Текст книги "Рождение Темного Меча"

– Совершенно справедливое замечание, – кивнул Друид.

– Да, но это не так! Вот в чем дело-то! – воскликнул Сарьон, переведя взгляд на Телдара. Улыбка его сделалась кривой. – Я хотел изменять дерево, целитель! Изменять его собственными руками! Я хотел присоединять куски дерева друг к другу и делать из них нечто новое!

Он настороженно смотрел на друида, ожидая, что тот придет в ужас.

В мире, где соединять что-либо вручную – не важно, живое или неживое – считалось самым непростительным прегрешением, признание Сарьона действительно звучало чудовищно. Оно граничило с Темными искусствами. Только чародеи, практикующие Девятое Таинство, могли бы измыслить нечто подобное. Если взять, например, того же Прон-альбана, он не мастерил кресло – он придавал ему форму. Он брал дерево – ствол живого дерева – и с помощью своей магии ласково, любовно придавал ему форму образа, возникшего у него в уме. А потому такое кресло становилось для дерева всего лишь другой ступенью Жизни. Если бы маги принялись вручную рубить и увечить деревья, а потом складывать эти искалеченные куски вместе, придавая им подобие кресла, дерево изошло бы криком и вскорости умерло.

И все же Сарьон утверждал, что он желал совершать это гнусное деяние. Молодой человек думал, что друид сейчас побледнеет от ужаса и, возможно, прикажет ему убираться прочь.

Однако же Телдар взирал на него совершенно безмятежно, как будто Сарьон всего лишь признался, например, в пристрастии к яблокам.

– Подобные вещи вызывают у всех у нас совершенно естественное любопытство, – спокойно произнес он. – А о чем еще вы мечтали в юности? О том, чтобы соединять куски дерева – и все?

Сарьон сглотнул. Он взглянул на подушку и вытащил пальцы из дыры.

– Нет. – Его бросило в пот, и он поспешно вытер лицо. – Да поможет мне Олмин! – судорожно выдохнул он.

– Дорогой мой, Олмин, конечно же, старается вам помочь – но для этого вы должны сами себе помочь, – убежденно произнес друид. – Вы мечтали о соединении с женщинами. Не так ли?

Сарьон вскинул голову. Лицо его пылало.

– Откуда… откуда вы знаете? Вы прочли мои…

– Нет-нет! – Телдар, улыбнувшись, вскинул руки. – Я не владею искусством Исполняющих проникать в чужие мысли. Просто эти мечты совершенно естественны, брат. Они сохранились с темных времен и служат нам напоминанием о нашей животной природе и о том, что мы тесно связаны с этим миром. Неужели никто вам об этом не рассказывал?

Лицо у Сарьона сделалось столь потешным – в нем смешались облегчение, потрясение и наивность, – что друиду стоило немалого труда сохранить серьезную мину. К тому же он мысленно проклял холодное, бездушное, лишенное любви окружение, воспитавшее в молодом человеке столь мощный комплекс вины. Телдар коротко, несколькими фразами обрисовал суть дела.

– Предполагается, что в той темной, сумрачной земле, откуда мы некогда явились, мы, маги, вынуждены были соединяться телесно, дабы произвести на свет потомков, – соединяться, подобно животным. Мы не имели возможности контролировать воспроизводство себе подобных, и наша кровь смешивалась с кровью Мертвых. Даже долгое время спустя после переселения в этот мир мы, как считается, продолжали спариваться подобным образом. Но потом был открыт способ извлекать семя из мужчины и, используя силу Жизни, помещать его в женщину. Благодаря этому мы получили возможность контролировать численность народонаселения и возвыситься над животными стремлениями плоти. Но это не так уж просто, ибо плотское существо слабо. Я полагаю, вы переросли эти мечтания, верно? Или они все еще беспокоят вас?..

– Нет! – поспешно, в некотором замешательстве перебил его Сарьон. – Нет, они меня не беспокоят… но мне кажется, не потому, что я их перерос. Это все… это все математика! – выпалил он наконец. – Я обнаружил, что то, что прежде было… было просто игрой, теперь стало моим… моим спасением!

Он резко выпрямился и взглянул в глаза друиду. Лицо его прояснилось.

– Когда я погружаюсь в научные изыскания, я забываю обо всем на свете! Понимаете, целитель? Именно поэтому я пропускаю вечерние молитвы. Я забываю поесть, забываю исполнять ритуалы – все это кажется пустой тратой времени! Знание! Изучать, познавать, творить – творить новые теории, новые формулы… Я изыскал способ вдвое уменьшить расход энергии на преобразование камня в стекло! И это – сущий пустяк по сравнению с некоторыми моими замыслами! Да что там! Я даже открыл… – Сарьон внезапно осекся.

– И что же вы открыли? – небрежно поинтересовался друид.

– Ничего такого, что могло бы вас заинтересовать, – отрезал каталист. Он посмотрел на подушку и внезапно заметил проковырянную им дыру. Сарьон вспыхнул и попытался – без особого успеха – ликвидировать нанесенный ущерб.

– Я, конечно, ничего не смыслю в математике, – сказал Телдар, – но мне очень интересно слушать, как вы о ней рассказываете.

– Нет. На самом деле это все не важно. – Сарьон встал. Он нетвердо держался на ногах. – Извините, я испортил вам подушку.

– Пустяки. Ее нетрудно починить, – сказал друид, поднимаясь. Он улыбнулся, не переставая внимательно приглядываться к молодому человеку. – Может, вы как-нибудь еще заглянете ко мне и мы побеседуем об этом вашем новом открытии?

– Может быть. Я… я не знаю. Я же сказал, на самом деле это не важно. Важно то, что в математике весь смысл моей жизни. Она для меня превыше всего. Неужели вы не понимаете? Жажда знания… любого знания! Даже того, которое…

Сарьон осекся.

– Я могу идти? – спросил он. – Вы уже закончили разбираться со мной?

– Я не «заканчивал», потому что и не «начинал», – мягко поправил его Телдар. – Вам посоветовали прийти сюда, потому что вашего наставника беспокоит состояние вашего здоровья. И меня также. Вы явно переутомляетесь, брат Сарьон. Ваш превосходный разум зависит от вашего тела. Как я уже говорил, если вы не будет заботиться о теле, разум тоже пострадает.

– Да, конечно, – пристыжено пробормотал Сарьон. Ему было неловко за свою вспышку. – Извините, целитель. Вероятно, вы правы.

– Надеюсь, теперь я регулярно буду видеть вас на трапезах… и в гимнастическом дворе?

– Да, – отозвался каталист, с трудом подавив раздраженный вздох. Он повернулся и направился к двери.

– И не надо безвылазно сидеть в библиотеке, – продолжал друид, – Есть и другие…

– В библиотеке? – Сарьон резко обернулся. Лицо его стало белым как мел. – Что вы имеете в виду?

Телдар, удивленно сморгнул.

– Да ничего, собственно, брат Сарьон. Просто вы упомянули научные изыскания. Естественно, я предположил, что вы проводите большую часть времени в библиотеке…

– Ваше предположение неверно! Я там не был уже целый месяц! – огрызнулся Сарьон. – Месяц! Вы меня поняли?

– Да, но…

– Да пребудет с вами Олмин, – пробормотал каталист. – Не нужно меня провожать. Я знаю дорогу.

Он неловко поклонился и заспешил прочь. Путаясь в полах короткой рясы, Сарьон стремительно прошагал через лечебницу и скрылся за дальней дверью.

Друид долгое время задумчиво смотрел вслед молодому человеку, рассеянно поглаживая перья ворона, который влетел в окно и примостился на плече у хозяина.

– Что бы это значило? – спросил друид у птицы. – Как ты думаешь?

Ворон что-то каркнул в ответ, почистил лапой клюв и тоже посмотрел вслед каталисту, поблескивая черными глазами-бусинками.

– Да, – отозвался Телдар, – ты совершенно прав, друг мой. Эта душа воистину летит на очень темных крыльях.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ПАЛАТА ДЕВЯТОГО ТАИНСТВА

Когда это случилось, мастера-библиотекаря на рабочем месте не было. Стояла поздняя ночь, и все давно удалились на покой. Бодрствовал лишь единственный дежурный, пожилой дьякон, которого именовали младшим мастером.

На самом деле наименование «младший мастер» не соответствовало действительности, ибо мастером он не был. Никаким. Он был обычным сторожем, смотрителем, и главной его обязанностью было отваживать от Внутренней библиотеки крыс, которым не было дела до научных изысканий и которые предпочитали поглощать сами книги, а не содержащиеся в них знания.

Младший мастер был одним из немногих жителей Купели, которым позволялось бодрствовать в часы общего отдохновения. Для него это особого значения не имело, ибо он мог малость вздремнуть в любое время. На самом деле в тот раз его лысая, обтянутая желтой кожей голова только-только начала клониться к страницам пухлого тома, который он вроде как читал, когда из дальнего угла библиотеки донеслись шорох и шуршание. При этих звуках смотритель мгновенно проснулся, а сердце у него неприятно забилось. Нервно кашлянув, дьякон принялся осматривать обширное полутемное пространство библиотеки, надеясь (или страшась) узреть источник шума. В этот момент он вспомнил о крысах, и младшему мастеру явственно представилось, какие же размеры должна иметь крыса, чтобы шуршать настолько громко. Да, это должна быть необыкновенно крупная особь! Он также сообразил, что ему придется пересечь совсем неосвещенный участок библиотеки, чтобы разобраться с этой пакостью. Сведя две эти мысли воедино, дьякон после краткого, но прочувствованного раздумья решил, что ничего такого он вовсе не слыхал. Ему просто померещилось.

Совершенно успокоившись, смотритель вновь принялся за чтение – точнее, вновь взялся за тот же самый абзац, который пытался прочитать уже неделю и который никак не мог одолеть, ибо засыпал на его середине.

Этот раз не стал исключением. Дьякон уже почти ткнулся носом в страницу, когда шорох и шуршание повторились.

Дьякон в молодости оказался свидетелем стычки двух королевств, Мерилона и Зит-Эля, и ему много чего довелось повидать. Он видел, как с небес падал огненный дождь, а деревья швырялись копьями. Он видел, как Мастера войны превращали людей в кентавров, кошек во львов, ящериц в драконов, а крыс – в подчиненных им чудищ. Теперь воображаемая крыса, подпитываемая этими воспоминаниями, резко подросла. Дьякон, дрожа, поднялся со стула и заспешил к двери.

Он высунул голову в коридор (и оставив все остальное внутри – дабы никто не сказал, что он покинул пост!), чтобы позвать на помощь Дуук-тсарит. Но, завидев высокую фигуру – облаченную в черное, недвижную, с руками, бесстрастно сложенными на груди, – старик заколебался. Дуук-тсарит пугал его почти так же, как и этот таинственный шум. Может, там ничего такого и нет. Может, это всего лишь обычная маленькая крыса… Вот, опять! И на этот раз – еще и звук захлопнувшейся двери!

– Исполняющий! – прошипел дьякон и взмахнул трясущейся рукой. – Исполняющий!

Голова в капюшоне повернулась в его сторону. Дьякон почувствовал на себе взгляд блестящих глаз. А потом облаченная в черное фигура неким неизъяснимым образом в мгновение ока очутилась рядом с ним.

Хотя колдун не произнес ни слова, дьякон отчетливо услышал прозвучавший у него в сознании вопрос.

– Я… я н-не уверен, – заикаясь, пролепетал дьякон. – Я… я слышал какой-то шум…

Дуук-тсарит наклонил голову; дьякон заметил, что кончик черного капюшона слегка подрагивает.

– Просто шум был… ну, не просто шум… какой-то крупный. В смысле – как будто нашумел кто-то крупный… и мне показалось… ну да, показалось, будто я услышал, как хлопнула дверь.

Из-под черного капюшона скользнуло теплое, влажное дуновение – вопрос.

– Конечно же нет! – Дьякон был потрясен. – Сейчас же время отдыха. Никому не дозволяется сидеть здесь в это время. У меня спецаи… специальное разрешение, – поправился он, с трудом выговаривая слова.

Голова в капюшоне повернулась, вглядываясь в полутемные коридоры, образованные хрустальными полками с их бесценным содержимым.

– В-вон там, – дрожащим голосом пролепетал дьякон, указывая в дальнюю часть библиотеки. – Я ничего не видел. Я только слышал шум, какой-то шорох, а потом… потом дверь…

Он смолк на миг, затем выдохнул:

– Что ж там, в том углу? Сейчас, минутку, я соображу…

Лысая голова пошла морщинами – настолько усердно смотритель принялся за мысленный осмотр библиотеки. Очевидно, воображаемое ковыляние привело его к поразительному результату. Глаза дьякона расширились, и он встревожено воззрился на Дуук-тсарит.

– Девятое Таинство!

Исполняющий порывисто обернулся.

– Палата Девятого Таинства! – Дьякон принялся заламывать руки. – Запрещенные книги! Но ведь эта дверь всегда была запечатана. А теперь… как же…

Но его собеседника уже не было на прежнем месте. Колдун исчез.

Дьякону в его нынешнем смятенном состоянии потребовалось несколько мгновений, дабы освоиться с этим событием. Сперва ему было стукнуло в голову, что Дуук-тсарит в ужасе обратился в бегство, и смотритель едва не последовал его примеру – но тут его посетила более разумная мысль. Ну конечно же! Исполняющий отправился выяснять, что происходит.

В сознании у дьякона вновь замаячил образ гигантской крысы. Дьякон решил, что он, пожалуй, лучше постоит здесь и последит за дверью. Но затем на смену крысе явился лик мастера-библиотекаря. Вздохнув, дьякон подобрал полы белой просторной рясы, дабы уберечь их от пыли, и поспешно двинулся через всю библиотеку в сторону запретной комнаты.

Он вскоре заблудился в лабиринте хрустальных полок, но голоса, донесшиеся спереди и справа, подсказали ему направление. Дьякон кинулся туда и добрался до дверей запретной палаты в тот самый миг, когда из воздуха возник еще один безмолвный Дуук-тсарит в черном одеянии. Первый Исполняющий как раз снял печать с двери. Второй тут же нырнул внутрь. Дьякон попытался было последовать за ним, но неожиданное появление Исполняющего так разволновало его, что смотрителю пришлось на несколько мгновений прислониться к дверному косяку; он остановился, прижимая ладонь к груди, словно пытался унять бешено бьющееся сердце. Потом, немного придя в себя и не желая упускать редкостного зрелища – битвы двух Дуук-тсарит с гигантской крысой, – дьякон осторожно заглянул в палату. Хотя свет свечи разогнал древние тени по углам, они, казалось, только и ждали возможности выпрыгнуть оттуда и вновь завладеть своим запечатанным домом. Но стоило лишь дьякону заглянуть в комнату, как гигантская крыса, плод воображения, испарилась, уступив место более реальному и глубокому ужасу. Он знал теперь, что столкнулся с чем-то более темным и куда более чудовищным.

Кто-то проник в запретную комнату. Кто-то изучал е темные тайны. Кого-то соблазнила смертоносная сила Девятого Таинства.

Дьякон сперва не узнал съежившегося человека, которого надежно удерживали колдуны, – глаза старого смотрителя никак не могли приспособиться к яркому свету свечи. Он видел лишь белую рясу с серой отделкой, в точности такую же, как и у него самого. Значит, это тоже дьякон из числа проживающих в Купели. Но кто же…

Тут схваченный поднял голову, и дьякону открылось худое, жалкое лицо.

– Брат Сарьон!

ГЛАВА ПЯТАЯ
ПОКОИ ЕПИСКОПА

По завершении Рассветного ритуала епископ Ванье тяжело поднялся на ноги, оправил красное одеяние, подошел к окну и, нахмурившись и поджав губы, стал смотреть на восходящее солнце. Солнце, словно осознавая, что подвергается строгому осмотру, робко выглянуло из-за гребня далеких гор Ваннхейм. Можно было даже подумать, будто оно, зависнув над острыми пиками, увенчанными снежными шапками, поколебалось несколько секунд; оно явно готово было мгновенно спрятаться обратно, стоило епископу проронить хоть слово.

Однако же епископ отвернулся от окна и задумчиво надел на себя цепь из золотых и серебряных звеньев, официальный знак своей власти; ряса его также была отделана золотом и серебром. Солнце, как будто оно только и дожидалось этого мгновения, тут же выкатилось на небо и залило епископские покои ярким светом. Нахмурившись еще сильнее, епископ Ванье вернулся к окну и задернул тяжелые бархатные шторы.

Ванье уже совсем было сел за стол и собрался приступить к дневным делам и хлопотам, как в дверь негромко, почти застенчиво постучали.

– Входите, и да пребудет с вами Олмин, – кротко отозвался епископ – и тяжело вздохнул, окинув взглядом свежую стопку официальных посланий, доставленных ариэлями. Несвоевременное вторжение раздражало.

Но к тому моменту, как посетитель ступил на порог, Ванье успел убрать с лица раздраженное выражение. Мятежный солнечный луч, прорвавшись сквозь щель между шторами, вспыхнул на серебряной отделке, украшающей белую рясу гостя. Кардинал двигался столь вкрадчиво, что толстый ковер почти полностью заглушал его шаги. Он приостановился на пороге, поклонился, тщательно прикрыл за собою дверь и нерешительно двинулся вперед.

– Ваше святейшество, – начал кардинал, нервно облизывая губы, – чрезвычайно прискорбное происшествие…

– Солнце встало, кардинал, – произнес епископ, не поднимаясь из-за массивного стола.

Кардинал вспыхнул.

– Прошу прощения, ваше святейшество, – пробормотал он и еще раз поклонился, – Солнце встало. Да снизойдет на вас сегодня благословение Олмина.

– И на вас, кардинал, – безмятежным тоном отозвался епископ, проглядывая официальное послание, доставленное вчера вечером.

– Ваше святейшество, чрезвычайно прискорбное происшествие…

– Мы не должны допускать, чтобы мирские дела завладевали нами настолько, что мы забывали бы вознести хвалу Олмину, – заметил Ванье. Казалось, будто он с головой ушел в чтение одного из писем, окутанного золотистым свечением – то был императорский знак. На самом же деле епископу стало не до письма. Опять какое-то «прискорбное происшествие»! Проклятье! Он только-только успел разобраться с одним «происшествием»: несчастный дурень, домашний каталист, настолько увлекся дочерью мелкого дворянина, что они совершили гнусный грех соединения. Орден приговорил грешника к казни через Превращение. Самое разумное решение в подобной ситуации. Но приятным его все равно не назовешь. И добрую неделю жизнь в Купели шла наперекосяк. – Вы запомните это на будущее, ведь верно, кардинал?

– Да, ваше святейшество. Конечно, – пролепетал кардинал. Теперь у него покраснело не только лицо, но и лысина. Он умолк.

– Итак? – Епископ поднял голову и посмотрел на посетителя. – Вы заговорили о чрезвычайно прискорбном происшествии.

– Да, ваше святейшество! – выпалил кардинал – словно с горы ринулся, – Одного из молодых дьяконов застали вчера вечером, во время покоя, в Великой библиотеке…

Ванье раздраженно нахмурился и махнул пухлой рукой.

– Пусть кто-нибудь из младших мастеров определит ему меру наказания, кардинал. Мне некогда разбираться со всеми мелкими проступками…

– Я еще раз прошу у вас прощения, ваше святейшество, – перебил епископа кардинал; он даже ступил вперед – такое рвение его обуревало, – но это не обычный мелкий проступок.

Ванье повнимательнее пригляделся к кардиналу и лишь сейчас заметил, что лицо его пугающе серьезно. Помрачнев, епископ отложил императорское послание и полностью сосредоточил внимание на вошедшем.

– Пожалуйста, продолжайте.

– Ваше святейшество, этого молодого человека обнаружили во Внутренней библиотеке… – кардинал заколебался – но не ради того, чтобы усилить драматичность момента; он собирался с духом, готовясь встретить реакцию начальства, – …в палате Девятого Таинства.

Епископ Ванье молча взирал на кардинала. Лицо его затуманилось неудовольствием.

– Кто? – проскрежетал он.

– Дьякон Сарьон.

Епископ нахмурился еще сильнее.

– Сарьон… Сарьон… – пробормотал он, медленно, задумчиво барабаня пухлыми пальцами по крышке стола. Была у него такая привычка. Кардиналу, которому и прежде случалось наблюдать это зрелище, тут же представился паук, медленно ползущий по полированному черному дереву.

– Сарьон, ваше святейшество. Математическое дарование.

– Ах этот! – Приподнятые брови опустились, и на смену неудовольствию пришло какое-то другое чувство. – Долго он там пробыл?

– Нет, ваше святейшество, – поспешил заверить его кардинал. – Младший мастер услышал шум в дальней части библиотеки и почти сразу же вызвал Дуук-тсарит. Очевидно, дьякон пробыл там буквально считанные минуты.

Лицо епископа разгладилось; он почти улыбнулся. Заметив однако, что кардинал взирает на столь явное облегчение потрясение и неодобрительно, Ванье немедленно напустил на себя суровость.

– Это нельзя оставлять безнаказанным.

– Конечно, ваше святейшество!

– Этого Сарьона надо примерно наказать, чтобы другим неповадно было.

– Совершенно с вами согласен, ваше святейшество.

– Однако, – задумчиво пробормотал Ванье, тяжело вздохнув и поднявшись на ноги, – мне думается, что отчасти это и наша вина, кардинал.

Глаза кардинала расширились.

– Ваше святейшество! – сдавленно воскликнул он, – я вас уверяю: ни я, и никто из наших мастеров никогда…

– О, я вовсе не это имел в виду! – взмахнул рукой Ванье. – Я просто припомнил, что мне уже докладывали об этом молодом человеке – о том, что он пренебрегает своим здоровьем и молитвами, и все ради книг. Мы позволили этому Сарьону настолько погрузиться в научные изыскания, что он стал потерян для мира. И едва не потерял собственную душу, – добавил епископ, печально покачав головой. – Ах, кардинал, ведь с нас бы могли спросить за эту душу! Но благодаря милосердию Олмина у нас появилась возможность спасти молодого человека.

Заметив укоризненный взгляд епископа, кардинал поспешно пробормотал:

– Восхвалим же Олмина! – но заметно было, что он не считает, будто столкнулся с величайшим благословлением в своей жизни.

Повернувшись спиной к помрачневшему подчиненному, епископ подошел к окну и, отодвинув занавеску, выглянул наружу, словно для того, чтобы полюбоваться красотой дня. Но на самом деле мысли его были далеки от красот наступившего дня. Доказательством этому служил тот факт, что, когда кардинал так ничего и не сказал, Ванье – все еще продолжая придерживать штору – взглянул на него краем глаза.

– Ведь душа этого молодого человека – наивысшая ценность. Вы со мной не согласны, кардинал?

– Конечно-конечно, ваше святейшество! – отозвался кардинал, моргая от яркого света. Но он успел заметить блеск в глазах епископа.

Ванье вернулся к созерцанию утра.

– А потому мне кажется, что часть вины за падение этого молодого человека лежит и на нас, ибо мы позволили ему бродить в одиночестве, без руководства или надзора.

Так и не услышав ответа, Ванье тяжело вздохнул и ударил себя в грудь.

– Я виню в том числе и себя, кардинал.

– Ваше святейшество так добры…

– А не следует ли из этого, что наказание должно пасть на наши плечи? Что примером для остальных должны стать мы, а не этот молодой человек, ибо это мы погубили его?

– Мне кажется…

Резко отпустив штору – комната тут же вновь погрузилась в прохладный полумрак, – Ванье резко повернулся к кардиналу. Тот снова заморгал, пытаясь приспособиться к изменившемуся освещению – и к неожиданным поворотам мыслей епископа.

– Однако же если мы публично навлечем на себя позор в связи с этим делом, мы окажем церкви дурную услугу. Вы согласны, кардинал?

– Конечно, ваше святейшество! – Похоже было, что потрясение, охватившее кардинала, усилилось. Равно как и смятение. – Подобное просто немыслимо…

Епископ, напустив на себя печальный, задумчивый вид, сцепил руки за спиной.

– Но не пойдем ли мы против заповедей, которые исповедуем, если допустим, чтобы другой страдал за наши прегрешения?

Окончательно сбитый с толку кардинал пробормотал нечто невразумительное.

– А потому, – тихо, мягко продолжал епископ, – я думаю, и для церкви, и для души этого молодого человека будет лучше всего… забыть об этом происшествии.

И епископ устремил взгляд на подчиненного. На лице кардинала проступило сомнение, сменившееся упрямством. Ванье снова нахмурился. Он раздраженно сцепил пальцы – но это осталось незамеченным, ибо руки его были спрятаны за спиной. Кардинал был человеком мягким и непритязательным; главное его достоинство, на взгляд епископа, заключалось в тугодумии. Но время от времени это самое тугодумие становилось помехой. Для кардинала весь мир был расцвечен лишь черным и белым. Он не способен был различать тончайшие оттенки серого. Ванье с горечью подумал, что если бы этому священнослужителю дали волю, Сарьон наверняка был бы приговорен к Превращению.

Заставив себя говорить спокойно, Ванье негромко пробормотал, особенно подчеркнув последние три слова:

– Мне ужасно не хотелось бы причинять горе матери Сарьона – особенно теперь, когда она так обеспокоена состоянием здоровья своей кузины, императрицы…

Кардинала перекосило. Он был тугодумом – но не дураком. За что его епископ и ценил.

– Я понимаю, – сказал он, поклонившись.

– Надеюсь, – сухо отозвался епископ Ванье. – Итак, – быстро произнес он, отходя к столу, – кому еще известно о проступке этого несчастного?

Кардинал задумался.

– Смотрителю и старшему мастеру-библиотекарю. Мы известили его о происшествии.

– Понятно, – пробормотал Ванье, снова принявшись барабанить пальцами по столу. – Плюс Исполняющие. Еще кто-нибудь?

– Нет, ваше святейшество. – Кардинал покачал головой. – К счастью, это произошло во время отдохновения…

– Ясно. – Ванье потер лоб. – Ну что ж, прекрасно. С Дуук-тсарит проблем не будет. Я могу положиться на их рассудительность и благоразумие. Пришлите этих двоих Исполняющих ко мне, вместе с этим несчастным молодым человеком.

– Что вы с ним станете делать?

– Я не знаю, – негромко отозвался Ванье. Он снова взял со стола письмо императора и уставился в него невидящим взглядом. – Не знаю.

Но час спустя, когда священник, исполнявший обязанности секретаря при епископе, вошел к нему в кабинет и доложил, что дьякон Сарьон доставлен, Ванье уже принял решение.

Епископ помнил Сарьона очень смутно и все утро пытался вызвать в памяти лицо молодого человека. Это не свидетельствовало о том, что епископ был ненаблюдателен – отнюдь. Напротив, то, что он в конце концов смог-таки вспомнить худощавое, серьезное лицо молодого математика – одного из многих сотен молодых людей, прибывавших в Купель и покидавших ее, – делало честь епископу.

Уже отчетливо представляя себе лицо Сарьона, Ванье еще полчаса после того, как объявили о прибытии молодого человека, продолжал заниматься своими делами. «Пускай помучается малость», – холодно подумал Ванье. Епископ отлично знал, что никто так не истерзает человека, как он сам. Посмотрев на солнечные часы, стоящие на письменном столе, епископ определил по положению крохотного магического солнышка, плавающего под хрустальным колпаком своей темницы, что отведенное для этого время истекло. Ванье поднял руку, и маленький серебряный колокольчик мелодично зазвенел. Епископ неторопливо поднялся из-за стола, водрузил на голову митру и расправил рясу. Он вышел на середину пышно обставленной комнаты, остановился с видом величественным и внушающим благоговейный трепет и стал ждать.

Дверь отворилась. На миг в дверном проеме появился секретарь, но его силуэт тут же скрыла тьма – мимо него проплыли безмолвные Дуук-тсарит в своих черных одеяниях с надвинутыми капюшонами; они окружали сгорбившегося молодого человека, словно сгустившаяся среди бела дня ночь.

– Можете оставить нас, – сказал епископ Исполняющим. Те поклонились и исчезли. Дверь бесшумно закрылась. Епископ и молодой правонарушитель остались одни.

Ванье, старательно сохраняя холодное, суровое выражение лица, внимательно разглядывал молодого человека. Про себя он удовлетворенно отметил, что безукоризненно точно восстановил в памяти лицо Сарьона; правда, ему потребовалось несколько мгновений, чтобы удостовериться в этом, – настолько успел измениться человек, представший его взгляду. Сарьон всегда был худым, ибо все силы отдавал занятиям, – но теперь лицо его сделалось изнуренным и мертвецки бледным. Глаза его были воспалены и глубоко запали, а скулы выпирали из-под кожи. Худое тело тряслось, несоразмерно крупные руки дрожали. Во всей фигуре нарушителя, в покрасневших глазах и дорожках засохших слез читались страдание, угрызения совести и страх.

Ванье позволил себе улыбнуться. Мысленно.

– Дьякон Сарьон, – произнес он низким, звучным голосом. Но прежде чем Ванье успел добавить хоть слово, несчастный математик ринулся через комнату, рухнул на колени перед епископом, схватил подол его рясы и припал к нему губами. А потом, нечленораздельно стеная, залился слезами.

Епископ почувствовал себя несколько не в своей тарелке. А кроме того, он заметил, что на подоле его дорогой шелковой рясы начинает расплываться пятно. Ванье нахмурился и выдернул подол из рук молодого человека. Сарьон даже не шелохнулся. Он остался стоять на коленях, скорчившись и спрятав лицо в ладонях, и всхлипывал. Зрелище было жалкое.

– Держите себя в руках, дьякон! – прикрикнул на него Ванье. Затем добавил уже более дружелюбным тоном: – Ну, будет, мальчик мой. Вы совершили ошибку. Но это еще не конец света. Вы молоды. Молодость – это пора исследований.

Он наклонился и взял Сарьона за руку.

– Это пора, когда наши ноги так и несут нас на нехоженые тропы, – продолжал епископ, едва ли не силой поднимая молодого человека с пола, – и иногда мы сталкиваемся на этих тропах с тьмой.

Направляя неуверенные шаги Сарьона, епископ провел его к креслу, успокаивающе приговаривая:

– Нам остается лишь молить Олмина, дабы он помог нам и вывел нас обратно. Вот, присаживайтесь. Я полагаю, вы ничего не ели и не пили со вчерашнего вечера? Ведь верно? Попробуйте херес. Очень неплохой – из виноградников герцога Аглора.

Епископ Ванье налил Сарьону бокал хереса. Но молодой человек, в ужасе от того, что ему прислуживает сам епископ, съежился, словно ему предложили яд.

Епископ, с хорошо скрытым удовольствием наблюдавший за замешательством, охватившим дьякона, удвоил усилия и чуть ли не насильно вложил бокал ему в руку. Затем, сняв митру, Ванье уселся в мягкое, удобное и при этом весьма элегантное кресло, стоявшее напротив. Налив себе шерри, епископ пустил бокал плавать в воздухе, рядом с лицом, а сам расправил одежды и устроился поудобнее.

Совершенно сбитый с толку, Сарьон только и мог, что взирать на этого великого человека, напоминавшего сейчас скорее чьего-то грузного дядюшку, чем одну из самых влиятельных персон этой земли.

– Хвала Олмину, – сказал епископ, приблизил стакан к губам и отпил глоток действительно превосходного хереса.

– Хвала Олмину, – машинально пробормотал Сарьон, попытался заставить свой бокал подплыть к губам – и выплеснул большую часть хереса себе на рясу.

– Ну а теперь, брат Сарьон, – произнес епископ Ванье с видом отца, вынужденного наказывать любимое дитя, – давайте отбросим условности. Я хочу услышать от вас, что же произошло, – во всех подробностях.

Молодой человек растерянно заморгал; парящий в воздухе бокал опасно накренился, стоило лишь Сарьону ослабить концентрацию. Поспешно схватив бокал, Сарьон дрожащей рукой возвратил его на стол.

– Ваше святейшество, – в смятении пробормотал несчастный, – мое преступление нечестиво… непростительно…