Текст книги "Истерли Холл"

Ответом был всеобщий смех. Ну вот, они уже не такие мрачные. Сколько шума из ничего. Эви подтолкнула Милли вперед в сторону холодной комнаты к грифельной доске, где они будут разделывать кроликов.

Оберон покинул безмятежную атмосферу Голубой гостиной и направился в библиотеку, располагавшуюся на том же этаже в передней части дома. Его вызвал отец сразу после ланча, состоявшего из грибного супа и кроличьего пирога, но без десерта. Подали только сыр и фрукты в соответствии с указаниями лорда Брамптона. Оберон терпеть не мог кроличий пирог, но съел много, потому что отец не выносил, когда, по его выражению, «люди ковыряются в тарелке, как неженки».

Он задержался на лестничной площадке. За окном посреди лужайки рос старый кедр. Солнце падало на индийский ковер, на котором он стоял. Оберон всматривался некоторое время в узоры ковра, сделал несколько глубоких вдохов и расправил плечи. Когда он уже собрался постучать, до него донесся тихий голос Вероники:

– Об…

Он резко обернулся. Она на цыпочках направлялась к нему. Волосы сестры, светлые и блестящие, были взбиты и окаймляли ее лицо, как нимб. Что, интересно, она с ними делает? Его занимал этот вопрос за ланчем, но он воздержался от замечания. Во время пребывания отца в доме замечания делать не полагается.

Она сказала:

– Помни, что говорила мать. Слушай его, соглашайся с ним, а дальше ищи способ сделать то, что считаешь правильным, что бы это ни было. Все будет хорошо.

Рука ее дрожала, когда она коснулась его плеча. Она добавила:

– Скажи, пожалуйста, ты не пил?

– Только бренди. Как иначе говорить с этой сволочью?

– Шшш… – Она подняла руку. – Тише, он услышит.

Оберон почувствовал, что ноги у него подкашиваются. В этом не было ничего нового. Он посмотрел на часы. Уже три. Минута в минуту. Именно так следовало появляться к отцу. Вероника удалилась: пошла наверх в свою комнату, чтобы переодеться, спрятаться или, наверно, что-то сделать с волосами? Какого черта! О чем он думает! При чем здесь волосы? Он постучал. Услышав голос отца, он вошел и, закрывая дверь, придержал ручку, потому что чувствовал, что упадет, если отпустит ее.

Отец стоял рядом со столом и взирал на Оберона с расстояния, всегда казавшегося непреодолимым. Окно кабинета лорда выходило на лужайку перед домом, стены были уставлены книгами. Читал ли отец когда-нибудь? Ответ не вызывал сомнений: никогда. В их старом доме была библиотека, и сам Оберон каждый вечер часами читал там книги о прошлом. Воспитатель Оберона, мистер Сандерс, разделял его, тогда еще подростка, страсть к истории, но потом отец уволил Сандерса и отправил Оберона в публичную школу – в расчете, что там из него сделают мужчину.

– Перестань горбиться и иди сюда.

Голос отца был холодным, но когда он таковым не был? На лице застыло свирепое выражение, но и это не было новостью. Оберон двинулся по ковру к столу отца. Этот ковер тоже был индийским. Ни один узор на нем не повторялся. Почему он думает о подобных мелочах?

Он остановился напротив отца. Поднимающейся руки он не увидел – таким неуловимо быстрым было движение. Удар наотмашь по лицу разбил ему губы. Отец произнес:

– Никто не посмеет называть меня сволочью. Я не потерплю неуважения к себе в моем собственном доме. Это ясно?

Удар по лицу не был неожиданностью. По-другому не бывает.

– Да, отец, это ясно.

Губы с трудом шевелятся, но и это не было новостью. Он собрался с духом.

Следующий удар пришелся в ребра, и Оберон ощутил хруст внутри и пронзившую его боль.

– И я не позволю, чтобы мои деньги тратил какой-то лодырь и пьяница, который распускает сопли и льет слезы, из-за того что его миленькой Вейни больше тут нет. А по чьей вине, можно узнать?

Новый удар, чуть выше почек. Отец сделал быстрый шаг вперед и тут же отскочил назад, как это делают боксеры или танцовщики. Не поделиться ли с отцом этим впечатлением? Оберон чуть было не засмеялся, но ему было слишком плохо, и он изо всех сил старался держаться прямо, хотя так хотелось рухнуть на пол и свернуться клубочком. Отец снова кинулся вперед. Удар тыльной стороной руки – и кольцо с печаткой раскроило Оберону скулу. Обычно он предпочитал бить по корпусу, так чтобы никто ничего не мог заметить. Видимо, очень разозлился.

– Так чья это вина, я тебя спрашиваю?

Оберон слизнул кровь с губ.

– Моя, – пробормотал он, с трудом удерживаясь, чтобы не застонать.

– Почему?

Отец приподнялся на цыпочках, и Оберон отшатнулся. Но удара не последовало. Руки отца, крупные, жесткие, остались на месте. У дедушки Оберона были такие же руки, но он никогда не поднимал их на внуков. А на собственного сына? Но кто осмелится задать этот вопрос отцу?

– Так почему? – прорычал отец.

Оберон заставил себя сосредоточиться, стоять прямо. Голос не должен дрожать. Он произнес:

– Я просил, чтобы меня отправили в Оксфорд. Я настаивал на этом. У меня были деньги, оставшиеся от матери: если бы вы не заплатили за университет, я бы заплатил сам. Я поехал. Вы уволили Вейни, потому что я уехал. Если бы я остался и не проявил эгоизм, она бы не… Не умерла. Для этого не было бы причины.

Отец кивнул, склонив голову набок. Он слушал. Мать была права. Говори то, что он хочет услышать. Но, черт возьми, это таки его вина. Он должен был остаться.

Опершись на стол, отец сложил руки на груди. Костяшки пальцев на правой руке были разбиты.

– Так, в конце концов, деньги твоей матери мои или твои?

– Ваши, отец.

Деньги не принадлежали отцу. Их оставила своей дочери его бабушка по материнской линии, и по завещанию они перешли Веронике и Оберону. Отдельную существенную сумму мать завещала и Вейни в благодарность за ее стойкую помощь и поддержку. Эти деньги Вейни так и не получила. Оберон смотрел через плечо человека, которого он ненавидел, на далекое море. Однажды он уплывет во Францию и никогда не вернется, пока его отец не уберется отсюда, желательно в деревянном ящике, безоговорочно и окончательно мертвый.

Да, он пересечет канал на пароходе, а потом сядет на поезд и поедет в Париж. Оттуда он направится к Сомме, реке, название которой, как говорил мистер Сандерс, кельтского происхождения и означает Спокойствие. Так хочется почувствовать себя спокойно, хотя бы один раз. Может быть, там он сможет так себя чувствовать. Широкая река, она извивается и петляет…

– Слушай меня, мальчишка, – раздалось рычание.

Боль в груди не давала дышать. Ребра треснули, Оберон знал это, такое уже случалось с ним не один раз. В почках ощущалась пульсирующая резь, биение сердца отдавалось в разбитом лице.

– Ты позор семьи, но, похоже, не стыдишься этого. Может, тебе ремня дать?

Отец снова приподнялся, балансируя на носках ботинок.

Оберон чуть не засмеялся. Ремня? Он не ребенок, но какая разница? По крайней мере, отец никогда не поднимал руку на Веронику. Странно все-таки. Женщины, наверно, избавлены от ярости отца. Или не избавлены? Он снова подумал о Вейни. Отец уволил ее. Она что же, спорила с ним? А он разозлился? Убегала она от него на балкон? А он подходил все ближе, ближе. Она перевернулась через перила или он, забывшись, толкнул ее? Или она действительно прыгнула? Он должен был не допустить этого. Да, не допустить. Отец повторил:

– Еще раз спрашиваю, мне прибегнуть к ремню?

– Нет, отец, вам не нужно применять ремень. Я слушаю.

Говорить было больно. Больно вообще все и уже давно. И опять он чуть не засмеялся. Что это с ним? Раньше он плакал.

Отец переместился к окну. Оберон не смел пошевелиться, хотя у него ломило спину и дрожали ноги. Он перенес вес с носков на пятки и снова на носки, как их учили в школе на занятиях по подготовке офицеров кадетского корпуса.

– Ты не вернешься в Оксфорд. Ты останешься здесь и под моим руководством станешь мужчиной. Исключение из университета – не повод для смеха, – отец сверлил его взглядом.

О господи, он все-таки засмеялся? Очевидно, нет, потому что отец продолжал:

– Ты растратил мои деньги, беспечно забыв про домогательства этих кретинов с их Народным бюджетом. Но погоди, в палате лордов уже приготовились стереть ухмылки с их физиономий. Ни одна ленивая сволочь не получит от нас пенсию!

Он бил кулаком по ладони, как актер в водевиле.

– А пока я бы предпочел, чтобы жалкие слабаки вроде тебя не создавали мне лишних забот.

Оберон кивнул:

– Я понимаю, отец.

«Говори то, что он хочет услышать», – повторял он себе, стараясь как можно меньше шевелить губами. Снова придется сглотнуть кровь. Понятно, что его слова звучат невнятно. А отец продолжал, размахивая рукой, как будто дирижировал каким-то шутовским оркестром.

– Ты вернешь мне деньги. В шахте Истон ты будешь сидеть рядом с управляющим Дэвисом. Ты будешь изучать бизнес. Впереди ожидается немало волнений, потому что я собираюсь воспользоваться Актом о восьмичасовой смене и урезать зарплаты. И ты преподашь им урок, если они посмеют бастовать. Кроме того, ты сократишь количество опор в забоях и вообще все, что возможно, чтобы повысить отдачу чертовой шахты и сделать ее более производительной. Да, и не забудь про три дома Фроггетта. Их нужно выкупить немедленно. Это лазейка для шахтеров, и ее нужно закрыть, причем недорого. Имей в виду, дома не должны достаться никому из них. Это понятно? Я хочу, чтобы рабочие были накрепко привязаны к своим коттеджам, чтобы они знали, что им, если что, грозит выселение, так что пусть работают как сумасшедшие. Как ты выкупишь дома, меня не интересует, но ты должен их выкупить.

Теперь он тыкал пальцем в воздух, целясь Оберону в лицо. Из отца получился бы неплохой убийца, это точно. Балкон… Может быть, все было по-другому…

– В этом году не будет охоты, никаких развлечений. Я буду приезжать чаще.

Отец отошел от окна и направился в его сторону. На Оберона накатил страх. Чаще? Насколько? Отец подходил все ближе, и вот он уже совсем близко, напротив него. Оберон ощутил на лице его дыхание. Именно в этот момент отец уловил запах бренди.

И снова заработали кулаки, удары наносились все чаще, все время по ребрам, потому что вечером предстоял званый ужин и следов не должно быть видно – вот о чем думал Оберон, глотая слезы. И тогда отец остановился, торжествуя.

– Ты трус и мерзкий неудачник.

Оберону было позволено уйти. Он каким-то образом нашел дверь и, выглянув, посмотрел налево и направо. Слуг не было видно, но их никогда не видно, они знают свое место, а он должен знать свое. Он тащился наверх, в свою комнату, при каждом шаге от боли у него перехватывало дыхание, и он знал, что должен добиться успеха на шахте. А что, черт возьми, случится, если он не добьется? Он отбросил страх и увидел себя во Франции, на Сомме. А интересно, есть там зимородки? Он возьмет лодку и будет ловить рыбу. А вот он уже и наверху, слава богу.

Миссис Мур с трудом добралась до своей комнаты. Званый ужин закончился, кастрюли, сковороды, тарелки и прочая кухонная утварь были вымыты. Время приближалось к полночи, шоферы увезли своих хозяев, и зал для прислуги казался каким-то голым и невзрачным без их фигур в форме и начищенных до блеска сапогах. Лакеи и горничные мыли бокалы и серебро в буфетной, но все еще находились на службе, на случай если семейству потребуется горячий шоколад.

Эви вытерла стол предположительно в последний раз за этот день и выскользнула на улицу вдохнуть напоследок свежего воздуха. Да, ужин прошел удачно, и она, Эви, тоже способствовала успеху. В свою книгу рецептов она занесла множество новых кулинарных секретов и подсказок. Ее переполняли гордость и удовлетворение своей работой. Было холодно, и Эви накинула шаль на голову и закутала горло. Она подняла голову и посмотрела на звезды. Что сейчас делают Джек и Тимми, спят или бредут домой, отработав смену в шахте? А Саймон спит или тоже где-то стоит и любуется звездами? В парке ухали совы, из конюшен доносилось фырканье лошадей и постукиванье копыт, когда они переминались с ноги на ногу.

Эви тихонько двинулась по вымощенной булыжником дорожке, направляясь к Тинкер, старой пони леди Вероники, нащупывая в кармане захваченную из кладовой морковку. Войдя во двор, она увидела конюха, стоявшего под масляной лампой прямо напротив конюшни, где находилась пони. И он курил! Она окликнула его:

– Парень, ты что делаешь? Потуши сигарету, тут же все в момент будет в огне. Подумай о лошадях. Тебя уволят, глупенький.

Она побежала прямо по скользкому булыжнику, рискуя подвернуть лодыжки.

– Потуши сейчас же.

Как только она побежала, ей наперерез, оскалив зубы, с лаем выскочили из-за угла две таксы леди Вероники. Вот дела, это же просто бунт на корабле! Она перешла на шаг, стараясь унять собак, продолжавших кидаться во все стороны, как бесноватые. Конюх никак не реагировал на ее предупреждения, поэтому она, подбежав к нему, попросту выхватила сигарету у него из пальцев и затоптала:

– Тебя же уволят, почему ты не слушаешь меня? Леди Вероника появится через минуту, раз собаки уже здесь.

Тинкер уже ржала и мотала головой, выглядывая из стойла. Находясь в световом кругу, конюх, поворачиваясь, споткнулся и с громкими ругательствами наступил на одну из такс. Та громко завизжала, и обе собаки бросились ко входу в дом, но потом одна вернулась. Господи, только не хватало, чтобы леди Вероника выплыла из-за угла! Эви ухитрилась поймать парня и схватила его за руку, не давая ему упасть. В темноте она не видела его лица.

– От тебя несет спиртным, ну-ка соберись и иди спать, бестолочь! Ты же не сможешь утром встать вовремя, чтобы подмести чертов двор, если будешь бездельничать тут всю ночь. И разве ты не понимаешь, что будет с лошадьми, если все тут загорится? Давай, поторопись. Миледи идет по нашим следам.

Эви замерзла и устала. Ей надо лечь и заснуть. У ног ее продолжала прыгать собака.

Парень вырвался из ее рук, и в какой-то момент ей показалось, что он ударит ее. Эви отступила назад, но он опустил руку и сказал:

– Как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне? И вообще, как ты, черт возьми, посмела говорить со мной?

Эви замерла. Перед ней стоял не конюх. Мальчишка Брамптон – вот кто это был. Вторая собака с тявканьем вылетела из-за угла, и теперь обе носились кругами вокруг Эви и мистера Оберона. Раздался голос леди Вероники, больше похожий на шипение:

– Изюм, сюда. Об, где ты, ради бога? Об, иди в дом и не усугубляй положение.

Мистер Оберон произнес: «Il faut parler français, nous avons des serviteurs ici»[12]12
  Будем говорить по-французски. Здесь слуги (фр. – прим. пер.).


[Закрыть].

Он ведь думает, что Эви не поймет, что он предупреждает сестру, чтобы она говорила по-французски, потому что слуги слышат? Спасибо, господи, за мисс Мэнтон. Эви повернулась к нему и, стараясь изменить голос так, чтобы его невозможно было узнать, в надежде, что он слишком пьян, чтобы запомнить, как она выглядит, произнесла:

– Простите, сэр.

Эви решила, что должна была это сказать. И может быть, ей следует объяснить мистеру Оберону, что она ошиблась и приняла его за простого конюха, но черта с два она это скажет. Она отказывается делить людей на «простых» и «непростых».

– Об, давай, – прошипела Вероника. – Vite![13]13
  Быстро! (фр. – прим. пер.).


[Закрыть]

Он повернулся, и при свете лампы Эви увидела наконец его лицо – жалкое, разбитое. Она видела, как он с усилием заставил себя выпрямиться, опустил плечи и тихо позвал:

– Ягодка, Изюм, ко мне!

И ушел в дом, не оборачиваясь. Перед ужином было объявлено, что мистер Оберон нехорошо себя чувствует и не сможет присутствовать на ужине, поэтому места за столом следует перераспределить. Мистера Харви это отнюдь не позабавило.

– Все ясно, слишком много бренди, – буркнул он. – А теперь придется заново переставлять стулья и сдвигать тарелки.

– Чего-то много, это точно, но только не бренди, – пробормотала себе под нос Эви, поворачиваясь, чтобы уйти. Ей слишком часто приходилось видеть лицо Джека после кулачных боев, чтобы не распознать следы ударов. Она уже слышала сплетни, а теперь получила им подтверждение. Эви содрогнулась. Чтобы отец мог сделать такое с сыном! Она дошла до кухни, где свет и тепло подействовали на нее успокаивающе. Из моечной вышла Милли со шваброй. Девушка едва не падала от усталости.

– Так годится? – спросила она, указывая на пол. Тревогу Милли, казалось, можно было пощупать руками. Позади нее стояли Энни и Сара, бледные, как тени.

Эви взяла у нее швабру.

– Все хорошо, именно так и требуется. Ты отлично справилась.

Сегодня вечером все слишком перенервничали.

– Я протру пол, а ты достань кастрюльку на случай, если понадобится приготовить горячий шоколад, и ступай к себе. Снять бальное платье ты можешь и без помощи крестной матери-феи, а потом сразу в кроватку.

Милли рассмеялась.

Эви отпустила всех спать, но сама она добралась до постели только к двум часам ночи, уже ничего не чувствуя от усталости. Но заснуть ей мешала мысль: уволят ее завтра или нет? И что будет с побитым беднягой?

Глава 7

Наступило время завтрака, но никаких вызовов от миссис Грин или мистера Харви не последовало. Миссис Мур раскричалась, потому что Эви пережарила почки. Повариха отозвала ее в кладовку и спросила, какой дьявол в нее вселился.

– Они захотели почки с темными приправами, – выговаривала ей миссис Мур, – но не заказывали цветовое сходство с шахтерами.

Эви все ей объяснила. Миссис Мур побагровела.

– Мы все узнаем во время ланча. А пока работай и ничего не говори. Сосредоточься на том, что делаешь. Всегда старайся сосредоточиться, солнышко, эта привычка спасет тебя от многих неприятностей.

Утро тянулось невыносимо долго. Она сходила за травами к садовникам, но в этот раз там был Сидни, а не Саймон, и Эви могла быть замечена. Она заторопилась назад, на кухню. Когда она пересекла двор и направилась к ступенькам, ведущим вниз, из коридора вышел Роджер, камердинер, и стал подниматься по ступенькам. Он посторонился, когда она проходила, но, протянув руку, схватил ее за локоть. Эви уронила стебли розмарина на ступеньки и, высвободившись, наклонилась, чтобы подобрать травы. Роджер тоже наклонился, голова его оказалась совсем близко к ее лицу. Он погладил ее по руке, когда она начала сгребать стебли.

– Давай я, – предложил он.

Эви покачала головой.

– Это моя работа. Не нужно мне помогать, – резко сказала она. Он засмеялся, обдав ее ароматом перечной мяты.

– Жизнь состоит не только из одной работы. Ты знаешь об этом, Эви? Ты ведь Эви, правда? Может, поболтаем немного попозже, познакомимся?

Эви собрала все до последнего стебли розмарина и быстро поднялась, так быстро, что он пошатнулся. «Давай не будем», – подумалось ей. Но она вспомнила о необходимости быть осторожной. Особенно после вчерашнего вечера. Об этом она не забудет. Слышала ли уже что-нибудь миссис Мур?

– Мне нужно идти, – сказала она, сбегая вниз.

Она ворвалась на кухню. Миссис Мур покачала головой, произнеся одними губами:

– Ты бы уже узнала, так что не волнуйся.

Но только во время раннего, по сравнению с обычным временем, ланча с супом из «фальшивой черепахи»[14]14
  Суп из телячьей головы и мозгов, по вкусу напоминающий черепаховый (прим. пер.).


[Закрыть], лосося под соусом и огурца под соусом, которых сменила говядина с тушеными овощами, после чего последовал десерт – желе в бокалах и сливовый торт, – только тогда она смогла расслабиться и решила, что никогда больше не будет ни о чем тревожиться, потому что ничто не может быть хуже последних нескольких часов.

Эви испекла булочки и пирожные, время от времени поглядывая на часы, потому что в три часа наступал ее выходной.

– Напеки побольше и возьми с собой. Покормишь семью, – тихонько сказала ей миссис Мур, перед тем как пойти отдыхать. – Когда собирают морской уголь, потом сильно хотят есть. Понятно, что не следует громко говорить тут об этом, – добавила она и, подмигнув, забрала свой чай и удалилась. Потом она снова появилась, чтобы проверить, что Милли убрала стол в зале для прислуги, и заглянула в моечную, где девушки стучали кастрюлями и сковородами.

– Я оставлю окно в кладовой незапертым, на случай если ты запоздаешь, но не забудь про скрипящую ступеньку, – шепнула она Эви и снова вышла, прихрамывая, из кухни.

Теперь нужно торопиться. Эви принялась просеивать муку и растирать масло, глядя через окно, как миссис Грин проверяет, что ее подопечные горничные убирают салоны, пока Брамптоны обедают. Печь сдобу для послеполуденного чая наверху было обязанностью миссис Грин, но миссис Мур взяла это на себя, после того как оказалось, что булочки и печенье, вышедшие из неловких рук миссис Грин, – это некие маленькие убогие комочки теста. Эта обязанность была тактично передана Эви, когда та пришла работать. Однако мистеру Харви ни слова, предупредила миссис Мур, приложив палец к губам.

Наконец все было выпечено и остужено, и, когда Эви отправилась к себе переодеться в свою обычную одежду, с души у нее свалился тяжелый камень. Ее не уволили. А в довершение всего Саймон будет ждать ее, начиная с трех часов. Задержавшись, чтобы захватить с собой сумку с джутовыми фартуками, печеньем и булочками, она побежала по дорожке в обход двора. Но ей удалось пробежать только первую сотню ярдов, потом сердце стало выпрыгивать из груди, а ноги стали тяжелыми, как сдоба миссис Грин. Тогда она пошла самым быстрым шагом, на который была способна. Облака быстро плыли по небу, и ветер крепчал. Наверняка в Фордингтоне на берег уже обрушиваются громадные волны. Сбор морского угля непременно удастся.

Справа от нее под серебристыми стволами берез зеленый травяной ковер тянулся, кажется, на мили, а в середине лужайки высился великолепный кедр. А дальше, за просторным выездом, готовились распустить листочки деревья парка. Интересно, это Саймон обрезал деревья? Или он надевал на копыта лошади кожаные башмаки, прицеплял косилку и косил лужайки? А может быть, делал и то и другое? Или ни то ни другое? Как мало, в сущности, она знает о человеке, которого, кажется, любит.

А вот и крытый соломой барак, справа от ворот, его почти не видно за рододендронами. И Саймон держит руль ее велосипеда и своего собственного. Он вышел из-за деревьев и оглянулся по сторонам. Велосипеды для женщин, работающих в доме, не одобрялись. Очевидно, предполагалось, что женщины должны везде ходить пешком, если только их не подвезут в экипаже или на телеге.

Эви бросилась вперед, стаскивая шляпу и размахивая ею.

– Я свободна! – смеясь, кричала она. – Свободна!

Его лицо осветила широкая улыбка.

– Тогда поехали. Ты взяла с собой фартук? Он тебе понадобится.

– Целых два.

Он подтолкнул к ней велосипед.

– Умница моя! Залезай.

На мгновение ей вспомнилась вчерашняя конюшня, но солнце прорывалось сквозь облака, и Саймон уже крутил педали, направляясь в сторону Истона, домой. «Моя умница», – вот как он назвал ее! Она закрепила на голове шляпу, вскочила в седло и бросилась его догонять, наслаждаясь чувством свободы, которое приносила скорость.

– Подожди! – крикнула она, изо всех сил нажимая на педали. В этот момент она решила ничего не говорить ему о прошлой ночи и мистере Обероне. Она вела себя как дура. Выводы свои она сделает, и чем меньше людей будет знать об этой истории, тем лучше.

Через полчаса они прокатили через Истон и были уже на дороге, ведущей к Фордингтону. Ехать по асфальту было легко и приятно, и Саймон сказал Эви, когда они, запыхавшись, поднялись на холм:

– Вот так экономия! Ради «Роллс-Ройсов» не жалеют асфальта для новых гладких дорог.

Асфальтовая дорога вела вниз по холму к Госфорну, и далее к Дурхэму, но Эви с Саймоном повернули в сторону моря и поехали вдоль изгородей и кромки зелени по обе стороны дороги, трясясь на разбитой колее и стараясь не сбиваться с темпа. Они разговаривали о своей работе, о семействе Брамптонов, и Саймон рассказал ей, что ходят слухи, будто щенок Оберон займет какую-то должность на шахте Оулд Мод в качестве наказания за долги, пьянство и исключение из университета.

– Это нам любезно сообщил прохиндей Роджер. Когда мы будем знать точно, надо будет рассказать Джеку. Или нам следует поговорить с ним прямо сегодня? – сказал Саймон. – Кстати, красавица, Роджер уже заигрывал с тобой?

Эви пожала плечами.

– Он предлагал помощь. Я была в жуткой спешке и оставила его без внимания.

– Продолжай дальше в том же духе. – Он явно злился. – От него всегда одни беды, как подтвердила история с дурочкой Шарлоттой, и говорят, эта девушка у него далеко не первая.

Эви не особенно беспокоилась. Она могла управиться с любым мужчиной, благо она выросла с таким братом, как Джек, и он давно показал ей, как надо драться. Но после вчерашней истории ей надо было задать один вопрос.

– А какой он, этот Ублюдок Брамптон?

Они переехали мост. Поток воды был мощный – всю прошлую неделю шли дожди. На холмах паслись овцы. Дальше, к югу, тянулись карьеры шахты Сидон, а на севере виднелась шахта Хоутон. Кучи шлака дымились там и сям, сколько мог охватить глаз. Отец как-то сказал, что империю создал уголь, и Эви подумала, что когда-нибудь она добьется, чтобы проклятая империя узнала, что этот самый уголь своим горбом добыла ее семья. До нее вдруг дошло, что Саймон не ответил на ее вопрос. Она взглянула на него, на его длинные ресницы, на сжатые челюсти.

Он тоже смотрел на нее.

– Брамптон оправдывает свою репутацию, скажем так. Горазд на кулаки, и не тот человек, которого хочешь иметь своим отцом. Черен насквозь и с ног до головы. Мисс Мэнтон говорила, что его первая жена была совсем другая. Справедливая, добрая со слугами. Деньги он унаследовал от своего отца. А тот работал не покладая рук. Это он и основал металлургические заводы, а потом кирпичные. Сам Брамптон прикупил две шахты, так что, я думаю, он хочет выдоить из них все. Деньги – его бог. Теперешняя хозяйка нацелена на это же, как говорила мисс Вейнтон. На деньги и власть.

Впереди дорогу пересекало стадо. Его гнал фермер с двумя овчарками и гончей, занимавшейся неподалеку известными делами. Эви и Саймон остановились и отвели велосипеды на обочину. Фермер погнал скот дальше, покрикивая: «Хой-йо!» От шерсти животных шел пар и, казалось, они повернулись в сторону молодых людей, а потом снова отвернулись, кивая головами и фыркая на Саймона, будто выражая ему свое одобрение. Ехидно улыбаясь, Эви бросила взгляд на своего спутника, но обнаружила, что он, улыбаясь, смотрит на нее.

– Ты им понравилась, – громко сказал он, перекрикивая шум.

Они подождали, пока собаки, фермер и овцы прошли, и снова тронулись в путь. Саймон, как оказалось, не закончил свой рассказ.

– Ублюдок Брамптон сейчас ликует и надувает щеки, по словам ловчилы Роджера, потому что немцы вовсю строят корабли, а значит, и мы тоже должны их строить, а кто будет поставлять сталь? Что, если Брамптон уже присосался к кормушке? Да наверняка! Так что он еще больше разбогатеет, а мы, вот увидишь, станем еще беднее. А я что, кретин, чтобы убиваться на работе из-за этого Брамптона?

Эви кивнула, вильнув в сторону, чтобы обогнуть яму на дороге.

– Я думала, тебе нравится быть садовником.

Солнце стояло уже высоко. Еще несколько сот ярдов в сторону берега, и они приедут – как раз вовремя, чтобы помочь собрать уголь. Саймон ответил:

– Ну да, нравится, но мне не хватает наших ребят – марра, знаешь, тех, кто прикрывает тебе спину. Я одиночка, чужой. Ты сама увидишь, когда мы приедем: мне будут рады, но дадут понять, что я не из их команды. Они пошли одним путем, я другим. Так-то, Эви, милая моя.

Эви понимала, что он имел в виду. Так оно и было. Она сказала:

– Ты можешь быть в моей команде, парень.

Он засмеялся, закинув голову так сильно, что кепка чуть не свалилась на землю.

– Да я и собираюсь, красавица.

Они добрались до берега, и сердце у нее подпрыгнуло и кувыркнулось в груди, как чайка, мечущаяся в порывах ветра.

Они оставили велосипеды в дюнах, там же, где были свалены другие, и побрели через песок на север, пытаясь найти телегу Форбсов и Престонов. Ветер сбивал с ног, и Эви стащила шляпу с головы и затолкала ее в карман твидового пальто, которое зимой отдала ей мисс Мэнтон. Саймон поступил так же со своей кепкой. Они всматривались в побережье и наконец увидели их совсем рядом с прибоем. Оба бросились бегом к берегу. Саймон бежал быстрее, но останавливался, дожидаясь, чтобы она догнала его.

– Ну-ну, красавица, соберись с силенками.

– Сам соберись, – фыркнула она, толкая его с такой силой, что он потерял равновесие, а она снова побежала.

– Я быстрее тебя, – крикнула она, разгоняясь так, будто от этого зависело спасение ее жизни. Но тут же за спиной она услышала его тяжелое дыхание. Он догонял ее, а она сделала неверный шаг и оступилась на темном от угольной крошки песке, и вот он уже поравнялся с ней, он совсем близко. На них смотрел отец Эви. Он вытряхивал мешок с мокрым углем на телегу и смеялся. Прибежали они одновременно, хотя Саймон без труда мог обогнать ее на десяток ярдов.

– Папа, я соскучилась по тебе! – закричала она, и отец спрыгнул с телеги, бросил мешок и протянул к ней руки. Она прижалась к его груди. От отца пахло углем и домом.

– И я тоже, солнышко. Мама там вместе с мисс Мэнтон, – сказал он, касаясь губами ее волос. – А где же твоя шляпка? Тут холод собачий.

Она отстранилась.

– С мисс Мэнтон?

Отец улыбнулся и сморщил лоб.

– Ну да, этот ее братец считает нас язычниками, и поэтому нас надобно собрать всех вместе и затащить в церковь или что-то в этом роде. Ему бы побеседовать с Брамптоном по поводу наших горестей и невзгод, раз он считает себя Господом Богом, каково? Мама ждет тебя, беги скорей.

Отец протянул руку Саймону.

– Пришел помочь, парень? Твой отец будет рад видеть тебя, и мы тоже.

Эви побежала к матери. Вон она, на ней пальто, шаль плотно охватывает голову. Эви узнала пальто – оно принадлежало матери мисс Мэнтон и годами висело на вешалке в доме пастора. Оно из чистой шерсти, такое теплое. Господи, какая замечательная женщина мисс Мэнтон! Чайки оглашали побережье пронзительными криками, прибой бился о берег, а вокруг раздавались крики работающих мужчин и клацанье угля, который выгружали из мешков в телеги и сгребали лопатой в одну сторону.

Она помахала и, раскинув руки, помчалась на берег, к маме. Как хорошо снова быть здесь, чувствовать, как мама обнимает ее, шептать что-нибудь ей в шею, а мама все целует ее.

– Я напекла побольше булочек и печенья, мам. Миссис Мур сказала, почему бы и нет, только не рассказывай никому. Она такая добрая, правда.

Мать засмеялась.

– Переведи дух, солнышко. – Она погладила дочь по спине и, отстраняясь, сказала: – Поздоровайся с мисс Мэнтон.

Эви обернулась. Как надо поступить – пожать ей руку? А это будет правильно в отношении ее бывшей хозяйки? Мисс Мэнтон взяла инициативу на себя: она шагнула к Эви и поцеловала ее в щеку. От нее пахло лавандовой водой. А от мамы пахло стиральным порошком. И тяжким трудом.