Текст книги "Истерли Холл. Раскол дома"

Глава 5

Тим проснулся, разбуженный фарами автомобилей за окном, освещавшими высокий, украшенный лепниной потолок спальни. Черт, где он находится? Встряхнувшись, он вспомнил и посмотрел на стоявшие на тумбочке часы. Семь пятьдесят пять.

Он отключил будильник и сел, спустив ноги на паркетный пол. Голова кружилась. Тим провел рукой по подбородку и почувствовал отросшую щетину. Надо побриться. Он зажег стоявшую на тумбочке лампу и потащился по очередным коврам в ванную. Амала положила его туалетные принадлежности на полочку над раковиной. Он включил свет и уставился на свое отражение в зеркале: выглядел он ровно так же, как чувствовал себя. Он умылся и побрился, прикидывая, какими могут быть размеры квартиры и ее расположение. Ему вспомнились слова таксиста насчет того, что этот дом – для членов партии. Черт подери, но они же все равно должны платить за квартиру? А может быть, не должны. Он усмехнулся. Если все это благодаря работе Хейне, то и Тим не был бы против такой работы, чертовски не против.

Он надел другой костюм, единственный, который у него был в запасе. Амала повесила его в огромный шкаф красного дерева. А что делать с брошенной на полу одеждой? Оставить так или подобрать? Он не привык к прислуге и повесил все в шкаф. Иначе выглядит невежливо. Шкаф был огромный, почти что настоящая гардеробная. Хейне хорошо потрудился, раз может себе позволить все это.

В дверь постучали. Он ответил:

– Войдите.

На пороге появилась его мать в шикарном платье зеленого шелка.

– А, ты встал? Очень хорошо. Хейне вот-вот вернется, и с ним шестеро его коллег. Если есть настроение, приходи и поешь. А, ты уже оделся? Я подумала, что ты мог бы надеть свою форму – черную рубашку.

Тим поднял воротничок и повязал галстук вокруг шеи. Он покачал головой.

– Я не подумал об этом. Черная рубашка – только для собраний.

Заметив разочарование на ее лице, он пробормотал извинения.

Она улыбнулась, хотя ее улыбка показалась ему натянутой.

– Достаточно, что ты привез пакет, Тим. Он будет доволен. И, конечно, что сам приехал, тоже.

Она собралась уходить.

– Будь готов через десять минут. Мы в гостиной. Приходи туда.

Она повернула ручку двери. Папа говорил, что мать назвала его Тимом в честь Тимми Форбса, младшего брата отца, похороненного на кладбище в Истоне вместе с его марра, Тони. Они погибли совсем юными.

Он произнес:

– Ты любила Тимми?

Она остановилась на пороге.

– Да. Он всегда был такой веселый. Разрисовывал оловянных солдатиков.

На какой-то момент взгляд ее смягчился, потом она тряхнула головой.

– Я слишком занята, чтобы думать об этом сейчас. – И захлопнула за собой дверь.

Он посмотрел ей вслед, а потом торопливо направился к зеркалу в ванной. Впервые он стал изучать свое лицо в поисках сходства. Глаза у него другие, а вот в линии подбородка имеется определенное сходство. Да, и волосы у него хоть и каштановые, но с тем же мышиным оттенком, какой был у нее перед тем, как она покрасилась. Тим с облегчением усмехнулся. Хорошо, что можно увидеть сходство.

Он подошел к окну и вгляделся в вечернюю темноту. По-прежнему шел дождь, но машины уже непрерывно ехали в общем потоке, из квартир на противоположной стороне улицы лился мягкий свет. На некоторых окнах уже закрылись ставни. Мама в Истоне, когда задергивала шторы, всегда говорила, что так в комнате становится уютнее. И снова он почувствовал себя как-то странно потерянным. Тим прислонился лбом к прохладному стеклу и закрыл глаза. Он уже не знал, кто он.

К его большому удивлению, в воображении ему немедленно представился кедр, крепкий и величавый. Он глубоко вздохнул, посмотрел на часы и вышел из комнаты.

В гостиной люстра под потолком ярким светом освещала комнату. Хейне, сидя за карточным столом, внимательно изучал планы. Он поднял глаза и улыбнулся.

– Рад тебя видеть, Тим. Твоя мать в полном восторге.

В гостиную из столовой, расположенной слева, вошла Милли.

– Стол полностью готов, Хейне, и накрыт для девяти персон, как ты хотел. Бруно тоже придет?

Она перевела взгляд на Тима.

– Бруно живет в квартире этажом выше. Мы его очень любим и сегодня будем праздновать важное событие: его сестру избрали участницей спортивных танцев на Олимпийских играх в августе.

Хейне подошел к бару и налил две кружки пива. В черной форме офицера СС он выглядел великолепно, черные сапоги блестели, бриджи сидели безупречно. Пиджак и верхняя пуговица рубашки были расстегнуты. Он подошел к столу и протянул одну кружку Тиму. Свою он поставил на зеленое сукно, затем сбросил пиджак. Подтяжки тоже оказались черными. В голове у Тима мелькнуло: а не черные ли у Хейне кальсоны? Он взглянул на пиво. Мысль об алкоголе была невыносимой.

– Это замечательно, – произнес он.

Тим понятия не имел, что такое спортивные танцы и какие там танцоры, и спрашивать не собирался, потому что мать снова исчезла в столовой, а Хейне, казалось, полностью погрузился в изучение планов. На столе лежал и другой конверт, открытый, со сломанной печатью.

Тим не знал, что ему делать, но тут Хейне кивнул ему.

– Очень хорошо, что ты привез пакет. Сэр Энтони обратился ко мне, ты знаешь. Так, кажется у вас говорят? Он хочет, чтобы мы работали вместе над… э…

Он искал нужные слова.

Тим сказал:

– А, вы имеете в виду Центр капитана Нива. Да, он отлично работает. Крытые прогулочные дорожки оказались хорошей идеей и…

Хейне сложил бумаги и снова засунул их в конверт.

– Да, в самом деле. Быть раненым – совсем не хорошая идея, это точно знает сын сэра Энтони, Гарри. Потерять ногу – тоже не самая лучшая вещь. Дружба и сотрудничество смогут все это предотвратить, не так ли, юный Тим? В этом мире мы призваны помогать друг другу.

Тим кивнул.

– Я уверен, что ваши раненые получат пользу от пребывания в таком месте, как Истерли Холл. Брайди теперь работает с лошадьми, чтобы вернуть инвалидам уверенность в движениях.

Тим понял, что говорит слишком быстро и Хейне не успевает понять. Наступило молчание. Хейне взял маленький пакет за уголок, как будто от бумаги исходил неприятный запах, и положил его в большой конверт.

– А ваш Дом собраний БСФ[5]5
  Британский союз фашистов (прим. пер.).


[Закрыть] в Хоутоне? Готов?

– Скоро будет.

– Великолепно, – Хейне по-прежнему смотрел на бумаги. – Мы нуждаемся в том, чтобы все, как ты говоришь, скоро было готово, не так ли?

В дверь позвонили.

Вино лилось рекой, а сам обед состоял из креветочного мусса, за которым последовал кок-о-ван[6]6
  Курица в вине (фр. – прим. пер.).


[Закрыть], правда, блюдо недотягивало до уровня тети Эви. Тим пил умеренно, понимая, что ему нужно на самом деле побольше воды и снова в постель. Но признаться в этом, находясь в компании здоровых, сильных мужчин, было бы слишком унизительно. Он подавил тошноту и попытался думать о чем-нибудь, помимо раскалывающейся головы.

Разговор шел то на немецком, то на английском. Перед тем как Амала убрала блюдо с остатками курицы, произнесли тост за успехи Хейне. Милли оживилась и сказала, что кофе будет подан в гостиную.

– Как положено, – шепнула она сыну, поскольку все отказались от десерта и сыра. Она поднялась, и Тим вскочил на ноги, чтобы отодвинуть ее стул.

Мужчины тоже встали. Они были без пиджаков и со спущенными подтяжками. Они снова сели, только когда за ней закрылась дверь. И сразу набросились на бренди. Хрустальные кубки наполнялись полнее, чем в Истерли Холле, никто не вращал бокал и не вдыхал аромат. Дядя Ричард и дядя Оберон считали, что в бренди самое лучшее – это аромат. А здесь бренди пили большими глотками. Когда бутылка дошла до Тима, он покачал головой. От одного запаха алкоголя ему становилось еще хуже. Он передал бренди соседу, Вальтеру, и, воспользовавшись этим, бросил украдкой взгляд на часы. Полночь. Когда он сможет пойти спать? Он налил себе кофе.

Вальтер засмеялся и помахал бутылкой перед носом Тима.

– Не переносишь спиртное?

Тим улыбнулся, не рискуя качать головой, потому что боялся, что она отвалится.

– Я слишком хорошо приналег на выпивку в последние несколько дней. Одно похмелье за другим, а между ними паром в бурном море. У меня скоро голова взорвется, и матушкин красивый дом будет испорчен.

Его слова были встречены взрывом хохота.

– Ты слышишь, Хейне? – закричал Бруно. – Он говорит, взорвется. Что этот мальчик знает о взрывах?

Вальтер подтолкнул локтем Тима. Кофе выплеснулся на парчовую скатерть, и он стал промокать пятно салфеткой.

Хейне сказал:

– Амала постирает.

Вальтер пророкотал:

– Был бы ты с нами, когда мы били коммунистов в этом свинарнике, в который они превратили Берлин, тогда ты бы увидел, как взрываются головы, и чуть до наших не дошло.

И снова раздался смех, на этот раз слишком громкий.

Теперь залпом пил он, но это был кофе. Что угодно, лишь бы нейтрализовать действие алкоголя и снять головную боль. Зачем он опять пил сегодня вечером? Ладно, он прекрасно знал зачем. Выпендривался, пытаясь быть на равных с бывалыми вояками. Он подлил себе в чашку кофе. Эти чашечки до черта маленькие, но какой тонкий фарфор. Легкие, как перышко. Он повернулся к Хейне.

– У вас отличный вкус, Хейне. Такая красивая мебель, и этот фарфор такой, нормальный, как у нас говорят.

Снова раздался смех. Может быть, они не поняли? Он поправился:

– Я хочу сказать, красивый.

Смех не утихал. Хейне усмехнулся, помахивая сигарой, и обвел глазами своих приятелей.

– Да, те, кто жили в этой квартире до нас, были более чем щедры.

Смех усилился.

Бруно заорал через стол:

– Оставили нам все свои пожитки. Вот так теперь делаются дела, мой мальчик, когда речь заходит о некоторых людях.

Вальтер обнял Тима за плечи. Тим пытался не потерять нить разговора, но все было напрасно. И почему-то вспомнился треснувший косяк входной двери. Он сказал:

– Я мог бы починить дверь, Хейне, в том месте, где что-то оторвано. Я зашкурю это место и даже протравлю морилкой. Будет аккуратнее выглядеть.

Мужчины переглянулись, а потом все посмотрели на Хейне. Наступило молчание. Тим гадал, что же он не то сказал. Хейне ткнул сигарой в тарелку, и пепел обвалился. Кончик сигары пылал красным на фоне серого. Он произнес:

– Почему бы и нет? Жильцы небрежно обращались с собственностью СС и повредили ее. Это не было вовремя замечено, а я забыл. Спасибо, что снова обращаешь на это мое внимание.

Тим качнул головой.

– Это совсем небольшая работа. Я завтра починю.

Бруно и Ганс, сидевшие рядом, поморщились. Бруно сказал:

– Нельзя было ничего срывать. Возможно, следует напомнить им об этом, правда, товарищи? В конце концов, теперь они не платят за жилье.

Все ухмылялись, глядя друг на друга. Хейне слегка покачал головой, нахмурившись. Тим отхлебнул кофе. Рядом с ним Вальтер тихонько смеялся. Бруно налегал на спиртное. Лицо его покрылось испариной, и по глазам было видно, что ему больше не следует пить.

– Можно сказать, они в учебно-тренировочном лагере.

Хейне повысил голос:

– Не утомляй нашего гостя, Бруно.

Тим улыбнулся Хейне.

– Но я нисколько не утомлен.

Хейне выпустил клуб дыма. Вальтер, стиснув Тиму плечи, внезапно разразился песней. Ганс, сидевший на другом конце стола, окликнул Тима, хлопая ладонью в такт фальшивому пению Вальтера:

– Ты знаешь песню Хорста Весселя, Тим? Погиб за нас. Он, Вессель[7]7
  Хорст Ве́ссель (нем. Horst Ludwig Wessel, 9 октября 1907–23 февраля 1930) – нацистский активист, штурмфюрер СА, поэт, автор текста «Песни Хорста Весселя» (прим. пер.).


[Закрыть], сражался с красными. Ты и твои чернорубашечники должны выучить ее, потому что вы наши друзья, а Германии нужны друзья. Всем нам нужны друзья и миролюбивые соседи.

Тим поднял чашку с кофе.

– Как сэр Энтони. За дружбу и мир, – сказал он.

Вальтер, как он уже понял, жил в соседней квартире, но что подумают соседи с другой стороны? Этой ночью они вряд ли смогут заснуть.

Мужчины, сидевшие вокруг стола, подняли свои стаканы с бренди. Бутылка снова пошла по кругу.

– За дружбу! – взревели они.

Ему хотелось, чтобы они так не орали, потому что этот шум бил его по голове, а те бедняги за соседней дверью наверняка не прочь расквасить пару-тройку носов. Бруно сказал:

– Франция, наш сосед, тоже хочет мира. Французы доказали это, без протестов позволив Гитлеру забрать обратно Рейнскую область. Наш фюрер ведет Германию в верном направлении. Он не зря ест свои помидоры. Так, кажется, говорят у вас в Британии.

– У нас говорят «Не зря ест свой хлеб», хотя вы все очень хорошо говорите по-английски.

Непочатая бутылка бренди сменила пустую и пошла по кругу.

Наблюдая за процессом опустошения бутылки, Вальтер пробормотал:

– Мы метим в СД, в разведку, как и твой отчим. У него есть актив – твоя мать. Она хорошо нас учит. Знать английский язык полезно. И она нам полезна. Язык, контакты…

Хейне с другой стороны стола прикрикнул:

– Вальтер.

Это было предупреждение. Вальтер вспыхнул, убрал руку с плеча Тима и потянулся за бренди.

– Твоя мать хорошо преподает нам английский, юный Тим, – закончил он.

Вальтер налил в свой стакан еще бренди и плеснул глоток Тиму в кофейную чашку, для которого это означало, что если он захочет еще кофе, ему придется выпить спиртное. Он передал бутылку дальше, выпил свой бренди и тут же почувствовал, что делать этого не следовало. Он протянул руку за кофейником.

Вальтер, однако, еще не закончил, как бы этого ни хотелось Тиму. Немец сидел слишком близко к нему и орал прямо ему в лицо, брызгая слюной, как из душа:

– Вам нужно выгнать всех ваших бездарных политиков и расчистить поле для собственного фюрера. Тогда у тебя тоже будет большая квартира.

Он хлебнул бренди и закашлялся. Отплевываясь, он прижал ко рту платок и махнул, чтобы продолжали разговор.

Немцы засмеялись и о чем-то заговорили между собой, так что Тим не понял ни слова. Он пил свой остывший кофе, хотя это уже было неважно. Подняв голову, он изучал люстру. Хрусталь сверкал, высвечивая идущий по потолку тонкий фриз. Интересно, Амала все еще работает на кухне? А Брайди в Истерли Холле? Зря, черт возьми, он был так резок с ней, но она вывела его из себя.

Он откинулся на спинку стула, пропуская разговор мимо ушей; время от времени раздавался смех, сигары дымились. Все было прекрасно, кроме дыма. Его дядя Оберон курил сигары, а отец нет, и слава богу, потому что они воняют. Бруно пел, Ганс встал, пошатнулся, но удержал равновесие и пошел навстречу Тиму пьяной походной, в конце концов он плюхнулся на пустой стул рядом, где раньше сидела Милли. Он обнял Тима за плечи, и Вальтер, чтобы его не оттеснили, снова положил свою руку на Тима. Двойной вес обоих почти раздавил его, но Тим был горд, что его приняли эти мужчины, которые прошли ту же войну, что его отец. Он почувствовал себя почти равным им.

Ганс крикнул ему в ухо:

– Ты сегодня в компании сильных мужчин. Видишь наши золотые значки?

Он указал на Отто, сидевшего напротив. Немец размахивал руками, как крыльями ветряной мельницы. Он дирижировал пением. На спинке стула висел его пиджак. Тим увидел золотой значок и кивнул.

Ганс сказал:

– Да, мы все – обладатели Золотого Знака почета, потому что мы одни из самых первых членов нацистской партии. Это мы прорубили тяжкий, кровавый путь через весь этот сброд и создали будущее для нашей партии. Дарвин первый, а наш фюрер – второй, кто сказал: выживает самый приспособленный, а побежденный не заслуживает ничего. Ты считаешь, у меня хороший английский язык? Я тоже так считаю.

Он засмеялся так громко, что закашлялся и подтолкнул Тима вперед.

Пение прекратилось, и все начали прислушиваться. Ганс стукнул кулаком по столу. Еще раз откашлявшись, он понизил голос и, погрозив Тиму пальцем, произнес:

– Ты, мой мальчик, должен слушать экспертов. А мы вот что говорим: правильно, товарищи, развешивайте плакаты о собраниях фашистов, а до собрания насмехайтесь над красными в ваших пабах. Когда вы соберетесь, они явятся, чтобы напасть на вас, в ярости от того, что вы их уделали. Тогда в глазах местных вы будете защитниками. И скоро на вас будут смотреть как на силу, обеспечивающую закон и порядок. Вами станут восхищаться.

Все это казалось вполне разумным, но внезапно комната закружилась. Тим вцепился в стол и почувствовал, как желчь подступает к горлу. О господи! Он вперился в серебряную солонку. Немцы снова запели. О господи. Вальтер и Ганс обдавали его запахом бренди и табака.

Оба с удивлением взглянули на него, когда он высвободился из их объятий. Хейне внимательно наблюдал за ним, и Тим кивнул ему. Не рискуя открывать рот, он еще раз кивнул всем в знак прощания на ночь и, пошатываясь, пошел в свою комнату. Каким-то образом он ухитрился раздеться и повесить одежду, после чего заполз под одеяло, мечтая, чтобы комната перестала вращаться. Никогда в жизни он не возьмет в рот ни единой капли алкоголя.

Глава 6

Истерли Холл, июнь 1936 г.

В воскресенье в десять утра Брайди и Джеймс сели на автобус до Хоутона. Они выпросили себе выходной на следующий день после того, как узнали о происшествии на собрании Британского союза фашистов, и решили, что им нужно сходить туда на разведку. Брайди поставила на колени корзинку с бутербродами, которые ей сунула миссис Мур со словами:

– Они вам понадобятся, раз вы собрались разгуливать туда-сюда.

Автобус подскакивал на выбоинах, и она заметила, что Джеймс посасывает большой палец руки. Она шлепнула его по руке:

– Ты уже вырос из возраста, когда делают такие вещи.

Джеймс нахмурил лоб.

– Ты такая же невыносимая зануда, как миссис Мур. Детский сад, вот и все.

Сидевший впереди пожилой мужчина обернулся и засмеялся.

– Это наша умница Брайди, что тут скажешь, приятель.

Он приподнял кепку, приветствуя Брайди.

– Юный Том Уэлш получил безмерно много. Он хорошо ходит, как новенький, на своей искусственной ноге, которую ему сделали в Центре капитана Нива, и только лишь опирается на палку. Сегодня у вас с ним намечен часок на Скакуне, правильно?

Брайди судорожно сглотнула. Она совсем забыла. Она напрягла память и сказала:

– В четыре, мистер Бертон?

– Точно, – он повернулся лицом вперед, и автобус подъехал к остановке. Вошли мистер и миссис Янг, направлявшиеся к службе в хоутонскую часовню. Джеймс прислонился плечом к ее плечу и шепнул ей на ухо:

– Мы сразу же обратно. Только посмотрим и решим, что делать дальше.

– Мы не можем опаздывать, не то отец убьет меня.

На самом деле, подумала она, в случае опоздания лучше ей провалиться сквозь землю, так что отцу не придется ее убивать. Она откинулась назад, подпрыгивая на сиденье вместе с автобусом. Тяжелая корзинка давила на колени. Тим вернулся на работу в Ньюкасле две недели назад и не заезжал в Истон с кем-нибудь повидаться, даже с тетей Грейси или дядей Джеком. Но был ли он вчера на этом буйном сборище БСФ в Хоутоне?

Автобус катился по дороге, и она уже представляла, как он, пыхтя, газует и переезжает мост. До Хоутона осталась одна миля. Вдалеке дымились шлаковые кучи, и ветерок, влетавший в окно, был насыщен парами серы.

Слышал ли дядя Март, управляющий шахтой в Хоутоне, про драки на собрании? И видел ли он Тима? А если видел, расскажет ли он обо всем этом своему марра дяде Джеку? А сама она расскажет?

Джеймс снова сосал большой палец.

– Что мы будем делать, если увидим его? – шепотом сказал он. – Я не уверен, что нам стоит туда идти, Брайди.

– Мы должны узнать, – так же шепотом ответила она.

– И что тогда?

– Слушай, не знаю, но мы же решили, придурок ты.

Она уже больше не шептала, и мистер Бертон слегка повернул голову и сказал:

– Если Эви услышит такой разговор, тебе, Брайди, придется долго рот мылом отмывать.

Джеймс наклонился вперед.

– Смотрите, не забудьте рассказать тете Эви, мистер Бертон. Еще один подзатыльник кому-то не помешает.

Оба засмеялись.

Брайди пробормотала:

– Достаточно об этом, иначе я выкину вашу кепку в окно, мистер Бертон.

– У-у, какие мы воинственные, – хмыкнул он.

Когда автобус подъехал к рыночной площади, они вышли вслед за остальными пассажирами и незаметно улизнули, петляя по боковым улицам, пока добрые люди спешили в церковь: красиво одетые женщины, мужчины в костюмах. Лебедку тут видно с любой точки; от запаха серы некуда деваться.

На углах зданий собирались и перешептывались, склонив головы ближе друг к другу, группы шахтеров. Какие-то дети качались на веревках, привязанных к фонарным столбам. В воскресенье школы закрыты, никто не занимался стиркой или глажкой белья, никаких занятий не предусматривалось, кроме посещения церкви или часовни.

Группа подростков во дворе играла в футбол, и Джеймс пнул им мяч, сделанный из туго скрученных газет, зашитых в детский свитер. Легкий мяч подхватил ветерок, но один из подростков, быстрый как молния, схватил его с криком «спасибо, мистер».

Они повернули налево, но оказалось, что там тупик. Джеймс попробовал пойти направо, дворами. Из подсобки одного из домов по радио играла церковная музыка. Когда они проходили мимо другого дома, во дворе яростно залаяла собака. Они вышли на Уортон-стрит.

– Это должно быть здесь, – сказала Брайди. – Где-то на углу, правильно?

Джеймс кивнул. Они замедлили шаг, вдруг потеряв уверенность. Брайди схватила его за локоть.

– Давай, мы же только посмотрим, к тому же его, может, и не будет. И он точно не полезет в драку. Ведь правда?

Джеймс не ответил, просто ускорил шаг. Они завернули за угол. На тротуаре столпились шахтеры. Их взгляды были устремлены на другую сторону улицы, где находился Дом собраний. Двое из них отошли в сторону и, закурив сигареты, прислонились к стене террасы одного из домов.

Дом собраний гудел, как улей. Оттуда доносились удары, постукивания и треск. Снаружи послышался звук, похожий на скрип мела, когда им пишут на доске. Это какой-то человек сметал в одну кучу разбитое оконное стекло. Другой лопатой грузил стекло на тележку. Рядом с Брайди кто-то сказал:

– Ну да, если красные накинулись на них с кулаками, что должны были делать черные? Само собой разумеется, они должны были защищаться, приятель. Если кто-то явится ко мне с арматурой, получит кулаком по морде, вот и все.

Еще один человек перешел через дорогу с левой стороны и, стуча сапогами, двинулся по тротуару в их сторону. Он протолкнулся мимо Брайди. Кепку он надвинул на самые глаза, изо рта у него свисала сигарета. Он втиснулся между теми, кто стоял впереди, со словами:

– Заткнись, Сэмми. Ну да, я бы наподдал этим мерзавцам за то, что разжигают распри, как они тут делали несколько дней назад. Это наш город, здесь наша шахта, а они явились бог знает откуда, разбрасывают листовки, разводят треп в пабах. Ублюдки! Послали бы еще им приглашения, потом разорвали в клочья. Думай головой, приятель.

– Громила Джим дело говорит, Сэмми, – произнес кто-то из стоявших возле стены.

Шахтеры невесело рассмеялись. Сэмми сдвинул кепку на затылок.

– Ты так говоришь, что…

– Ну да, говорю, черт возьми, – пробормотал Громила Джим и, уже повысив голос, чтобы перекричать стук и звон стекла, кусочками выпадавшего из оконной рамы, добавил: – Тут полно шахтеров связались с этой сворой, забыв про свои корни. Правые фашистские свиньи, вот они кто, и нечего тут говорить. Лучше раскиньте мозгами да думайте вперед, а не то эти подонки вышибут их вам и размажут по тротуару, а потом все подметут, после того как покончат со стеклом.

Он протолкнулся сквозь толпу. Люди повернули головы ему вслед. Кто-то сказал:

– Он прав, чего там.

Другой затоптал окурок и носком кованого сапога сбросил его в сточный желоб.

– Умолкни, Боб. Нам нужно, чтобы кто-то взял собственников на себя, а у этих, похоже, есть кое-какие мысли на этот счет.

Джеймс бросил взгляд на Брайди. Он напряженно прислушивался, точно так же, как она. Мимо прошли две женщины, одна из них толкала перед собой коляску с плачущим ребенком. А может быть, думала Брайди, этот ребенок понимает больше, чем кажется, и ему не нравится, как вокруг все бьют и крушат, он против людей, толкающих мир «вправо».

Один из стоявших возле стены, тот самый, который уже высказывался, выкрикнул:

– О чем вы тут толкуете? Разве о нас не заботятся на шахте Марта и в Истоне? Поговаривают, что будет организовано партнерство, как это сделали в отеле Холл. Я что, должен разжевать это для тебя, Сэмми, и для тебя тоже, Тед, что рабочие получат акции, или что-то в этом роде, и будут получать часть прибыли. Какого черта вам еще нужно? Фанфар не хватает? Мы тогда будем собственниками, черт побери, и не нужно будет ни бить стекла, ни разбивать головы.

Разговор снова прервался, на этот раз из-за прибежавшей стайки детишек. Они толкали друг друга локтями и кричали:

– Сначала леденец.

Мужчины разделились и снова сомкнулись. Как Красное море, подумала Брайди. Но Сэмми стоял на своем.

– Ага, но только это все может быть пустое ля-ля.

Джеймс схватил ее за руку и мотнул головой в сторону магазина.

– Вон он, внутри.

Тим в черной рубашке разговаривал с кем-то, тоже одетым в такую же форму. Человек хлопал Тима по спине, и они, смеясь, обменялись рукопожатием. Почему, если их Дом собраний был в таком состоянии?

Брайди и Джеймс стояли, не обращая внимания на толкающихся вокруг людей, и не сводили глаз со своего кузена. Брайди хотелось броситься через дорогу и утащить его в Истон, вернуть его обратно. Джеймс пробормотал:

– Не верю своим глазам. Он здесь, по виду самый настоящий фашист…

Он повернулся к Брайди. На его побледневшем лице отчетливо читалось страдание.

– То есть это действительно так, Брайди. Мне нужно было увидеть это своими глазами.

Какое-то время они молча стояли и смотрели. Люди на тротуаре продолжали спорить, вокруг все так же носились дети. Держась за руки, они побрели обратно по Уортон-стрит. Подростки все так же играли в футбол. Один из них ударом ноги отправил мяч Джеймсу.

– Подкиньте нам мяч, мистер.

Джеймс пнул ногой по мячу, едва глядя на него. Они пошли к автобусной остановке, не разжимая рук, не в состоянии разговаривать, но каждый шаг ударом отдавался у Брайди в голове. Сын шахтера, его семья верила в социализм. Как мог он надеть форму, которая означала то, что никто из них не мог принять?

– Как он мог? – проговорила Брайди.

– Мог, потому что может, – спокойно ответил Джеймс. Никогда еще он не видел ее в такой ярости. Но ярость ли это? Может быть, тут что-то другое.

Он сжал ей руку.

– Он хозяин самому себе, наверно, сын своей матери, и к нам больше не имеет отношения.

Голос Джеймса дрогнул. Брайди смотрела куда-то вперед. Служба, должно быть, уже закончилась, потому что на ступенях церкви толпились женщины. Некоторые из них, одетые во все самое лучшее, шли в их сторону. Были и те, кто торопился. Ее отец говорил, что викарий, пастор или епископ должен точно рассчитывать время: двери церкви закрываются, двери пабов открываются.

Она подняла глаза. В голубом небе плавали белые облачка. Все было так же, как утром, когда они проснулись, но теперь все изменилось.

В автобусе в Истон Джеймс сидел рядом с Брайди.

– Нам нужно подумать, потому что мы должны организовать протесты, и к нему это не будет иметь никакого отношения. Мы в любом случае это сделаем.

– Да, – ответила она, но на самом деле оба не знали, что собираются делать. Это были пустые слова.

Они вышли на остановке Истон Кооп, там, где автобус заворачивал, чтобы ехать обратно в Хоутон, и побрели дальше по дорожкам. Они смотрели, как кружатся жаворонки, как зреют колосья пшеницы и толстеют ягнята. Они повернули к ручью, ускорив шаг, потому что уже были «дома». Но когда они подошли, ощущение дома исчезло, потому что их раньше всегда было трое.

– Я чувствую себя таким бесполезным, – сказал Джеймс, – потому что не могу изменить то, что произошло.

Они вернулись на дорогу и пошли по мосту. Мальчишки, нагнувшись к воде, пытались ловить пескарей консервными банками. Брайди и Джеймс отдали им свои бутерброды.

– У-у, Брайди, классная штука, настоящий сыр, – Джонни Ирншоу приподнял хлеб и показал своим товарищам, что внутри. – Ты скажи маме или миссис Мур, что это куда вкуснее, чем хлеб с топленым жиром каждый день.

Лицо мальчика запачкалось. Его отец остался без работы, и Брайди знала, что дядя Джек пытается выкачать воду из старого пласта, чтобы нанять еще шахтеров.

Она раньше не слышала про идею партнерства, но пока что будет молчать. Такие новости требуют подтверждения, прежде чем представлять их как факт. Даже она это знала. Даже она, хотелось ей крикнуть, поэтому, Тим Форбс, я не глупенькая девочка.

Джонни не сводил с нее глаз.

– Эй, ты чего, типа, оглохла, Брайди?

Она очнулась и ответила:

– Я скажу им, дружок. Бери и ешь все и своим раздай.

Миссис Мур, вполне возможно, надавала бы им по рукам, если бы они с Джеймсом принесли бутерброды обратно, поскольку была твердо убеждена, что они умирают с голоду.

Джеймс перегнулся через перила моста, сдирая лишайники.

– Вы тут наловили полно пескарей. Бросьте их обратно, когда будете уходить, ладно, парни?

– Конечно, Джеймс, всегда так и делаем.

Они втащили банки. С лески стекала вода. Они сосчитали рыбок и нацарапали на лишайнике цифру, а потом бросили их в сверкающие струи ручья. Потом снова опустили банки в воду, присев на корточки. Колени у всех были в грязи. Не успели Брайди и Джеймс отойти, как они уже принялись за бутерброды.

Брайди сказала:

– Интересно, Грейси знает, как сейчас трудно семье Джонни? Знаешь, у них с Эдвардом есть дома, куда селят больных и старых шахтеров. Раньше эти дома принадлежали Фроггетту. Там есть участки земли, которые раньше были садами, а теперь на них выращивают овощи. Они могли бы помочь с едой и, может быть, подыскать безработным какую-нибудь работу.

– Ну конечно, я знаю про эти дома. Не так уже трудно черкнуть ей пару строк или позвонить управляющему. Займешься этим или хочешь, чтобы я сделал?

Брайди ответила, что сама напишет записку. Ей не хотелось сейчас рассказывать о том, что они видели Тима, а у нее бывает иногда, что она выбалтывает то, что у нее на уме.

Они обернулись, посмотрели на мост и пошли дальше, свернув налево, к отелю Истерли Холл.

– Проще жить, когда ты ребенок, правда? – сказал Джеймс.

Брайди кивнула. Они дошли до ворот и захрустели по гравию. Джеймс произнес:

– Мы ушли отсюда сегодня утром, а кажется, будто прошла вечность.

Брайди почувствовала, что страшно устала.

– Точно, дружок. И впрямь, будто прошло много лет, черт возьми. Все выглядит по-другому.

Джеймс обнял ее за плечи.

– Не грусти, все может снова измениться. Всяко бывает.

– Ага, парень, – усмехнулась она, – бывает, можно увидеть, как свинья летит по небу.

Столы и стулья вынесли на лужайку, за некоторыми сидели постояльцы отеля и, позавтракав, пили кофе. Другие гуляли по траве. На какой-то момент Брайди забыла, что у нее выходной, и бросилась помогать Саре и Мэри подносить кофе. Джеймс схватил ее за руку и оттащил в сторону.

– У нас выходной, забыла? Ты разве что можешь помогать Тому Уэлшу. Я тоже туда приду.

Ей стало спокойнее. С верхних ступенек крыльца их окликнул Гарри Траверс: