Текст книги "Рождение Темного Меча"

– Сын мой, – произнес Ванье с таким безграничным терпением и добротой, что глаза Сарьона вновь наполнились слезами, – Олмин в мудрости своей знает о вашем преступлении – и в милосердии своем прощает вас. В сравнении с нашим Отцом я – лишь жалкий смертный. Но я тоже разделяю его знание о преступлении – и могу разделить его всепрощение. Объясните мне, что привело вас на эту темную стезю.

Несчастный Сарьон был сражен наповал. Несколько мгновений он не мог произнести ни слова. Ванье ждал, потягивая херес и глядя на Сарьона с отеческой добротой – и мысленно улыбаясь. Епископ был вполне доволен собою. В конце концов молодой дьякон заговорил. Сперва он запинался, с трудом подбирал слова и не отрывал взгляда от пола. Затем он начал время от времени поднимать голову; когда же Сарьон увидел, что его исповедь – исповедь души, настолько потемневшей и извращенной, что ей уже нет спасения (как думал он сам), – встречает лишь сострадание и понимание, слова хлынули из него потоком.

– Я не знаю, что меня заставило так поступить, ваше святейшество! – воскликнул он. – Я всегда чувствовал себя здесь таким счастливым, таким довольным!..

– Я думаю, вы это все-таки знаете. И вам пора признаться в этом себе самому, – спокойно произнес Ванье.

Сарьон заколебался.

– Да, наверное, знаю. Простите меня, ваше святейшество, – но в последнее время я чувствовал, что… – Он запнулся, словно не желая продолжать.

– Что вам скучно? – предположил Ванье.

Молодой человек вспыхнул и поспешно покачал головой.

– Нет! Да. Возможно. Мои обязанности такие простые и незамысловатые… – Он нетерпеливо взмахнул рукой. – Я научился сотрудничать в качестве каталиста со всеми разновидностями магов, сколько их ни есть. Я не хвастаюсь, – добавил он, заметив скептический взгляд епископа. – Кроме того, я разработал новые математические формулы на смену громоздким древним расчетам. Я думал, что это порадует меня, принесет мне удовлетворение – но нет.

И Сарьон принялся говорить все быстрее и быстрее, забывая обо всем. В конце концов он подхватился с кресла и начал расхаживать по комнате, жестикулируя на ходу.

– Я начал работать над формулами, которые могли бы открыть путь для новых чудес, для невиданной прежде магии, о которой люди и не мечтали! В ходе своих изысканий я перерыл все библиотеки Купели. И в конце концов я наткнулся в дальнем углу библиотеки на палату Девятого Таинства. Можете вы себе вообразить, что я почувствовал? – Сарьон в смятении взглянул на епископа. – Да нет, откуда – вы же воплощенное добро… Я смотрел на руны, вырезанные на двери, и чувство, встающее в моей душе, более всего напоминало чары, которые мы чувствуем каждое утро, когда сталкиваемся с магией. Только в этом ощущении не было ни света, ни полноты. Точнее всего будет сказать, что тьма в моей душе принялась разрастаться, и разрасталась до тех пор, пока не поглотила меня. Я жаждал, и алкал, и просто умирал от желания.

– И что же вы сделали? – спросил Ванье, помимо воли поддавшись мрачному очарованию рассказа. – Вы вошли туда?

– Нет. Я был слишком испуган. Я стоял перед палатой и смотрел на нее – не знаю, как долго это продолжалось. – Сарьон устало вздохнул. – Наверное, не один час – потому что я вдруг осознал, что у меня болят ноги и кружится голова. Я в ужасе упал на стул и огляделся по сторонам. А вдруг меня кто-то видел? Ведь наверняка все мои запретные мысли были прямо-таки написаны у меня на лице! Но я был один.

Бессознательно приноравливая действия к словам, Сарьон вновь опустился в кресло.

– Я сидел там, в учебном кабинете рядом с запретной палатой, и понимал, что меня искушает Зло.

Голова его поникла, и Сарьон спрятал лицо в ладонях.

– Понимаете, ваше святейшество, – я сидел на том деревянном стуле и знал, неоспоримо знал, что могу войти в эту запретную дверь! О да, она ограждена и защищена охранными знаками и рунами, – дьякон нетерпеливо повел плечами, – но заклинание запечатывания было столь простым, что его с легкостью мог преодолеть всякий, в ком есть хоть капля Жизни. Такое впечатление, будто вся их охрана была чистой воды формальностью, как если бы предполагалось, что ни один человек в здравом уме и трезвой памяти не пожелает и близко подойти к запретным книгам – не то что их читать.

Молодой человек умолк. А потом произнес отрешенно, словно говорил сам с собою:

– Вероятно, мой ум здравым не назовешь. Все прочее помнится мне смутно и искаженно, как будто при взгляде через кисейную занавеску.

Он взглянул на епископа, покачал головой и продолжил. В голосе его звенела горечь.

– В тот миг, ваше святейшество, я кое-что понял. Я нашел эти книги не случайно. – Сарьон стиснул кулаки. – Нет. Я искал их, я умышленно за ними охотился, не признаваясь в этом даже самому себе. Пока я сидел там, в памяти у меня всплывали целые отрывки из иных книг – отрывки, в которых упоминалось о других книгах, которые мне никогда не удавалось отыскать. Я предполагал, что их, должно быть, уничтожили после Железных войн. Но теперь, обнаружив эту комнату, я понял, что это не так. Они находились там. Должны находиться. Я знал это. Знал всегда. И что же я сделал? – Сарьон истерично расхохотался. Смех перешел в сдавленный всхлип. – Я бежал из библиотеки, как будто за мной гнались привидения! Примчался к себе в келью, рухнул на кровать и лежал там, дрожа от страха.

– Сын мой, вам следовало с кем-нибудь поговорить об этом, – мягко, увещевающе произнес Ванье. – Неужели вы так мало верите нам?

Сарьон покачал головой и нетерпеливо смахнул слезы.

– Я почти собрался поговорить. Телдар посылал за мной. Но я испугался. – Он тяжело вздохнул. – Я подумал, что сумею справиться сам. Я устал постоянно захлебываться этой жаждой запретных знаний. Я попытался очистить свою душу молитвами и усердным исполнением обязанностей. Я не пропустил ни единого Вечернего ритуала. Я вместе с остальными отправлялся заниматься в гимнастический двор и выматывал себя до такой степени, что у меня из головы вылетали все мысли. А главное – я изо всех сил избегал библиотеки. И все же, бодрствовал я или спал, я ни на единый миг не переставал думать о той комнате и сокровище, что хранится в ней.

– Мне еще тогда следовало бы понять, что я стремительно гублю свою душу, – вырвалось у Сарьона. – Но боль неутоленного желания была слишком сильна для меня. Я не выстоял. Вчера вечером, когда наступило время отдохновения и все остальные разошлись по своим кельям, я выскользнул наружу и прокрался по коридорам в библиотеку. Я не знал, что там сидит старый дьякон, чтобы отпугивать грызунов. Хотя даже если бы и знал, боюсь, это бы меня не остановило – такая мука меня снедала.

Как я и предвидел, снять заклинание печати оказалось несложно. С этой магией справился бы и ребенок. На миг я, затаив дыхание, замер на пороге, наслаждаясь сладкой болью предвкушения. А затем вошел в запретную комнату. Мое сердце колотилось так сильно, что готово было разорваться. Меня прошиб пот.

– С вами когда-нибудь бывало такое? – Сарьон взглянул на епископа, но тот так тревожно приподнял брови, что молодой человек тут же пошел на попятный. – Нет-нет! Конечно же нет. Откуда… Книги не были расставлены по порядку. Они лежали грудами, как будто их когда-то просто зашвыривали сюда, спеша закончить с ними поскорее и пройти очищение. Я подобрал какую-то книгу – первую, которая подвернулась под руку.

По телу Сарьона пробежала дрожь.

– Когда я прикоснулся к этой книжке, меня охватил такой восторг, такое возбуждение, что я больше не видел и не слышал ничего вокруг. Я забыл, кто я, где нахожусь, что я здесь делаю. Я помню лишь, как держал ее и думал, что теперь мне откроются поразительные тайны, и снедающая меня боль обретет выход, и я наконец-то избавлюсь от мучений.

– И как? – еле слышно спросил епископ Ванье.

По губам Сарьона скользнула вымученная улыбка.

– Да никак. Очень нудно. Я листал страницы – и они чем дальше, тем больше сбивали меня с толку. Я ничего не понимал. Абсолютно ничего! Она была заполнена примитивными чертежами каких-то странных, бессмысленных приспособлений и упоминаниями каких-то «колес», «шестерней» и «шкивов». – Сарьон вздохнул, понурился и с каким-то детским разочарованием прошептал: – И там совершенно ничего не было насчет математики.

Епископ таки не выдержал и улыбнулся. Но это было не страшно, Сарьон все равно на него не смотрел – он уткнулся взглядом в пол.

Дьякон продолжал. Голос его сделался глухим и тусклым.

– В этот момент вошли Исполняющие, и… и все заволокло чернотой. Я не помню ничего больше – до того самого момента, как очутился у себя в келье.

Окончательно выдохнувшись, он откинулся на мягкую спинку кресла и спрятал лицо в ладонях.

– И что же вы стали делать?

– Выкупался. – Сарьон поднял голову, заметил улыбку епископа и, подумав, что она вызвана его последними словами, пояснил: – Я казался себе невыносимо грязным. За ночь я вымылся раз двадцать, наверное.

Епископ Ванье понимающе кивнул.

– И, несомненно, вы всю ночь пытались представить, какое же наказание вас ждет.

Голова Сарьона снова поникла.

– Да, ваше святейшество. Конечно, – пробормотал он.

– Несомненно, вы решили, что вас приговорят к превращению в каменного Дозорного и навеки поставят на границе.

– Да, ваше святейшество, – еле слышно произнес Сарьон. – Я это заслужил.

– Ах, брат Сарьон, если бы всех, кто стремится к знаниям, наказывали так строго, мы превратились бы в страну каменных статуй – и по заслугам. Стремление к знаниям – не зло. Ты просто искал их не там, где следовало бы. Эти ужасные знания запретили не просто так. На то были основания. Но ты не один такой. Всем нам в жизни приходилось сталкиваться с искушениями, насылаемыми Злом. Мы все понимаем и не осуждаем тебя. Поверь нам. Тебе следовало бы подойти ко мне или к кому-то из мастеров-наставников и спросить совета.

– Да, ваше святейшество. Я сожалею.

– Что же касается твоего наказания, то оно уже приведено в исполнение.

Потрясенный Сарьон вскинул голову.

Ванье ласково улыбнулся ему.

– Сын мой, этой ночью ты страдал куда сильнее, чем того заслуживало твое не такое уж серьезное преступление. Я не собираюсь ничего к этому прибавлять. Нет, на самом деле мне хотелось бы хотя бы в какой-то мере искупить часть своей вины в этом злодеянии.

– Ваше святейшество! – Лицо Сарьона залила краска, тут же сменившаяся мертвенной бледностью. – Часть вашей вины? Что вы такое говорите?! Я сам…

Ванье взмахнул рукой, останавливая молодого человека.

– Нет-нет. Я практически не общался с молодежью. Совершенно очевидно, что вы считали меня недосягаемым. И то же самое, как я начинаю понимать, относится и к другим высокопоставленным иерархам. Мы постараемся впредь не забывать об этом. Ну а теперь вам необходимо сменить обстановку, дабы смахнуть со своего разума эту пыльную паутину. А потому, дьякон Сарьон, – изрек епископ Ванье, – я желаю взять вас с собой в Мерилон, дабы вы помогали мне при проведении Испытаний царственного дитяти, чье рождение ожидается со дня на день. Что вы на это скажете?

Молодой человек онемел, буквально лишившись дара речи. Это была огромная честь. Едва лишь стало известно, что императрица наконец-то забеременела, как среди членов ордена начались шушуканье и закулисная возня за право добиться участия в Испытаниях. Правда, Сарьон, с головой ушедший в науку и снедаемый жаждой запретных знаний, почти не прислушивался к этим разговорам. Он не входил в число лучших семинаристов и полагал, что ему такого все равно не предложат, даже если бы он и хотел.

Увидев, что молодой человек впал в полнейшее замешательство, и поняв, что ему нужно некоторое время, дабы освоиться с этой мыслью, Ванье заговорил о красотах столицы и возможных политических последствиях появления наследника – и говорил, пока Сарьон не смог наконец вставить пару осмысленных реплик. Епископ прекрасно понимал, о чем думает молодой человек. Он ожидал немилости, суровой кары – и вдруг выясняется, что он поедет в прекраснейший из городов и будет допущен ко двору. Это судьба – сомнений быть не может. Царственное дитя рождается не каждый день. Скажем, императрица унаследовала трон после своего брата – потому что тот умер бездетным. Как уважаемый член свиты епископа и как родственник (хотя и дальний) императрицы, Сарьон будет участвовать в празднествах вместе с богатейшими дворянами страны. Несомненно, какое-нибудь из знатных семейств предложит ему пост домашнего каталиста – сейчас как раз возникло несколько свободных вакансий. Он будет устроен. И, что самое лучшее, сказал себе епископ Ванье, изящно ступая следом за ошеломленным Сарьоном к двери, молодой человек будет жить в Мерилоне. И еще очень, очень долго не вернется в Купель – а может быть, и никогда.

ГЛАВА ШЕСТАЯ
МЕРИЛОН

Меоилон… Зачарованный город грез, получивший свое имя в честь великого волшебника, приведшего сюда свой народ из далекого мира. Он взглянул на него глазами, видавшими ход столетий, выбрал это место для своей гробницы и ныне лежит, связанный Последним Волшебством, на полянке, которую любил.

Мерилон. Его хрустальный собор и дворцы искрятся, словно слезы, застывшие на голубом лике неба.

Мерилон. Два города. Один возведен на мраморных платформах, силою магии плавающих в небесах, словно облака, которые человек приручил и придал им нужную форму. Его именуют Верхним городом, и из-за него в Нижнем городе постоянно царят розоватые сумерки.

Мерилон. Город, насквозь пропитанный магией. Здесь среди жаркого лета идут искусственные снегопады, а морозный зимний воздух напоен благоуханием.

Мерилон. Среди его гостей, поднимающихся наверх в позолоченных экипажах, что запряжены удивительными скакунами, покрытыми мехом и перьями, вряд ли найдется человек, способный взглянуть на этот город без того, чтобы гордость и любовь не затопили его сердце и не отразились на его лице.

Если такие и находились, Сарьон определенно не входил в их число. Он сидел во влекомом фантастической крылатой белкой экипаже, напоминающем созданную из золота и серебра скорлупу грецкого ореха, смотрел на проплывающие перед ним чудеса – и почти не видел их из-за слез, застилающих глаза. Большинство каталистов из свиты епископа были тронуты не менее Сарьона – да практически все, за исключением циника Далчейза. Далчейз, родившийся и выросший в Мерилоне, уже видел все это прежде, и теперь он взирал на красоты столицы со скучающим видом, на зависть большинству спутников.

Что же касалось Сарьона, он плакал от облегчения и счастья. Последние несколько дней в Купели дались ему нелегко. Епископу удалось замять преступление молодого каталиста, и он внушил Сарьону, что тот также должен хранить молчание – ради интересов церкви. Но Сарьон, как выяснилось, совершенно не умел обманывать и лицемерить. Чувство вины терзало его, и ему мерещилось, будто над головой у него сверкают огненные слова – «Девятое Таинство», и он лишь поражался, почему их никто не замечает. Несмотря на всю доброту епископа, Сарьон был столь несчастен, что рано или поздно сознался бы в своем прегрешении любому, кто упомянул бы при нем о библиотеке. Единственное, что спасло юного дьякона и отвлекло его от мыслей о своей провинности, – это бурная подготовка к путешествию, в которую он оказался втянут.

В точности, как и рассчитывал Ванье.

Сам епископ ехал во главе свиты на экипаже, словно бы сплетенном из отполированных до блеска золотых листьев, в который были запряжены две птицы с ярко-красным оперением. «Как там мой молодой грешник?» – лениво подумал Ванье, лениво взирая на город. Епископа тоже не трогали красоты Мерилона. Он видел их бесчисленное множество раз.

Скучающий взор епископа упал на хрустальные стены трех гильдейских домов, стоявших каждый на своей мраморной платформе. Эти дома прозвали Тремя Сестрами. Затем Ванье взглянул на гостиницу «Шелковый дракон»; она получила свое имя благодаря пяти сотням тканых занавесей поразительной красоты – по одной в каждой комнате. Вечером, когда занавеси одновременно опускали, возникало изображение дракона, сиявшего на фоне неба подобно радуге. Проезжая мимо домов знати с их хрустальными стенами, укрытыми завесами из роз, или шелков, или клубящихся туманов, Ванье зевнул. А когда епископ взглянул на императорский дворец, сияющий над городом подобно звезде, у него вырвался вздох. Но это не был вздох восхищения и благоговения, какие вырывались сейчас у его свиты. В этом вздохе звучало беспокойство – а может, даже и раздражение.

Из всех зданий, расположенных на верхнем уровне Мерилона, лишь одно безраздельно завладело вниманием епископа – здание, к которому направлялись экипажи. Мерилонский собор. На придание собору его нынешнего облика ушло тридцать лет. Хрустальные шпили и контрфорсы пылали под лучами солнца: последователи Таинства Тени, иллюзионисты, сегодня превратили его обычный желтоватый свет в огненно-красный и яростно-золотой – на радость толпе. Но внимание епископа привлекла не красота собора – зрелище, наполнившее спутников епископа благоговением, – а замеченный им изъян.

Одна из живых горгулий слегка изменила позу и теперь глядела не в ту сторону. Ванье сообщил об этом сидящему рядом кардиналу. Кардинал был потрясен. Секретарь, сидевший напротив епископа, взял это на заметку и вскорости поставил на вид региональному кардиналу, ведающему делами церкви в Мерилоне и Мерилонском округе. Региональный кардинал, блистая великолепным зеленым одеянием, расшитым золотом и серебром, стоял на хрустальной лестнице – встречал епископа. Взглянув наверх, кардинал побледнел. Двое послушников тут же помчались разбираться с нарушительницей спокойствия.

Погрешность была исправлена. Епископ со свитой двинулся к входу в собор. Их провожали приветственные возгласы людей, собравшихся на мостах, что соединяли между собою мраморные платформы Мерилона и образовывали паутину из серебряных и золотых нитей Епископ задержался на миг, дабы благословить толпу, и та тут же благоговейно смолкла. Затем Ванье и его свита исчезли в соборе, и толпа рассеялась, вернувшись к прерванным увеселениям.

Мерилон – как Верхний, так и Нижний – был переполнен народом. Такого столпотворения тут не бывало со времен, коронации. Дворяне из отдаленных районов, имевшие родственников в городе, почтили родню своим присутствием. Прочие, не столь удачливые, остановились в гостинице. «Шелковый дракон» был забит под завязку, от носа и до кончика хвоста. Прон-альбан и Квин-альбан, ремесленники и заклинатели, трудились в поте лица, создавая в богатых домах лучших семейств Мерилона дополнительные комнаты для гостей. У гильдии домов никогда еще не было столько работы; множество ее членов съехались издалека, дабы помочь управиться с этой работой.

Повседневная жизнь Мерилона остановилась: все готовились к величайшему празднеству в истории города. Воздух полнился звуками музыки – это музыканты репетировали в садах или внутренних дворах, стихотворными строчками – на сценах театров также шли репетиции, криками торговцев, продающих свои товары, и загадочными клубами дыма, скрывающими творение какого-нибудь художника до наступления должного момента.

Но какими бы занятыми ни были жители Мерилона, все они то и дело поглядывали наверх, на императорский замок, блистающий в солнечных лучах. В канун великого события, рождения царственного отпрыска, дворец превратился в радугу из разноцветных шелков.

Когда же дитя явилось на свет, объявлено было, что грядет великий праздник и что Мерилон будет на протяжении двух недель петь, плясать, блистать, веселиться, есть и пить – в общем, пребывать на вершине блаженства.

Внутри собора было тихо, прохладно и темно: солнце уже опустилось за горы и ночь накрыла Мерилон своими бархатными крыльями. На мгновение единственным источником света осталась лишь вечерняя звезда, мерцающая над верхушкой шпиля. Но она почти сразу же померкла, когда город вспыхнул разноцветными огнями. Лишь сам собор остался темен и строг. И, как ни странно – как подумал Сарьон, взглянув через прозрачный хрустальный потолок на плавающий в вышине замок, – императорский дворец тоже был погружен в темноту.

Хотя, возможно, в том, что императорский дворец не освещался, и не было ничего странного. Сарьон припомнил упоминания матери о том, что у императрицы ожидаются тяжелые роды; императрица даже в лучшие свои времена отличалась слабым здоровьем. Несомненно, обычно веселая и шумная дворцовая жизнь в эти дни притихла.

Взгляд Сарьона вновь скользнул по городу. Красота Мерилона превосходила самые буйные фантазии, и Сарьон на миг пожалел, что не отправился вместе с Далчейзом и остальными каталистами на прогулку по городу. Но, поразмыслив, он понял, что ему хорошо здесь, ему нравится сидеть в уютной темноте и слушать музыку – послушники репетировали праздничный «Те Deum». Сарьон решил, что погуляет завтра вечером, а пока отправился в гостевые покои аббатства.

Однако же вышло так, что на следующий вечер Сарьону было не до прогулок – как, впрочем, и всем остальным священнослужителям. Они только-только завершили вечернюю трапезу, как епископа спешно вызвали во дворец вместе с несколькими Шарак-ли, каталистами, специализирующимися на работе с целителями. Епископ немедленно откликнулся на зов; лицо его, когда он уходил, было холодным и суровым.

В ту ночь в соборе никто не спал. Все, от младших послушников до кардинала государства, бодрствовали всю ночь напролет, молясь Олмину. Парящий в вышине императорский дворец теперь сиял огнями; по контрасту с холодными звездами их свет казался особенно ярким и теплым. К рассвету из дворца еще не поступило никаких известий. Когда звезды померкли, словно застыдившись перед встающим солнцем, каталистам позволили оторваться от молитв и вернуться к исполнению своих обязанностей – но кардинал призвал их непрерывно возносить молитвы в сердце своем.

Сарьон, не имевший никаких конкретных обязанностей – он ведь был здесь гостем, – провел большую часть времени, бродя по собору и с неослабевающим интересом разглядывая через хрустальные стены бесчисленные чудеса города. Он смотрел на проплывающих мимо людей; они спешили куда-то по своим обыденным делам, и тонкие одеяния ниспадали мягкими складками, окутывая тела. Он смотрел на повозки и впряженных в них невиданных скакунов. Он даже улыбнулся шутовским выходкам студентов университета; студенты предвкушали близящиеся празднества и резвились вовсю.

«А мог бы я жить здесь? – спросил себя Сарьон. – Мог бы я оставить свою тихую жизнь ученого и окунуться в этот мир пышности и веселья? Месяц назад я сказал бы: „Нет“. Меня вполне устраивала моя жизнь. А теперь – перестала. Я никогда больше не смогу войти во Внутреннюю библиотеку без того, чтобы не взглянуть на запечатанную палату с рунами на двери. Нет, это лишь к лучшему, – решил Сарьон. – Епископ совершенно прав. Я слишком глубоко погрузился в свои изыскания. Я позабыл о мире. Теперь я должен снова стать его частью и позволить ему стать частью меня. Я буду посещать вечеринки. Я буду стараться выдвинуться. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы меня пригласили работать в какое-нибудь из благородных семейств».

Теперь Сарьон искренне радовался переменам в своей жизни. Единственное, что его беспокоило, так это то, что он совершенно не представлял обязанностей домашнего каталиста в Мерилоне. Он решил при первой же возможности обсудить этот вопрос с дьяконом Далчейзом.

Однако такая возможность представилась не скоро. В полдень обоих кардиналов вызвали во дворец; при отбытии вид у обоих был мрачный. Прочих каталистов снова призвали на молитву. К этому моменту по городу поползли слухи, и вскоре весь Мерилон знал, что роды у императрицы проходят тяжело. Музыка стихла. Всеобщее веселье сменилось подавленностью. Люди собирались в кучки среди роскошной обстановки, негромко переговаривались и с опасением поглядывали вверх, на дворец. Даже «Шелковый дракон» не стал сегодня щеголять своей расцветкой, а притаился в тени, ибо погодные маги, Сиф-ханар, спрятали сверкание солнца за покровом жемчужно-серых облаков, дающим отдохновение глазу и помогающим сосредоточиться на молитве и медитации.

Спустилась ночь. Дворец осветился зловеще яркими огнями. Каталисты, снова призванные для молитвы, собрались в соборе. Стоя на коленях на мраморном полу, Сарьон то и дело клевал носом; он смотрел через хрустальный потолок на огни дворца и пытался сосредоточиться на них, чтобы не уснуть.

На следующее утро колокола императорского дворца разразились победным звоном. Магическая сфера, окружающая город, расцветилась огненными и шелковыми полотнищами. Жители Мерилона плясали на улицах: из дворца пришло сообщение, что императрица благополучно разрешилась от бремени сыном, и что мать и ребенок чувствуют себя хорошо. Обрадованный Сарьон поднялся с пола и вместе с прочими каталистами отправился во внутренний двор – полюбоваться на зрелище. Но сами они к веселью не присоединились. Пока что. Хотя Испытание Жизни было всего лишь формальностью, каталисты всегда праздновали рождение ребенка лишь после того, как было доказано, что он и вправду Жив.

Впрочем, на протяжении ближайших десяти дней после рождения императорского наследника Сарьона занимали отнюдь не мысли об Испытании. Однажды, когда они с дьяконом Далчейзом спускались по мраморной лестнице на потайной уровень собора, Сарьон спросил:

– А какие обязанности должен исполнять святой отец, живущий при благородном семействе?

Далчейз принялся было отвечать, но тут они добрались до незнакомого коридора, разделяющегося на три. Два дьякона остановились, растерянно озираясь. В конце концов Далчейз окликнул проходящую мимо послушницу.

– Прошу прощения, сестра. Мы ищем комнату, в которой будет проводиться Испытание царственного младенца. Не можешь ли ты подсказать нам, куда нужно идти?

– Я охотно провожу вас, дьяконы из Купели, – пробормотала очаровательная молодая послушница.

Она окинула взглядом рослую фигуру Сарьона, застенчиво улыбнулась и отправилась указывать дорогу, время от времени поглядывая искоса на молодого дьякона.

Сарьон заметил и ее взгляды, и веселую усмешку Далчейза. Он вспыхнул и повторил свой вопрос.

– Домашний каталист, – задумчиво протянул Далчейз. – Так вот что старина Ванье придумал для тебя! Вот уж не думал, что тебя тянет к подобной жизни, – добавил он, искоса взглянув на младшего дьякона. – Я полагал, что тебя не интересует ничего, кроме математики.

Сарьон покраснел еще сильнее и пробормотал нечто маловразумительное насчет того, что епископ решил, что ему, дескать, следует расширить кругозор, реализовать свой потенциал – ну, и прочее в том же духе.

Далчейз удивленно приподнял бровь – они как раз в этот момент спускались по очередной лестнице, – но явно заподозрил, что за видимыми причинами кроется какой-то подтекст, и не стал продолжать расспросы – к изрядному облегчению молодого дьякона.

– Имей в виду, брат, – очень серьезно произнес он, – работа каталиста при знатном семействе требует огромного напряжения сил. Как бы так это изложить, чтобы не напугать… Тебя будут около полудня будить слуги, несущие тебе завтрак на золотом подносе…

– А как же ритуал встречи рассвета? – перебил собеседника Сарьон. Он взирал на Далчейза с сомнением, словно подозревал, что тот над ним подшучивает.

По губам старшего дьякона скользнула презрительная усмешка – частый гость на лице Далчейза, которому из-за его острого языка и постоянной непочтительности, вероятно, предстояло оставаться дьяконом до конца дней своих. Его включили в состав епископской свиты лишь потому, что Далчейз знал чуть ли не поименно всех жителей Мерилона и был осведомлен обо всем, что происходило в городе.

– Рассвет? Чушь какая! В Мерилоне рассвет наступает в тот момент, когда ты открываешь глаза. Если ты повадишься вставать вместе с солнцем, то вызовешь смятение в доме. Хотя если хорошенько подумать, даже самому солнцу не дозволяется вставать с рассветом. За этим следят Сиф-ханар. О чем это я? Ах да! Первая твоя обязанность – выдать домашним магам их дневную порцию даров Жизни. Затем, когда ты отдохнешь от этой утомительной работы, которая займет у тебя целых пять минут, от тебя иногда может потребоваться проделать эту же операцию для мастера или мастерицы, если им предстоит сегодня заниматься чем-нибудь важным – например, кормить павлинов или менять цвет глаз миледи, чтобы он подходил к ее сегодняшнему наряду. Затем, если в семье есть дети, нужно провести для этих мелких шельмецов урок катехизиса, а потом выдать им достаточное количество Жизни, чтобы они могли носиться по всему дому, на радость родителям, и громить все вокруг. После этого ты можешь отдыхать до вечера, когда тебе нужно будет сопровождать милорда и миледи в императорский дворец, где ты должен будешь стоять на подхвате и помогать милорду создавать его обычные иллюзии, наводящие на императора зевоту, или предоставлять миледи Жизнь, чтобы она могла выигрывать в «Лебединую судьбу» или в таро.

– Ты что, серьезно? – встревожено переспросил Сарьон.

Далчейз взглянул на него и расхохотался, чем заработал осуждающий взгляд со стороны серьезной послушницы.

– Дорогой мой Сарьон, до чего же ты наивен! Возможно, старик Ванье прав. Тебе необходимо познакомиться с миром. Я преувеличил – но не сильно. И все-таки это идеальный образ жизни, особенно для тебя.

– Что, правда?

– Конечно. У тебя под рукой неограниченные магические ресурсы. Ты можешь проводить всю вторую половину дня в университетской библиотеке – а в библиотеке Мерилонского университета, кстати сказать, хранится одна из лучших в мире коллекций книг по утраченной магии. Некоторых из них нет даже в Купели. И все они твои, стоит лишь пройти по серебряному мосту. Хочешь заниматься какими-то изысканиями совместно с гильдиями или похвастаться своим новым уравнением, позволяющим сократить время расчетов? Бери у милорда экипаж и езжай к Трем Сестрам. Ежели тебе вдруг захочется взглянуть, как там поживают нивы милорда, Коридор в мгновение ока доставит тебя на поля, где ты сможешь полюбоваться, как проращивают семена – или чем там еще заняты эти бедолаги, полевые каталисты. В общем, наслаждайся жизнью в свое удовольствие. Можешь даже жениться!

Последняя реплика настолько явно была произнесена в расчете на послушницу, что девушка неодобрительно вскинула голову – но при этом не удержалась и взглянула-таки искоса на молодого дьякона.

– Думаю, мне могло бы это понравиться, – по некотором размышлении отозвался Сарьон. И тут же поспешно добавил: – Конечно же, я спрашивал из чисто академического интереса.