Текст книги "В тихом омуте"
Автор книги: Маргарет Миллар
Жанр: Зарубежные детективы, Зарубежная литература
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
Глава 9
Весть о том, что Рон Гэлловей в субботу около десяти часов вечера проехал на машине через местечко Торнбери, дошла до Эстер в воскресенье после обеда.
Она только что вернулась из охотничьего домика и раньше времени пила чай с сыновьями в их комнате для игр на третьем этаже. Мальчики вели себя несносно. Ощущая отрешенность и озабоченность матери, они чего только не придумывали, чтобы вернуть ее в повседневную реальность и обратить ее внимание на себя.
Бросались хлебными шариками, обзывали друг друга, не обошлось и без слез. В этой обстановке Эстер старалась оставаться доброй, но твердой, однако слишком велико было нараставшее в течение суток напряжение, и она сама была уже на грани того, чтобы разрыдаться, когда вошла Энни и объявила, что в библиотеке ее ждет мистер Брим.
– Разве я не сказала вам, что меня ни для кого нет дома? – резко сказала Эстер, срывая зло на служанке.
– Я ничего не могла поделать, миссис Гэлловей. Он сказал, что у него очень важные новости. А кроме того, это не кто-нибудь, а мистер Брим. – Энни сделала особое ударение на имени посетителя, чтобы придать ему особый вес, отчасти для того, чтобы оправдать свое неповиновение хозяйке дома, отчасти потому, что жаловала Гарри. Он всегда обращался с ней уважительно.
– Ладно. Присмотрите за этими сорванцами. Я ничего не могу поделать.
Энни бросила на нее взгляд, который явно говорил: "и никогда не могли", но Эстер сделала вид, что ничего не поняла. Она знала, что Энни имеет больше власти над ней, чем она над Энни. Такая расстановка сил определялась мальчиками: Энни легко и спокойно управлялась с ними, точно опытный укротитель, который знает пределы возможностей своих зверей и не ожидает от них больше того, что они в силах выполнить.
– Они же хорошие мальчики, – твердо сказала Энни.
– Да, конечно.
Гарри дожидался Эстер в библиотеке, Еще из-за двери она слышала, как он ходил взад-вперед по комнате, словно чем-то рассержен.
– Энни сказала, что у вас есть новости, – сказала Эстер. – В известном смысле.
– О Роне?
– В том числе и о нем.
– Не говорите загадками, Гарри. Не время и не место.
– А что я могу поделать? Кругом загадки.
Одежда Гарри была в беспорядке, волосы всклокочены, на щеках пылал лихорадочный румянец, словно их обожгло холодным ветром. Ростом он был невысок, но держался всегда прямо, благодаря чему казался выше и никто не считал его коротышкой.
Но в этот день он как будто съежился, стал ниже на несколько дюймов, плечи опустились, голова поникла, так что он выглядел маленьким, скрюченным и старым.
"Наверное, я сейчас выгляжу не лучше", – подумала Эстер и порадовалась, что в библиотеке нет зеркала.
– Разумеется, у вас дурные новости, – сказала она как можно более безразличным тоном.
– Нет, это не так. Во всяком случае, в том, что касается Рона.
– Выкладывайте.
– Некая женщина видела его вчера вечером около десяти часов в городишке под названием Торнбери. Он сбил машиной ее собаку.
– Что, что? – Рон переехал собаку и задавил ее насмерть. Немного притормозил, посмотрел, что случилось, и выбросил на дорогу бумажник с деньгами, чтобы возместить женщине потерю. Женщина описала машину, его самого, кепку и так далее. Это, несомненно, был Рон.
– Почему вы так уверены?
– В бумажнике были все документы, удостоверяющие его личность. Как я понимаю, ему было некогда вынуть деньги из бумажника, поэтому он выбросил бумажник вместе со всем его содержимым. Когда у него возникает какой-нибудь порыв, он способен делать такие вещи не задумываясь.
– Не задумываясь? О, нет. Он подумал, будьте спокойны. Подумал, как всегда, что за деньги можно купить все.
– Знаете что, Эстер, я мог бы сделать то же самое, если бы я был в чертовской спешке.
– А куда ему было спешить?
– Не знаю. Я просто говорю, что могло быть и так.
– И из-за этой чертовской спешки он не остановил машину? Гарри заколебался.
– А еще возможно, он чего-то опасался.
– Это уже теплей. Больше похоже на Рона. Он совершает ошибку и удирает, а чтобы не останавливаться, бросает деньги на дорогу. Да, вы правы, это, видимо, был Рон. Даже если бы в бумажнике не оказалось документов, я знаю, что это он. Повзрослеет он когда-нибудь? Сможет ли встречать что бы то ни было лицом к лицу?
– Не начинайте. Эстер…
– Где это – Торнбери?
– Примерно на полпути между Коллингвудом и Оуэн-Саундом. Через него проезжаешь по дороге в охотничий домик. Вы, должно быть, видели этот городишко сегодня.
– Не обратила внимания. – Эстер глубоко вздохнула, словно перед этим сдерживала дыхание, готовясь к нападению. – И это все новости о нем?
– Да.
– Тогда это хуже, чем никаких новостей.
– Не улавливаю вашу мысль.
Эстер отвернулась и, когда снова заговорила, обращалась как будто бы к окну:
– Вплоть до этой минуты я все время думала, что Рон исчез нарочно, чтобы не видеться со мной. Думала, может, уехал в Детройт и, помучившись какое-то время угрызениями совести, позвонит мне, скажет, где он, и все будет снова в порядке. Или вроде бы в порядке, как было до сих пор. Думала, он сделал что-то не так и не мог встретиться со мной, посмотреть мне в глаза, потому и удрал.
– Это вполне возможно.
– Нет. Теперь уже нет. Если бы он хотел скрыться от меня, он не отправился бы туда, где я стала бы искать его в первую очередь. Раз его видели в Торнбери, значит, он ехал в охотничий домик или возвращался оттуда. А в каком направлении он миновал Торнбери?
– Я не догадался спросить. Да и не было времени подумать. Инспектор вернулся в охотничий домик сразу после того, как вы уехали, и рассказал мне о том, что произошло в Торнбери. Я подумал, что вам захочется тотчас узнать об этом, и поехал прямо сюда.
– Вы могли позвонить.
– Мне нужен был предлог, чтобы убраться оттуда.
– Зачем?
– Я пытался дозвониться до Телмы. Один раз мне это удалось, но она сразу же повесила трубку. Еще несколько раз пробовал, зуммер гудел подолгу. Но никто не подходил. Теперь я знаю почему.
Он говорил таким странным тоном, что Эстер повернулась и посмотрела на него.
– Что с вами, Гарри?
– Она оставила меня, – ответил Гарри и вдруг беззвучно заплакал. Он прикрыл лицо ладонями, но слезы просачивались сквозь пальцы и с кистей падали на обшлага рубашки.
Эстер никогда в жизни не видела, чтобы взрослый мужчина плакал, от изумления на какое-то время она застыла. Не могла сказать ни слова, а первая ее мысль была о том, что Гарри нужен носовой платок, просто необходимо, чтобы кто-нибудь дал бедному Гарри носовой платок, не то он замочит слезами всю рубашку.
Когда Эстер обрела, наконец, дар речи, ее тон, тихий и напряженный, как нельзя лучше подходил к ее состоянию:
– Гарри, я налью вам выпить, а, Гарри?
– Нет. Я сейчас… совладаю с собой. Одну минуту.
Эстер снова отвернулась к окну. Тысячу раз она смотрела в окно, и всегда у нее создавалось впечатление, будто где-то за извилистой подъездной дорожкой, за высокими заборами и железными воротами жизнь протекает без нее, ибо она не попала в число приглашенных. Иногда ей казалось, что издалека из-за высоких заборов, доносятся звуки музыки, а сквозь железные решетки можно разглядеть танцующие пары.
– Я поехал домой, – продолжал Гарри. – Ее дома не было. А на кухонном столе лежала записка, в которой Телма сообщала, что ушла от меня.
– Она объяснила причину?
– Нет, во всяком случае, я ее не понял. Она писала, что ей надо все обдумать. Это я могу понять. Ведь мы были так счастливы. – На последнем слоге дыхание его прервалось, но он тотчас совладал с собой. – Все знают, как мы были счастливы. И я ничего не могу понять. Что же такое ей надо обдумать?
– Возможно многое.
– Но что именно?
– Забавное совпадение, не правда ли? Теперь они оба исчезли: и Рон, и Тёлма.
– Вы намекаете, что они уехали вместе?
– Может быть, мы с вами были слишком глупы во всем этом деле.
– Они не вместе, – резко сказал Гарри. – Я знаю, где Телма. В записке она уведомила меня, что на время остановится у двоюродной сестры на Эглингтон-авеню. Сказала, чтобы я не пробовал связаться с ней. Я все же попробовал. Позвонил Мариан, ее двоюродной сестре, и та сказала, что с Телмой все в порядке, поговорить со мной она пока что не хочет.
– Случается, – сухо сказала Эстер, – что двоюродные сестры лгут.
– Мариан не такая. Прежде всего, они с Тел мой не очень дружны.
– Я никогда не слышала от Телмы, что у нее в городе есть двоюродная сестра.
– Так и я говорю, они не очень дружны. Ну, раза два в год встретятся за ленчем в каком-нибудь кафе – и все. А в нашем доме Мариан вообще никогда не бывала.
– Тогда зачем Телме останавливаться у нее?
– По-моему, ей больше деваться некуда. – Казалось, Гарри вот-вот снова заплачет, но он сдержался. Несколько раз сглотнул всухую и продолжал: – Как видно, Телма была в отчаянии, раз уж обратилась к Мариан, которую не любит. Наверняка была в отчаянии. Бедная Телма!
Эстер резко обернулась и подбоченилась:
– "Бедная Телма"! Да сыта я по горло "бедным Роном", и "бедной Телмой"! Хотелось бы услышать побольше о "бедном Гарри" и "бедной Эстер"!
– Не надо, Эстер. Не будьте грубой.
– Самое время быть грубой.
– Если любишь, такого времени не бывает. Я не знаю, какую проблему решает Телма. Знаю только, что она в беде и что я хочу помочь ей.
– А если вы не можете?
– Я обязан, – спокойно и решительно заявил Гарри. – Она моя жена. И она нуждается во мне. Я сделаю все на свете, чтобы помочь ей.
Эстер знала, что это правда. Она неподвижно стояла, бледная, как воск, и думала, что, если бы Рон сказал о ней то же самое, она была бы самой счастливой женщиной в Канаде. Тогда и только тогда она почувствовала бы себя приглашенной на праздник жизни и танцевала бы с Роном под звуки музыки.
– Ах, если бы у меня была такая же вера, как у вас, Гарри сказала она наконец.
– Вера у меня не от рожденья. Я строил ее по кирпичику, пока она не стала такой высокой, что за ней я не вижу ничего.
– Может, не хотите видеть?
– Телма не совершила ничего предосудительного, – заявил Гарри. – Поверьте, ваши подозрения насчет ее и Рона беспочвенны.
– Хотелось бы верить.
– Прочтите письмо.
Он вынул письмо из кармана пиджака и протянул Эстер, но она откинулась назад:
– Не хочу читать. Там ваши интимные дела.
– Телма не стала бы возражать.
– Не хочу, – повторила Эстер, но пока она произносила эти слова, глаза ее пробегали строчки, написанные красивым почерком с наклоном назад. Красоту портили некоторые ошибки в правописании и размытые места, на которые, видимо, падали слезы.
"Дорогой Гарри! Я на время остановилась у Мариан. Так трудно все объяснить тебе, и я так запуталась, что решила уйти и подумать, так будет лучше для нас всех, в том числе и для тебя. Никак мне не найти правильные ответы на все вопросы, пока я так взволнована. Пока что я не могу говорить с тобой, поэтому не звони и не пытайся связаться со мной. Пожалуйста, Гарри, я пишу это всерьез. Если миссис Мэлверсон или кто еще из соседей спросит, куда я подевалась, скажи, что поехала навестить двоюродную сестру, это вполне соответствует действительности.
Я знаю, ты будешь гадать, что же такое со мной приключилось, не рехнулась ли я или что-нибудь в том же духе. Я-то думаю, что нет, но пока мне нужно уйти от тебя и подумать обо всем, не задаваясь вопросом, что будет с другими, и не жалея их. В прошлом все было хорошо, но сейчас я думаю только о будущем, в котором мне предстоит жить. Я должна правильно определить свой курс и придерживаться его до конца.
Будь со мной терпелив, Гарри. Я сама свяжусь с тобой, как только почувствую, что смогу говорить разумно, а не бессвязно. Кстати, Мариан ничего не знает, так что не пытайся что-нибудь выведать от нее. Я сказала ей, что мы немного поссорились.
Телма".
Сегодня утром звонила миссис Рейнолд и сказала, что Дороти Гэлловей хочет как можно скорей видеть тебя, дело касается Рона".
От изумления Эстер чуть не уронила письмо.
– Миссис Рейнолд? За каким чертом она приглашает вас?
– Не имею понятия. Я ее почти не знаю. Вот Дороти, ее дочь, я навещаю время от времени, но видит Бог, о Роне мы с ней никогда не говорим. Стоит упомянуть его имя, как у нее начинается сердечный приступ.
– Как по-вашему: не могла ли она узнать что-то такое о Роне, чего мы не знаем?
– Каким образом?
– Ну, скажем, по ошибке. Ведь она по-прежнему носит фамилию Гэлловей, и ей могли сообщить что-нибудь, вместо того чтобы обратиться ко мне. – Эта мысль вызвала краску на щеках Эстер. – Разве это не логично?
– Мне кажется, да.
– Вы должны поехать к ней и все выведать, Гарри. Гарри облокотился на стол и поник головой.
– Не теперь.
– Вам надо поехать.
– Сейчас я никого видеть не хочу.
– Но ведь со мной-то вы говорите.
– Это потому, что мы с вами в одинаковом положении.
– Не совсем, – довольно резко возразила Эстер. – Вы знаете, где ваша жена, знаете, что она жива и здорова. Значит, мы не в одинаковом положении, разве не так?
Гарри медленно, с усилием поднял голову, будто она налилась свинцовой тяжестью. Глаза их встретились, но он ничего не сказал.
– Гарри! Помогите мне. Поезжайте и поговорите с Дороти.
– Сейчас?
– Да, сейчас.
– Что ж, сейчас так сейчас, – устало сказал он.
Глава 10
Гарри сел в машину и включил радио. Вечерняя программа новостей начиналась в шесть часов. Волнения в Израиле. Крушение товарного поезда в Калифорнии. Растут акции на фондовой бирже. Пожар в универмаге на побережье. Возле Денвера разбился самолет. Об исчезновении Рона ни слова. «Наверное, потому что сегодня воскресенье, – подумал Гарри. – По воскресеньям этот чертов город замирает. Может, Телма права, и надо переехать в Штаты. Позвоню ей и скажу об этом – хотя нет, она велела подождать. Что ж, надо набраться терпения».
Он свернул на Авеню-Роуд, потом на улицу Гранта и мили через две от перекрестка подъехал к дому, который Дороти называла домом своей матери.
Дом обступали разные постройки, но он оставался обособленным и непроницаемым, как каменная крепость, с его четырехэтажными башнями и забранными решетками окнами. "Средневековый замок, – подумал Гарри, припарковывая машину на подъездной дорожке. – А в замке ждет принцесса в своей башне из слоновой кости. Но не спящая красавица. Бедная Дороти страдает бессонницей".
Гарри мог смеяться над домом, над самой Дороти, даже пожалеть ее или облить презрением, но в то же время его брала оторопь, он чувствовал себя стесненно и неловко при виде богатства, словно карлик, лишенный гормона роста и вдруг оказавшийся среди великанов.
Он нажал кнопку звонка и подождал, набираясь храбрости, чтобы достойно встретить миг, когда массивная дверь красного дерева откроется. Когда она наконец открылась, Гарри чуть не рассмеялся вслух при виде маленькой старушки в черном переднике, которая была ничуть не выше и не страшней того карлика, каким он представлял себя. Она уставилась на него широко открытыми глазами, отчего можно было прийти к выводу, что мужчины навещают этот дом не часто, и появление представителя сильного пола всегда вызывает подозрения.
– Миссис Гэлловей хотела видеть меня, – пояснил он. – Я Гарри Брим.
Старушка ничего на это не сказала, и лишь легкий наклон головы подтвердил, что она приняла его слова к сведению. Однако тотчас открыла дверь пошире, чтобы пропустить гостя. Затем заперла дверь, сделала легкий реверанс в направлении Гарри и пошагала по вестибюлю, стала подниматься по лестнице, беспрестанно оглядываясь, будто за ней кто-то гнался.
Вестибюль выглядел, как музей со сводчатым потолком, мраморным полом и множеством скульптур. Гарри хотелось закурить, но в поле зрения пепельниц не было, а на стенах как будто было написано невидимыми чернилами: "Не курить!" Единственным признаком жизни была пара изрядно заезженных роликовых коньков у подножия лестницы. Гарри невесело изумился: он забыл о том, что и сама Дороти была когда-то ребенком и что в доме росла ее дочь. Гарри не видел Дороти несколько лет. Она оставалась, так сказать, вне поля его зрения или что-то вроде того.
Засунув руки в карманы, он ждал и через несколько минут увидел, как старушка спускается по лестнице, а ее белый чепец качается взад-вперед, точно пойманная в силок птичка.
– Миссис Гэлловей примет вас в своей комнате. – Старушка говорила медленно и не очень внятно, как будто давным-давно из-за болезни или травмы утратила речь и лишь теперь училась говорить заново.
Гарри последовал за ней наверх. Старушка так быстро шагала, что на первой площадке Гарри уже тяжело дышал, а добравшись до конца, самым настоящим образом задыхался.
Покои Дороти находились в южной башне, дверь была открыта. Дороти полулежала в шезлонге среди вороха подушек, на ней было кружевное домашнее платье, и она походила на полностью одетую невесту, жених которой запаздывает. Ей было около сорока лет, но она казалось изнеженным капризным ребенком. Исхудание и долгие годы недовольства жизнью разрушили ее привлекательность, но не состарили ее. Как будто она была не подвержена воздействию погоды, оставаясь в стенах дома. В расположенное высоко над землей окно башни не могли проникнуть ни ветер, ни дождь.
Мать Дороти сидела справа от нее в складном кресле, а между ними стоял низенький столик, на котором лежала грифельная доска с нацарапанными на ней цифрами.
– Дорогой Гарри, как мило, что вы пришли. – Дороти протянула гостю руку, и Гарри пожал ее – длинные костлявые пальцы показались ему когтистыми лапами. Он обратил внимание на необычный румянец на щеках Дороти и на блеск ее глаз, так что поначалу подумал, не поднялась ли у нее температура. Но ее рука оказалась холодной, голос – бодрым, и Гарри был вынужден изменить свое первоначальное мнение. Дороти страдала не от жара, а от ярости. Она, судя по всему, кипела от негодования.
– Гарри, вы, конечно помните маму?
– Разумеется. Добрый вечер, миссис Рейнолд.
– Добрый вечер, Гарри. Как любезно с вашей стороны было навестить нас.
– Не стоит об этом говорить, – вежливо отвечал Гарри. – Надеюсь, я не прервал вашу игру?
– Ах, игру, – покривив губы, сказала Дороти. – Игра не такая уж азартная. Я безнадежно проигрываю, как всегда.
Миссис Рейнолд вспыхнула от смущения:
– Но, Дороти, ты же знаешь, дорогая, что это не так, и ты…
– Это так. К тому же я терпеть не могу записывать цифры. У меня от них начинается головная боль.
– Что ж я могу поделать, если иногда выигрываю, ели мне выпадают нужные буквы.
– Да я не против того, чтобы проигрывать, отнюдь нет. Я всегда сохраняла спортивный дух, вернее, мне так хотелось несмотря ни на что. А проигрыш для меня – ничто. Просто вам всегда везет, а мне – нет.
– Вспомни, дорогая, как вчера вечером тебе выпали буквы Q и Z в самом начале игры, и ты составили слово QUARTZ.
Дороти никак не могла решить, стоит ли признать вчерашнюю победу и тем самым отказаться от своего утверждения о том, что ей вечно не везет, поэтому она повернулась к Гарри и сказала:
– Вы уж простите нас. Мама воспринимает эти каракули слишком серьезно.
– Я в эту игру никогда не играл, – ответил Гарри.
– И не играйте. Одна докука. У меня она вызывает лишь головную боль, особенно когда другим везет больше, чем мне.
Садитесь, прошу вас. Я позвоню, чтобы подали чай.
– Не беспокойтесь.
– Подошло мое время принимать лекарство, а без чаю я не могу его проглотить. Противная штука.
– Я принесу чай, – заявила миссис Рейнолд, вставая. – Не стоит беспокоить мисс Парке, раз я без труда могу это сделать сама.
– Но это ее прямая обязанность.
– Даже в этом случае, дорогая, я предпочитаю взять все на себя. Она порой забывает подогреть чайник.
Казалось, миссис Рейнолд одновременно и рада предлогу уйти, и чувствует себя виноватой из-за того, что воспользовалась им. Проходя мимо Гарри, она бросила на него многозначительный взгляд. Просила его быть добрым с Дороти или, по крайней мере, снисходительным к ее слабостям.
Когда она вышла, Дороти сказала:
– Матери надоели все мои больничные процедуры. Мне тоже, но приходится их выносить. Без медицинской помощи мне не прожить и недели.
– Сегодня вы неплохо выглядите, Дороти.
Гарри тотчас понял, что попал невпопад. Дороти недовольно нахмурилась, и ее пальцы затеребили одну из атласных подушек.
– Не знаю, как это могло случиться. Сегодня утром я была так потрясена, что мисс Парке вызвала доктора. У меня теперь новый врач, предыдущий безнадежно устарел. У него была одна песня: психология, психология. А что толку в психологии, если сердце молотом стучит в грудь и от малейшего возбуждения чуть не теряешь сознание?
– А что послужило причиной вашего возбуждения?
– Мне позвонил Рон. Я думала, ваша жена рассказала вам.
– Нет.
– Сегодня я уже немного успокоилась, мой пульс меньше девяноста – доктор сделал мне укол. Честно говоря, мне только и не хватало, чтоб в меня то и дело втыкали иглу!
– А что с Роном?
– Он позвонил вчера вечером и сказал матери, что хочет поговорить со мной, и та по непонятным для меня причинам соединила меня с ним. Мать до сих пор считает, что поступила правильно. – Тут Дороти сделала паузу и дала возможность своей мысли дойти до финиша, как лошади с отпущенными поводьями. – Но на самом-то деле она, конечно, всегда делает не то, что нужно. Я не очень хорошо себя чувствовала, шел десятый час, мне давно пора было спать и весь день у меня болела левая почка.
– А сколько было минут десятого?
– Совсем немного. Помнится, после звонка я посчитала свой пульс. И он был, – добавила она удовлетворённо, – почти сто двадцать ударов в минуту.
– Чем же звонок вас взволновал?
– Во-первых, он был таким неожиданным. Рон не звонил мне и не писал много лет. Хотя оснований для этого у него не было. Во время бракоразводного процесса я ничего не требовала от него, кроме Барбары, раз уж он спутался с такой ужасной женщиной – кто там она была, стенографистка или что-то в том же духе? Во всяком случае, женщина вульгарная.
– Она была машинисткой в рекламном агентстве.
Дороти подняла брови.
– Невелика разница, вы согласны? Так или иначе, звонок Рона явился для меня полной неожиданностью. Я уже почти забыла о его существовании. Он никогда не был яркой личностью из тех, кого запоминаешь на всю жизнь. Например, мой отец умер, когда мне было всего десять лет, а я помню его лучше, чем Рона.
– Почему он позвонил вам?
– Вот это я и хотела бы знать. Но речь его была сбивчивой, бессвязной.
– А что же такое с ним было?
– Я так поняла, что он просто-напросто напился. Напился вдрызг, до поросячьего визга. Вы же знаете Рона – он никогда не мог после возлияния держаться джентльменом.
Гарри показалось, что уже десяток раз за последние сутки ему говорили: "Вы же знаете Рона". Да, он знал Рона лучше, чем кто-либо другой, и уж заведомо знал, что Рон никогда не допивался до такого состояния, чтобы лыка не вязать, потому что гораздо раньше его начинало тошнить, после чего он трезвел. Если Рон и был слаб головой на спиртное, то желудком был еще слабей, и работа желудка прочищала ему мозги.
– Мне показалось, что он ужасно терзался раскаянием, – продолжала Дороти. – Попросил у меня прощения за причиненное им зло, сказал, что намерен все поправить, заплатить все свои долги – по-моему, именно так он выразился. Спросил о Барбаре. Я ему ответила, что он не имеет права даже спрашивать о ней. И еще добавила, что девочка считает, будто ее отец давно умер, ей это своевременно внушили.
– Это было довольно-таки… жестоко, вы не находите, Дороти?
– Может, оно и так, – улыбнулась Дороти. – Только я подумала, если он платит долги, верну-ка и я ему свой должок. А задолжала я ему вот эту самую жестокость. Пока я была настолько больна, что едва могла двигаться, он уезжал из дома и развлекался, не пропускал ни одной компании, куда его приглашали – в тот год у меня как раз и заболела печень. Врач говорит, она до сих пор не в порядке. Не далее как на прошлой неделе мне вводили бром-сульсалин, это такое красящее вещество, которое впрыскивают в кровь, чтобы проверить работу печени. Ох уж эти мне уколы! Я сыта ими по горло. Поверьте, я истыкана, как подушечка для булавок. Долго мне не протянуть. Они все это знают, но не хотят сказать…
– Дороти!
Гарри произнес имя собеседницы так резко и чуть ли не с раздражением, что на какое-то мгновение Дороти была шокирована и умолкла, приоткрыв рот, как будто Гарри велел ей замолчать. Но долго молчать она не могла, поскольку привыкла отдавать приказания, а не выполнять их, и через минуту снова заговорила:
– Я знаю, вы думаете, я жалею только себя и слишком много говорю о своем недуге. Но о чем же еще мне говорить? Что другое я вижу, если я заточена в этом ужасном доме со старухой и двумя неумелыми сестрами милосердия, которые не могут даже смерить температуру как следует. Она у меня всегда оказывается нормальной – это если верить их словам, – нормальной, подумать только, когда я чувствую, что вся горю, а голова у меня разламывается. И они заботятся! – о, еще как заботятся! – о том, чтобы убирать градусник подальше, чтобы я, не дай Бог, сама не смерила себе температуру. Они прячут.
Гарри был смущен тем, что разговор принял такой оборот.
Себялюбие Дороти и ее жалобы на болезнь и раньше всегда составляли содержание ее речей, но теперь к ним присоединилась еще и мания преследования. Принцесса уже не жила спокойно в своей башне из слоновой кости, а была узницей в этом ужасном доме целиком во власти старухи и двух медицинских сестер, которые ставили ей градусники, а потом прятали их.
Дороти продолжала рассказывать о своей хвори и говорила все быстрей, и Гарри подумал, что по своей воле она никогда не остановится, надо ей в этом помочь. И он стал соображать, как бы отвлечь Дороти от ее собственной персоны и не обидеть, иначе она упадет в обморок или закатит истерику, а то и прибегнет к другим трюкам, которые давно стали для нее такими же естественными, как дыхание. И он сказал:
– Вчера вечером Рон исчез.
Дороти умолкла на полуслове и уронила правую руку, которой жестикулировала, на колени.
– Что же вы мне сразу не сказали?
– Я пробовал…
– Исчез. Это что-то означает.
– Ну, пока что это означает только то, что он не явился на встречу, которую сам назначил, и никому из нас не дал знать.
– Даже своей… ну, этой женщине?
– Ее зовут Эстер, – сказал Гарри, опять-таки несколько раздраженно.
– Ладно, не казните меня. Я и так из-за этого звонка…
– Он не звонил Эстер.
Дороти это сообщение как будто пришлось по душе.
– Понятно, понятно. Это очень интересно. У вас есть сигареты, Гарри?
– Я подумал, вам нельзя…
– Когда мне захочется, я могу закурить. И сейчас мне захотелось.
Гарри дал ей сигарету и чиркнул зажигалкой. Из ее улыбающегося рта дым пошел завитками.
– Очень интересно, – повторила она. – Вам это ни о чем не говорит?
– Нет.
– Он сказал мне по телефону, что отправляется в дальний путь. Значит, он и отправился. Без нее.
– Что вы хотите этим сказать?
– Он сбежал от нее точно так же, как в свое время сбежал от меня.
Впервые со времени знакомства Гарри видел Дороти довольной. Глаза у нее стали ясными, исчезла горькая складка рта, а когда она снова заговорила, в голосе ее слышались мечтательные нотки:
– Представляю, как она сейчас себя чувствует. Странная штука жизнь, это гигантский обман. Когда-то она провела меня, теперь настал ее черед.
– Дороти, это не…
– А кто та другая женщина, которая увела его на этот раз?
– Нет никакой другой женщины, – довольно грубо ответил Гарри.
– Почему вы так в этом уверены?
– Я в этом уверен не больше, чем в чем-либо еще. В жизни никто из нас не получает письменных гарантий в чем бы то ни было, но у каждого есть глаза, чтобы видеть, уши, чтобы слышать, и голова, чтобы делать выводы. То, что я вам сказал, это мой вывод.
– А скажите-ка мне одну вещь, Гарри.
– Если смогу.
– Когда Рон увлекся этой женщиной, этой самой Эстер, он сказал вам об этом? Поделился с вами?
– Нет, – солгал Гарри, так как понимал, что правда положила бы конец его общению с этой женщиной.
А правда заключалась в том, что Гарри первым узнал об Эстер. До сей поры он помнил, как Рон впервые заговорил с ним о ней: "В кафе "Темгохз" я вчера встретил девушку. Хороша собой, взгляд ее обжигает, как удар хлыста. Понимаю, что это непорядочно, но мне хочется снова повидаться с ней. Как ты думаешь, что мне делать?" Гарри в ответ сказал все, что подсказывали ему совесть и здравый смысл: "Не переживай и забудь о ней, у тебя жена и дети" и так далее, Рон искренне согласился с доводами друга. Но не менее искренне на другой день позвонил Эстер, пригласил ее на ленч и закрутил с ней любовь.
– Вот видите! – с удовлетворением заметила Дороти. – Если Рон в свое время не сказал об Эстер, почему он должен был рассказывать вам о новом увлечении?
– Да нет никакого нового увлечения.
– Подождем, время покажет.
– Ничего другого я пока что сделать не могу.
– Я-то знаю, что бы я сделала. Сказать?
– Прошу вас.
– Я бы натравила на него полицию, а когда они схватили бы его, заставила бы Рона платить, платить и платить.
"Я совершенно уверен, что ты именно так и поступила бы", – подумал Гарри. И тут он почувствовал себя таким усталым, что продолжать разговор с Дороти ему уже не захотелось.
Дороти, напротив, все больше оживлялась и воодушевлялась, словно чужие беды и страдания сообщали ей новый заряд энергии.
Это был праздник ее души: Рон исчез, Эстер покинута, Гарри переживает за друга.
И она вперила в Гарри жадный взгляд, будто он прятал за спиной какое-то лакомство ей на сладкое.
– Бедная Эстер, я понимаю, как тяжело она это переживает. Что ж, такова жизнь. Что посеешь, то и пожнешь. Вы останетесь на чай, Гарри?
– Нет, не могу, большое спасибо.
– Какая жалость! Так приятно поговорить с вами, Гарри. Я уже много недель не чувствовала себя так хорошо. И мне так хотелось бы, чтобы вы не торопились.
– Очень жаль, но мне надо ехать домой.
– Домой. Да, конечно. Я позабыла, что вы теперь женатый человек. И боюсь, не соблюла правил хорошего тона. Как поживает ваша жена?
– Телма в добром здравии, благодарю вас.
– Телма. Какое красивое имя, оно к ней подходит как нельзя лучше. Да, кстати, забыла сообщить вам, что еще сказал Рон. Я не могла этого понять. Может, вы поймете.
– Попытаюсь.
– У него вроде бы сложилось впечатление, что он каким-то образом причинил вам зло. Сейчас я постараюсь вспомнить его слова. Ага, вот: "Я совершил нечто ужасное по отношению к Гарри и очень сожалею об этом. Пусть он знает, что я об этом сожалею". Вам понятно, что Рон этим хотел сказать?
– Нет.
– Ну, хотя бы в общих чертах.
– Нет, совсем ничего не понимаю. – Гарри встал, лицо его застыло, словно картонная маска, и он боялся, как бы она не треснула, если он шевельнется хоть одним мускулом. – Я не знаю, что он имел в виду.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.