Текст книги "Поле жизни"

Незабываемое…

Невыносимо яркий свет ударил по глазам. «Я ещё жив, – мелькнуло в сознании. – Это каратель факелом тычет под соломенную крышу нашей избы. Надо бежать, пока не добили». Но бессильное тело пронизано болью. Как будто издалека доносится голос:

– Пётр Семёнович! Вы меня слышите?.. Слава богу, ему лучше. Очнулся.

Незнакомое помещение, чужие лица. Оказывается, позади операция, трое суток забытья и реанимационная палата. И в те мгновения, когда уходила жизнь, память вернулась к событиям далёкого сорок первого года.

– В начале войны отец ушёл на фронт, – вспоминает герой моего повествования П. С. Гребенников. – Жил я тогда в Перове, под Москвой. В середине июля уже появлялись «Юнкерсы-88», было сброшено несколько бомб. Стало страшно.

Начали строить бомбоубежища, траншеи: верх закрывали брёвнами, досками, засыпали землёй. И каждый вечер в освещённом прожекторами небе повисали заградительные аэростаты. Зенитные орудия и спаренные зенитные пулемёты были готовы к схватке с вражескими самолётами. При их появлении небо озарялось взрывами зенитных снарядов, росчерком трассирующих пуль.

На землю летели фугасные и зажигательные бомбы. Вначале приноровились тушить «зажигалки»: хватали их большими клещами и бросали в ящик с песком и в бочку с водой. Но затем они начали взрываться, вынуждая обращаться с ними с осторожностью.

Мы, мальчишки, активно участвовали в борьбе с «зажигалками». А с середины августа бомбёжки стали значительно реже. Видимо, наши научились отгонять бомбардировщиков от Москвы.

Мама отвезла меня к родным в деревню, что в семидесяти километрах от Орла. Как говорится, попал из огня да в полымя. Оказался в пекле войны.

В октябре 1941 года видел наступающих живых фашистов, ещё в силе.

Наши солдаты шли маршевым шагом, плохо вооружённые, у немногих были сапёрные лопаты, у офицеров – наганы.

У немцев никто пешком не ходил: вначале ехали бронетранспортёры, крытые грузовые машины, мотоциклы, замыкали повозки на рессорах, запряжённые мощными тяжеловозами.

Все передовые части были вооружены автоматами, гранатами. Винтовками вооружались только солдаты из обоза, то есть тыловые части. У каждого солдата при себе продовольственный паёк на несколько дней, горячее питание готовили походные кухни. Отбирали у крестьян всё, что попадёт под руку: резали кур, овец, свиней. Всё это отправлялось в котёл или оставлялось про запас.

Обувь у фашистов была кожаная, кованая, одежда – зелёное тонкое сукно «жабьего» цвета, френчи, брюки такого же оттенка. На ночлег располагались по домам в зависимости от ранга и чина. Хозяев выгоняли, оставляли только тех, кто должен их обслуживать. Охраняли часовые и их прислужники. Ночью жителям запрещали появляться на улицах.

В нашей деревне немцы выгребли всё съестное, быстро сожрали скотину, принялись за мёд, овощи, фрукты, соленья. Обрекли людей на голодную смерть.

Все вздохнули с облегчением, когда фашисты засобирались уезжать. Но рано радовались: появились факельщики и каратели с собаками. Шли цепочкой, впереди факельщик, за ним два карателя с автоматами наизготовку, бесновались псы.

И запылали дома, поднялся крик, плач. Кто пытался помешать – расстреливали на месте. Я бросился помочь упавшей женщине, от фашиста получил удар прикладом по голове. Дед утащил меня, залитого кровью, подальше от греха.

– Видимо, эти страшные события настолько потрясли детскую душу, что в январе 2005-го они ожили с такой силой и вернули Вас в 1941-й?

– Да, испытаний для психики людей хватало. Во время пожара сгорела в избе бабушка, её не успели похоронить.

В начале января 1942-го немцев из наших мест выгнали. Народ стал возвращаться на родные пепелища. Раньше молодёжь немцы угоняли в Германию. Так многие по дороге разбегались, благо в родных краях каждая тропочка знакома.

Моего двоюродного брата тоже поймали. Его семья пришла жить к нам. В землянке для всех находилось место. Как-то пришла женщина из их деревни:

– Полина, у плетня, где стоял твой дом, какой-то парень лежит. Подорвался на мине, по лицу нельзя узнать, кто такой. Снегом занесло.

– Неужели Андрей? – помертвела тётя Поля. Быстро собралась – и туда. Материнское сердце не зря почуяло беду: у родного плетня Андрей принял смерть.

В феврале сорок второго дед послал меня в лес за хворостом. Вечерело. Вышел на опушку и споткнулся от страха: на кустах повис убитый боец, а у дерева распластался другой. Побежал я без оглядки в деревню, рассказал взрослым.

Утром повёл их на то место. Подошли и остолбенели: лежат солдатики раздетые до нижнего белья с отрубленными голыми ногами. Такой случай оказался не единичным. Люди-то разные, мерзавцы тоже попадались. Потом встречались некоторые в валенках, разрезанных и зашитых сзади, и как земля таких терпела?

В мае 1942-го нас отселили за 60 километров. На наших полях ничего не сеяли и не сажали, там готовилась мощная линия обороны. Будущая победа над фашистами набирала силу на Орловской земле.

В августе того же года отправился домой вместе с женщиной и двумя её малыми детьми. Добирались до Москвы три недели. Вернулся к матери, и началась моя учёба и трудовая жизнь в ФЗУ. Много было нас, мальчиков и девочек, полуголодных, плохо одетых, но верящих в победу и добросовестно на неё трудившихся. Многие из нас награждены медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов».

Но, наверное, не такая теперь и важная эта награда: уж больно скромно оценивает её значимость государство!

Под грифом секретности

Позади война с её лишениями и бедами, учёба в железнодорожном училище, совмещаемая с работой. После училища – Московский химический техникум, Институт химического машиностроения – и всё с отличием.

– Учёный совет института, – ведёт автобиографический рассказ Пётр Семёнович Гребенников, – дал рекомендации в аспирантуру. Но оказалось, что моя судьба решена: направлен для работы на секретном предприятии – в «зону».

– Пришёл сынок, по нему вижу, что-то случилось, – рассказывала мать.

– Мама, надо собираться, на работу уезжаю.

– Куда?

– Далеко!

– А как же аспирантура?

– Ректор не смог отстоять: эта власть повыше и посильней.

– Всё было таинственно, как в детективе: на полученной открытке – адрес дома и комнаты, в которой следовало получить деньги на одном из вокзалов в кассе, где не толкались пассажиры. Предупредительный кассир, вручая билет, растолковал, где посадка, какой номер поезда, вагона и купе.

– Вас довезут до места назначения, а дальше всё узнаете.

Ехал с попутчиками, тоже выпускниками вузов, около суток. Молодёжь быстро перезнакомилась, почти все с красными дипломами. Наши два вагона от Арзамаса раза три отцепляли от одного поезда и присоединяли к другому. Мы терялись в догадках относительно пункта назначения.

На предпоследней станции документы и вещи подверглись строгой проверке. Кругом сотрудники НКВД, служебные собаки, три ряда колючей проволоки на изоляторах.

Прошло около шести часов. В душу закралась тревога: куда попал? Наконец доехали до нужной станции. Начался новый этап моей жизни. Городок небольшой, центр, где администрация и предприятие, с десяток улиц.

На следующий день нас предупредили, что внешняя переписка проверяется, сообщили адрес. Поселили в квартирах со всеми удобствами. Я всю жизнь прожил в бараках, а здесь как в рай попал. Не переставали удивляться: в магазинах изобилие продуктов и промтоваров; машины без очереди. «Москвич» тогда стоил 9 тысяч рублей, а ЗИЛ – 42.

Состоялась встреча с руководителями предприятия, беседовали индивидуально с каждым. Дали испытательный срок на освоение специфики профессии.

Я попал в конструкторско-экспериментальный отдел. Мой начальник давал мне задание и принимал работу, с возникающими вопросами обращался только к нему. У каждого была своя печать, в конце рабочего дня сдавали документы в опечатанном портфеле. Я не должен был знать, что делает сосед или сотрудник любого подразделения, разговоры о работе исключались. При поступлении мы заполнили анкету о неразглашении государственной тайны, иначе грозила соответствующая статья закона…

Жили мы в заповедном месте. Кругом лес, небольшая речка, бассейн, хороший стадион, кинотеатр, драмтеатр. Был свой дом отдыха. Проработал здесь два года. В 1957 году наше предприятие отпочковалось, и в сентябре мы должны были уезжать на новое место – Урал. Но нас задержали на три месяца, причину объяснили неготовностью домов для проживания.

Дня за три до нового, 1958 года мы переехали на Урал. Стояли сильные морозы, до 52 градусов, сугробы метровые. Когда морозы спали, наслаждались прелестно-сказочной природой: горы в лесах, озёра с изобилием рыбы. До февраля не знали, что 11 сентября в десяти километрах от нас произошёл ядерный взрыв. В начале февраля стали привозить людей из Челябинска-40, подселять к нам в квартиры.

– Не вызывало у вас тревогу известие о катастрофе?

– О её последствиях старались не думать, знали, надо совершенствовать ядерный щит Родины, укреплять её оборону. По дороге в Челябинск появились указатели: «Не останавливаться», «Воду не брать», «Озеро заражено». На пути встречались сожжённые или снесённые бульдозером деревни – удручающее зрелище. Но местные жители тайком пробирались на родные пепелища, не понимая смертельной опасности, она коварна отсутствием запаха и вкуса… Из этих озёр они ловили рыбу, везли на продажу в Челябинск и Свердловск. Даже мы редко пользовались счётчиками Гейгера.

Когда сошёл снег и потеплело, в конце мая началась полоса повальных заболеваний. Всем ставили диагноз: дизентерия, болезнь Боткина. В больнице и военном госпитале мест не хватало, я уже попал в солдатскую палатку.

Врачи объяснили нам причину массового заболевания: инфекция. В письмах о болезни не разрешалось сообщать. «Маяк» находился от нас по прямой в двенадцати километрах, о трагических событиях на нём ничего не знали. Наоборот, оттуда подселялись к нам его сотрудники. Чувствовал себя плохо, не понимал, что за лихоманка свалилась на всех.

Через два месяца у меня заболели ноги и поясница. Ноги опухли, колени с трудом разгибались, не мог ходить. Пять недель пролежал в больнице. Предложили инвалидность третьей группы. Я отказался. После этого меня отправили в санаторий. А вернувшись обратно, узнал, что умерли в мучениях заместитель генерального конструктора, Герой Социалистического Труда, и наш сорокалетний начальник сектора.

Через два месяца после возвращения опять тяжело заболел. Направили на ВТЭК, где снова предложили третью группу инвалидности. Вновь отказался. Выписку из истории болезни и курортную карту не вернули. Намекнули, чтобы написал заявление об увольнении по собственному желанию.

Летом 1959 года я выехал домой беспрепятственно со стороны отдела кадров режимного предприятия. Вернулся к родителям с костылём.

– Глянула я в окно, и сердце как оборвалось: заворачивает к дому Петя, идёт тихо-тихо с палочкой, в руке чемодан. Вернулся сыночек больной. Я-то думала, что ему износа не будет! – каждый раз вытирая слёзы, горевала мать.

– Испытав с детства много трудностей и невзгод, не собирался просто так сдаваться. Всю жизнь проработал инженером. Я, – вздыхает Пётр Семёнович, – инвалид второй группы, оформлять первую не осталось сил. Перенёс онкологические операции, душит астма, короче, нет живого места.

Вспоминаю умершего друга, с которым работал: симптомы болезней одинаковые. Наверное, держат меня на этом свете здоровые крестьянские корни: дедушка в семьдесят пять легко поднимал тяжёлые бочки, подвозя их к тракторам, в морозы полушубок – настежь.

Я честно выполнял свой долг перед Родиной. Имею награды, в том числе медаль «За трудовую доблесть» в годы войны, когда голодным подростком валил лес и грузил в вагоны, а потом работал в цехе, неделями находясь там по ночам.

Оказалось, что никаких льгот таким, как я, не положено. Даже в архиве меня нет. Государство забыло о нас, ценой всей жизни и погубленного здоровья участвовавших в создании «ядерного щита СССР».

Я у края пропасти стоял…

– Дорогая сестрёнка, у нас беда. Мы в тридцати километрах от Чернобыля, а там произошёл взрыв на атомной станции. Не знаем, что с нами будет. Мы-то пожили, а что ждёт детей и внуков? – писал мне брат в июне 1986 года. – Душа болит о ликвидаторах, это настоящие герои, работали в ядерном пекле. Если б не они, быть бы вселенской катастрофе!

Об одном из них и будет мой рассказ.

– Поехал я туда без колебаний, – вспоминает Геннадий Алексеевич Винокуров. – Как специалист, представлял, что такое выпущенная на волю радиация. Было чувство долга и стремление ограничить распространение радиационного заражения на территории страны, сохранить жизнь и здоровье людей. О своём здоровье не думали, сражались с невидимым врагом.

В 1986 году я работал главным инженером по строительству метро и подземных сооружений в Москве. У меня накопился солидный опыт, так как до этого (с 1968 по 1972 год) трудился на урановых рудниках в Учкудуке. Тогда стремительными темпами развивалась атомная промышленность, она нуждалась в уране. А потом часто ездил в командировки в Баку, мы пробивали тоннели в горах для прокладки третьего Бакинского водопровода. Азербайджан получил тогда воду.

И когда случилась авария в Чернобыле, я возглавил отряд в шестьдесят человек, профессионалов с опытом работы на атомных сооружениях, способных принять в случае необходимости мгновенное решение и осуществить его. Все знали о смертельной опасности, ведь при радиации в триста рентген допускалась максимальная суточная доза облучения в один рентген.

Я разработал систему радиационной безопасности. Время работы в течение суток – десять-пятнадцать минут, задержка – верная гибель. И вся моя группа осталась жива, получила допустимую норму облучения в двадцать пять рентген.

– Геннадий Алексеевич, в каких условиях Вы работали?

– Переодевались мы в третьем блоке, через стену – четвёртый блок. Окна и стены нашего вагончика были накрепко заделаны свинцом. Не шли, а бежали к четвёртому блоку, чтобы сократить время пребывания в зоне радиации.

Сначала на работу выходили с дозиметристом на замеры. Затем я определял допустимое время нахождения на объекте и записывал каждому информацию в журнал под расписку. Человек знал, сколько будет там находиться и какая его ждёт доза облучения.

Четвёртый блок постоянно выбрасывал радиоактивную пыль. В момент выбросов каждый обязан покинуть рабочее место и уйти в защитное сооружение. Все эти меры дисциплинировали и сохраняли жизнь ликвидаторам. В числе других групп находились и солдаты. Как-то вижу, из-за угла четвёртого блока идёт солдат:

– Где ты был?

– На четвёртом блоке. Мне скоро домой ехать, а там спросят, что да как. Вот хотел увидеть своими глазами.

Я понял, что он смертельно облучился. Срочно вызвал скорую. Паренёк умер по дороге…

У меня в Чернобыльской зоне появились признаки лучевой болезни, начали выпадать зубы. Врачи успокоили, что, когда выеду из заражённой зоны, всё должно восстановиться. Они ошиблись: зубы я потерял.

Вернулся домой в августе 1986 года.

– А как Вы себя чувствовали, когда оказались в родных местах?

– Плохо. Начались хождения по врачам, лучевая болезнь прогрессировала.

В 1989 году слёг с сердечным приступом, затем операция на сердце, инвалидность, 90-процентная потеря трудоспособности. Нет, не сожалею, что поехал в зону радиации. Хотя по прошествии двух десятков лет понимаю, на краю какой пропасти стоял во время тех работ. Но всех нас жгла обида: такой серьёзный объект эксплуатировался со слабо подготовленными работниками, к своему делу они относились с преступной халатностью.

– Геннадий Алексеевич, несмотря на проблемы со здоровьем, в Химках Вы активно занимаетесь общественной работой.

– Да, из Всероссийского союза «Чернобыль» в 1996 году вошёл в Химкинскую районную организацию, которая стала общественной всероссийской со своим расчётным счётом, юридическим адресом, уставом, планами работ и сплочённым коллективом. Возглавляю правление, а с такими его активистами, как Г. А. Галицкова, Т. Г. Пронникова, С. В. Ярков, В. И. Решетинский, Г. Н. Голубцов, нас замечают. Ведь главная задача организации – защита прав и интересов тех, кто пострадал в радиационных авариях и катастрофах. К сожалению, с каждым годом забвение усиливается по отношению к ликвидаторам. Государство уходит от обещаний, ежегодно пересматривается закон в сторону ущемления наших прав, и только сплочённость даёт возможность бороться за их соблюдение.

В области наша организация занимает одно из ведущих мест. Отрадно, когда ощущаем на себе внимание и заботу администрации, комитета социальной защиты населения. Химкинская власть откликнулась на инициативу чернобыльцев, и в городе будет воздвигнут памятник пострадавшим в радиационных авариях и катастрофах. Готовится о них книга памяти.

В повествовании о себе Геннадий Алексеевич немногословен, всё больше рассказывает о проблемах ликвидаторов, о своих товарищах. Мужественный, скромный человек, он больше заботится о других. На его груди орден Мужества.

Когда-то в годы войны солдаты ценой своей жизни спасали нашу землю от врага. Так и Г. А. Винокуров защитил нас от невидимых смертоносных лучей.

Сестра-разлучница

«Мне 90 лет, легка моя походка» – так, кажется, писала Анастасия Цветаева. Я её немного моложе, поступь тоже легка, маразм не крепчает, только пугаюсь его перспективы.

Подошла к роковому возрастному рубежу, осталась тень от меня прошлой. Но воспоминания о прожитом не утратили остроты и больно волнуют душу. Яркие вспышки картин детства на заре века, военных лет, длинная пёстрая лента жизни, по сей день преимущественно чёрная. Как-то услышала в свой адрес: «Николаевских бабок молотком не убьёшь, крепкие». Судьба подарила мне перед войной любовь, напилась я досыта сладости её дурмана и горечи отравы.

Всю войну преданно ждала мужа. Взрывной волной во время бомбёжки вышибло стёкла в окошке, сорвало двери, вода в ведре замёрзла. Маленькая дочка таяла на глазах от недоедания и холода.

Соседка с подружками за стеной веселились с молодыми лётчиками, были сыты и пьяны. Детишки их шоколадом лакомились.

Каждый вечер поджидал меня у крыльца синеглазый лейтенант, зря только время терял. Соседка уговаривала:

– Чего теряешься? Война всё спишет.

И правда, ей списала. Вернувшийся муж в первый же день устроил ей выволочку, долго Маша цвела синяками. Постепенно всё сгладилось, только в подпитии, видно, просыпалась в его сердце обида, и изливалась она на Машу выразительной словесной росписью нашего богатого языка.

А я выхаживала полуживого мужа, вернувшегося из плена. Выходила. Развернулись у него, как прежде, плечи, чёрный ёжик на голове сменила голубая седина. В общем, не мужик, а загляденье.

В это время попросила меня младшая сестра дать ей вызов, чтобы обосноваться в нашем городе. Приехала. Хороша собой, 24 годочка, молодостью налита. Я же в зрелой поре. Да и усталость от войны ещё не отпустила. Похожи мы с ней, я – к закату, а сестра – утро румяное…

Комната у нас четырнадцатиметровая. Потеснились. Приняли.

Дали мне путёвку в санаторий подлечиться. Сорвала спину, когда на трудовом фронте по колено в ледяной воде баржи разгружала. Отдыхаю, томлюсь от безделья. Скорее бы домой. Не выдержала, уехала пораньше.

Вышла из поезда. Иду по тёмной улице. Подхожу к дому, только моё окошко светится. Зашла в коридор – сосед навстречу:

– Мы уж тебя вызывать хотели! Похоже, что в твоей комнате свадьба!

Открываю дверь, и по сердцу как ножом полоснуло: матрац на кровати до пола свесился, на столе и полу пустые бутылки и грязная посуда. «Молодые» в обнимку на кровати, пьяные. Вначале даже не поняли, что я вернулась.

Захлестнула меня обида, ревность. Эту бессонную ночь провела у подруги…

Утром они прощения просили. Гордая была, не простила мужу измены. Ушла с дочкой, снимала угол, потом квартиру получила.

Прожили они вместе недолго. Заботы и ухода, как со мной, у него не было – вскоре умер. Я на своих ногах до сих пор, а сестра одинокая. Вот уже десять лет ухаживаю за ней. Видно, возмездие существует: на сестрином горе счастья не получилось.

Покрепче были – вместе ездили на могилу общего мужа. Посидим помолчим, каждая думая о своём. Рядом с могилой есть свободное место. Наказываю дочке:

– Не клади меня рядом! В сердце обида осталась!

Настоящий полковник

Начало лета. В открытые окна веранды заглядывают душистые ветки сирени. Танцы в разгаре. Белозубые улыбки, ослепительная молодость глаз. Позади – защита диплома, впереди – вся жизнь! Уже в который раз зажигательные «Рио-Рита» и «Брызги шампанского» отплясывают резвые ноги.

Веселились всей группой. Радушная атмосфера моего просторного дома способствовала радостному настроению, а знаменитые бабушкины пироги сметались с тарелок.

К концу учёбы многие сокурсники разобрались по парам, все получили распределение.

У меня тоже была симпатия, Володя. Дружили с четвёртого курса, без вольностей. Мне всё было мило в нём, обожала его всей нерастраченной силой неискушённого сердца. И он отвечал взаимностью, но до предложения руки и сердца дело не дошло.

Бабушка и мама с присущей им деликатностью не задавали мне вопросов о личной жизни…

А веселье продолжалось. Зашёл на огонёк двоюродный брат с другом Костей.

– Встречай гостей, Танюша, угости хорошенько! – сказала бабушка.

Правда, ребята от угощения отказались, не устояв только перед пирогами.

Редкие тяжёлые капли дождя потеснили танцующих на веранду, снова зазвучала музыка. Костя всё поглядывал в мою сторону. Я его и раньше видела, он был постарше, учился в Ленинграде на военного врача.

– Разрешите! – и вот он уже легко ведёт меня в вальсе, а мне почему-то легко рядом с ним… На какое-то время даже забыла о присутствии Володи. Завязался непринуждённый разговор. Музыка смолкла. Володя подошёл ко мне и приладил кисточку сирени к косам.

– Хороша была Танюша, краше не было в селе! – продекламировал он.

– Да, хороша, и краше её нет никого! – продолжил Костя. Я в изумлении смотрела на него.

– Елена Петровна, – обратился он к маме. – Я прошу руки и сердца Вашей дочери, а ты, Танечка, подумай над моим предложением!

Все разом смолкли. Володя двинулся к Косте:

– Это что за хамство?! Мы с Таней дружим! Это моя девушка!

– А ты не петушись, – спокойно ответил Костя. – Пусть Таня сама решает. Я за ответом приду, до свидания! – и не торопясь направился к калике.

Конец вечера скомкался. Гости начали расходиться. Володя выглядел расстроенным.

– Псих какой-то! Что это на него нашло? – зло бросил в мою сторону. – Может, встречаетесь по-соседски?

От возмущения я потеряла дар речи и в слезах убежала в дом. Уткнулась пылающим лицом в подушку и плакала, пока сон не принёс благостного забытья.

На следующий день Володя не появился. Сердце замирало от каждого стука калитки: вот придёт! А вечером послышался голос брата:

– Гостей не ждёте? – у крыльца стояли брат с Костей. Я не хотела выходить, но бабушка зашептала:

– Выходи, не обижай человека, поговори – язык не отвалится.

Сгорая от неловкости и смущения, вышла. Как оказалось, навстречу своей счастливой женской судьбе.

Мы вместе полвека. У нас уже правнуки. Иногда гляну в зеркало и отвернусь – куда что делось? По плошали мы с Костей внешне. А он заметит мою скрытую печаль и скажет с улыбкой:

– Хороша моя Танюша! Не зря ещё девчонкой высмотрел, от жениха увёл!

Костя всегда принимает нужные решения и выполняет их. Таков и со скальпелем хирурга, таков и в жизни. Доктор медицины, полковник. Моё счастье, любимый мой человек.

А Володя, слышала, четырёх жён поменял: всё не так и не этак, норовистый очень. Отвёл его от меня Господь…