Текст книги "Поле жизни"

На «тиграх» – по фашистам

Встречи с химчанами несут столько богатейшей информации о человеке, его жизни, что не записать и не поведать читателям их рассказы было бы просто неблагодарно к исторической Памяти. Вот и появился в 2003 году очередной монолог нашего удивительного земляка, ветерана Великой Отечественной войны И. А. Марусенкова.

– А я всю войну прошёл в танке, – вспоминает полковник в отставке И. А. Марусенков. – С детства мечтал стать танкистом, даже написал об этом письмо К. Е. Ворошилову в 1938 году. Окончив Тюменское пехотное училище в звании лейтенанта со значком «Отличник РККА», получил направление на курсы танкистов, весной 1941 года стал командиром танковой роты. Тут и война началась, направили на фронт.

Тогда в Архангельск прибыли английские танки, их переправили в Сормово. Оказались в них технические неполадки. Из десяти танков собрали роту. Отправились в Москву, остановились на станции Сортировочная.

Отсюда началась моя военная дорога: участие в танковом сражении под Москвой, Волховский фронт, бои за снятие блокады Ленинграда, 3-й Белорусский фронт, штурм Кёнигсберга.

В декабре 1941 года мы подошли к Калуге. После боёв танки прошли по мосту через Оку – центральная часть города усеяна немецкими могилами. Мы прошли Перемышль, направились в Зубово. Наш танк подбили, меня контузило, механику оторвало ногу. Мы его вытащили из танка. Я в госпиталь не пошёл, хотя совсем оглох, болела голова.

Командир спрашивает: «Ты видишь?» – «Вижу». – «Тогда оставайся, днём будешь в танке, а ночевать в госпиталь».

У меня в танке сгорела кожаная куртка, а вот английский керогаз удалось спасти. Мы этот керогаз берегли как зеницу ока, варили на нём еду.

Иногда удавалось помыться. Помню, в деревне Ольхи, где проходил рубеж обороны, была баня. В банный день осуществлялось негласное перемирие: немцы ходили в баню – мы не стреляли, мы моемся – они молчат. Как-то раз наша группа пошла в баньку, и вдруг по нам открыли огонь. Мы поняли: приехали новые немцы, незнакомые с фронтовыми правилами. Тут уж нам не до помывки стало…

На Волховском фронте наш батальон прорвал передний край немецкой обороны. При подступах ко второй линии я получил тяжёлое ранение в голову и ногу. Пуля прошила навылет челюсть – в одну щеку вошла, из другой вышла, разворотив лицо. Меня положили на повозку, запряжённую собаками, и отвезли в госпиталь. Перенёс четыре операции – вспомнить страшно. Затем отправили в Москву на лечение почти на четыре месяца. Намаялись со мной хирурги, да и мне досталось: заново учился говорить и жевать.

Подлечили. Вызывают в штаб и говорят: «Направляетесь в Саратовское танковое училище преподавателем». – «Отправьте меня на фронт!» – закричал я.

Послали на 3-й Белорусский фронт. Не успел доехать до Смоленска, как открылась рана на лице. Пришлось возвращаться в госпиталь.

С июля 1944 года командовал танковым батальоном 28-й отдельной танковой бригады 39-й армии на 3-м Белорусском фронте.

Имею пять орденов: Красного Знамени, Александра Невского, Отечественной войны I степени, Красной Звезды (два) – и 20 медалей. Орден Александра Невского получил за прорыв немецкой обороны на западном берегу реки Ширяй. Наш батальон уничтожил восемь немецких огневых точек, два танка, самоходное орудие, тридцать четыре пулемёта и свыше батальона солдат и офицеров.

Иногда выручала смекалка. В Витебской операции мы захватили два «Тигра», на них ещё оставались фашистские кресты. Утром 6 октября 1944 года второй танковый батальон пошёл в атаку. Девять танков Т-34 подорвались на фугасах. Нависла угроза срыва атаки. Я принял решение обходными путями выйти в тыл обороны противника на «Тигре». Его башня была направлена в наш тыл. Немцы решили, что это их танк, выходящий из окружения, указали ему путь через минное поле и пропустили «Тигра» через свои боевые передки. А зайдя в тыл к фашистам, танк уничтожил противотанковые орудия и смёл гусеницами пехоту, которая в ужасе пыталась бежать. Вот так за освобождение Кёнигсберга наш экипаж получил орден Красного Знамени.

Войну я закончил в Восточной Пруссии.

Мне уже восемьдесят пять лет. Тридцать один из них отдал службе в армии. Далеко позади сражения. Но следы ранений напоминают мне о них. До сих пор снятся неприступные форты и доты Кёнигсберга и мой танк, летящий в бой…

Блиндажи от Нюры

У моей собеседницы Анны Васильевны солнечная фамилия – Ромашкина. Даже беспощадное время, испытания, выпавшие на её долю, не в силах погасить тёплый свет её незабудковых глаз. И в осеннюю пору жизни сохранилось обаяние милого русского лица.

– Часто бессонными ночами вспоминаю о былом и удивляюсь, откуда силы брались, как удалось выжить. Война мне до сих пор снится, – признаётся Анна Васильевна. – Наша семья жила в Москве. Я, тринадцатилетняя девочка, с другими подростками забиралась на крыши, сбрасывала на землю фугасы. Сильно уставали, немец бомбил часто.

В августе 1941 года ввели карточки. Мы с сестрой их не получили. Съестные припасы таяли. Решили поехать к тёте. Поезд отправился с Рязанского вокзала, по пути несколько раз налетали немецкие самолёты. Мы выбегали из вагонов, вжимались в землю. От разрыва бомб звенело в голове, закладывало уши. Уже у города Шацка бомбёжки прекратились.

Добрались до села Борки, тётя встретила нас приветливо. На следующий день пошли в колхоз работать. Лошадей отправили на фронт, а землю пахать надо. Запряглись мы, шесть девчонок, в одну упряжку, а дед-сосед шёл за плугом. Домой возвращались, руки-ноги дрожали.

Вначале давали 300 граммов хлеба в день, а позже перестали: хлеб – для фронта! А нам за трудодень – палочка, а с неё сыт не будешь. Получили мы с сестрой десять соток земли, а её надо вспахать и засеять. До зимы молотили, просеивали и сортировали пшеницу. Питались картошкой.

– А пшеницей не платили?

– Нет. Если положишь горсточку в карман и найдут, то посадят на год. Украдкой бросишь зёрнышко в рот, тем и сыт.

В январе 1942 года отправили в другую деревню на лесозаготовки. Там работали подростки и женщины. Готовили двухметровки для блиндажей на фронт.

– Это же мужская работа, как вы с ней справились?

– А мы знали, что помогаем фронту. Думали, может, блиндаж укроет кого-то из близких: отец и два брата воевали.

Вспоминать то время страшно. Работали по колено в снегу, в лаптях, на морозе. Я и лапти научилась плести. Давали полбуханки чёрного хлеба на двоих.

– И сколько времени вы там пробыли?

– Одну зиму, а летом опять в колхоз. В 1943 году корчевали корни спиленных сосен. Всё укладывали на повозку, разгружали на берегу Цны, а там гнали смолу, дёготь и скипидар. Хлеб уже не давали, спасала картошка.

– Девчата, собирайтесь домой, – распорядился как-то бригадир. В начале марта 1944 года вернулись мы в свою деревню.

Вскоре пришло письмо из Москвы от соседки: «Нюра, у мамы отнялись ноги, приезжай».

Я на вокзал – билет не дают, нужна телеграмма. Бегаю по платформе: узнала, что один состав идёт на Москву. Пробралась на буфер, проехала две остановки. По закону военного времени безбилетников осуждали на год. Меня увидела проводница:

– Тебя сейчас арестуют, контроль идёт.

– Тётенька, у меня родные на фронте, мама тяжело заболела.

– Иди сюда, дочка, – и спрятала меня в последнем вагоне под сиденьем.

На лавке сидела женщина, весь путь меня прикрывала, сумки разложила, подкармливала. Приехали в Москву. Она просит:

– Помоги вещи до трамвая донести.

Иду рядом с ней. Останавливает патруль:

– Документы!

– У меня их нет.

– Пошли в комендатуру.

Попутчица просит:

– Ребята, пожалейте девочку. У неё отец и братья воюют, к больной матери едет. Посмотрите, какая красавица, где такие косы увидишь? Может, потом встретитесь, станет чьей-нибудь судьбой.

Конвоиры меня отпустили, и я уже дома.

– Дочка, как ты доехала? – удивлялась мама.

Я ещё не получила карточку. В огороде рвала лебеду, крапиву, варила щи. Мама уговаривала:

– Нюра, возьми хлеб, совсем ослабнешь.

Наконец я получила паспорт. Меня зачислили ученицей повара, а на самом деле я разгружала вагоны с углём, от рассвета дотемна, а зарплата мизерная.

Как-то вызвали в отдел кадров:

– Работаешь хорошо, направляем тебя на мясокомбинат.

И стала я возить со своей напарницей фляги с суфле и бульонами по столовым, в каждой фляге сорок пять килограммов, а их сорок! Сами их грузили и таскали.

Тут стало посытней: давали обрезки и бульон, даже можно было отнести домой. А мне хотелось учиться. Поступила в вечернюю школу, почерк был красивый.

В 1945 году меня рекомендовали в литерную столовую учеником калькуляторщика. Я быстро освоила эту науку…

И с 1950 года Анна Васильевна работала в системе общепита в Коптевском управлении Московской окружной железной дороги, в столовой института НАМИ, в доме отдыха «Михнево» от завода «Знамя Революции».

С 1957 года Анна Васильевна – химчанка. Муж работал на НПО «Энергомаш» ведущим технологом. Растили сына.

– Я отработала сорок три года, – говорит Анна Васильевна. – Работу свою любила, старалась избегать конфликтов. Ведь в каждом человеке можно разглядеть хорошее. Стремилась помочь, если надо было, сама много пережила.

Отец вернулся инвалидом первой группы, весь израненный. Брат до войны служил на границе с Польшей, потом попал в плен с простреленными ногами. Немцы раненых убивали, а его поднял с земли однополчанин и тащил на себе. Вместе оказались на нарах в концлагере. Каждый день выстраивали пленных в шеренгу и расстреливали пятого или десятого. Брат выжил в этом аду, вернулся домой. Но кто-то написал донос, что был он полицаем. Его арестовали, дали десять лет. Мы отыскали его спасителя по плену. Брата освободили. А он уже отсидел четыре года, работал на торфоразработках. Молодой по возрасту, вернулся неузнаваем: без зубов, седой и больной.

Все эти переживания за близких людей и для меня не прошли бесследно. Я всегда старалась помочь нуждающимся, поддержать добрым словом и делом. С завода «Энергомаш» я уходила на пенсию и тогда услышала тёплые слова в свой адрес, а красные розы в хрустальной вазе подтвердили искренность сослуживцев.

– В этой шкатулке храню свои награды, – завершает наш разговор Анна Васильевна. – Медали, почётные грамоты, удостоверения ударника коммунистического труда, ветерана труда, ветерана Великой Отечественной войны.

Это память о достойно прожитых годах А. В. Ромашкиной. История жизни хрупкой девочки Нюры из далёкой военной поры, работавшей на лесопилке в лаптях, надетых на портянки, голодной, озябшей, в короне из роскошных кос. Такой народ победить невозможно!

Вдовий дом

– Родом я с Украины, Донецкой области, села Землянки, – рассказывает Надежда Петровна Кваша. – О событиях военной поры знаю не по фильмам, а по жизни.

Проводили на фронт отца, двух братьев, мужа сестры. В доме остались женщины и дети. Мне шёл пятнадцатый год, и всех подростков наравне со взрослыми послали рыть противотанковые рвы. Бывало, натрудишься за день лопатой, думаешь, уже и сил не осталось.

– Девчата! – услышишь голос бригадира Оксаны. – Постараемся, чтобы фашист здесь не прошёл!

Старались, но всё-таки весной 1942 года захватил он наши места. Вечером, как обычно, легли спать, а утром услышали немецкую речь. Глянули в окошко: едут по дороге разведчики на верховых лошадях, подъезжают к домам:

– Солдаты есть?

– Нет.

Быстро по-хозяйски обосновались в домах. У нас отобрали корову, поросёнка, кур, картошку, зерно. А дома дети малые, есть просят. Хорошо, в погребе осталась квашеная капуста, огурцы и свёкла. Вот этим и кормились.

Тут ещё беда свалилась: начали угонять в Германию женщин и девочек. Полицай обещал:

– Не бойтесь, увидите, как люди живут. Фрау с прислугами хорошо обращаются.

Люди стали прятаться, а немцы с предателями из местных постоянно устраивали облавы. Однажды нагрянул к нам полицай:

– Завтра на сборы. Ты, – он ткнул в сторону сестры, – и ваша младшая.

– Побойся бога, – заплакала мама, – у дочки маленький, пропадёт он без неё!

Долго ломался, откупились последним, что осталось.

– А где Надька?

– Она ушла, не знаю куда. Несколько дней, как нет. Может, уже забрали.

– Если врёшь – застрелю!

Мама спасла меня: я спряталась на чердаке коровника, набитого сеном. Ночью приносила еду. Как-то донеслась немецкая ругань и угодливое оправдание полицая:

– Нету её, ищем каждый день! Мать, давай вилы, – приказал он.

Скрип лестницы, сердце оборвалось в груди. Замерев, я прижалась к стенке. Полицай истыкал вилами сено, но до меня не дотянулся. Говорили, что все, кого забрали в тот раз и повезли в неволю, погибли: в поезд попала бомба.

Наконец-то врага погнали. Немцы отступали ночью, стреляли зажигательными пулями в камышовые крыши домов, расстреливали тех, кто попадался на глаза.

Было светло как днём. Пришло долгожданное освобождение от оккупации. А кругом пепелища. Железные дороги взорваны. И отправилась я в город Ясиноватая, что от нас в трёх километрах. Поступила на работу в ремонтный отдел управления Донецкой железной дороги. На носилках таскали щебень под шпалы. Работали и в дождь, и в холод, одеты были плохо. Я заболела воспалением лёгких. После выздоровления взяли меня курьером в контору. До войны я хорошо училась, и в любом деле свои обязанности выполняла добросовестно. Получила повышение: перевели в ОРС счетоводом, а потом младшим плановиком.

Война заканчивалась, а в семье горе и слёзы. Умер отец, тяжело заболевший на фронте, погибли братья и муж сестры. Одни женщины и дети в доме. Жёны братьев остались вдовами совсем молодыми, и маме сорок с небольшим… Растили детей, больше не встретили своего женского счастья.

В 1946 году я вышла замуж за земляка, офицера-фронтовика. В войну он всё время находился на передовой в должности начальника колонны. На фронт поставляли боеприпасы, а оттуда вывозили раненых. В 1946 году муж служил в воинской части в Реутове, обеспечивали охрану Кремля. Война погубила его здоровье: тяжело заболев, в чине майора вышел в отставку.

С той далёкой поры живу в Химках. Пять лет лежал муж после инсульта, разрывалась между ним и работой. Он рано ушёл, и наша семья пополнилась ещё одной вдовой.

Когда были моложе и здоровее, собирались в нашем доме. Помянем погибших, вспомним прошлое.

– Бабоньки, а ведь у нас настоящий вдовий дом, – всплакнёт сестра.

Я сорок лет отработала в промторге, начинала продавцом, потом стала заведующей отделом.

В юношеские годы увидела столько горя и слёз! Эти испытания научили меня любви, вниманию и добросердечию к людям. Старалась, чтобы и дочери выросли добрыми и порядочными, – откровенно признаётся моя собеседница.

Надежда Петровна – ветеран трудового фронта, ветеран труда, в трудовой книжке благодарности за хорошую работу, медали, почётные грамоты. Её фотография украшала городскую Доску почёта. Дочери, внуки и правнуки могут гордиться такой славной бабушкой!

Ушла от смерти

Как-то гостила у нас в Химках дальняя родственница с романтической фамилией Ларина, но не Татьяна, а Евдокия.

– Вот решила повидаться, может, в последний раз. Здоровье тает, как лёд по весне. Разве думала на фронте, что доживу до семидесяти восьми годков? Многих моих ровесников война загубила. А я до сих пор удивляюсь, что жива осталась.

Мы рассматриваем пожелтевшие от времени фотографии общих родственников, так и не вернувшихся домой с полей сражений.

– Рвалась я на фронт, – вспоминает тётя Дуня, – девчонка после школы, специальности нет.

– Останься, дочка, ведь все уже ушли, – умоляла мама.

Я и слушать не хотела, отчаянная была, быстро на передовой оказалась. Поместили нас в небольшом доме, девочки все в штатском, на ногах сапоги-«щучки», в моде тогда были.

– Ну, девчата, где воевать будете? – спросил старшина.

– А куда пошлёте?

Меня направили на полевую кухню.

– Тётя Дуня, а готовить-то умели?

– Быстро научилась кашеварить. Мы всё очень старались получше приготовить. Даже генерал Глуздовский хвалил:

– Молодцы, сытому солдату и воевать легче!

Обычно устанавливалась кухня метрах в семистах от передовой, под беспрестанную канонаду доставляли туда еду. Каждый путь мог стать последним. Когда мама провожала меня, дала иконку:

– Возьми её, дедушка твой Первую мировую с ней прошёл, старинная она, намоленная, сохранит тебя…

Иконку я спрятала, но глубокой веры в душе не было. Уже коснулось её время безбожия. Да и знала, как здорово потрясли моих близких из-за дедушки – церковного старосты. Хорошо ещё, не выслали.

А теперь, вспоминая военное время, понимаю, что добрая сила меня оберегала. На фронте каждый миг может принести гибель. Меня она миновала. Выпала счастливая судьба остаться живой. Стояли мы тогда подо Ржевом. Зима и бои были лютые. Мне казалось, что я до нутра промёрзла. Уже приготовилась идти кормить солдат. В траншее тесно, неловко повернулась и сильно ошпарилась. Вместо меня пошла Надя и не вернулась. Эту воронку от снаряда до смерти не забуду…

И ещё в Германии бой под Халенбальдом. В местечке уцелел один дом, ухоженный, чистенький. Как из сказки. Я такие часто на немецких гобеленах видела.

– Ну, Евдокия, размещаем здесь твоё хозяйство. Смотри, как в раю!

– Ребята! – взмолилась я. – Выройте мне укрытие, чтоб всё поместилось. Хочу рядом с вами быть.

Через некоторое время артподготовка. Ударили немцы по этому дому – рассыпался, как огненный сноп.

– Да, Дуня, от смерти ушла, – сказали сапёры, – как наперёд всё знала, не осталась там.

Тогда, в феврале 1945 года, три дня шли пленные немцы, одеты кое-как, верёвкой перепоясаны, на ногах опорки. Видела, как из отдела разведки выводили немецкого генерала, холёного такого, в шубе с хвостиками. Быстро ребята хвостики оборвали, увезли его в тыл на допрос. Из Кёнигсберга возвращалась домой победителем. Вещички собрала, сегодня ехать.

– Дуня, поедешь завтра, билетов не хватило.

Я даже заплакала, так хотелось на Родину! Оказалось, что бендеровцы пустили под откос поезд, на котором я должна была ехать, остались обгорелые вагоны.

Не знаю, сколько мне ещё отпущено, – задумалась тётя Дуня. – Погибших товарищей часто во сне вижу, говорю с ними. Воевали мы с немецкими нацистами, а тут и свои со свастиками объявились. Как же это? И что будет? Горько и тревожно на душе.

Родом я из-подо Ржева

Иногда встречаются люди, над которыми, кажется, не властно время. Не верится, что Нине Михайловне Козиновой девяносто. Я рассматриваю её фотографии. Из сорок первого – симпатичная девочка с озорной улыбкой, певунья и душа коллектива. И сейчас она ясноглаза, эмоциональна, молодо звучит голос.

– Я жила в деревне подо Ржевом, училась и работала. Перед войной письмоносцем, заведующей клубом, потом инспектором политпросвета. В начале войны стала вести учётный стол в военкомате. Занимались военной подготовкой: пятьдесят раз по тревоге выезжали по лесам – приближался враг. В один из рейдов обнаружили в лесу директора школы, он передавал по рации сведения немцам. Оказал сопротивление, его скрутили, отправили по назначению. Политрук комсомольского батальона, я возглавила работы по оборонным сооружениям, рытью окопов в двадцати пяти километрах ото Ржева.

Вернулась в село Молочино, а там наши бойцы – немцы взяли Ржев. Позвонила в райком:

– Какое будет задание (я числилась в истребительном партизанском отряде)?

– Оставайтесь на месте, ждите указаний.

Дядя и брат ушли в партизаны. 15 октября возвращалась домой, проведя эвакуацию людей соседнего села. Подхожу к деревне, небо потемнело, гул немецких самолётов, штук триста. Я в дом, там военные укрылись, и… прямое попадание бомбы. Дом обрушился, я потеряла сознание, очнулась – на мне три мёртвых тела. Еле добралась до своей деревни. А на второй день пришли немцы и финны.

Люди укрылись в подвале, где хранилась колхозная картошка. Голодные были захватчики или от жадности гребли всё: скотину, кур, гусей, даже сало из печки вытащили, фонарь в мешки запихнули. Население выгнали в развалюхи на окраину. Старостой назначили лодыря Гаврюшку. А меня, двоюродную сестру, председателя колхоза по его доносу арестовали. Отвезли во Ржев, в лагерь. Сарай, холод, земляной пол, без еды и питья – люди каждый день умирали.

Нас выпустили 11 ноября. Мы уж всякую надежду потеряли. Двадцать пять километров шли ото Ржева до дома. Вернулись, а молодёжь в Германию забирают. Опять меня схватили, но нам повезло: охранники, немцы-антифашисты Карл и Вилли, отпустили нас.

30 декабря оказалась на свободе. Домой вернулась ночью, спряталась в хлеву, в сене. Вижу, лезут на чердак два немца, крышу прорезали, устанавливают пулемёт. В это время на опушке леса появилась разведка – два бойца. Я потихоньку из укрытия вылезла, предупредила бойцов – немцев с чердака сняли. Почти три месяца стояли фашисты в деревне. А теперь свобода, началась для нас мирная жизнь.

Вернулся из партизанского отряда дядя, меня назначили секретарём сельсовета. Работала без отдыха. Организовала приём-заготовку грибов-ягод, всё отправляли на фронт. Ходила по деревням, вела разъяснительные беседы по займам, успешно их провела, деньги отвозила в район.

Но война не отпускала, нанесла ещё один удар. Перед приходом немцев спрятала документы в сарае в темноте и в спешке. Стала искать – не могла найти. Гаврюшка донёс в штаб, что я отдала документы немцам. Меня уже свои арестовали. Допрашивал один тип с пристрастием, обращался грубо, как с предателем. Но я стояла на своём: «Документы спрятала». Через несколько дней отпустили. Документы всё же нашла, отрыла, хотя они и отсырели, но прочитать было можно. А с настоящим предателем Гаврюшкой разобрались.

Но я ещё с немцем повстречалась. В прогоне сёл как-то заметила самолёт немецкий. Я туда: «Хенде хох!» Он глаза таращит. Подняла крик, в деревне стояли солдаты, отвели его в штаб. Свой рубленый дом мы отдали фронту для сапёрных сооружений. Так что жили у родственников. Отец вернулся в начале войны, он угонял скот в Горьковскую область. В один из дней приехал Л. О. Утёсов с концертом для бойцов. Остановился у нас. Мы с мамой во дворе капусту рубили, и я пела песни по обыкновению.

– Это кто так хорошо поёт? – увидев меня, предложил: – Возьмём тебя к себе, артисткой станешь.

На концерте я спела три песни, горячо аплодировали. Пять дней ночевал у нас Утёсов. Я потом была у него в гостях в мае 1946 года. Сердечно принял, обнял, щедро угостил: «Петь тебе надо». Но была у меня главная песня всей моей жизни – Вася, свой, деревенский парень. Я его всю войну ждала.

Капитан, артиллерист Василий Павлович Козинов начал свой ратный путь с финской войны, с озера Хасан, и закончил в Берлине. Его часть отправили на Камчатку. И поехала Нина к своему жениху. На свадьбе гуляла вся часть. В сорок седьмом он демобилизовался, и прибыли молодожёны в Химки. Нина Михайловна сорок два года проработала в Мособлдорремстрое вместе с мужем. Война, ранения подорвали его здоровье, рано ушёл. Нина Михайловна вырастила дочку и сына. Теперь радуют дети и внуки. Она совмещала работу с общественной деятельностью, в её архиве почётные грамоты, четыре медали.

Никогда не оставалась праздной: то шьёт, то вяжет. Девчонкой для фронтовиков носки, варежки вязала, много благодарных писем получила от бойцов.

– Не знаю, откуда и силы брались. В деревне по гектару льна обрабатывала. Бывало, всю ночь лён трепала, а утром – на работу. Чем больше трудодней, тем большую полосу луга для косьбы давали. Сама и косила, и сено возила для коровы. Да ещё пятьдесят соток огорода: обработаешь – сыты на год.

Всегда была среди людей, любила и уважала их, по возможности помогала, и они платили взаимностью. Всё это сил прибавляло, – убеждена Нина Михайловна.