Текст книги "Рождение Темного Меча"

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
АНДЖА

Надсмотрщик парил над краем поля и наблюдал за дюжиной магов, что перелетали с места на место, порхая над посевами, словно тусклые желто-коричневые бабочки. Они сновали среди рядов фасоли, и простые коричневые одеяния пятнами выделялись на фоне яркой зелени. Ныряя вниз, маги прикосновением руки выпалывали сорную траву, либо посылали вспышку обновляющей Жизни в чахнущее растение, либо осторожно извлекали какого-нибудь жука-вредителя и отсылали его прочь. Удовлетворенно кивнув, надсмотрщик перевел взгляд на следующее поле, где другие маги медленно брели по недавно вспаханной земле. С этого поля на прошлой неделе собрали урожай, и маги теперь подбирали последние зерна. Когда они закончат, полю дадут отдохнуть. А затем маги вернутся и, пользуясь своей чудотворной силой, уложат землю в аккуратные грядки, приготовив ее к посеву.

Все шло хорошо, да, в общем-то, и не могло быть иначе. Уолрен представлял из себя всего лишь небольшое поселение полевых магов. Оно принадлежало к владениям герцога Нордширского и было относительно молодым – его основали всего лет сто назад, когда во время чудовищной грозы (порожденной двумя враждующими группировками Сиф-ханар) вспыхнул пожар; он успешно расчистил территорию и оставил после себя много мертвых деревьев, пригодных для постройки домов. Герцог немедленно воспользовался удобным случаем и приказал сотне своих крестьян перенести туда их деревню, располагавшуюся на границе Внешних земель, завершить расчистку участка и засеять землю. Вновь основанное поселение находилось далеко от городских стен и прочих деревень. Большинство работающих здесь магов здесь и родились, и, несомненно, здесь же и закончат свой жизненный путь. Они не роптали и не пытались взбунтоваться, как это случалось в других селениях – так слыхал надсмотрщик.

Тут он уловил краем глаза какое-то движение. Надсмотрщик тут же напустил на себя суровый и деловитый вид, поскольку разглядел, что к нему по фасолевому полю идет полевой каталист.

В селениях полевых магов каталисты трудились не меньше самих магов – если не больше. Полевым магам дозволялось получать от каталиста ровно столько Жизненной силы, сколько требовалось для работы. Столь строгие ограничения были порождены тем, что эти маги способны были накапливать в себе Жизненную силу и затем использовать по своему усмотрению. Ну а поскольку полевые маги время от времени выказывали признаки беспокойства и недовольства, считалось за лучшее ограничивать их необходимым минимумом. А потому полевые каталисты вынуждены были сопровождать магов и возобновлять их магическую энергию почти ежечасно; это было одной из причин, по которым каталисты терпеть не могли эту работу, и на нее, как правило, отсылали либо самых низкопоставленных членов ордена, либо тех, кто нарушил устав.

Вот и теперь, пока каталист шел по полю – его башмаки, знак профессии, были покрыты грязью, – кто-то из магов нырнул к земле и уже не поднялся. Заметив поднятую руку, надсмотрщик указал каталисту на выдохшегося работника.

– Дайте передохнуть, – простонал каталист, хлопнувшись на землю. Стащив башмаки, он принялся растирать ступни – не преминув при этом с горечью и завистью взглянуть на босые ноги надсмотрщика. У надсмотрщика они были коричневыми от загара, но кожа на них оставалась гладкой, а пальцы не были изуродованы мозолями. Так можно было узнать тех, кто путешествовал по миру на крыльях магии.

– Перерыв! – проорал надсмотрщик, и маги посыпались с неба, словно мертвые мотыльки, и улеглись в тени фасолевых кустов. Иные же остались лежать на воздушных потоках, прикрыв глаза от палящего солнца.

– А это у нас что такое? – пробормотал надсмотрщик. Теперь его внимание привлекла фигура, показавшаяся на дороге. Дорога эта вела сквозь лес на равнину.

Каталист, только что с отвращением обнаруживший, что натер себе ногу до пузыря, устало поднял голову и проследил за направлением взгляда надсмотрщика.

В их сторону шла женщина. Она, судя по одежде, явно была волшебницей, но при этом шла пешком, а это означало, что она израсходовала почти всю свою Жизненную силу. Женщина что-то несла за спиной – какой-то тюк. Наверное, с одеждой, решил надсмотрщик, повнимательнее присмотревшись к неизвестной. Еще один признак того, что ее Жизненная сила истощилась: маги редко что-либо носили сами.

Надсмотрщик готов был предположить, что эта женщина принадлежит к полевым магам – только вот одежда у нее была не тускло-коричневой, как у тех, кто обрабатывает землю, а насыщенного, необычного оттенка зелени.

– Какая-то благородная дама, – пробормотал каталист, поспешно натягивая башмак.

– Угу, – нахмурившись, буркнул надсмотрщик. Это явление не соответствовало обычному порядку вещей, а надсмотрщик терпеть не мог ничего необычного. Оно почти всегда влекло за собой неприятности.

Женщина тем временем подошла ближе – настолько близко, что расслышала их голоса. Она подняла голову, взглянула на них и внезапно остановилась. Надсмотрщик заметил, как на ее опаленном солнцем лице появилось выражение яростной гордости. А затем неизвестная медленно оторвалась от земли – должно быть, это стоило ей нечеловеческих усилий – и со светски непринужденным видом поплыла в их сторону. Надсмотрщик взглянул на каталиста. Тот, приподняв брови, наблюдал, как женщина плывет к ним над полем. Подлетев совсем близко, женщина опустилась на землю с таким небрежным видом, словно сделала это по собственному желанию, а не от нехватки сил, и горделиво взглянула на них.

– Миледи… – произнес надсмотрщик, изобразив подобие поклона – но шляпу, как полагалось бы, он не снял. Теперь, когда женщина оказалась рядом, надсмотрщик разглядел, что ее платье, сшитое из дорогой ткани и некогда роскошное, было поношенным и изорванным. Подол был покрыт грязью, в юбке красовалась прореха. Голые ноги кровоточили.

– Может быть, ваша светлость заблудилась или нуждается в помощи… – начал было каталист, сбитый с толку бедственным видом женщины и яростным, надменным выражением перепачканного лица.

– Ни то и ни другое, – негромко, напряженно произнесла женщина. Она поочередно смерила собеседников взглядом и горделиво вскинула голову. – Мне нужна работа.

Каталист уже открыл было рот, чтобы отказать ей, но тут надсмотрщик кашлянул и едва заметным жестом указал на тюк, висящий у женщины за спиной. Каталист посмотрел на него и подавился непроизнесенными словами. Тюк пошевелился. Из него высунулась головенка, и на каталиста взглянули темно-карие глаза.

Ребенок.

Каталист и надсмотрщик переглянулись.

– Откуда вы идете, миледи? – спросил надсмотрщик, чувствуя, что принимать решение придется ему.

Но каталист тоже счел нужным вмешаться.

– И где отец ребенка?

Он произнес это требовательно и строго, как и подобало лицу духовного звания.

Вопросы женщину не устрашили. Ее губы тронула презрительная усмешка, и когда странная незнакомка заговорила, обратилась она к надсмотрщику, а не к каталисту.

– Иду я вон оттуда. – Она кивком указала в сторону Мерилона. – Что же касается отца ребенка, моего мужа, – с нажимом произнесла она, – то он мертв. Он нарушил приказ императора, и его отправили за Грань.

Мужчины снова переглянулись. Они знали, что женщина лжет – за прошедший год никого за Грань не отправляли, – но не решились открыто оспаривать ее слова. Их смутил странный, безумный блеск ее глаз.

– Ну так? – отрывисто поинтересовалась она, поправив спеленатого ребенка. – Получу я здесь работу или нет?

– Миледи, а обращались ли вы за помощью к церкви? – спросил каталист. – Я уверен…

К его изумлению, женщина презрительно сплюнула.

– Мы с моим ребенком лучше будем голодать – и уже голодаем, – чем примем от вас хоть хлебную корку!

Смерив каталиста испепеляющим взглядом, женщина демонстративно повернулась к нему спиной и обратилась к надсмотрщику.

– Нужна вам лишняя пара рабочих рук? – хрипло спросила она. – Я сильная. Я могу много работать.

Надсмотрщик откашлялся. Ему было не по себе. Он заметил, что ребенок снова высунулся из тючка и смотрит на него круглыми темными глазами. Что ж ему делать-то? Такого еще сроду не бывало – чтобы знатная дама просилась работать в поле!

Надсмотрщик быстро взглянул на каталиста, хотя и знал, что не получит от него помощи. Формально надсмотрщик как мастер-маг был главным в селении и отвечал за все происходящее в нем; представитель церкви хоть и мог оспорить его решения, но никогда не поставил бы под сомнение его право эти решения принимать. Но сейчас надсмотрщик оказался в трудном положении. Ему не нравилась эта женщина. По правде говоря, и она, и ее ребенок внушали ему безотчетное отвращение. В лучшем случае тут речь шла о незаконном спаривании – встречались не слишком щепетильные каталисты, способные устроить такое за хорошую плату. В худшем – о случке, гнусном телесном соединении мужчины и женщины. А может, ребенок Мертв: до надсмотрщика доходили слухи о подобных детях и о том, что их тайком вывозят из Мерилона. И охотнее всего надсмотрщик отказал бы этой женщине.

Но это означало отправить и ее, и ребенка на верную смерть.

Заметив колебания парящего в воздухе надсмотрщика, каталист нахмурился и подошел поближе. Он раздраженно махнул надсмотрщику, чтобы тот спустился на его уровень, и быстро, приглушенно заговорил:

– Да вы что, и вправду еще о чем-то думаете?! Ведь она же… ну… ну, вы сами понимаете!.. – Каталист заметил косой взгляд надсмотрщика, покраснел и заговорил еще быстрее: – Скажите ей, чтобы шла, куда хочет. Или, еще лучше, пошлите за Исполняющими…

Надсмотрщик помрачнел и обозлился:

– Мне только еще не хватало, чтобы сюда явился Дуук-тсарит и принялся мне указывать, как мне управлять моей же деревней! И что вы мне предлагаете – отослать ее вместе с ребенком во Внешние земли? По эту сторону реки других селений нет! Вы не думали, что с ними будет, если их отсюда прогнать? А если подумаете, то что, будете спокойно спать по ночам?

Он снова взглянул на женщину. Она была молода, наверное, не старше двадцати. Должно быть, когда-то она была красавицей, но сейчас на гордом лице уже проступили морщины, проложенные гневом и ненавистью. И она явно очень исхудала – одежда висела на ней мешком.

Каталист состроил кислую мину; по его виду бы ясно, что он охотно рискнул бы несколькими бессонными ночами, лишь бы только избавиться от этой особы. Это оказалось последней каплей для надсмотрщика.

– Ну что ж, миледи, – проворчал он, игнорируя потрясенный и неодобрительный взгляд каталиста. – Я, пожалуй, найду, куда пристроить лишнюю пару рук. Вы получите жилье – за счет его светлости, – кусок земли, с которым можете обращаться по своему усмотрению, и долю урожая. Работа на поле начинается на рассвете, заканчивается на закате. В середине дня перерыв. Марм Хадспет присмотрит за ребенком…

– Ребенок будет со мной, – холодно сообщила ему женщина, снова поправив тюк на спине. – Я буду носить его в этой сумке, чтобы руки были свободными и можно было работать.

Надсмотрщик покачал головой:

– С вас будет причитаться полный рабочий день…

– И вы его получите, – оборвала его женщина, выпрямившись. – Когда мне приступать? Сейчас?

Надсмотрщик взглянул на ее изможденное, бледное лицо и заерзал от неловкости.

– Нет, – проворчал он. – Пойдите сначала устройтесь. Крайний домик, который у рощи, сейчас свободен. И подойдите все-таки к Марм. Она вам приготовит чего-нибудь поесть…

– Я не принимаю подаяния, – отрезала женщина и повернулась, чтобы уйти.

– Эй, как хоть вас зовут? – окликнул ее надсмотрщик.

Женщина приостановилась и оглянулась через плечо.

– Анджа.

– А ребенка?

– Джорам.

– Его Испытали и благословили в соответствии с законами церкви? – строго спросил каталист, пытаясь спасти остатки попранного достоинства. Но попытка провалилась. Стремительно развернувшись, женщина впервые за все это время взглянула ему в лицо, и взгляд ее блестящих глаз был столь странен и насмешлив, что каталист невольно попятился.

– О да! – прошептала Анджа. – Над ним произвели церемонию Испытания, и он получил благословение церкви. Можете не сомневаться!

Она расхохоталась, и смех ее был столь пронзителен и жуток, что каталист взглянул на надсмотрщика с мрачным удовлетворением, всем видом показывая: «Говорил же я вам!». Если бы не этот взгляд, надсмотрщик вполне мог бы изменить решение и велеть женщине убираться. Он тоже различил в ее смехе явственные нотки безумия. Но надсмотрщик скорее треснул бы, чем пошел на попятный при этом подслеповатом лысом человечке, прибывшем сюда с месяц назад и все это время несказанно раздражавшем его.

– Ну чего уставились?! – рявкнул он на полевых магов, с интересом следивших за разворачивающейся сценой. В их унылой, монотонной жизни было мало развлечений. – Перерыв закончен! За работу! Отец Толбан, даруйте им Жизнь, – велел он каталисту.

Каталист с видом человека, чья правота только что получила подтверждение, фыркнул и завел ритуальное песнопение.

Женщина победно улыбнулась надсмотрщику, словно радуясь некой, известной только им двоим шутке, повернулась и направилась к стоящей на отшибе жалкой хибарке. Подол некогда роскошного зеленого платья волочился по земле и цеплялся за колючие ветви кустов.

У надсмотрщика оказалось достаточно времени, чтобы привыкнуть к этому платью. Шесть лет спустя Анджа все еще носила его – точнее, то, что от него осталось.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ПРИГРАНИЧЬЕ

Джорам знал, что не похож на остальных обитателей деревни. Он знал это всегда, как всегда знал собственное имя, имя матери или ее прикосновение. Но шестилетнему малышу хотелось знать причину этой непохожести.

– Почему ты не разрешаешь мне играть с остальными детьми? – спрашивал Джорам по вечерам, когда ему дозволялось выйти из дома и размяться под строгим присмотром Анджи.

– Потому, что ты не такой, как они, – холодно отвечала Анджа.

Или еще один вопрос из разряда вечных: «Почему я должен учиться читать? Другие дети не учатся». «Потому, что ты не такой, как другие дети».

Не такой. Не такой. Не такой. Эти слова постоянно маячили в сознании у Джорама, подобно тем словам, которые Анджа заставляла его тщательно выписывать на грифельной доске. Это из-за Отличия ему полагалось безвылазно сидеть в их хижине, когда Анджа уходила работать на поле. Это из-за Отличия они с Анджей держались в стороне от остальных полевых магов, никогда не участвуя ни в их скромных праздниках, ни в вечерних беседах.

– А почему я не такой? – однажды недовольно спросил Джорам, глядя, как другие дети играют на грязной улице. – Я не хочу быть не таким.

– Да простит тебя Олмин за то, что ты несешь такую чушь! – прикрикнула на него Анджа, с презрением взглянув на детей на улице. – Ты настолько выше их, насколько луна выше грязной земли, по которой мы ходим.

Джорам посмотрел на вечернее небо, украшенное бледной луной – холодной, далекой, окруженной мерцающими звездами.

– Но луна холодная, Анджа. И одинокая, – заметил Джорам.

– Тем лучше! Ей ничто не может причинить боль! – отозвалась Анджа. Она присела рядом с сыном, обняла и крепко прижала к себе. – Будь одинок, как луна, и ничто и никто не сможет причинить тебе боль!

Подумав, Джорам решил, что это, конечно, довод – но не очень хороший. У него было много времени на раздумья – ведь он целыми днями сидел один. Потому он держал ушки на макушке и постоянно присматривался к матери, выискивая Отличие. И думал, что когда-нибудь непременно его обнаружит.

Однажды утром, еще до того, как Анджа отправилась на работу, к ним в хижину постучали. Анджа метнулась к двери.

– А вам чего тут надо, каталист?

Отец Толбан попытался улыбнуться, но улыбка получилась какая-то странная, с сомкнутыми губами.

– Солнце встало, Анджа. Да снизойдет на тебя сегодня благословение Олмина.

– Если и снизойдет, так без вашей помощи, – парировала Анджа. – Я еще раз спрашиваю, каталист: что вам здесь нужно? Поторопитесь. Мне пора в поле.

– Я пришел, дабы обсудить… – официальным тоном начал каталист, но напоролся на ледяной взгляд Анджи и увял. Позабыв тщательно продуманную речь, он забормотал: – Сколько лет вашему… ну, Джораму?

Мальчик спал в углу хижины, на груде залатанных одеял. Рассвет еще не успел разбудить его.

– Шесть, – дерзко сообщила Анджа, словно подзуживая отца Толбана бросить ей вызов.

Каталист кивнул и попытался взять себя в руки.

– Значит, – изрек он, стараясь говорить веселым тоном, – ему пора приступать к учебе. Как вам известно я встречаюсь с детьми в полдень. Давайте, я… Надо бы.

Но тут голос изменил ему, а улыбка и слова увяли под холодом, исходящим от сардонической усмешки Анджи.

– Я сама позабочусь об его учебе! Я, а не вы, каталист! В конце концов, в его жилах течет дворянская кровь! – гневно добавила она, когда отец Толбан попытался было что-то возразить. – Он получит образование, подобающее отпрыску благородного рода, а не какой-нибудь деревенщине!

И с этими словами Анджа выскочила за порог, протиснувшись мимо каталиста, и захлопнула дверь хижины. Дверь была сделана из ветвей, как и двери всех домов в деревне. Изначально ей, как и остальным, придали форму распахнутых в приветствии рук. Но неухоженные ветви двери Анджи напоминали скорее когтистую лапу скелета. В последний раз одарив каталиста подозрительным взглядом, Анджа окружила хижину магической защитой; она проделывала это каждое утро, а в результате лишалась почти всех сил, и ей приходилось идти к полю пешком, а не лететь, как остальные маги.

Джорам, оставшийся в хижине, осторожно приподнял голову. Каталист еще не ушел. Мальчик слышал шарканье его шагов. Потом подошел кто-то еще.

– Нет, вы это слышали? – с горечью поинтересовался отец Толбан.

– Да оставьте вы ее в покое, – посоветовал надсмотрщик. – И мальчишку тоже.

– Но ему следует получить образование…

Надсмотрщик презрительно фыркнул:

– Что, щенок не знает катехизиса? Если в восемь лет он сможет выйти работать в поле, мне без разницы, способен ли он перечислить без запинки все Девять Таинств или нет.

– Может, вы бы с ней поговорили…

– С ней? Я лучше пойду поговорю с кентавром. Вам нужен этот мальчишка, вы и думайте, как вырвать его из ее когтей.

– Возможно, вы правы, – поспешно произнес отец Толбан. – В конце концов, все это не имеет особого значения…

И они удалились.

Джорам подумал, что обнаружил часть Отличия. У него дворянская кровь – что бы это ни значило.

Но это не все. Явно должно быть что-то еще. И оно было. Подрастая, Джорам начал понимать, что Отличие отделяет его от всех – включая даже мать. Он замечал это иногда по ее взгляду, когда он переносил что-нибудь в руках или даже просто шел по полу. Джорам видел в ее глазах страх – страх, что заставлял бояться и его, хотя он и сам не знал почему. А когда он пытался расспросить Анджу, та отводила взгляд, и почему-то вдруг сразу оказывалось, что она очень занята.

Одно из различий между Джорамом и остальными детьми было очевидным: он ходил. Хотя мать, оставляя его в хижине взаперти, давала ему поручения и домашние задания, Джорам частенько большую часть дня только и делал, что с завистью смотрел, как играют другие деревенские ребятишки. Около полудня они под присмотром отца Толбана плавали и кувыркались в воздухе и играли с разнообразными вещами, какие им только позволяло создать воображение и невеликое пока искусство подрастающих магов. Сильнее всего Джораму хотелось научиться летать, чтобы не ходить по земле, как самые низкостоящие из полевых магов или глупейшее из всех живых существ, каталист (во всяком случае, так о нем отзывалась мать Джорама).

И однажды шестилетнему мальчишке пришел в голову довольно резонный вопрос: «А откуда я знаю, что я этого не могу? Я же никогда не пробовал!»

Джорам отошел от окна и оглядел хижину. Хижина была устроена внутри засохшего дерева; при помощи магии его сделали полым, а искусно переплетенные ветви образовали примитивную крышу. Высоко над головой у мальчика через всю хижину тянулся единственный сук, сохранивший свой естественный вид. Изрядно потрудившись, Джорам выволок на середину грубый рабочий стол, чтобы тот послужил ему ступенью к балке. Затем он поставил стул на стол, забрался на него и посмотрел наверх. Оказалось, что так он все равно не достает до сука. Раздосадованный Джорам огляделся по сторонам и заметил в углу ларь для картошки. Спустившись, он вытряхнул картошку, затащил здоровенную полую тыкву на стол и после долгих усилий взгромоздил ее на стул.

Теперь он дотягивался до балки – тютелька в тютельку. Тыква у него под ногами шаталась. Джорам коснулся балки кончиками пальцев, а потом, подпрыгнув – тыква при этом с грохотом скатилась со стула, – ухватился за балку и повис. Взглянув вниз, он осознал, как далеко теперь пол.

– Но это вовсе и не важно, – уверенно сказал Джорам. – Я же все равно собираюсь летать, как все остальные.

Он набрал побольше воздуха в грудь и совсем уже собрался разжать руки, но тут вдруг магическая печать исчезла, дверь отворилась, и в хижину вошла Анджа. Ее испуганный взгляд метнулся к столу, к стулу, к валяющейся на полу тыкве – и, наконец, к Джораму, который висел на потолочной балке и смотрел на мать своими темными глазами. Его бледное лицо напоминало сейчас холодную, непроницаемую маску. Анджа мгновенно взмыла в воздух, взлетела к потолку и подхватила ребенка.

– Маленький ты мой, что ж ты такое творишь, а? – с дрожью в голосе спросила она, прижимая сына к груди, пока они плыли обратно к полу.

– Я хотел полетать, как они, – отозвался Джорам, ткнув пальцем в сторону улицы и попытавшись вывернуться из материнских объятий.

Поставив сына на пол, Анджа взглянула через плечо на играющих крестьянских детей и скривилась.

– Никогда больше не позорь ни меня, ни себя подобными мыслями! – сказала она, пытаясь говорить строго и сурово. Но голос ее дрогнул, а взгляд снова метнулся к сооружению, которое возвел Джорам, стремясь к своей цели. Содрогнувшись, Анджа прикрыла рот ладонью – а затем, поддавшись вспышке эмоций, схватила стул и швырнула его в угол. Затем она обернулась к сыну. Лицо ее сделалось мертвенно-бледным, а с губ уже готовы были сорваться слова упрека.

Но она так и не произнесла их, потому что увидела в глазах Джорама вопрос. А ответить на него Анджа не была готова.

И потому она развернулась, не сказав ни слова, и вышла из хижины.

Джорам, конечно же, предпринял попытку спрыгнуть с крыши – во время сбора урожая, рассчитав, что мать слишком занята и не вернется домой на обед, как происходило все чаще. Мальчишка забрался на самый край и прыгнул, всеми силами души желая повиснуть в холодном осеннем воздухе, как парят грифоны, а потом спланировать на землю, легко и плавно, словно опавший листок…

Он приземлился, но не как сорванный ветром листок, а как камень, сорвавшийся с горного склона. И здорово ушибся. Когда он поднялся на ноги и попытался вздохнуть, то почувствовал сильную боль в боку.

– А что это такое с моим малышом? – шутливо спросила у него Анджа тем вечером. – Что-то ты очень тихий.

– Я прыгнул с крыши, – ответил Джорам, упрямо насупившись. – Я хотел полетать, как остальные.

Анджа нахмурилась и уже совсем было собралась устроить выволочку сыну. И снова увидела в его глазах все тот же вопрос.

– Ну и что же, получилось? – угрюмо поинтересовалась она, безотчетно теребя край зеленого платья, давно уже превратившегося в лохмотья.

– Я упал, – сообщил Джорам не глядящей на него матери. – И ударился. Вот тут.

Он прижал ладонь к боку. Анджа пожала плечами.

– Надеюсь, ты усвоишь этот урок, – холодно произнесла она. – Ты не такой, как все остальные. Ты другой. И всякий раз, когда ты будешь пытаться подражать остальным, ты будешь причинять себе боль – или ее будут причинять тебе они.

Джорам понимал теперь, что мать права. Он действительно не такой, как другие. Но почему? В чем причина? Зимой того года, когда ему исполнилось шесть лет, этот вопрос снова начал мучить Джорама.

Джорам был красивым ребенком. Даже черствый, лишенный сантиментов надсмотрщик невольно отвлекался от своей однообразной работы и смотрел на мальчишку в тех редких случаях, когда его выпускали из хижины. Из-за того, что Джорам почти не бывал под открытым небом, кожа у него была белая, гладкая и полупрозрачная, словно мрамор. Глаза, затененные длинными черными ресницами, были большими и выразительными. Низко расположенные черные брови придавали его лицу задумчивый до странности взрослый вид.

Но самой примечательной деталью внешности Джорама были волосы. Густые, пышные, цвета воронова крыла, они росли над лбом острым мыском и падали на плечи ворохом спутанных кудрей.

К несчастью, эти самые прекрасные волосы в детстве были для Джорама сущим проклятием. Анджа отказывалась их подрезать, и теперь они сделались такими густыми и длинными, что их приходилось расчесывать по нескольку часов, чтобы распутать и привести в порядок, – а процедура была болезненная. Анджа пыталась было заплетать их, но волосы были настолько непослушные, что в считанные минуты выбивались из косы и снова принимались виться вокруг лица и рассыпаться по плечам, будто живые.

Анджа очень гордилась красотой сына. Для нее было истинным удовольствием заботиться, чтобы его волосы всегда оставались чистыми и ухоженными. По правде говоря, это было ее единственным развлечением, ибо она по-прежнему держалась надменно и продолжала сторониться соседей. Уход за волосами Джорама превратился в ежевечерний ритуал – и Джорам терпеть его не мог. Каждый вечер после скудного ужина и короткой прогулки мальчик садился на стул рядом с грубым деревянным столом, и Анджа при помощи магии и пальцев осторожно распутывала буйные, блестящие волосы сына.

Однажды вечером Джорам взбунтовался.

Весь этот день он, как обычно, сидел дома и смотрел из окна, как другие мальчики играют вместе, плавают и кувыркаются в воздухе и гоняются за хрустальным шаром, который сотворил их заводила, ясноглазый мальчишка по имени Мосия. Шумная игра закончилась, когда родители начали возвращаться с поля. Дети кинулись к родителям, цепляясь за них и вешаясь на шею. При виде этой картины Джорам помрачнел и ему сделалось как-то пусто внутри. Анджа постоянно обнимала его и вообще тряслась над ним, но ее любовь была столь яростной, что временами пугала. Джораму иногда чудилось, что мать прижимает его к себе с такой силой, будто хочет, чтобы они стали единым целым.

– Мосия! – позвал мальчишку отец и подхватил сына на руки.

Мосия наскоро поздоровался с отцом и уже готов был вновь ринуться играть.

– Ты похож на молодого льва, – сказал отец, взъерошив сыну волосы. Светлые волосы длинными прядями падали мальчишке на глаза. Отец подхватил челку и быстрым, осторожным движением состриг ее.

Тем вечером, когда Анджа усадила Джорама на стул и принялась расплетать вконец растрепавшиеся косы, Джорам вывернулся у нее из рук и повернулся к матери лицом. Взгляд его был мрачен и серьезен.

– Если бы у меня, как у остальных мальчиков, был отец, – тихо сказал Джорам, – он бы подрезал мне волосы. Если бы у меня был отец, я бы не был другим. Он бы не позволил тебе сделать меня другим.

Анджа, не сказав ни слова, ударила Джорама по лицу. Сила удара была такова, что мальчишка кубарем полетел на пол, а на щеке у него еще несколько дней красовался синяк. Но то, что последовало за этим, оставило на сердце Джорама след, не затянувшийся вовеки.

Ушибленный, рассерженный и встревоженный – ибо лицо Анджи залила мертвенная бледность, а глаза горели лихорадочным огнем, – Джорам заплакал.

– Прекрати! – Анджа ухватила сына за руку – тонкие пальцы больно впились в запястье мальчика – и рывком подняла его на ноги. – Прекрати! – яростно прошептала она. – Почему ты ревешь?

– Потому что ты сделала мне больно! – обвиняюще пробормотал Джорам. Он прижал ладонь к все еще горящей щеке и взглянул на мать угрюмо и вызывающе.

– Я сделала тебе больно! – фыркнула Анджа. – Одна оплеуха, и ты уже ревешь! Пошли!

Она вытащила сына из хижины и поволокла за собой через убогую деревушку, обитатели которой уже устроились на отдых после тяжелого трудового дня.

– Пошли, Джорам! Я покажу тебе, что значит «больно»!

Анджа прошагала по грязной улочке – она шла так быстро, что буквально волокла мальчика за собой (она всегда ходила именно так, когда вела с собой Джорама, и другие маги, подметив это обстоятельство, не раз ему удивлялись), – и подошла к жилищу каталиста, располагавшемуся на противоположном конце деревни. Воспользовавшись магией, оставшейся после рабочего дня, Анджа одним ударом распахнула дверь. Мгновение спустя они с Джорамом ввалились в дом, несомые жаром ее ярости.

– Анджа? В чем дело? – воскликнул отец Толбан, испуганно вскочив из кресла перед очагом. Марм Хадспет возилась у очага, готовя ужин; эта задача требовала больше Жизни, чем имелось у каталиста. Колбаса, висевшая над огнем, шипела и плевалась, как сама старуха Марм, варившая кашу в магическом шаре.

– Вон отсюда! – приказала Анджа старухе, не отрывая взгляда от пораженного каталиста.

– Вы… Марм, вам лучше бы выйти, – негромко произнес отец Толбан. Он хотел еще добавить «…и привести сюда надсмотрщика», но сверкающие глаза Анджи и ее идущее пятнами лицо заставили каталиста прикусить язык.

Фыркая и бормоча, Марм перенесла колбасу из очага на стол, взглянула, прищурившись, на Анджу и мальчика и вылетела за дверь, изобразив по дороге знак от дурного глаза.

Насмешливо скривив губы, Анджа заставила дверь захлопнуться и развернулась лицом к каталисту. Отец Толбан не заходил к ним с тех самых пор, как Анджа помешала ему заняться образованием Джорама. Она никогда не разговаривала с ним во время работы в поле – разве что без этого было уж совсем не обойтись. Потому-то его так потрясло появление Анджи у него в доме – и еще больше каталист поразился, увидев, что она привела с собою сына.

– В чем дело, Анджа? – снова спросил отец Толбан. – У вас что, ребенок заболел?

– Открой для нас Коридор, каталист, – повелительно произнесла Анджа с таким видом, словно приказывала слуге. Ее тон совершенно не вязался с поношенной, залатанной одеждой и испачканным грязью лицом. – Нам с мальчиком необходимо совершить путешествие.

– Как, прямо сейчас? Но… Но… – залепетал окончательно сбитый с толку отец Толбан. Это же неслыханно! Не предусмотрено! Эта женщина сошла с ума!

Тут каталиста посетила другая мысль. Он совершенно один, без всякой защиты находился в присутствии волшебницы – Альбанара, если верить ее словам, – чья Жизненная сила обжигала его, словно пламя гнева.

Наверное, она накопила энергию за день работ. Запас не может быть велик – но его вполне хватит, чтоб превратить несчастного каталиста в жабу или разнести его дом в щепки. Что же ему делать? Тянуть время. Может, у старухи Марм хватит ума сбегать за надсмотрщиком. Пытаясь сохранять спокойствие, каталист перевел взгляд с матери на ребенка; мальчик молча стоял рядом с Анджей, наполовину скрытый складками некогда богатого, а ныне изношенного платья.