Текст книги "Хойники и евреи. История, холокост, наши дни"

III Хойники еврейские

3.1 Девятнадцатое столетие. Двадцатое столетие

Девятнадцатое столетие

Старая мельница. Иллюстративное фото

Год 1847-й. Согласно ревизии этого года Хойницкое еврейское общество» состояло из 2 393 душ.

Год 1886-й [13]:

«К 1886 году здесь действовало три синагоги. „Хойники – это хорошее местечко в самом сердце Полесья с маленькой гостиницей и почтовым отделением“, – сказано в Географическом справочнике, изданном в Варшаве в 1880 году».

Год 1897-й [11]:

«В 1897 году проживало 2685 жителей, из них 1668 евреи. Работали 2 спиртзавода, железообрабатывающий, лесопильный, колёсный заводы. Было 2 водяные мельницы, 2 школы, Покровская церковь, костёл, 3 синагоги, 26 лавок, 2 постоялых двора, почтовая станция.

В 1897 году город, расположенный в Зоне обязательного проживания еврейских подданных Российской империи, имел мощную общину в 1668 человек (62% всего населения)».

Двадцатое столетие

Хойники на старинном рисунке

Еврейское население в 1906 году [13]:

«В 1906 году население местечка выросло до 2865 человек, включая 299 православных, 717 католиков и 1849 иудеев (64,5%). Даже после революции евреи составляли значительное количество среди жителей местечка»

Год 1920-й [17]

«В 1920 г. перед праздником Песах на местечко Хойники совершил нападение главарь громил Болахович со своей бандой и убил 108 человек, в числе которых были малые дети, дряхлые старики и женщины. Все дома были разрушены. Местечко разграблено до основания. Длительное время убитые валялись в полях и в лесах. Когда мы возвращались из Львова, видели много брошенных на дороге трупов. Похороны убитых заняли две недели. Постоянно находились новые убитые. (Дова Фишман)»

В 1939-м году евреев в Хойниках насчитывалось 1645 человек. Их доля в общей численности населения города составляла 47,8% [14].

Во время второй мировой войны в Хойниках был Холокост.

В 2009-м году в Хойниках проживал всего 21 человек-еврей (0,15% от всего числа жителей города) [14].

3.2 Еврейский погром в Хойниках. История Баруха Избинского

Еврейский погром в Хойниках

Еврейский погром в Хойниках (из книги И. С. Фишмана «Воспоминания и размышления» [15] :

«Итак, мой отец был мелким торговцем. Его лавка имела размер 2х3 квадратных метра. Торговали в ней всевозможными товарами. Там были и керосин, и подсолнечное масло, шорные товары, конфеты и мыло, мануфактура. Об обороте такой лавки можно судить по тому, что в великий базарный день, вечером, вся выручка выкладывалась на стол и всеми пересчитывалась. Как я помню, она составляла 14 рублей. Все же это было достаточно, чтобы 8 человек могли существовать. Несмотря на скудные средства существования, мы не были самыми бедными. Отца своего я помню плохо. Знаю, что он был черноволосым, высокого роста и, по-видимому, красивым мужчиной. Зимой 1921 года отец был расстрелян. Зимой 1921 года, мне было тогда 6 лет, в местечке Хойники, что в Беларуси, случился еврейский погром. Банда генерала Булак-Балаховича, или, как их в нашей среде называли, «балаховцы», ворвалась в местечко, громили еврейские дома, забирали ценности, насиловали и убивали людей. Перед уходом они потребовали от каждого главы семьи достать и передать им определенное количество золота и драгоценностей. Мой отец, Самуил Моисеевич, был бедным лавочником, а вообще – никем, поскольку лавка полностью была на попечении матери, а сам он день и ночь пребывал в синагоге, которая, кстати, находилась рядом с нашим домом, на Школьной улице, изучал талмуд и известные комментарии к нему. Естественно, никаких драгоценностей у него не было: ни золота, ни бриллиантов. Он вместе с другими спрятался было в ближайшем лесу, но страх за семью, заставил его выйти из леса и вернуться домой. Здесь, вернее в самой синагоге, его вместе с другими бедолагами схватили и хладнокровно расстреляли. Но об этом я узнал позже. Тогда же мне запомнилось холодное февральское утро, мы сидели перед заиндевевшим маленьким окошечком и смотрели на улицу. Там длинной вереницей тянулись обозы саней с трупами расстрелянных евреев. Как мне рассказывали, их было 60 человек, среди них мой несчастный отец. Это уже был финал трагедии. Но я помню и некоторые детали погрома. Нас было 8 человек – мать и семеро мальчиков, старшему из которых, Мотке, было 15 лет, а младший – Генах был еще грудным. Помню этих бандитов, высоких, здоровых и, как мне казалось, почти поголовно рыжих. Половину дома у нас занимала горбатая тетка по папиной линии Ента; там мы и прятались всей семьей. Однажды, помню, когда моя мать стала просить одного из балаховцев оставить наш дом, ссылаясь при этом на нашу бедность и на малолетних детей, тот бросил в нее изо всех сил топор, и только случайно мать увернулась, спрятавшись за косяк двери. Еще помню тетю Нету по папиной линии. Она оказалась как-то в нашем доме, и я видел, как трое бандитов ее схватили и поволокли в спальню. У нее были роскошные черные волосы, ниспадавшие до плеч, и белое чистое тело. Она была одета в ночную рубаху до пят. Она отчаянно сопротивлялась. Вспоминая этот эпизод, я долго и, к своему стыду даже много лет спустя, будучи уже взрослым, не мог понять, зачем бандиты таскали мою тетю в спальню… Погром длился почти неделю. Все это время мы ничего не ели, и, как ни странно, нам есть не хотелось. Наши детские души были переполнены страхом. Страх полностью лишил нас аппетита.

История Баруха Избинского

История Баруха Избинского (Яков Будовский, кандидат педагогических наук, отличник народного образования. 2000 год.) [16]

Яков Будовский, кандидат педагогических наук, отличник народного образования. Источник: http://hojniki.ucoz.ru/index/vjalikaborskija/0-525

«История моего дедушки из Хойник Баруха Избинского – столяра-краснодеревщика.

Он был из рода первосвященников и пользовался большим почётом в синагоге.

У него было два сына и восемь дочерей.

Когда летом 1920 года местечко захватила банда Булак-Булаховича, и стали грабить и насиловать людей, дедушка – человек мужественный и сильный, бросился на погромщиков с топором и его застрелили. Кстати, в память о дедушке у всех Избинских сыновья носили имя Борис.

Старший сын Баруха Избинского уехал вскоре в Бердянск, работал бухгалтером. Погиб с семьей в июле 1941 года.

Второй сын Гриша учился на портного. Рано уехал в Петроград. В сентябре 1917 года вступил в большевистскую партию, в Красную гвардию, сопровождал советское правительство во главе с Лениным во время переезда в Москву. Учился в школе кремлёвских курсантов, затем в Качинской авиашколе, закончил военную академию химических войск и во время Великой Отечественной войны был одним из руководителей Ленинградского фронта, полковник.

Старшая дочь Хана имела двоих детей. Умерла после неудачной операции, оставив маленького Бориса (4 года) и Лизу (2 года) сиротами. Её сын Борис Вольфсон в 1940 году ушёл в армию. Прошёл всю войну, трижды был ранен, майор.

Дочь Баруха Избинского – Лиза, была очень красивой и умной. Её полюбил юноша Абрам Векслер. По профессии он был портным. В 1913 году уехал в Америку. Началась Первая мировая, а затем и гражданская войны. Десять лет Лиза ждала любимого. В 1923 году они встретились в Либаве и уехали в Филадельфию. У них были дочь Полина и сын Борис. Полина заболела и рано умерла, а Борис (Бэн) Векслер служил в Военно-Морском флоте США. У него две дочери, шесть внуков. Мы переписываемся с ним. Мой младший сын Игорь был в командировке в США (он главврач Дома ребёнка в Ханты-Мансийском округе), навестил Бэна и его семью.

Третья дочь в семье Избинских – Соня (моя мама). Мать вышла замуж за парня из знаменитой в Хойникском районе деревни Великий Бор (есть книга уроженца этой деревни Бориса Саченко «Большой лес»).

Мой отец, Будовский Исаак Моисеевич, работал конюхом в лестрасхозе, затем был десятником, трудился на лесоразработках прорабом, начальником мехлесопункта, а с 1939 года – заместителем начальника Хойникского лесхоза. Был он и начальником железнодорожной станции (три «чайки» на петлицах). В июле 1941 года его назначили начальником эшелона. На этом эшелоне 62 семьи, выехали из Хойник 26 июля 1941 года в город Верхняя Тавда Свердловской области. На Урале он работал управляющим межрайонным отделением «Главлесосбыта» Умер в 1953 году. У нас в семье было два сына. Младший – мой брат, тоже Борис.

Следующая дочь Избинских, Лена, уехала в Москву, работала уборщицей, домработницей и одновременно закончила рабфак, затем горный институт. Вышла замуж за горного мастера Ковалева Лаврентия Матвеевича. Во время войны он был начальником ртутного рудника в Хайдаркане, тётя Лена – сменным инженером. Детей у них, к сожалению, не было. Во время войны у этой семьи нашли приют многие наши родственники. Лаврентий Матвеевич, участник Гражданской войны, человек большой души и сердца. Моя бабушка Фейга-Кейля Избинская очень сокрушалась, что дочка вышла замуж за «гоя». Но, по-моему, её больше беспокоила не его национальность, а имя – Лаврентий. Дело в том, что в Хойниках был «мишугенер» (сумашедший – идиш) по имени «Лаврентий». Местечко есть местечко.

Сейчас из моих двоюродных братьев и сестер большинство живёт в Соединенных Штатах: Лиза Вольфсон из Москвы переехала в Сан-Франциско, Аня Маркович из Ленинграда в Денвер, Бэн Векслер в Филадельфии.

Мы с женой отметили «золотую» свадьбу в сентябре 1999 года. В нашей семье сначала породнились народы Советского Союза, а сейчас мы замахнулись на Европу: невестка – немка.»

3.3 Из воспоминаний Матвея Милявского. В местечке многие имели клички и говорили на идише

Из воспоминаний Матвея Милявского

Из воспоминаний Матвея Милявского [13]:

«Моего отца Шеела звали Буцик, почему – мне до сих пор не известно. Нас, его детей, так и звали – дочь (сын) Буцика. Мы же расшифровывали это по-своему: «Белорусско-Украинский Исполнительный Комитет» и даже гордились. Отец был невысокого роста, плотный. Сколько я себя помню, он всегда был озабочен заработком. Это был настоящий труженик, ни минуты не сидящий без дела. Добрый отец и любящий муж, Шеел был человеком замкнутым, но умел оставить в разговоре за собой последнее слово, и окружающие прислушивались к его мнению. Не пил, почти не курил и никогда не повышал голоса.

После долгих лет совместной жизни родители стали похожи друг на друга, как близкие родственники. Идиш в Хойниках слышался повсюду – дома, во дворе, в магазине, мастерских и на школьной перемене. Белорусы и поляки – соседи евреев в нашем местечке – хорошо понимали, а некоторые довольно бойко говорили на идиш. Помню, когда мои сверстники приходили к нам в дом и мама, плохо говорившая по-русски, мешала слова, пытаясь с ними объясниться, мы слышали от них: «Муме Рива, рет аф идиш» (тетя Рива, говорите на идиш). Помню песню «Махатенисте майне», которую распевали в 1939 году.

Лучше других в Хойниках это получалось у белорусской девушки Лиды. По вечерам соседи собирались у ее дома и просили исполнить еврейские песни. Еще один эпизод, который сохранила память, связан с военной порой. В августе 1945 года после многокилометрового перехода Чешко-Будовица – Брно, наша часть остановилась на ночлег в одном из сел. Я и еще несколько солдат отправились в поисках колодца и совершенно неожиданно встретили моего одноклассника Исаака Добкина. – Мотя, – сказал он, как называли меня в детстве, – здесь есть еще наши из Хойников. Мы вошли в хозяйский двор, и Исаак крикнул: – Платон Евгеньевич, смотрите, кого я привел! Высокий мужчина с погонами сержанта обернулся и воскликнул: – Мотеле, кинд майнер, фун ванен кумете? (Мотеле, мой мальчик, откуда ты появился), – и бросился ко мне. [Старые Хойники] Платон Гуща был старше нас лет на 20, до войны жил на Привокзальной улице недалеко от тети Бейли. Вместе с братом Яшей мы наведывались в его фруктовый сад. Вдали от родных мест он разговаривал со мной на идиш, изредка вставляя белорусские слова. Помню рассказы Баси Смоленской из Глухого переулка, в котором стоял наш дом. Дети Баси – Гершл, Берл и Шифра – были друзьями со школьной скамьи. Большой двор их дома служил местом встречи наших сверстников.

Мы играли в волейбол и устраивали репетиции самодеятельного драмкружка. В большом почете были тогда пьесы Шолом-Алейхема и Антона Павловича Чехова, переписывали стихи запрещенного до войны Сергея Есенина. Тогда нашими кумирами были Ворошилов, Буденный, Пархоменко. Будучи студентом исторического факультета педагогического института в Ярославле, я подолгу просиживал у Баси Смоленской, задавая вопросы. Она вспоминала об участии местных евреев в событиях предреволюционных лет, о марксистских кружках. Жители Хойников не остались в стороне от событий первой русской революции 1905—1907 годов. Урядник Черняк не церемонился. Человек огромной физической силы, он пугал присутствующих одним своим внешним видом. Но однажды во время разгона демонстрации в него стреляли и Черняк погиб. По следам этих событий арестовали Моше Бурдецкого и еще двух человек из близлежащих к Хойникам деревень. Местечко жило в страхе. На ночь евреи закрывали двери и окна на все запоры, опасаясь действий хулиганов, получивших подмогу из других мест. В годы гражданской войны Хойники стали местом погромов «освободительной армии» Булак-Булаховича и Савинкова. Старожилы помнили гробы, установленные в помещении еврейской школы. [Матвей Милявский. Кечкемет (Венгрия). 1945 г.]

В Хойниках были последователи сионистской идеи, в основном, молодые люди. К сионистам примкнул и мой старший брат Борис и дядя Моисей – мамин брат. Моисей был поздним сыном дедушки Нохима и бабушки Нехамы, поэтому Борис и Моисей оказались почти ровесниками – 1905 и 1907 годов рождения. В начале двадцатых годов по Белоруссии прокатились аресты сионистов, но моих родных вовремя предупредили. Накануне визита ОГПУ они ушли из дома. Борис долго прятался у знакомых крестьян и изредка давал о себе знать. Моисей исчез из поля зрения и только в 1923 году дедушке передали, что Моисей жив и здоров, живет в Палестине. Моисей долгие годы строил дороги, участвовал в войне за Независимость и других войнах с арабскими интервентами. [Мотель Каралинский, брат Матвея Милявского. Днепропетровск. 1951 г.] Дедушка, опасаясь за судьбу близких, и особенно за старшего сына Хаима, жившего в Петрограде, долгое время держал это известие в тайне. После войны, в 1947 году в Хойники на наше имя пришла посылка из Палестины. Но родители, опасаясь последствий для других детей, отказались ее получить. Прошло еще почти пятьдесят лет, Советский Союз распался, и мы получили возможность выехать на постоянное место жительства в Израиль. В 1992 году мы разыскали семью старшего сына Моисея – Якова. Сам Моисей не дожил до желанной встречи, о которой мечтал всю жизнь. Он умер в 1972 году. Вскоре умерла и моя сестра Хана, инициатор поисков Моисея, но она успела передать нам адрес Якова в Кирьят-Бялике. Круг замкнулся, и через 80 лет дети восстановили родственные узы, которые оказались разорванными стратегами глобального интернационализма. [Лев Ражавский (1925 – 1980?), друг детства и юности Матвея Милявского. Клайпеда. 1948 г.] По переписи 1926 года в Хойниках проживало 2053 еврея. Чем они были заняты? Жизнь при советской власти входила, как казалось многим, в новую светлую полосу, но евреи продолжали привычные занятия. Своим делом занимались портные, сапожники, извозчики, парикмахеры, коробейники, торговые посредники. Однако частное предпринимательство власти запретили, все национализировали. Самым крупным предприятием местечка стал лесопильный завод «Возрождение». На окраине стояла большая ветряная мельница Бориса Факторовича. Работала мастерская по ремонту земледельческих орудий. В начале Советской улицы располагалось здание торгового центра: магазин мануфактуры, галантереи и готовой одежды. В тридцатые годы, когда проносился слух о том, что привезли товар, то с вечера выстраивалась длинная очередь. Там же находился обувной отдел и лавочка скобяных товаров. Напротив него стоял магазин писчебумажных товаров и книжный, где школьники покупали канцелярские принадлежности и учебники. Рядом примыкало здание народного суда. Маленькие ларечки теснились вдоль всей главной улицы. Счастливчики могли купить там фруктовую воду, морс, мороженое. В центре Хойников имелась контора райпотребсоюза. Сюда, чаще всего по воскресеньям, приезжали крестьяне из окрестных сел. Там они меняли продукты своего домашнего хозяйства (яйца, сыры, колбасы, мед и пр.) на соль, спички, гвозди и другие предметы повседневного спроса. Многие предпочитали приехать в субботу вечером и заночевать у знакомых евреев, чтобы с рассветом занять очередь. В одном из этих приемных пунктов работал мой отец Шеел-Буцик. Иногда он просил меня помочь разложить товар или принимать продукцию у крестьян. Самая большая сапожная мастерская в конце тридцатых годов размещалась в бывшей синагоге – самом красивом здании в Хойниках. Оставалось еще несколько частников, тачавших обувь и ни за что не соглашавшихся вступать в артель. Среди них был наш сосед Липа Смоленский. Я часто бывал у него дома, играл с его сыновьями – моими сверстниками Мишей и Борисом. Сколько помню, Липа всегда пропадал за верстаком, а в руках у него был инструмент. Власти сделали единоличников, не признававших коллективного начала, изгоями. Однажды Липу забрали и требовали отдать деньги, нажитые «не честным» трудом. Десять дней его продержали в местном остроге, вызывали на допросы и угрожали, но потом вынуждены были отпустить. В Хойниках было небольшое швейное производство, где шили и ремонтировали одежду. Но большинству жителей местечка покупать эту продукцию было не по карману, поэтому для детей матери шили на дому. У мамы была ножная швейная машинка фирмы «Зингер», благодаря которой она нас обшивала, а к зиме у нас были матерчатые валенки. Парикмахером был Хазанович. Искусно орудуя ножницами и расческой, он успевал за время стрижки расспросить у клиента все семейные новости, планы и давал свои комментарии. В 1947 году я приехал в отпуск к родителям и заглянул подстричься. Хазанович обратил внимание на мою форменную одежду курсанта МДК ВПУ и поинтересовался, что это значит. Я расшифровал – Московское дважды краснознаменное военно-политическое училище им. В. И. Ленина. В ответ я услышал: «Ну и дает, Мотл-Буцик!» Вскоре все Хойники были в курсе, что сын Ривы-Буцик учится не просто в Москве, а в каком-то заведении имени самого Ленина. Из далекого детства запомнились балаголы-извозчики. Одного звали Симон. В летние месяцы, когда студенты приезжали из городов в родные места на каникулы, у них было много работы. Дети встречали извозчиков с дорогими гостями и бежали вслед за повозками, нагруженными доверху чемоданами, баулами, узлами вещей. [Слева направо стоят: Маня и Люба Розенберг, Яков и Глафира Милявские, Женя (Кофман) и Матвей Милявские, Роза Кофман; второй ряд – сидят: Абрам Розенберг, Броня Милявская, Шеел и Рива Милявские, Лазарь Кофман; третий ряд – сидят (дети): Лева Розенберг, Алик, Таня, Борис Милявские. Хойники, 1959 г.] В зимнее время к домам вели узкие протоптанные в снегу тропинки. Вечерами главным развлечением было навестить знакомых. Чаще других мы посещали мамину сестру тетю Бейлу и дедушку Нохима. Из соседей приятнее было бывать у Смоленских и Сухоренковых. Это были доброжелательные люди. Мы хорошо понимали друг друга. Угощение почти везде было одинаковым – самовар, печенье, варенье и семечки. Летом посреди двора вился дымок костра – это наши мамы готовили варенье на зиму. Пенка от варенья доставалась детям, которые терпеливо дожидались ее рядом. Клубника, малина, вишня – вот почти все разнообразие, которое было характерно для Хойников и любого белорусского местечка тех лет. Местечковые гурманы… Хорошо помню, как мама старалась порадовать нас фаршированной рыбой. Было это очень редко, на праздники и в субботу. Не меньшим лакомством был эсек-флейш (кисло-сладкое мясо). Когда же мама к чаю подавала струдл и флудек, черничный торт – традиционные еврейские лакомства, мы были на вершине блаженства. Благотворительность и помощь нуждающимся оставались неотъемлемой частью довоенных Хойников. Мы не жили в большом достатке, но накануне субботы мама посылала нас к далекой родственнице, семья которой жила в крайней нужде. Мама собирала в корзиночку по кусочку от всего, что приготовила к столу. Знаю, что подобным образом поступали другие еврейские семьи. Этим не хвастались, таков был неписанный закон местечковой жизни.

В местечке многие имели клички и говорили на идише

Источник: https://www.youtube.com/watch?app=desktop&v=vPxBIEeAIj4

В местечке многие имели клички и говорили на идише (вспоминает Матвей Милявскоий) [13]:

«В местечке многие имели клички. Моего отца Шеела звали Буцик, почему – мне до сих пор не известно. Нас, его детей, так и звали – дочь (сын) Буцика. Мы же расшифровывали это по-своему: „Белорусско-Украинский Исполнительный Комитет“ и даже гордились. Отец был невысокого роста, плотный. Сколько я себя помню, он всегда был озабочен заработком. Это был настоящий труженик, ни минуты не сидящий без дела. Добрый отец и любящий муж, Шеел был человеком замкнутым, но умел оставить в разговоре за собой последнее слово, и окружающие прислушивались к его мнению. Не пил, почти не курил и никогда не повышал голоса. После долгих лет совместной жизни родители стали похожи друг на друга, как близкие родственники. Идиш в Хойниках слышался повсюду – дома, во дворе, в магазине, мастерских и на школьной перемене. Белорусы и поляки – соседи евреев в нашем местечке – хорошо понимали, а некоторые довольно бойко говорили на идиш. Помню, когда мои сверстники приходили к нам в дом и мама, плохо говорившая по-русски, мешала слова, пытаясь с ними объясниться, мы слышали от них: „Муме Рива, рет аф идиш“ (тетя Рива, говорите на идиш). Помню песню „Махатенисте майне“, которую распевали в 1939 году.. Лучше других в Хойниках это получалось у белорусской девушки Лиды. По вечерам соседи собирались у ее дома и просили исполнить еврейские песни. Еще один эпизод, который сохранила память, связан с военной порой. В августе 1945 года после многокилометрового перехода Чешко-Будовица – Брно, наша часть остановилась на ночлег в одном из сел. Я и еще несколько солдат отправились в поисках колодца и совершенно неожиданно встретили моего одноклассника Исаака Добкина. – Мотя, – сказал он, как называли меня в детстве, – здесь есть еще наши из Хойников. Мы вошли в хозяйский двор, и Исаак крикнул: – Платон Евгеньевич, смотрите, кого я привел! Высокий мужчина с погонами сержанта обернулся и воскликнул: – Мотеле, кинд майнер, фун ванен кумете? (Мотеле, мой мальчик, откуда ты появился), – и бросился ко мне»..