Текст книги "Гептамерон. Том 2. День четвертый – День восьмой"

Новелла шестьдесят пятая

Мнимое чудо, которое было очень на руку священникам церкви Святого Иоанна, разоблачено, когда все узнали о том, сколь глупой оказалась одна старушка

В церкви Святого Иоанна в Лионе есть темный придел, и там находится изображение Гроба Господня с изваянными из камня статуями в натуральную величину, а по сторонам – несколько надгробий с фигурами лежащих рыцарей*. Как-то раз один солдат зашел в церковь,  – и, так как дело было летом, в самую жару, его стало клонить ко сну. И, увидев, что в приделе этом темно и свежо, он решил, что будет охранять гробницу не хуже, чем эти каменные воины, и улегся рядом с ними. И случилось, что, когда он уже сладко спал, туда пришла одна очень благочестивая старушка; помолившись, она с зажженной свечой в руке подошла к гробнице и хотела поставить свечу – и, видя вокруг каменные фигуры, поставила ее на лоб солдата, которого она приняла за одну из таких фигур. Однако оказалось, что к этому камню воск никак не хочет пристать. Тогда бедная старушка решила, что статуя слишком для этого холодна, и стала капать воск ей на лоб, чтобы удобнее было потом закрепить свечу. Изваяние же, которому все это было отнюдь не безразлично, не вытерпело и закричало. Старушка до того перепугалась, что сама принялась кричать: «Чудо, чудо!» – и весь бывший в церкви народ сбежался на ее крик; одни принялись звонить в колокола, другие старались взглянуть на «чудо» собственными глазами. И старушка показала им статую, которая неожиданно ожила. Кое-кто просто посмеялся, но священникам этой церкви пришло в голову использовать эту ожившую фигуру и извлечь из этого не меньшие выгоды, чем из стоявшего в церкви распятия, которое, как рассказывают, однажды заговорило. Но вся комедия эта окончилась, как только узнали, что причиною всему была глупость старухи.

– Если бы люди знали, какие глупости подчас вытворяют монахи, пропала бы вера и во всю их святость, и в их чудеса. Поэтому, благородные дамы, впредь хорошенько смотрите, каким святым вы ставите свечи.

– Известное дело,  – сказал Иркан,  – женщины вечно чем-нибудь да навредят.

– А разве ставить свечи значит вредить? – удивленно спросила Номерфида.

– А как же это иначе назвать,  – воскликнул Иркан,  – если мужчинам вдруг ни с того ни с сего начинают жечь лбы? Никакое доброе дело нельзя почесть добрым, если оно причиняет вред.

– Но ведь бедная старушка была уверена, что приносит свою маленькую свечку в дар Господу Богу! – сказала госпожа Уазиль.  – По мне, так важна не ценность самого дара, а сердце человека, который дарит. Может быть, у этой доброй старушки было больше любви к Богу, чем у тех, кто жертвует дорогие светильники, ибо, как говорится в Евангелии, она отдала все, что имела*.

– Не думаю я,  – сказал Сафредан,  – что Господу, который являет собою высшую мудрость, были бы приятны женские глупости, ибо, несмотря на то что простота сердца угодна ему, достаточно почитать Святое Писание, чтобы увидеть, что невежества он не терпит. И, уча нас быть чистыми, как голуби, он вместе с тем учит нас быть и мудрыми, как змеи.

– Что до меня,  – сказала Уазиль,  – то я не считаю невежественной ту, которая подносит Господу свою зажженную свечу в знак поклонения и, преклонив колена перед Всевышним, сокрушается о своих грехах, уповая на милость его и моля о спасении своей души.

– Дал бы бог, чтобы все думали так, как вы,  – сказал Дагусен,  – но, по-моему, у таких вот глупых богомолок этого нет и в мыслях.

– В тех, кто хуже всех выражает свои мысли,  – возразила Уазиль,  – больше всего настоящий любви и Божьей воли, и поэтому судить человеку следует только себя самого.

– Не такое уж это диво напугать спящего простолюдина,  – сказала, смеясь, Эннасюита,  – случалось ведь, что самые простые женщины пугали высокопоставленных сеньоров, и для этого вовсе не надо было обжигать этим сеньорам свечкою лоб.

– Я убежден, что вы знаете об этом какую-нибудь историю и захотите нам ее рассказать,  – сказал Жебюрон,  – поэтому займите, пожалуйста, мое место.

– История эта будет совсем короткой,  – сказала Эннасюита,  – но если мне удастся как следует ее рассказать, будьте уверены, что плакать вам не захочется.

Новелла шестьдесят шестая

Однажды, когда после обеда принцесса Наваррская отдыхала с мужем своим, герцогом Вандомским, старая камеристка, застав их в постели, решила, что это протонотарий и девушка, которая, как она подозревала, находилась с ним в любовной связи. И таким образом неожиданно раскрылась всем тайна, которую не знали тогда даже самые близкие люди

В тот год, когда герцог Вандомский* женился на принцессе Наваррской, родители, король и королева, отпраздновав свадьбу в Вандоме, отправились вместе с новобрачными в Гиень и проездом остановились в доме одного дворянина, где в этот вечер собралось много благородных и красивых дам, и все они столько времени танцевали в этом приятном обществе, что молодые в конце концов устали. Они удалились в отведенную им комнату и, когда остались там одни, закрыли окна и двери и, не раздеваясь, легли в постель и уснули. Когда они уже крепко спали, их вдруг разбудил шум: кто-то открыл снаружи дверь. Отдернув полог, герцог поспешил взглянуть, кто это ворвался к ним в комнату, решив, что это один из его приятелей, который захотел застать его врасплох. Но вместо этого он увидел, что в комнату вошла высокая старуха, камеристка этого дома. Она направилась прямо к их постели, а так как кругом было темно, узнать их она не могла. Однако, увидав, что в постели лежат двое, старуха принялась кричать:

– Ах ты паскудница! Негодная, мерзкая тварь! Давно уж ты у меня на подозрении. Потому только я и молчала и не сказывала госпоже, что ни разу не могла застать тебя с поличным. Ну, а теперь-то, когда я все собственными глазами вижу, я уж ни за что больше не стану покрывать твои пакости. А ты, негодяй этакий, подумай только, как ты осрамил этот дом, какую ты мерзость учинил над этой несчастной девчонкой. Да кабы я Господа Бога не боялась, я бы тебя тут же на месте придушила. Вставай сию же минуту,  – стыда в тебе, видно, нет никакого!

Герцог Вандомский и принцесса решили дать старухе подольше поговорить и, накрывшись одеялом, так хохотали, что не могли вымолвить ни слова. Старая камеристка, видя, что угрозы ее ни к чему ни приводят, подошла совсем близко, чтобы схватить их за руки и стащить с постели. И тут она вдруг узнала герцога и принцессу по лицам и по одежде и увидала свою ошибку. Она кинулась перед ними на колени, моля их простить ее за бесстыдство и за то, что так нарушила их покой. Но герцог Вандомский, которому хотелось узнать все до конца, сразу же поднялся с постели и попросил старуху рассказать ему, за кого она их приняла. Та сначала всячески отнекивалась, но в конце концов, взяв с него обещание никогда никому об этом не рассказывать, призналась, что приняла их за одну девушку из этого дома и влюбленного в нее протонотария*. Она сказала, что долгое время выслеживала их, ибо огорчалась тем, что госпожа ее доверилась человеку, позорящему весь их дом. После ее ухода герцог и его молодая жена долгое время смеялись над забавной ошибкой старухи. И хоть они потом много раз рассказывали об этом, они ни за что не захотели назвать имен тех, кого история эта так близко касалась.

– Вот, благородные дамы, как добрая женщина, считая, что делает справедливое дело, заставила приезжую высокопоставленную чету выслушать слова, каких не слыхивали даже лакеи этого дома.

– Я уже догадываюсь, что это за дом,  – сказала Парламанта,  – и кто этот протонотарий, ибо он подвизался во многих домах, где были женщины, и, когда ему не удавалось добиться расположения хозяйки дома, не гнушался и компаньонкой. Но во всех других отношениях это человек порядочный и честный.

– То есть как это «в других отношениях»? – спросил Иркан.  – Поступок его, как мне кажется, нисколько не умаляет его достоинств.

– Я уже вижу, что вы знаете и болезнь, и больного,  – ответила Парламанта,  – и что, если бы понадобилось его оправдать, он нашел бы в вас хорошего адвоката. Но я бы ни за что не доверилась мужчине, который ничего не умеет делать тайно и так, чтобы об этом не проведали служанки.

– Неужели вы действительно думаете, что мужчина больше озабочен тем, чтобы сохранять тайну, а не тем, чтобы добиться своей цели? – спросила Номерфида.  – Поверьте, что даже тогда, когда, кроме них самих, об этом никто не говорит, они все равно умудряются все разболтать.

– Мужчинам лучше бы молчать о том, что они знают,  – в гневе воскликнул Иркан.

– Может быть, они и не расскажут того, что им выгодно хранить в тайне,  – покраснев, ответила Номерфида.

– Послушать вас,  – сказал Симонто,  – так можно подумать, что мужчинам доставляет удовольствие, когда иные злословят по поводу женщин, и я уверен, что вы считаете таким и меня. Вот почему мне очень хочется рассказать хорошее об одной из них, в надежде, что все остальные перестанут считать меня клеветником.

– Уступаю вам мое место,  – сказала Эннасюита,  – и прошу вас немного смирить ваши порывы, чтобы, исполняя свой долг, вы не сказали о нас ничего плохого.

– Разумеется, благородные дамы,  – начал Симонто,  – вам нередко случалось слышать о чудесах добродетели, на которые способны женщины, и мне кажется, что отнюдь не следует скрывать их, а напротив – писать о них золотыми буквами, дабы это служило примером для всех женщин и предметом удивления для мужчин. И чтобы вы убедились, что слабый пол может оказаться вовсе не слабым, мне хочется рассказать историю, слышанную мною от капитана Роберваля* и от многих его товарищей.

Новелла шестьдесят седьмая

Одна бедная женщина, чтобы спасти жизнь мужа, подвергаясь опасностям и не щадя себя, осталась при нем до самой его смерти

Роберваль, имя которого я только что упомянул, отправился в плавание к берегам Канады, и король, его господин, назначил его командующим всей флотилией. Прибыв туда, он решил, что, если климат этой страны окажется благоприятным, он не покинет ее и там будут заложены города и воздвигнуты крепости, чему он, как известно, и положил начало. И для того, чтобы заселить эту страну христианами, он привез с собою различных ремесленников*, один из которых оказался таким подлым человеком, что предал своего господина и того едва не взяли в плен дикари. Однако Господу Богу было угодно, чтобы замысел его сразу же был обнаружен и он не мог повредить капитану Робервалю, который приказал схватить подлого предателя и собирался наказать его по заслугам. Он так бы и сделал, если бы не жена этого несчастного, которая последовала за своим мужем, подвергая себя всем опасностям морского пути, и ни за что не захотела его покинуть. Слезы ее тронули капитана и всех его спутников, и из жалости к ней, равно как и в благодарность за оказанные ею услуги на корабле, он удовлетворил ее просьбу и высадил их с мужем на необитаемом острове, где жили одни только дикие звери, причем разрешил им взять туда с собою все, что может оказаться необходимым. Несчастная чета, оставшись в полном одиночестве среди диких и хищных зверей, возложила всю свою надежду на Бога, к которому эта бедная женщина всегда обращала свои мольбы. И так как она во всем уповала на Господа, она захватила с собою Евангелие, видя в нем и пищу духовную, и утешение, и постоянно его читала. Но при этом они вместе с мужем трудились, строили себе хижину, и она отдавала работе все свои силы. Когда же львы и другие хищные звери начинали приближаться к ним, то, чтобы защитить себя, муж ее стрелял из аркебуза, она же бросала в зверей камнями. И они не только отгоняли зверей, но и убивали их и питались их мясом, которое было вкусно. На такой пище, к которой они прибавляли собранные на острове коренья, они продержались какое-то время. Когда же им совсем стало нечего есть, муж ее ослабел, а так как им приходилось пить много воды, он стал пухнуть и вскоре умер. И в последние дни единственным утешением ему была жена, которая и лечила его, и выслушивала его исповедь. И он благостно покинул пустыни земные, чтобы переселиться в небесную отчизну. А бедная женщина предала его тело земле и постаралась вырыть ему могилу поглубже. Дикие звери, однако, учуяли это место и приходили, чтобы сожрать его труп. И вдове, оставшейся в полном одиночестве в своей маленькой хижине, приходилось отгонять их выстрелами из аркебуза. И так вот, телесною своей жизнью уподобившись диким зверям, а духовною – ангелам, она проводила там время в чтении, размышлении и молитве. И дух ее пребывал в радости и спокойствии, тело же совсем отощало, и от нее остались кожа да кости. Однако тот, кто никогда не покидает паству свою и являет отчаявшимся могущество свое, не допустил, чтобы добродетель, которой он наделил эту женщину, осталась неведомой людям, и захотел, чтобы они узнали о ней и этим умножилась его слава. И ему было угодно сделать так, что, когда через некоторое время один из кораблей французской флотилии проходил мимо пустынного острова, команда его заметила на острове дымок. Дымок этот напомнил им о тех, кого они оставили там когда-то, и они решили посмотреть, что Господь сотворил с этими людьми. Увидев корабль, женщина прибежала к самому берегу и встретила лодку с моряками. И, воздав хвалу Господу, она привела гостей в свою хижину и показала им, как она все это время жила. И они никогда бы ей не поверили, если бы не знали, что Господь наш всемогущ и может накормить слуг своих и в пустыне, как и на самом богатом пиршестве. Но так как несчастная не могла далее оставаться в таком месте одна, они взяли ее с собою и привезли в Ля Рошель, куда корабль их прибыл после долгого плавания. И когда жителям этого города рассказали о верности и стойкости этой женщины, все местные дамы встретили ее очень почтительно и с большой охотой стали вверять ей воспитание своих дочерей, которых она учила читать и писать. За этим-то благочестивым занятием она и провела остаток жизни, и единственным желанием ее было пробудить в каждом человеке любовь к Богу и веру в него, для чего она приводила в пример ту великую милость, которую он оказал ей.

– Теперь, благородные дамы, вы уже не можете сказать, что я не воздаю хвалу добродетелям, которыми Господь наделил всех женщин и которые кажутся тем выше, чем слабее сам человек.

– Мы, разумеется, нисколько не огорчены,  – сказала Уазиль,  – тем, что вы хвалите милость Господа нашего, ибо поистине всякая добродетель исходит от него. Но не будем забывать об осуждении Божьем*, лежащем на роде людском, которое мешает всем – как мужчине, так и женщине – творить дело Божье. Ибо как тот, так и другая и чувством своим, и волей могут только посадить в землю семя, но Господь один может заставить его прорасти.

– Если вы внимательно читали Священное Писание,  – сказал Сафредан,  – то вы помните слова апостола Павла*: «Я насадил, Аполлос поливал, но возрастил Бог»; но он нигде не говорит, что женщины причастны к деяниям благочестия.

– Вы хотите следовать примеру дурных людей,  – сказала Парламанта,  – тех, которые отбирают нужные им места из Евангелия или пропускают другие, которые им невыгодны. Если бы вы читали все послания апостола Павла, вы увидели бы, что он отдает должное женщинам, которые подвизались с ним в благовествовании*.

– Что бы там ни было,  – сказала Лонгарина,  – эта женщина достойна того, чтобы ее хвалили – как за любовь к мужу, ради которой она рисковала жизнью, так и за веру в Бога, который, как мы видели, ее не покинул.

– Что касается первого,  – сказала Эннасюита,  – то, по-моему, среди нас нет ни одной женщины, которая не сделала бы того же, чтобы спасти жизнь мужа.

– А по-моему,  – сказала Парламанта,  – есть мужья, которые сами не лучше зверей, и если женщина соглашается жить с таким мужем, значит, она может отлично прожить и с теми, кто на него похож.

Эннасюита – должно быть, решив, что это относится к ней,  – не могла удержаться и сказала:

– Если звери не будут меня кусать, общество их будет для меня приятнее, чем общество людей, которые злобны и невыносимы. Но я продолжаю стоять на своем: если бы мужу моему пришлось попасть в такую беду, я бы лучше умерла, чем его покинула.

– Бойтесь такой любви,  – заметила Номерфида,  – избыток любви может обмануть и его и вас, и это бывает везде, а плохо понятая любовь нередко переходит в ненависть.

– Мне кажется,  – сказал Симонто,  – что слова эти вы можете подкрепить каким-то примером. Поэтому, если такой пример у вас есть, я уступаю вам место, чтобы вы нам о нем рассказали.

– Ну что же,  – ответила Номерфида,  – по своему обыкновению, я расскажу вам историю короткую и веселую.

Новелла шестьдесят восьмая

Жена аптекаря, видя, что муж ее к ней охладел, решила заставить его любить ее горячее и для этого воспользовалась средством, которое аптекарь прописал ее знакомой, страдавшей от такого же недуга. Однако средство не только не оказало надлежащего действия, но напротив – вместо того чтобы вызвать в муже любовь к жене, навлекло на нее его ненависть

В городе По* в Беарне жил аптекарь по имени Этьен; женился он на женщине, которая оказалась хорошей хозяйкой и обладала достаточной красотой, чтобы муж был ею доволен. Но аптекарь, привыкший испытывать действие различных лекарств, был не прочь испытать и различных женщин, чтобы лучше знать особенности разных натур. Жену его это так огорчало, что она выходила из себя, ибо ей он уделял внимание не больше одного раза в год, и то на Страстной неделе*, словно желая заслужить этим прощение грехов. И вот однажды, когда аптекарь сидел у себя в лавке, а жена его спряталась за его спиной, чтобы послушать, о чем он будет говорить с покупателями, пришла его кума, которая страдала тем же самым недугом, что и его жена, и, вздыхая, сказала:

– Беда мне, милый мой куманек, я самая несчастная женщина на свете. В муже-то ведь я души не чаю, только и пекусь о том, как бы не ослушаться его и как бы ему услужить. Но все мои труды напрасны, он променял меня на самую грязную и злую бабу, какая только есть у нас в городе. Не обессудьте, милый куманек, если есть у вас какое лекарство, чтобы он мог перемениться, дайте его мне. И если он опять станет ласков со мной,  – обещаю вам, я сделаю для вас все, что только в моих силах.

Чтобы немного утешить ее, аптекарь сказал, что знает одно такое средство и что, если она даст его мужу с бульоном или с жарким как приправу, тот воспылает к ней небывалой нежностью. Бедная женщина, которой очень хотелось, чтобы чудо это свершилось, стала спрашивать его, что это за лекарство и можно ли его получить. Тогда он сказал, что это порошок из шпанских мушек, которых у него большой запас. И кума его не уходила до тех пор, пока аптекарь не приготовил ей этот порошок и не отвесил его столько, сколько требовалось. После чего женщина эта не раз благодарила его, так как мужу ее, который был человеком крепкого телосложения и принял этого порошка совсем немного, лекарство это ничуть не повредило. Жена аптекаря подумала, что ей это лекарство столь же необходимо, как и куме. И, подглядев, куда муж спрятал остаток порошка, решила, что она использует его, как только к тому представится случай. И вот, через несколько дней муж ее почувствовал тяжесть в желудке и попросил ее сварить ему какой-нибудь вкусный суп. Но жена ответила, что ему полезнее съесть жаркого с приправой. Тогда он велел ей приготовить жаркое, а для приправы взять в лавке корицы и сахару. Она взяла и то и другое, причем вспомнила также и об остатке порошка, который аптекарь давал куме, и насыпала его в кушанье без всякой меры и веса. Муж съел жаркое и нашел его очень вкусным. Скоро, однако, он почувствовал на себе действие порошка; сначала он думал, что сумеет найти успокоение с женой, но легче ему от этого не стало; он весь горел, как в огне, и не знал, что с собою поделать. Он закричал, что жена его отравила, и стал у нее выпытывать, что она могла положить в жаркое. Ей пришлось сказать ему всю правду и признаться, что лекарство это было ей столь же необходимо, как и ее куме. Бедному аптекарю, который так ослабел, что не мог даже отколотить жену, оставалось только ругать ее и проклинать. Он прогнал ее с глаз своих и послал за аптекарем королевы Наваррской, прося его сейчас же прийти. Тот дал ему все необходимые лекарства и быстро его вылечил, а потом очень строго отчитал за то, что он оказался так глуп и дал другому снадобье, которое ни за что бы не захотел испытывать на себе. Он добавил, что жена его была совершенно права,  – она ведь действовала так только потому, что хотела вернуть его любовь. После этого бедному аптекарю пришлось набраться терпения и признать, что он действительно был виноват и справедливо наказан тем, что над ним потешились точно так же, как сам он готовился потешиться над другими.

– Мне думается, благородные дамы, что любовь этой женщины, как ни была она велика, была все же нескромной.

– Вы что же, считаете, что женщина любит своего мужа, если она способна причинить ему страдания, лишь бы потом на долю ее выпало побольше наслаждения? – сказал Иркан.

– А по-моему,  – сказала Лонгарина,  – ей хотелось только одного: вернуть любовь своего мужа, которую она считала потерянной. Ради этого женщины способны на все.

– Что бы там ни было, жена никогда не должна давать своему мужу ни еды, ни питья, если она хорошенько не проверила сама и не узнала от людей сведущих, что они ему не повредят. Впрочем, незнание все же извинительно, и женщине можно простить ее поступок; никакая ведь страсть так не ослепляет человека, как любовь, и это прежде всего касается именно женщин, ибо, попав в трудное положение, они бывают неспособны вести себя разумно,  – заметил Жебюрон.

– Жебюрон,  – сказала Уазиль,  – на этот раз вы отступаете от своей похвальной привычки, чтобы не расходиться в мнении с остальными. Но есть же на свете женщины, которые способны терпеливо сносить и любовь и ревность.

– Да,  – сказал Иркан,  – и даже весело, ибо самые разумные женщины – это те, которые умеют посмеяться над проделками своих мужей так же, как мужья, обманывая их, втайне смеются над ними. Но если вы предоставите мне сейчас слово – а потом завершить этот день мы попросим госпожу Уазиль,  – я расскажу вам историю об одной супружеской паре, известной всем здесь присутствующим.

– Так начинайте же,  – сказала Номерфида.

Тогда Иркан, улыбнувшись, начал так.