищать тебя. А если хочешь любоваться морем, смотри сколько душе угодно.

– А можно подойти ближе? И поплыть?

– Конечно. Сначала подойдем ближе. Поплывем в другой раз.

Высоко в горах были пещеры, где Менелай с Агамемноном играли в детстве. Менелай помнил все тайные входы и выходы, заросшие диким виноградом. Мне нравилось воображать его мальчиком, представлять, как он тогда выглядел.

Он показал мне огромную кладовую в крепости, где хранились безмерные сокровища дома Атрея: запасы оливкового масла, драгоценных тканей, золота и серебра, бронзовых сосудов и оружия. Оружие было захвачено у врага в бесчисленных битвах и сражениях, о которых напоминали только эти трофеи. Щиты и мечи поблескивали в сумраке кладовой, а их владельцы давно сошли во мрак Аида.

– Возьми, что тебе понравится! – сказал Менелай, обводя рукой помещение.

Но у меня ничего не вызывало интереса. Пока я молчала, он открыл кипарисовый ларец и вынул золотой кубок.

– Мой свадебный подарок, – сказал он и передал его мне.

Кубок был большой, как ведро, и очень тяжелый.

– Он не предназначен для смертных, – заметила я. – Разве что для Аякса из Саламина.

Он был украшен узором из кружков, ручки изящно выгнуты. Но от тяжести ломило руки, и я протянула кубок Менелаю.

– Я же сказал – он твой.

– Ты уже сделал мне свадебный подарок, – напомнила я. – Честное слово, вполне достаточно.

– Я хочу, чтобы у тебя был кубок из рода моего отца. Атрей завоевал его в сражении и очень гордился им. Моя мать на пирах всегда держала его подле себя. Теперь твоя очередь.

Под моими руками золото согрелось. Я подумала, что отказываться не должна, но душа не лежала к этому дару.

Менелай взял прядь моих волос и поднес к кубку.

– Один и тот же цвет, – сказал он с гордостью обладателя. – Ты никогда не была у моря, Елена. Сейчас пойдем к нему, и ты налюбуешься им вдоволь.

Он наклонился и поцеловал меня.

Наша последняя ночь в Микенах была холодной, как и все ночи. Тут, наверное, даже в разгар лета холодно. К ужину мы собрались за длинным деревянным столом, и я, как предписывал обычай, поставила рядом с собой золотой кубок – хотя осушить его, конечно, была не в состоянии. Менелай подливал в него вина, чтобы его не унесли. Затем мы возлежали на подушках в мегароне, наслаждаясь теплом очага и пением барда, который воспевал славные битвы и деяния отважных героев, живших до нас.

– Да, они жили до нас. Времена героев миновали, Геракла нет.

– Откуда ты знаешь? – вмешался Агамемнон. – Разве сами герои знали, что им выпало жить во времена героев? Разве на этих временах лежала большая печать с надписью «Век героев, имейте в виду»?

Агамемнон никогда не упускал случая поспорить или возразить.

– Агамемнон, порой ты говоришь ужасные глупости, – засмеялась Клитемнестра.

Я часто думала так же, но сказать такое вслух отваживалась только Клитемнестра.

– Это не глупости! Я считаю, люди сами создают свое время. А уж потом, позже, кто-нибудь называет его веком героев. И этот век не прошел. По крайней мере, пока мы сами себя в этом не убедили.

Агамемнон снова посмотрел мне прямо в глаза, и я их опустила. Мне не нравилось, что он все время ищет мой взгляд.

– Ты жаждешь сразиться с могучим врагом, а я не вижу ни одного. Геракл всех перебил, – ответила Клитемнестра и пощекотала ему ухо. – Что ж, мой лев, видно, тебе суждено довольствоваться захватом стад да стычками с соседями. Мы живем в мирное время, ничего не поделаешь. Да и нужно ли что-то делать?

Агамемнон насупился и с раздражением отбросил ее руку. Но Клитемнестра была настроена игриво и снова потрепала его.

– Не грусти, любимый. Может, дракон прилетит и начнет пожирать жителей города. Или вдруг объявится новый сфинкс.

– Заткнись, нечего надо мной потешаться! – прорычал Агамемнон.

Его голос заставил барда замолчать и удалиться с лирой под мышкой.

В холодной спальне мы лежали под волчьими шкурами, наброшенными поверх шерстяных одеял. Менелай обнял меня своими сильными руками и нашептывал ласковые слова, прижимаясь все крепче. Я по-прежнему не могла преодолеть отвращения к телесной близости и с трудом подавляла желание оттолкнуть его. Упереться двумя ладонями в его широкую грудь и оттолкнуть.

За истекшие десять дней обнаружилось одно очень тревожное обстоятельство: оказывается, я не выношу прикосновений. Раньше у меня не было возможности узнать об этом, потому что до меня почти не дотрагивались. Даже матушка, обняв, тут же отпускала меня, не сжимая. Служанки, когда я принимала ванну, отводили глаза и, смочив губку в душистом масле, бережно проводили по моей спине. Братья клали руку мне на плечо, но легко и не дольше чем на мгновение.

Здесь же все происходило иначе, и я никак не могла к этому привыкнуть, мое отвращение только нарастало. Конечно, я не смела его показывать и открыла для себя, какой тяжкий труд – притворство, ведь никогда раньше я не притворялась. Я знала, хотя никто мне этого не говорил, что должна скрывать свое отвращение от Менелая во что бы то ни стало, любой ценой. Неужели же мне придется притворяться всю жизнь? Одно дело – день, несколько дней, но всю жизнь…

Куда же смотрит Афродита? Почему отвернулась от меня, отвергла мои смиренные мольбы? Без ее помощи мне не переправиться на тот чудесный остров, где женщина не только как неизбежное зло терпит мужчину, но радуется ему и даже…. сама ищет его близости. Каждое утро я умоляла Афродиту посетить меня вечером, но не оставалось сомнений: она замкнула слух для моих молитв и наказывает меня немилостью. А Менелай все теснее прижимался ко мне, его горячее дыхание обжигало мне ухо, но внутри я оставалась холодна, как воды Стикса.

Конечно, днем, при свете солнца, моя беда не казалась столь уж значительной. Наутро, когда мы сели в колесницу и отправились назад в Спарту, мне удалось почти забыть ночные мучения. Я смотрела на могучие руки Менелая, в которых он держал поводья, ловко управляя колесницей, и ощущала удовольствие от этого зрелища. О, своенравная, коварная богиня любви! Днем, когда Менелай не прикасался ко мне, я находила его очень привлекательным.

– Для нас во дворце готовят покои, – сказал Менелай, натянув поводья. – Каковы они, не знаешь?

За время нашего отсутствия родители должны приготовить для нас часть дворца, в которой мне предстоит жить после замужества. Мои прежние комнаты, где прошло детство, будут пустовать, пока у меня самой не появятся дети.

– Они находятся в восточной части дворца, – ответила я.

Она оставалась необитаемой много лет. Я слышала историю о том, что когда-то там жила двоюродная бабушка с ручной обезьянкой и разводила ядовитые растения. Обезьянка съела какой-то листик и умерла, но бабушка, с ее знанием трав, дала ей противоядие, и обезьянка воскресла. Что-то в этом роде. Нам, детям, запрещалось входить в эти комнаты.

– Утреннее солнце! – сказал Менелай. – Хорошо вставать на рассвете.

Он снова натянул поводья, лошади понеслись вперед, и я, чтобы не упасть, схватила его за руку, а он с обожанием посмотрел на меня.

Мы ехали посреди зеленых просторов Микенской равнины, орошаемой рекой. Остались позади и Аргос, и Тиринф с его высокими стенами. Довольно долго мы ехали вдоль морского побережья, прежде чем свернуть вглубь и взять курс на Спарту. Я слушала рокот волн у берега, втягивала ноздрями соленый воздух. Вдалеке на волнах качались две лодочки. Мне тоже хотелось в открытое море, чтобы со всех сторон окружала только вода.

– А ты плавал когда-нибудь? – спросила я Менелая.

– Да, конечно. На Родос, в Трою, на Крит. Мой дед живет на Крите, мы часто навещаем его.

– Я хочу познакомиться с ним.

На самом деле я, конечно, хотела повидать Крит. Будь дедушка Менелая хоть попугаем, я все равно пожелала бы с ним познакомиться.

Некоторое время мы ехали молча. Потом я сказала:

– Значит, ты бывал в Трое? Там действительно так красиво, как рассказывают? Правда ли, что городские стены отделаны драгоценными камнями?

– Ничего подобного! – удивился Менелай. – Стены обычные, как везде, просто они покрашены. А краски очень яркие, ярче наших. Может, поэтому пошел слух о драгоценных камнях.

Я хотела еще спросить, правда ли, что троянские мужчины отличаются необыкновенной красотой, но подумала, что вопрос прозвучит неприлично. Колесница накренилась; мы объезжали камень.

– А люди там тоже обычные, как везде? – подобрала я наконец приличную форму для вопроса.

Он рассмеялся:

– Конечно! А какие там еще могут быть люди? С зелеными волосами и пятью ушами? Просто вид у них цветущий и здоровый. И гордый. У них такой вид, какой бывает у людей, которые владеют не только землей, но и собой. Их царь, Приам, – тоже яркая фигура, он полон сил и энергии, несмотря на преклонный возраст. У него пятьдесят сыновей! Думаю, потому он и сохранил молодость, что не ленился их делать!

– Неужели всех родила царица?

Этого не может быть, если только среди детей нет двойняшек и тройняшек.

– Нет, не всех. Только девятнадцать, – рассмеялся опять Менелай. – И прекрасно перенесла все роды, заметь.

Потом Менелай рассказал мне, что Приам замечателен не только количеством сыновей, но и тем, что восстановил свой город после разрушения, которому подверг его Геракл. Напав на Трою, Геракл поразил стрелами царя Лаомедонта и всех его сыновей, кроме Подарка. Город был разграблен. Красавице Гесионе, дочери Лаомедонта, Геракл позволил выкупить любого из пленных. Она выбрала Подарка, после чего тот и получил имя Приам, что значит «купленный». Геракл посадил Приама на трон, и тот мудрым правлением сделал свой город богаче и сильнее, чем прежде.

Мы покинули побережье и повернули на восток, откуда дорога стала подниматься в гору. Лошади напрягали силы, колесница поскрипывала, колеса буксовали. Кое-где встречались участки, выложенные булыжниками, по которым колесница ехала с диким грохотом, но все же это было лучше, чем вязнуть в сыпучей гальке.

Даже сейчас, в конце весны, вершины гор были покрыты снегом и отливали синевой. Спарта угнездилась между двумя горными грядами – Парнасом и Тайгетом. Я не могла оценить, насколько зелена и плодородна эта долина, пока не повидала во время путешествия другие земли, сухие и бедные. Воистину наша Лаконика – благословенное место.

– Вот твоя новая родина, – сказала я. – Разве она хуже Микен?

– Даже не будь она так прекрасна, лучше быть первым в малом краю, чем вторым в большом.

И в этих простых словах прорвалась горечь многих лет, прожитых под гнетом Агамемнона, без надежды на перемену участи. Я освободила Менелая точно так же, как он освободил меня. Подумать только, теперь я могу пойти в Спарту без покрывала, могу гулять по улицам!

– Любимый! – вырвалось у меня.

Я привстала на цыпочки и поцеловала мужа в щеку. В ту минуту мое сердце переполняла нежность к нему.

Когда мы въезжали в ворота, все высыпали нам навстречу: гонцы увидели нас, как только мы повернули к берегу реки.

Отец, матушка, Кастор, Полидевк, любимые старые служанки, даже собаки – все были вне себя от радости. Из колесницы мы перешли в распростертые объятия родных. Вот мы и дома. Дом. Он теперь будет другим для меня.

– Елена, ты уехала от нас девушкой, а вернулась замужней женщиной. Соблюдая обычай предков, мы вручаем тебе эти предметы в ознаменование твоего нового положения.

Отец произнес эти слова, начиная традиционную церемонию, после которой спартанская девочка признается взрослой женщиной и хозяйкой.

Мы стояли на пороге покоев, предназначенных для нас с Менелаем.

Отец называл предметы один за другим, а мать передавала их мне. Во-первых, тунику, которая соответствовала моему новому положению, – из ткани узорного плетения со сверкающими серебристо-голубыми нитями. Во-вторых, большую серебряную брошь, чтобы скреплять тунику на плече. И третий символ моей женской доли – серьги.

Матушка передала их мне в шкатулке из кедрового дерева. Они были украшены шишечками и столь тяжелы, что мочки не могли их выдержать. Их вешали на уши с помощью специальных нитей.

– Благодарю вас, – произнесла я.

Я вынула серьги из шкатулки и, любуясь, держала на ладони.

Отец взял и надел их на меня, отведя волосы назад.

– А теперь, жена, передай нашей дочери символы ее женского труда.

Матушка выдвинула вперед две маленькие серебряные корзины на колесиках для хранения пряжи. В одной лежали два клубка прекрасной некрашеной шерсти белого и коричневого цветов и два клубка, выкрашенных в розовый и голубой цвета. В другой корзинке лежала кудель для прядения.

– Прядение и вязание – две чисто женских премудрости, – сказал отец. – По обычаю ты должна начать замужнюю жизнь с обращения к трем мойрам: Клото прядет нить судьбы, Лахесис отмеряет, Атропос отрезает. В руках этих трех богинь находится жизнь смертного от рождения и до смерти.

Я взяла корзинки и прижала к себе.

– А теперь, когда ритуал исполнен как дóлжно, ступайте в свои покои и будьте там хозяевами, – сказал отец.

Я взяла Менелая за руку, и мы переступили порог нашего нового дома.

Лучи света, проходя через тонкие портьеры, придавали воздуху в комнате голубоватый оттенок. Двигаясь словно в тумане, мы разглядывали кресла, стулья, столики на трех ножках, расставленные на узорном полу.

– Посмотри-ка! – воскликнула я. – Картины. Раньше у нас их не было. Как чудесно!

Видимо, их нарисовали за время нашего отсутствия. Развешанные по стенам, они придавали комнате необычайно нарядный вид: водяные лилии, камыши, птицы. Мне никогда не надоест разглядывать их.

Кресла с высокими спинками были украшены инкрустацией из слоновой кости в виде спиралей.

В соседней комнате кровать Менелая была покрыта поверх тонкого льна легчайшим руном. Жаровня, наполненная кедровым и сандаловым деревом, излучала душистое тепло.

Менелай протянул руки, и я прильнула к нему. Он обнял меня так крепко, что я чувствовала тепло его кожи сквозь тунику и плащ, склонил ко мне голову, увлек меня в сторону расстеленного ложа.

Вот он, этот миг! Сейчас мое сердце бьется в согласии с его сердцем, вот-вот я почувствую, как по телу разливается тепло, а вместе с ним – желание.

Вдруг за окном раздались громкие голоса. Они напомнили мне, что чужие рядом. Момент был упущен. Я выскользнула из объятий Менелая и притворилась, будто продолжаю осматривать комнату. Я не смела взглянуть на него – я не вынесла бы выражения досады или огорчения на его лице. И вновь до меня издалека донесся смех. Афродита?

XV

Оставалось исполнить еще один ритуал, самый последний, перед началом новой жизни. Большую поляну на берегу Еврота родители превратили в площадь для увеселений и созвали на пир всех жителей Спарты. Менелай мог посмотреть на людей, которыми ему предстоит управлять в будущем.

Горели костры, над ними на вертелах жарили, время от времени поворачивая, целых быков. Любой желающий мог протянуть свою чашу, и она наполнялась лучшим вином из отцовских запасов. Горожане заполнили поляну. Ремесленники разложили свои изделия – утварь и украшения, оружейники – ножи и мечи, домашние хозяйки – ячменные пирожки и фиговую пастилу. Те, кто мечтал о славе барда, играли на лирах и пели. Вдалеке виднелись пастухи со стадами свиней и коз. На другом конце поля спортсмены соревновались в борьбе и беге. В соревнованиях мог принять участие любой житель Спарты или окрестностей. Я с грустью вспоминала о своих последних соревнованиях перед замужеством. На этот раз соревновались только юноши и мужчины. Поблизости толкались коневоды в надежде продать свой живой товар. Лошади не были гордостью Спарты, но за неимением лучшего покупали то, что есть.

Мы с Менелаем бродили среди народа. Множество глаз устремлялось на меня, но рука Менелая обнимала меня за плечи, и впервые в жизни я чувствовала себя спокойно. Больше нет нужды прятаться. Я взяла его руку и крепко пожала. Он не мог оценить всю степень моей благодарности.

– Берегитесь судьбы! Предсказываю судьбу! – прошипела старуха и вцепилась в наши одежды похожими на птичьи лапы руками, когда мы проходили мимо.

– Ты что, не видишь?.. – повернулся к ней Менелай и понял, что она действительно ничего не видит: веки на ее глазах срослись, образовав кожаные мешочки.

– Зелья и снадобья! – вступила в разговор соседка старухи: она-то все видела, и видела прекрасно, своими острыми черными глазами. – Не обращайте на нее внимания. Какая разница – судьба не судьба, хорошее зелье сильнее любой судьбы.

С этими словами она сунула мне в руку пузырек.

– Не бери, это яд, – спокойно сказал неизвестно откуда взявшийся мужчина в красном плаще. – Не пройдешь и пятидесяти шагов, как тебе понадобится противоядие. Гелия, ты что, взялась за старые штуки? Пытаешься всучить этот жуткий яд, и кому – своей будущей царице! Чем она тебе не угодила?

– Я ради нее и стараюсь. Ты ж мне слова не дал сказать, я бы все объяснила.

– А, ты хочешь, чтобы царица отравила всех своих врагов? Так, может, ты покажешь нам силу своего зелья? А то мы подумаем, что ты сбываешь протухший овечий жир.

Менелай пристально смотрел на мужчину в пыльном красном плаще, который появился так внезапно.

Торговка зельями пожала плечами. Не колеблясь, она схватила собаку, которая дремала рядом на траве, и мазанула ей по морде густой непрозрачной мазью. Собака зарычала и облизнула губы.

Загадочный незнакомец приподнял бровь и сказал, глядя на собаку:

– Надо немного подождать.

Непонятно было, то ли он испытывает торговку, то ли дразнит, то ли вообще ему до нее нет дела.

Собака вздрогнула и зашаталась. Покружившись на месте вокруг собственной оси, она упала и заскулила, дрожа.

– Лучше, чтоб противоядие всегда было под рукой, – заметил человек в красном плаще.

Хозяин собаки закричал и начал трясти ее.

Торговка зельями не спеша порылась в своей корзинке и нашла маленькую бутылочку.

– А… вот оно.

Она раздвинула покрытые пеной собачьи губы и влила в рот жидкость из бутылочки.

– Очень интересно, Гелия. Производит впечатление, – одобрил незнакомец. – Я вижу, ты знаешь свое дело. Из чего изготовлена эта отрава?

– Так я тебе и рассказала!

– А для противоядия ты что использовала? Сок белладонны?

– Сейчас скажу, держи карман шире.

Мы с Менелаем между тем сделали несколько шагов в сторону, но торговка возмутилась:

– Как, и после этого вы не хотите покупать?

Загадочный незнакомец уже улетучился. Мы с Менелаем переглянулись.

– Мы его видели наяву? – спросила я.

– Трудно сказать. По-моему, он куда загадочнее, чем эти зелья.

– В конце концов, он знал всего лишь имя женщины и чем она торгует.

– У меня возникло впечатление, будто он знает гораздо больше.

– Ага! Вот вы где! Прячетесь в укромном уголке! – раздался за нами решительный голос.

Мы оглянулись и столкнулись лицом к лицу с Одиссеем. Он довольно улыбался: сватовство к Пенелопе завершилось успешно, день свадьбы уже назначен. Он получил желаемое. Одиссей указал на предсказательницу судьбы и торговку зельями:

– Вы очутились в сомнительной компании!

– А ты не видел мужчину, который был здесь несколько минут назад? – спросил Менелай.

– Нет, а что? Он что-нибудь у вас стянул?

– Как будто ничего, – ответила я.

– Тогда какое нам до него дело? – рассмеялся Одиссей и положил руку Менелаю на плечо. – У тебя вид счастливого человека. Я рад, что в этом есть и моя заслуга. Из отвергнутых женихов тебя никто не беспокоил? Клятва, которую мы дали на том кровавом поле, предотвратит такие недоразумения.

– Когда твоя свадьба? – спросил Менелай. – Я слышал, среди женихов проводились состязания в беге. Ты, конечно, победил?

– Конечно. Я и не сомневался в своей победе. – Одиссей подмигнул. – Всех женихов Пенелопы оставил позади. Мы поженимся накануне полнолуния. Затем мы с молодой женой вернемся на Итаку. Ее отец, конечно, не хочет отпускать дочь, но я не могу оставаться дольше. Соскучился по своему острову. Люблю камни и уединение!

Мимо нас прошли двое мужчин, оба были необычайно хороши собой. Один старше, другой в том возрасте, когда мальчик только начинает превращаться в мужчину. У старшего были светлые волосы, у младшего – черные и густые брови. Оба, судя по походке, были людьми военными.

– Интересно, откуда они спустились? – сказал Одиссей. – Может, с горы Олимп?

Вернувшись к месту, где расположился отец, мы обнаружили рядом с ним новые лица. Его окружала группа воинов в нагрудниках, с короткими мечами. Один из них, с самонадеянным и жестоким лицом, стоял подбоченясь.

– Кто б они ни были, я их в порошок сотру, – разглагольствовал он.

Его приятели кивали, бросая какие-то реплики.

О чем шла речь? Кого сотрут в порошок? Спарта ни с кем не воевала.

– К завтрашнему дню я приготовлю помещение, где вы сможете разместиться, – сказал отец.

– Вы, спартанцы, слишком доверчивы, – продолжал выступать тот же воин. – Пора вам наконец подумать о своей безопасности. Говорят, вы не засылаете лазутчиков – куда это годится?

– Если царь разумен, а его армия сильна, то какое значение имеют замыслы врага? Все равно мы его разобьем, – ответил отец. – Вот почему нам не нужна разведка.

За моей спиной раздался короткий смешок. Я оглянулась, но это был один из солдат. Вдруг краем глаза я приметила пыльный красный плащ. Опять этот незнакомец. Что ему надо?

Я схватила Менелая за руку.

– Оглянись! – прошептала я. – Тот человек… в плаще. Наверное, он лазутчик.

Менелай посмотрел назад, но незнакомец снова исчез.

– Ты, Линк, не возражаешь, если я поселю тебя, хоть ты и командир, вместе с твоими людьми в казармах? – спросил отец у свирепого воина.

Тот снисходительно кивнул.

– Если ты, Тиндарей, дорожишь своим троном, я бы посоветовал тебе держать Линка под постоянным присмотром во дворце, а не на расстоянии в бараке, – раздался негромкий голос из-за плеч собравшихся.

– Кто там? – Отец вытянул шею.

Вперед выступил мужчина в красном плаще.

– Я всегда готов поделиться соображениями, продиктованными здравым смыслом. До этого каждый додумался бы, если б успел подумать, – сказал он, как бы подразумевая: да не каждый успевает.

– Я спросил – кто ты? – потребовал ответа отец.

– Я Геланор из Гитиона.

– Мореход? Торговец?

Хотя Гитион – ближайший к Спарте портовый город, путь до него не близок: чтобы прибыть к ночи, выехать нужно на заре.

– Ни то ни другое, хотя мой отец ходит по морям.

– Почему ты не последовал его примеру?

– Предпочитаю ходить по земле – на ней больше занятного.

– Что, например? – Свирепый командир набросился на Геланора.

– Люди, – ответил Геланор. – Самое занятное на земле – это люди. На мой вкус, они куда занятнее рыб.

– Ты так и не ответил мне. Чем ты зарабатываешь на жизнь? – настаивал отец. – На воина ты не похож.

– И на пастуха тоже, навозом от него не пахнет, – шепнул мне Менелай, и мы тихонько рассмеялись.

– Я помогаю…

– Кому же ты помогаешь?

– Событиям. Помогаю событиям произойти.

– Как понимать твой ответ? Ты колдун?

Геланор рассмеялся:

– Вовсе нет. Просто, если кто-то хочет добиться чего-то, я могу помочь ему, вот и все. Используя при этом только свой ум и знания, больше ничего. – Он показал нам пустые ладони. – Я не владею искусством колдовства. Нет у меня и налаженной связи с богами. Я понял, почтенный царь, что, кроме ума, человеку не нужно никакой другой магии.

– Вот еще один сумасшедший, – сделал вывод отец.

Он пожал плечами и жестом приказал незнакомцу удалиться, но свирепый командир наклонился и зашептал что-то на ухо отцу. Отец посмотрел на Геланора:

– Впрочем, останься. Может, ты мне пригодишься…

Мы пошли прочь от воинственной компании и несимпатичного предводителя.

– Что все это значит? – спросила я Менелая. – Почему отец хочет иметь дело с этими людьми?

– Их командир – человек, который живет войной. Такого полезно иметь под рукой.

Мы вежливо отказались от вина, которое разливал по кубкам снующий среди толпы слуга. Густое сладкое вино было очень крепким, его следовало разбавлять водой.

– Но мы ни с кем не воюем. Для чего же он понадобился отцу?

– Возможно, для охраны, – предположил Менелай. – Этот парень, похоже, не привык считать ворон.

– Какой парень? Геланор или командир?

– Да оба они хороши! У Геланора ум острее, у Линка рука сильнее. Интересно, кто кого, если дело дойдет до драки?

– Но пока они оба состоят на службе у отца, они, наверное, должны действовать заодно, – сказала я не столько утвердительно, сколько вопросительно, но Менелай ничего не ответил.

Мы приближались к шатру, в котором выступали барды: оттуда доносились нежные звуки лиры.

Спарта славилась своими музыкантами и поэтами, и мне очень хотелось послушать их. Эта возможность была частью моей новой свободы, и я хотела насладиться ею в полной мере.

– Лучше не слушайте его, на соревнованиях певцов он всегда проигрывает.

Темнолицый человечек сделал пренебрежительный жест и преградил вход в шатер. А по-моему, бард играл очень даже неплохо.

– Зато ты, наверное, всегда побеждаешь? – спросил Менелай.

– А как же! – Коротышка пожал плечами, словно говоря: «Победа над такими бездарностями не делает чести».

– Прежде чем судить, послушаем, – сказала я и переступила порог шатра.

Певец заканчивал свое выступление: он воспевал великие деяния Геракла и его победу над Немейским львом.

– …могучие когти! Столь остры они были, что без труда шкуру пронзали быка! О Геракл! Ты превыше всех смертных, Геракл!

– Пожалуй, тот парень у входа был прав, – шепнул Менелай, вторя моим мыслям.

Когда бард допел, его место занял коротышка. Он посмотрел на нас взглядом, выражавшим: «Сейчас вы услышите нечто достойное ваших ушей».

– Я спою об одном недавнем событии, – сказал он, поклонился и взял в руки лиру.

– Геракл тоже не очень давнее прошлое! – раздался голос из рядов слушателей.

– Да, но я спою о том, что произошло в наши дни.

Певец поправил брошь, скреплявшую плащ на его плече, как спортсмен делает последние приготовления перед выходом на арену.

– Я, Энид из Tерапны, спою вам о свадебном пире царя Фтии Пелея и морской богини Фетиды.