Текст книги "Бату Мулюков. Жизнь. Творчество. Судьба"

Глава II

1. Воспоминания деятелей культуры и искусств о композиторе, педагоге и музыкальном общественном деятеле Б. Г. Мулюкове

Борис Трубин,

композитор, заслуженный деятель искусств Республики Татарстан и Республики Мордовия

Бату Мулюков… Этого замечательного человека, композитора я знаю с 1950 года! Когда мы приехали из разных провинциальных городов в Казань, Бату уже был лично знаком с Сайдашевым, Файзи и приехал в город, где эти люди живут, для того, чтобы учиться писать музыку. К тому времени он уже окончил второй курс дирижёрско-хорового отделения музыкального училища Оренбурга. Я приехал из Пензы также по желанию учиться в городе, где учат сочинять музыку.

Мы как-то сразу с Бату в 50-м году сдружились. Бату взял лидерство в нашей немногочисленной группе и все организационные заботы брал на себя. Где-то в октябре он сказал: «Я тебя познакомлю с моим кумиром – Сайдашевым, хочешь?» «Конечно, хочу», – ответил я. Я живого композитора к тому времени ещё не видел. Мы пошли в небольшое кафе в Доме Кекина, рядом с театром, которое композитор любил посещать и потому его называли «Сайдашевка». Это кафе многие знали. Зашли мы туда. Сайдашев нас заметил и поманил рукой. Бату меня представил: «Это мой друг Борис, мы приехали вместе с ним учиться сочинять музыку.» «Ну, малай, ну молодцы. Давайте, дружите», – сказал Сайдашев, пальцем попросил официанта подать пару стаканчиков, немного и нам налил и выпил за наши творческие достижения. После этого, может, Салих и не запомнил моего имени, но при встрече меня называл «малаем» и спрашивал: «Как ты живёшь, как вы там с Бату?» Бату он хорошо знал. Также познакомил меня Бату и с Джаудатом Файзи.

После трёх курсов обучения на духовых инструментах (я учился на кларнете) меня приняли на второй курс только что открытого в Казанском музыкальном училище теоретического отделения. А Бату поступил на третий курс дирижёрско-хорового отделения.

Как сейчас помню, 11 ноября (того же 1950 года) он говорит: «Я договорился, нас будут слушать Жиганов и Леман. Назначили нам время, бери свои сочинения и идём». Мы к тому времени А. С. Лемана и Н. Г. Жиганова уже знали. Пришли мы в кабинет ректора, а там – белый рояль, Альберт Семёнович и Назиб Гаязович! Консерватория располагалась в здании на улице Пушкина. Нам предложили поиграть. Вначале Бату проиграл свои сочинения. «Ну, ладно, ладно, хорошо, – сказал Леман, – а теперь ты». Я проиграл свои сочинения, и вдруг Альберт Семёнович произнёс слово: «Щенок». Всё во мне опустилось – Бату прошёл, а я нет. Я не знал тогда, что он так шутит. Альберт Семёнович посмотрел, улыбнулся и сказал: «Но, возможно, породистый». Отпустили нас с тем, чтобы мы ходили заниматься в класс Альберта Семёновича в консерваторию. Мы два раза в неделю, в понедельник и четверг, приходили и участвовали в композиторских дискуссиях, которые практиковались в классе А. С. Лемана. Это обычай был такой – все композиторы собирались, проигрывали свои сочинения, а затем все обсуждали. Это был очень прогрессивный метод, жаль, что он не используется сейчас.

После этих занятий дела наши пошли более организованно, мы стали более целеустремлённо этим заниматься. Уже в марте Альберт Семёнович приказал мне готовиться к госэкзамену в училище. Тогда это было возможно – сдать экзамен, чтобы получить диплом, и перейти в консерваторию. Это особая страница моей творческой биографии.

У Бату, видимо, подготовка была слабее, и он на год дольше задержался в училище. Мы продолжали дружить, тем более что он на 4 курсе училища, а я на 1 курсе консерватории вместе занимались в классе Рустема Яхина! Он из училища перешёл к Яхину вместе со мной, как группа. Это был счастливейший период нашей жизни. Он – необыкновенный человек! Вначале мы расстроились, так как мы у Лемана были, а теперь вот здесь. Но потом поняли, что это разные люди, но их надо одинаково любить. Рустем Хаджиевич слушал нашу музыку, и на мой вопрос о сочинении «А может мне здесь сделать по-другому?» он отвечал: «Боря, Вы же композитор, я предложил, а Вы уже сами решайте». Он был очень деликатный и волновался, когда показывал свою музыку. Часто предлагал послушать свои сочинения, играл и спрашивал: «Вам не кажется, что там… Рахманинов?» Мы отвечали: «Да нет, что Вы, Рустем Хаджиевич, это же Ваша музыка». Полугородские, полудеревенские мы не всегда могли определить и связать определённую музыку с именем того или иного композитора.

Когда Р. Х. Яхин ушёл в отпуск и не вернулся, мы дружно перешли в класс Альберта Семёновича. Нас вернули к Леману, и мы, каждый по-своему, бились за право быть студентом этого факультета. На занятиях была замечательная обстановка. Это были своеобразные заседания Союза композиторов. Все свободно говорили то, что они думают. Никто не обижался. Во всяком случае, так нам казалось. Это была здоровая и очень творческая обстановка.

Что сказать о музыке Бату? Прежде всего, она глубочайшими корнями связана с национальной татарской музыкой. Бату был влюблён в татарскую музыку. Хотя не меньше он любил насвистывать, а свист был довольно художественный, мелодии из популярных оперетт. Он был погружён в атмосферу необыкновенной ауры татарской музыки и влюблён был в своих кумиров – Сайдашева и Файзи. И они были в него, соответственно, влюблены.

Бату оставил после себя очень много музыки. Может быть, она каких-то официальных эталонов, так называемой серьёзной музыки, не вся достигает, но он искренне всё это делал, и эта искренность дороже каких-то официальных норм. Это – живая музыка. Живой музыки часто нам не хватает. Это – музыка, написанная сердцем. Меня всегда поражало разнообразие жанров: вокальная, хоровая, оркестровая музыка и оперы. Я говорил ему: «Ну, Бату, как ты берёшься и за одно, и за другое. Ты сломаешься». А он считал, что так надо. Что же, надо, значит надо. Он был тружеником необыкновенным. Не давал себе пощады, работал на износ.

Ренат Еникеев,

композитор, заслуженный деятель искусств РФ и РТ, народный артист РФ и РТ, лауреат Государственной премии РТ им. Г. Тукая

Значительным событием в музыкальной жизни Казани в 70-х годах вспоминается открытие Казанского государственного института культуры. Ко мне обратились с предложением работать в нём в качестве преподавателя музыкально-теоретических дисциплин. Поскольку по ряду обстоятельств я вынужден был отказаться от столь лестного предложения, меня спросили о том, кого бы я мог рекомендовать для этой работы. Я не задумываясь назвал Бату Гатаулловича Мулюкова, ставшего к тому времени авторитетной фигурой, обладающей чувством ответственности как в творчестве, так и в организаторской деятельности. О том, что выбор организаторов института был удачным, подтверждает и тот факт, что впоследствии Бату Гатаулловичу было присвоено высокое звание профессора.

Моё первое соприкосновение с музыкой Б. Мулюкова было весьма своеобразно – это был «Комсомольский марш», прозвучавший на площади Свободы во время праздничной демонстрации. В памяти сохранилось ощущение удивления и одновременно гордости за музыку татарского композитора, исполняющуюся на равных, рядом с прочно вошедшими в репертуар духовых оркестров произведениями при стечении больших масс народа.

Бату Мулюков с редкой целеустремлённостью и упорством шёл к своей профессии. Фортуна также была к нему благосклонна. Совсем неслучайно на его пути произошли исторические встречи с Салихом Сайдашевым, Назибом Жигановым, Альбертом Леманом. Впоследствии талант композитора раскрылся во многих областях музыкального творчества, где можно было заметить точное знание природы жанра. Из камерно-инструментальных сочинений можно назвать, например, Поэму для скрипки и фортепиано, Скерцо для кларнета и фортепиано, в записи которых я участвовал в качестве концертмейстера. Они запомнились мне своим ярким тематизмом и знанием специфики деревянно-духового и струнного инструментов. Из вокальной музыки вспоминается своей благозвучной гармонией песня «Вечерние огни» в исполнении женского вокального ансамбля. Она в своё время постоянно звучала в эфире.

Бату Мулюков был чрезвычайно работоспособный и деятельный человек. Ему было интересно браться за любую творческую работу. Он ратовал за широту жанрового диапазона, искренне считал, что «композитор должен уметь всё». Через создание вокальных, хоровых и оркестровых сочинений композиторский путь Б. Мулюкова можно представить как восхождение к творческим вершинам – двум национальным операм – «Черноликие» (либретто Г. Рахима) и «Сююмбике» (либретто Н. Ханзафарова).

Р. Г. Усеинова,

музыковед, заслуженный работник культуры РТ

Когда я осенью 1984 года пришла в Союз композиторов на должность ответственного секретаря, Бату Гатауллович был вполне состоявшийся композитор и уважаемый преподаватель Казанского государственного института культуры (ныне университета культуры и искусств). За плечами маэстро – успешная постановка в Татарском академическом театре оперы и балета им. М. Джалиля в 1981 году своей первой оперы по одноимённой повести М. Гафури «Черноликие» (либретто Г. Рахима).

Творческие достижения композитора тогда уже были отмечены почётными званиями заслуженного деятеля искусств России и Татарстана, а за новую национальную оперу «Черноликие» и её активную репертуарную жизнь на сцене театра авторы и исполнители главных партий были удостоены Государственной премии Татарстана им. Г. Тукая.

Бату Гатаулловичу было несвойственно находиться в состоянии творческого покоя. Как человек и представитель национальной творческой элиты, Б. Мулюков не только занимал активную жизненную позицию, но считал своим долгом откликаться на важные исторические события, быть причастным к именам и творчеству выдающихся представителей своего народа. Накануне 100-летия великого Габдуллы Тукая Бату Мулюков создаёт крупное хоровое сочинение – ораторию «Тукай» на стихи Х. Гарданова. Следующая оратория «Гасырлар һәм минутлар» («Века и минуты») на стихи выдающегося поэта, любимца татарского народа Х. Такташа также была приурочена к юбилею поэта.

Как реалист и прагматик в лучшем значении этого слова, Б. Мулюков отчётливо понимал, что после создания произведения начинается не менее важный этап жизни сочинения – доведение его до слушателя. Он обладал особым организаторским даром. Некоторым он иногда казался несколько настырным и надоедливым. Однако он был из тех, кто не жалел своих усилий для организации исполнения особенно масштабных произведений. Его по праву можно было назвать не только творцом, но и талантливым музыкальным менеджером. Он не только находил достойных исполнителей, но ему, как правило, удавалось организовать исполнение или включиться с исполнением сочинения в более крупные республиканские проекты. Так, оратория «Тукай» неоднократно с большим успехом прозвучала не только в Казани, но и была включена в репертуар Государственной хоровой капеллы Башкортостана и блестяще исполнена на юбилейном Тукаевском концерте в Уфе.

Наверное, только самому автору известно – каково это создать новый опус, вложить в своё детище весь свой талант и мастерство, а потом ещё и самому организовать достойное исполнение. Для этого была необходима особая увлечённость и концентрация энергии. Всем этим Бату Гатауллович обладал. Он был очень цельным человеком, способным решать поставленные задачи.

Приверженность традициям своего кумира Салиха Сайдашева, недолгая, но плодотворная учёба в классе композиции Рустема Яхина, последующее приобщение к классической школе Альберта Лемана и Назиба Жиганова заложили основу композиторского профессионализма и дальнейшей активной работы Б. Мулюкова в различных жанрах творчества. Будучи великолепным исполнителем на концертной гармонике, он хорошо знал татарский и башкирский песенный фольклор, выпустил сборник обработок татарских народных мелодий для любимого инструмента. С этим же был связан интерес композитора к песенному жанру. Песни Б. Мулюкова исполнялись часто и были любимы народом, поскольку в своей основе они глубоко связаны с народной традицией и органично продолжают лучшие традиции камерно-вокальных жанров, заложенных композиторами старшего поколения. Классическим образцом песенной лирики Б. Мулюкова является «Җырымда юатырмын» («Песней утешу») на стихи Ф. Сафина, где единство текста и выразительной мелодии достигают высот некоторых песенных шедевров сайдашевской и яхинской вокальной лирики. Основанный на традициях живой музыкальный язык композитора был близок и понятен как исполнителям, так и слушателям. Эти качества музыки Б. Мулюкова позволили ему занять достойное место в музыкальной культуре нашей республики.

Наступил 1998 год – год 70-летия Бату Гатаулловича. Если раньше в качестве члена правления, до этого заместителя председателя Б. Мулюков часто бывал в Союзе композиторов, то в конце 90-х это случалось гораздо реже. Он советовался с членами правления, со мной, как и когда лучше провести юбилейный концерт. Работа над оперой «Сююмбике» приближалась к завершению. Либреттист Н. Ханзафаров настаивал на своей версии, в театре же считали, что в историческое полотно либретто обязательно должен быть привнесён конфликт и включена любовная линия. Ханзафаров не соглашался с предложением театра, а композитор, несмотря на недомогание и нервозность сложившейся ситуации, продолжал работать. Тем не менее в результате непростых переговоров на конец сезона 1998/99 года была запланирована премьера концертной постановки оперы «Сююмбике».

Осенью 1998 года композиторы и музыковеды были приглашены на художественный совет театра для прослушивания отдельных фрагментов оперы, подготовленных солистами оперы. Бату Гатауллович не смог присутствовать на прослушивании, поскольку находился в больнице. Состояние его здоровья оставляло желать лучшего, но он не только не останавливал работу над оперой, но и был готов к главному – работе с дирижёром, солистами и всей постановочной группой, которые уже получили большую часть музыкального материала. Бату Гатауллович попросил меня внимательно выслушать все замечания и просьбы и рассказать ему, как всё происходило, что я и сделала. На прослушивании вновь состоялся эмоциональный разговор с либреттистом, который не желал вносить никаких изменений. В целом же настрой участников прослушивания был позитивным и было принято решение продолжить работу.

После Нового года определилась дата премьеры и наступал самый горячий период – период подготовки спектакля к постановке. Бату Гатауллович самоотверженно боролся за своё детище, и в этот ответственный момент в «бой вступил» главный дирижёр театра Игорь Петрович Лацанич, в музыкальной редакции которого и состоялась та единственная историческая постановка оперы «Сююмбике». Безусловно, работа дирижёром велась и раньше, но теперь отступать было некуда, и И. Лацанич считал своим долгом привести всё, что было сделано авторами, к премьере.

Отдельно необходимо сказать о замечательной женщине, более четверти века проработавшей заведующей литературной частью театра, заслуженном деятеле искусств Татарстана Рамзие Идиатулловне Такташ. Казалось бы, литературная часть, а на самом деле всё, что входило или могло войти в репертуарный план театра оперы и балета, проходило через добрые, заинтересованные, профессиональные руки Рамзии Идиатулловны.

И в этот раз она, как человек театральный, взяла инициативу на себя. Мы вместе подготовили скромную, но, можно сказать, вошедшую в историю татарской музыки и музыкального театра нашей республики программку оперы. Она сделала замечательную афишу премьерного спектакля, посвящённого 70-летнему юбилею композитора Б. Мулюкова, и так мы все дожили до премьерного июня 1999 года. Возможно, это последнее лето Бату Мулюкова было одним из самых счастливых. Пережив первый инфаркт, который он получил за год до своего ухода, преодолев все сложности взаимоотношений либреттист – композитор – театр, Б. Мулюков дошёл до окончания работы и премьеры, получившей достойную оценку прессы и художественной общественности города. Это была очередная и, к сожалению, последняя победа замечательного человека, большого музыканта и настоящего миссионера, считавшего своим долгом служение народу.

М. Г. Имашев,

народный артист РТ, заслуженный деятель искусств РТ

Композитор Бату Мулюков остался в моей памяти как автор масштабных, глубоко содержательных сочинений. Я хорошо знаком с его песнями, например: «Пой, сестрёнка», «Моей учительнице» (слова М. Мазунова), «Песней утешу» (слова Ф. Сафина), «Не простят» (слова Ш. Маннапова) и другие. Однако я никогда не забуду оратории «Века и минуты», «Тукай», в исполнении которых сам принимал участие. Эти два замечательных сочинения стали для меня существенным толчком для более глубокого постижения творчества, содержания и мыслей, занимавших двух выдающихся национальных поэтов – Г. Тукая и Х. Такташа.

Бату Гатауллович знал, что я обучался в консерватории, а раньше работал артистом драмы в Камаловском театре, поэтому приглашал меня в качестве чтеца в своих ораториях. Оратории Бату Мулюкова исполнялись с аншлагами в концертных залах.

Особенно запомнилось исполнение оратории «Тукай» в Уфе совместно с Государственной хоровой капеллой Башкортостана. До сих пор перед глазами стоит Бату Гатауллович, с благодарностью пожимающий руки каждому из исполнителей.

Затем, когда я работал директором Татарского академического театра оперы и балета имени М. Джалиля, состоялась постановка оперы Бату Мулюкова «Черноликие». Часто в моём кабинете композитор вместе с главным режиссёром театра Ниязом Даутовым обсуждали то один музыкальный отрывок, то решение какого-то другого раздела оперы, а то и создание нового дополнительного музыкального материала, необходимого для более полной реализации замысла постановщиков. А мне как директору также хватило хлопот с декорациями, костюмами и другими мелочами, которых перед премьерой всегда бывает предостаточно. Наши хлопоты тогда увенчались большим успехом, и постановочная группа оперы была удостоена Государственной премии Татарстана имени Г. Тукая.

В моей памяти Бату Мулюков остался как необыкновенно работоспособный и бесконечно преданный творчеству человек, настоящий композитор.

М. И. Устинов,

доцент КазГУКИ, заслуженный работник культуры РТ

С Бату Гатаулловичем я проработал 24 года на кафедре оркестрового дирижирования с 1973 по 1997 год и вёл те же курсы – инструментовку и чтение партитур.

В первые годы существования института Бату Гатауллович читал лекции по инструментоведению, был первым педагогом по этому курсу на кафедре. Позднее вёл лишь индивидуальные занятия и учил студентов азам профессии: умению инструментовать для народного оркестра, анализировать и играть на фортепиано оркестровые партитуры.

К инструментовке Бату Гатауллович подходил творчески, вносил свежую струю в процесс создания партитуры. Учил относиться к нотному тексту инструментуемого произведения по-композиторски: не бояться менять что-то в оригинале, если это пойдёт на пользу оркестровому звучанию. Любил давать студентам одноголосные темы народных песен для гармонизации, фактурного оснащения и дальнейшей инструментовки. То есть речь шла об обработке народного музыкального материала для оркестра. Из песни надо было сделать самостоятельное оркестровое произведение с двумя-тремя проведениями темы и обязательной динамической кульминацией. Считал этот вид работы наиболее развивающим студента и ценил её более всего. Гордился сделанными в классе партитурами и показывал их коллегам в Союзе композиторов.

В начале 80-х годов он выступал на конференции с методическим докладом: «Гармонизация одноголосной народной мелодии с последующей инструментовкой для оркестра народных инструментов». Говорил: «Студент должен овладеть основными навыками инструментовки». И это ему удавалось, все его студенты успешно осваивали эти начала. Имели понятие о педали и научились её применять, знали, в какой группе и как пишется основной аккомпанемент, удачно использовали ударные инструменты. Прежде чем писать партитуру, требовал от студента составления оркестрового плана. В клавире нотного оригинала студентом проставлялись карандашом указания, где и какие инструменты будут в дальнейшем играть. Этому он придавал большое значение. Посвящал такому предварительному разговору со студентом целое занятие. При этом с чем-то соглашался, что-то критиковал и требовал исправить.

Инструментовки студентов его класса отличались некоторым своеобразием по составу оркестра. В нём имелись 2 партии балалаек прим (ленинградская школа) вместо привычной одной и 2 баяна вместо привычных в современном оркестре трёх-четырёх.

На экзаменах и зачётах по инструментовке настаивал, чтобы партитуры были переписаны набело с предельной аккуратностью. Говорил, ссылаясь на слова своего учителя по композиции А. С. Лемана, что оркестровая партитура должна выглядеть в чистовом виде, как будто издана в одном экземпляре. Если в нотах встречались знаки репризы, он требовал давать два варианта инструментовки повторяющегося фрагмента музыкального текста, как от него требовал в студенческие годы Н. Г. Жиганов. Вообще, все хорошие начинания из своего консерваторского образования он привносил в свою педагогическую работу со студентами в институте.

Оценивал студенческие работы довольно строго. Своим студентам ставил чаще четвёрки. Пятёрок было немного. Получали их, как правило, 2–3 человека, самые добросовестные, исполнительные, успешные. Тройки ставил нерадивым: бездельникам, прогульщикам. Воспитательные меры были вполне разумными и действенными. На занятиях чтения оркестровых партитур он изучал со студентами в основном партитуры для оркестра народных инструментов. Учил вычленять главное, извлекать из партитуры основные линии и исполнять их на фортепиано. Садился сам за инструмент и показывал, как это делается. Этому предмету Бату Гатауллович уделял самое серьёзное внимание.

Меня, молодого преподавателя, работающего рядом с ним, он по-своему опекал. Делился опытом, давал советы – с чего начинать, что требовать от студентов. На зачёты и экзамены он всегда выносил со своими студентами 3 партитуры. Среди них часто встречались излюбленные его виды работ – самостоятельные обработки народных мелодий для оркестра, переинструментовки с симфонической партитуры, обычные инструментовки для народного оркестра.

Каждый четверг он был занят на заседаниях в Союзе композиторов. Другие 3–4 дня в неделю он бывал в институте и занимался со студентами.

Педагогом Бату Гатауллович был требовательным, хотя трудно было совмещать серьёзную композиторскую работу с преподаванием в вузе. Ему это долгое время удавалось, хотя перегрузки – физические, эмоциональные, психологические – позднее отрицательно сказались на его здоровье.

Для народного оркестра Б. Мулюков написал Пионерскую увертюру, которую исполнил учебный оркестр народных инструментов под руководством Е. В. Белобородовой в декабре 1978 года. Впечатлило то, что произведение создано по всем законам жанра, с умелой имитацией трубных фанфар духовых.

Сочинённые в середине 1970-х годов 10 пьес для баяна он попросил преподавателей разучить со студентами. Как потом оказалось, это было необходимо, чтобы показать написанную музыку на одном из заседаний в Союзе композиторов. Надо заметить, что все пьесы имели программный подзаголовок: Юмореска «Весёлая игра», Скерцо «Шальная мысль» и т. д. Были среди них и два вальса для дуэта баянов. В них ощущалось влияние мышления композитора, пишущего для духового оркестра. Особенно это ярко проявилось в контрапунктах, похожих на теноровые и баритоновые распевы в духовом оркестре.

Впоследствии в авторском сборнике для баяна оказались и 15 обработок народных мелодий – татарских и башкирских.

Позднее некоторые из этих пьес были инструментованы для народного оркестра студентами его класса и неоднократно исполнялись в концертах и творческих вечерах.

Однажды мы с Бату Гатаулловичем стояли на троллейбусной остановке и увидели юбилейную афишу одного из местных полупрофессиональных композиторов. Бату Гатауллович заметил: «Вот видите, написал несколько песенок и уже композитор. Чтобы называться этим серьёзным именем, надо многому научиться: писать для оркестра, хора и создать для этих составов что-нибудь крупное, большое. Надо знать достаточно хорошо много музыкальных инструментов, а не один-два. Нельзя так дискредитировать, принижать это высокое звание композитора».

Говорил, что композиторская работа – очень суровая вещь. Требует регулярности в сочинении, постоянного напряжения. Передавал слова А. Лемана: если год-два не работать, не сочинять музыку, то Муза уходит, покидает композитора.

Сочинял он с упорством. Его минимальная ежедневная норма в сочинении была следующей: развёрнутый лист клавира, то есть 2 страницы простой нотной бумаги в чистовом виде. Конечно, это не так много для профессионального композитора, но со временем набиралось достаточно. Тем более, что ежедневная работа, надо думать, прибавляла мастерства, умения, оттачивала художественный вкус, совершенствовала технику письма. Если что-то в сочинённом фрагменте не нравилось, он, по его словам, переделывал неудачное место до тех пор, пока результат не становился удовлетворительным.

Бату Гатауллович ценил творчество П. И. Чайковского. Покупал книги из серии его полного собрания сочинений с разными текстовыми материалами – письмами и прочим. Имел у себя дома полное собрание романсов и песен Чайковского. Высоко оценивал мастерство инструментовки Н. А. Римского-Корсакова.

Очень гордился, что в поездке по тогдашней ГДР, будучи в Лейпциге во время проведения ежегодной ярмарки, побывал на могиле И. С. Баха и, в знак уважения к композитору, возложил цветы.

Рассказывал нам о своих учителях. Говорил, что учился сочинять музыку в Казанском музыкальном училище у Н. Г. Жиганова. Но тот посоветовал перейти в класс А. С. Лемана, сославшись на то, что не силён в музыкальных формах и у Лемана учиться ему будет лучше.

Так и вышло: учился в консерватории и закончил её по композиции у Лемана. Жиганов же, скорее, не хотел связывать себя ответственностью за обучение композитора. Надо было вникать в чужое творчество, отвлекаясь от своего. Композитору, активно пишущему музыку, это было нелегко. Едва ли были у него ученики по композиции, основным его предметом была инструментовка. Тоже нелёгкая вещь для педагога, погружённого в своё творчество. Но здесь приходилось иметь дело хотя бы с готовым, доведённым до ума музыкальным материалом.

Рассказывал, как встречался в Оренбурге с Салихом Сайдашевым. Показал ему свои первые сочинения. Сайдашев поддержал начинающего композитора, укрепил его веру в свои силы, посоветовал ехать учиться музыке в Казань.

Вспоминал добрым словом Н. Г. Рахлина. Рассказывал: «Он помог мне в подготовке к исполнению моей симфонии. Мы с ним целую ночь сидели над партитурой. Натан Григорьевич сделал много купюр в нотном тексте. Он очень хорошо чувствовал форму, композиционное построение целого. От этого симфония только выиграла. Обычно композиторы этого не любят. Я же ему за это благодарен. После этого симфония была сыграна государственным оркестром под управлением Н. Г. Рахлина и записана на радио».

В середине 80-х годов он написал произведение для эстрадно-симфонического оркестра, не помню названия. Показал его в Москве дирижёру А. Михайлову. Тот исполнил с оркестром его вещь и сделал магнитофонную запись исполнения. Бату Гатауллович, получив плёнку с записью своей музыки, отдал её на местное радио. Время от времени её стали транслировать в эфире.

Впоследствии это произведение я слышал в исполнении эстрадно-симфонического оркестра телерадиокомпании «Татарстан» под руководством Р. Утэя. Солировал на аккордеоне известный музыкант, хоровой дирижёр, композитор и аранжировщик Марс Кашипов.

Несколько позднее небольшой фрагмент из этой оркестровой пьесы с соло аккордеона я слушал по радио чуть ли не каждое утро. И думал каждый раз: «Ну вот, Бату Гатауллович увековечил себя такой простой по стилю демократичной музыкой наряду с А. Ключарёвым с его «Волжской симфонией» (воскресная радиопередача «Между Волгой и Уралом») и Р. Яхиным с его «Гимном Татарстана», исполняемым ежедневно.

Написано это сочинение крепко как по содержанию, так и по форме. Инструментовано произведение в традициях эстрадного жанра с умелым и стильным использованием группы саксофонов и струнной смычковой группы.

Честно говоря, я не ожидал от него попадания в десятку в таком непривычном жанре и инструментальном составе. Чем-то эта его музыка – не прямо, но несколько косвенно – напоминала «Венесуэльский вальс», который привезла из Латинской Америки Н. Д. Юлтыева и ставила этот танец со своими хореографами-студентами. Какой-то лёгкой полётностью, романтичностью, воздушностью.

Бату Гатауллович критиковал некоторых своих собратьев по перу в Союзе композиторов за лень, ссылки на нездоровье, за незавершённость, эскизность в сочинениях. Особенно возмущался, если композитор талантлив, имеет высокую исполнительскую квалификацию и не использует свой богатый дар в творчестве. Были и коллеги, кого хвалил за удачные произведения.

Где-то в середине 90-х годов мы, преподаватели кафедры и в том числе Бату Гатауллович, побывали в гостях у нашего бывшего преподавателя, известного в прошлом дирижёра оперного театра Х. В. Фазлуллина на его юбилее – 85-летии со дня рождения. Хасби Валеевич поинтересовался у Бату Гатаулловича, что тот пишет. Он ответил, что работает над оперой «Сююмбике». «Вон ты куда забрался!», – многозначительно произнёс Хасби Валеевич, высоко подняв указательный палец правой руки.

Композитор был очень доволен тем обстоятельством, что его жена не была музыкантом. Об этом он рассуждал примерно так: «Меня бы очень сковывало, если профессиональное ухо находилось бы рядом, когда я нащупываю и проигрываю свою музыку. А так я не чувствую никакого стеснения в работе». С этим можно вполне согласиться. Выражать себя через звуки и ощущать при этом постоянный контроль, или просто любопытство, внимание, – не всякому это понравится. Творческий процесс – интимное дело, и вряд ли стоит впускать в свой внутренний мир кого бы то ни было.

Он поддерживал мои опыты в области сочинения музыки. Какие-то произведения я показывал ему в нотной записи, что-то играл на фортепиано, баяне. Ряд моих пьес он слышал в оркестровом исполнении.

Советовал обогащать традиционную классическую гармонию трезвучиями с добавочными полутонами, которые придают звучанию аккордов некоторую терпкость. Считал, что чистые трезвучия сейчас уже не современны, не в духе времени. Нельзя отставать от ритмов современной жизни.