Текст книги "Внутренняя красота"

– Однажды жил-был, – начал он, ибо ему было легче представить прошлое сказкой, нежели снова пережить все, – один богатый итальянский граф Фанчини.

Кресси устроилась так, чтобы лучше было видно лицо Джованни. Страшно потрясенная тем, что он рассказал о своем детстве, теперь она ясно понимала, почему он казался необщительным. Его бросили дважды, неудивительно, что он не допускал, чтобы ему причиняли боль. А как же та женщина, его любовница и муза? Как она могла причинить ему боль, очевидно все зная? Или ничего не зная. Ведь Джованни никому об этом не говорил. Кресси стала его первым доверенным лицом. Это кое-что да значило, даже если он не любил ее так, как ту женщину. Правда, это уже не имело значения. Она ведь не любила Джованни. Сама мысль об этом… была… Лучше даже не думать об этом!

Кресси невольно поймала себя на том, что думает именно об этом, пока слушала, обняв себя скорее для того, чтобы не обнимать Джованни. Она вряд ли была влюблена в этого мужчину. Странное чувство, какая-то напряженность, прозрение, точно свет, замерцали в тайниках сознания Кресси, оставалось лишь заглянуть туда и все узнать. Нет, это не любовь. А боль в ее сердце – всего лишь проявление сочувствия к тому, что Джованни выстрадал, не более того.

– Граф Фанчини происходил из знатного рода, – продолжил Джованни, – древнего аристократического рода тосканцев. Он считал великого герцога Тосканского своим ближайшим родственником. У графа в браке родился ребенок, что имеет первостепенное значение. Это был мальчик, сын и наследник огромных имений и палаццо во Флоренции. Графиня Фанчини произвела на свет много детей, но все они умирали или рождались мертвыми. Граф, похотливый мужчина, дал жизнь еще нескольким здоровым детям, но, как говорят, не на брачном ложе, однако они все были девочки и, следовательно, не имели никакой ценности. – Джованни вдруг открыл глаза. – Видите, – сказал он, улыбнувшись, – так уж устроен мир.

Кресси безмолвно коснулась его руки. Джованни снова закрыл глаза и говорил, будто издалека, будто рассказывал о другом мире, и все это не имело к нему никакого отношения. Что вполне понятно. Сколько раз она сама забывалась в выдуманном мире мистера Брауна? Как похожи они в своем жизненном опыте. Похожи, вот в чем дело! Это все их объединяло. Кресси пригладила жилет. Сходство стало самым логичным объяснением. Только она не могла понять, почему это кажется столь неубедительным аргументом.

– Однажды граф Фанчини встретил девушку, точнее, красивую юную леди столь же знатного происхождения, что и он, но та совсем не походила на его других любовниц. Хотя граф, женатый мужчина, не имел права ухаживать, он приударил за девушкой. И Карлотта, так звали юную леди, по глупости вообразила, будто влюбилась. Ее родители возлагали самые большие надежды на то, что она найдет себе отличного жениха, видите, речь снова идет о кровных узах и красоте. Видимо, надежды рухнули, когда Карлотта обнаружила, что забеременела, но потенциальному отцу и ее родителям удалось договориться между собой и замять ужасный скандал. Карлотта родила вдали от людских глаз. Шесть месяцев спустя, пока она еще выглядела свежей и девственной, ее выдали замуж. А мальчика – к несчастью, это был мальчик – отдали бездетной семье низкого происхождения. Вот и конец этой истории. По крайней мере, так считали Карлотта и граф Фанчини.

– А что дальше? – спросила Кресси с замирающим сердцем. Это была сказка без счастливого конца.

– А потом, – ответил Джованни более холодно и беспристрастно, – единственный законный сын графа трагически погиб. Но к тому времени по причинам, связанным с похотливыми аппетитами, граф уже не мог произвести на свет ребенка ни мужского, ни женского пола.

– Позвольте угадать, – прервала Кресси с обреченным выражением лица. – Граф решил, что лучше иметь незаконного ребенка, чем вообще остаться без наследника, и решил тут же забрать его у приемных родителей.

– Вот именно. – Улыбка Джованни угасла, лицо обрело черты сатира. – Как ваша Золушка, которую по-итальянски зовут Cenerentola, мальчик бедного рыбака вдруг стал сказочно богат. Его обеспечили лучшими преподавателями, учили обращаться с мечом, вести любезные беседы, кланяться и есть с закрытым ртом. Из него хотели сделать джентльмена. Он усердно занимался, ему очень хотелось сделать приятное грозному и влиятельному новому отцу, но угодить графу было очень трудно. Джованни настрого запретили поддерживать связь с теми, кого он все еще считал членами своей настоящей семьи. Их имена вытравливали из его сознания, в конце концов ему доказали, что они не желают видеть его. Он знал, что должен быть счастлив, живя в такой роскоши, однако чувствовал себя одиноким. Он все еще не был достаточно обтесан, чтобы его можно было выводить в свет, к тому же ему не разрешали дружить со слугами и арендаторами отца. Раньше он бегал по всей деревне, купался в море, сколько хотел, а теперь не мог выйти за пределы семейного имения. Хотя Джованни окружала красота, новый дом показался тюрьмой.

– Не знаю, что и сказать. – Кресси с трудом сдерживала слезы, особенно потому, что он нарочно говорил об этом без эмоций. В то же время она чувствовала… Что именно? Кресси не знала, что и думать. Не имела права думать об этом. Только не об этом. Только не о нем и о своих чувствах к нему.

Не догадываясь о том, какая буря бушует в сердце Кресси, Джованни отодвинул ее руку в сторону.

– Тут нечего говорить. Я никогда не голодал. Получил отличное образование, хотя все еще оставался внебрачным ребенком. Но очень близко подошел к тому, чтобы стать узаконенным внебрачным сыном. Мой отец официально признал меня и внес поправки в завещание. Я должен был стать довольным.

– Но?

– Как и вы, я старался делать то, что от меня ожидали. Угодить отцу, покорно отблагодарить за все, что для меня делали. Я был несчастлив.

– И поэтому вы и меня посчитали несчастливой?

– Совершенно верно. Подобно вам, я глупо думал, что, если проявить больше усердия, я смирюсь с тем, что из меня хотел сделать отец. Но я не смог пойти на это. Единственное, что принадлежало мне, было мое искусство. Я начал рисовать еще до того, как научился читать и писать. Увидев, как много это значит для меня, отец велел отнять у меня все краски. Видите ли, рисование считалось увлечением женщин. А живописью занимаются ремесленники. Ни то ни другое не подходило для сына и наследника графа.

– Как математика для дочери графа, – заметила Кресси. – Мой отец, по крайней мере, всего лишь не одобряет мое увлечение. Я никогда больше не буду считать его тираном. – Она выпрямила ноги и пошевелила пальцами, чтобы стряхнуть прилипшие к ним булавки и иголки. – Значит, Карлотта, ваша мать, поощряла вас рисовать?

– Я видел ее всего один раз. – Джованни выругался. – Для нее репутация оказалась намного важнее, чем первый ребенок. А вот когда граф Фанчини решил отправить меня в армию, чтобы я закончил там свое образование, я взбунтовался. Он пригрозил лишить меня наследства. Я ответил, что в своей жизни смогу обойтись без него. Отец сказал, что я вернусь к нему, поджав хвост. С тех пор я не видел его. Прошло уже четырнадцать лет.

Последнюю часть своей истории Джованни рассказал невыразительным голосом, без претензии на объективность. Джованни выглядел измученным, как человек, близко подошедший к грани крушения всех надежд. Ясно, что он многого не рассказал, но спрашивать его сейчас значило бы вызвать страшный гнев или навлечь на него глубокую депрессию.

– Итак, вы отказались от кровного родства и стали зарабатывать на красоте, – заметила Кресси.

Она больше не владела собой. Кресси вскочила и, обняв Джованни за талию, привлекла к себе, и опустила голову ему на грудь. Она слышала, как бьется его сердце, медленно и ровно. Ее чувства обострились, она осознавала его близость. Кресси больше не могла обманываться. Это страсть, непреодолимая, опьяняющая страсть. Ей следовало знать, что иначе и быть не могло.

Кресси поднялась на цыпочки и пригладила волосы Джованни, не смогла остановиться и стала целовать его в лоб, в глаза, щеки.

– Мне так жаль, мне так жаль, – снова и снова шептала она. Кресси жалела его, испытывала чувство вины за свое глупое поведение. – Прости меня, – сказала она, еще теснее прижимаясь к нему, будто это могло принести облегчение. Она твердила себе, что больше ничего не желает. В то же время гладила его голову, шею, плечи, ее уста стремились к его губам, а сердце желало намного большего.

Когда их губы встретились, Кресси ощутила сопротивление Джованни. Закрыла глаза и прильнула к нему. Целовала его. Нежными поцелуями хотела успокоить и ободрить, разделить его боль. Сначала поцелуи успокаивали, затем, когда Джованни начал отвечать, стали страстными. Наконец, их уста слились. Губы Кресси впились в губы Джованни так же цепко, как обнимали руки, а тело прильнуло к нему. Ей казалось, будто в поцелуе она изливает душу. Именно это обстоятельство, а не слезы заставили ее остановиться из боязни выдать истинные чувства.

– Мне жаль. Мне так жаль, – повторяла Кресси, высвобождаясь. – Надеюсь, тебе сейчас не стало еще хуже оттого, что ты отвел душу. Мой опыт с признаниями, подобными тем, какие ты вынудил меня сделать, показывает, что потом ощущаешь страшную усталость. Однако, Джованни, тебе скоро станет легче, и ты начнешь видеть все яснее.

Кресси не хотелось уходить, но она знала его достаточно хорошо. Ему вряд ли понравится, если начнут копаться в его жизни и разбирать подробности. К тому же Кресси хотелось побыть наедине со своими мыслями, свыкнуться с тем, что она узнала. Она коснулась его щеки, подавленная тем, что испытывала, ей хотелось уйти до того, как с ней случится нервный срыв.

– Здесь ты создашь новую красоту, пока я буду твоей моделью. Правда? Теперь мне пора идти и написать письмо сестре. Спасибо за то, что доверился мне, рассказал о себе.

Кресси поцеловала его в щеку, закуталась в накидку и направилась к двери. Джованни стоял неподвижно, глядя в пустоту. Видя его таким, она чувствовала, как сжимается сердце. Она так любила его. Вот она и призналась себе.

Глава 8

– Я решительно отказываюсь принять его. Кресси, ты должна отделаться от него. Умоляю тебя.

Белла с мольбой вцепилась в рукав платья падчерицы, розового полосатого платья из шелка с простым круглым воротником, рукавами с буфами, сужавшимися книзу, с красивым волнистым подолом. Кресси любила его. Сейчас она пыталась отцепить пальцы мачехи, но Белла не отпускала рукав.

– Сэр Гилберт проделал долгий путь из Лондона, и вам следует хотя бы поговорить с ним. В таком случае вы проявите разумную предосторожность. Нельзя забывать о здоровье еще не родившегося ребенка. Спору нет, в своей профессии доктор на голову выше остальных.

– Нет! – Белла театрально рухнула на диван. – Нет, нет и нет! Я так и сказала твоему отцу. Я говорила с ним совершенно откровенно. Не потерплю, чтобы этот ужасный человек снова касался меня. Для такой профессии у него слишком длинные ногти. Кресси, к тому же они остры. Ты даже представить не можешь.

Но Кресси, к сожалению, могла это представить благодаря живописной тираде Беллы. Она вздрогнула и сжала колени.

– Вы не могли бы просто посоветоваться с ним, обсудить ваши симптомы, не подвергая себя тягостному осмотру? Как-никак вам ведь не совсем хорошо.

– Потому что в моем чреве девочка. У меня утренняя тошнота, вот и все.

Словно защищаясь, Белла сложила руки на своем не очень большом животе. Кресси показалось, будто Белла сама уменьшалась в размерах. Неужели она теряла вес?

– Кресси, прошу тебя. Не заставляй меня разговаривать с ним. Его голова напоминает яйцо, торчащее из гнезда птицы. Одна бровь все время приподнята, а как он смотрит на тебя, под его взглядом я чувствую себя так, будто совершила ужасное преступление. А его голос. Он говорит загробным голосом, все время шепчет, утомительно и монотонно. Вот что я скажу, его место на кладбище. Слушая его, мне кажется, я протяну не очень долго. А что до его рук, но я уже тебе все сказала о его руках.

Белла заламывала руки, точно в трагедии. Отчаянно трясла ногами в голубых атласных тапочках так, что получалось нечто вроде тустепа[27]27
  Тустеп – бальный танец, отличающийся длинными скользящими шагами.


[Закрыть], о чем она, видно, даже не подозревала. Раз ей столь неприятен этот врач, почему же она допускала его к себе во время предыдущих беременностей? Кресси закатила глаза. Ответ очевиден. На этом, должно быть, настоял лорд Армстронг. Мачеха поступала неправильно, но Кресси невольно подумала, что будет неплохо хотя бы раз насолить отцу. Убедив себя в том, что так поступает ради Беллы, она согласно кивнула.

– Ладно. Боюсь, вы преувеличиваете, этот бедняга не столь смешон, как вы описываете, но я отошлю его. Должна признаться, в последнее время вы выглядите намного лучше.

– Утренняя тошнота прошла, это точно. – Леди Армстронг опустилась на диван со вздохом облегчения. – Благодарю, Крессида. Я тебе очень признательна за это. Я говорю искренне.

Похоже, эти слова шли от сердца. Кресси была тронута и довольна тем, как в последнее время развивались их отношения. Как сказала Белла, им не стать близкими подругами, но обе говорили честно и понимали друг друга, а это означало, что они смогут жить если не в полном согласии, то хотя бы в мире. Даже оба старших мальчика, похоже, заметили оттепель в их отношениях.

Джеймс и Гарри редко вели себя несносно, когда рядом находились их мать и Кресси, тогда как раньше переходили всякие границы приличия, пользуясь враждой между двумя женщинами. А это означало, что Фредди и Джордж больше не следовали их примеру и не устраивали истерик. Теперь Кресси почти не приходило в голову связать их, вставить в рот кляп или с воплем бежать из комнаты, от отчаяния дергая их за волосы. Раньше, когда она взяла на себя обязанность воспитывать мальчиков, такое желание возникало у нее неоднократно. Братья никогда не станут ангелами, но в последнее время почти всегда вели себя послушно и внушали к себе неподдельную симпатию. Кресси подумала, что школа Харроу изменит все это, если верить словам отца и несносного человека по имени Бани, которого он называл своим другом.

Кресси остановилась перед зеркалом в коридоре. Как обычно, на ее голове царил хаос. Кресси перестала закалывать волосы, ибо их приходилось распускать всякий раз, когда она позировала. Тогда она просто подвязывала их лентой. Сегодня Кресси взяла темно-розовую ленту в тон платью. Джованни говорил, ей идет именно этот цвет, более бледный оттенок не подойдет. Она вроде бы догадалась, что он имел в виду, когда заметила, сколь хорошо это платье смотрится на ней, но не поняла, почему именно оно ей подходит.

Держа ленту в руке, она уставилась на свое отражение. Минула почти неделя с тех пор, как она начала позировать в обличье мистера Брауна, как Джованни рассказал о своем прошлом, как она догадалась, что влюблена в него.

Она надеялась, что это чувство пройдет само собой. Исчезнет так же незаметно, как возникло. Кресси охватывала бурная радость всякий раз, когда она смотрела на него, становилось тепло на душе, когда думала о нем, но ныло сердце, когда напоминала себе, что с каждым днем близится час расставания. Она не желала приближения этого часа, и он не наступал. В действительности все было наоборот. Всякий раз, когда она видела Джованни, казалось, этот час отступает. Подобное ощущение наполняло ее страстным желанием не только физического свойства. Любое мгновение, проведенное без него, считалось потерянным. Любые мелкие факты, которые удавалось выведать, становились сокровищами. Кресси хранила их в своей памяти, точно кубики, которые можно складывать, пока не получится завершенная мозаика его жизни. Правда, она не верила, что удастся составить полную картину. Оставалось мало времени, а Джованни никому не расскажет о себе все. Он уже так поведал больше чем кому бы то ни было, и поэтому ей стало легче мириться с мыслью о предстоящей разлуке.

Кресси любила его. С одной стороны, это не имело никакого значения. Было бы неразумно даже предполагать, что у них есть будущее. Она точно знала: Джованни вообще не заинтересован в каком-либо союзе, будь он освящен церковью или нет. Она еще не полностью разобралась в том, чего сама желает, но склонялась к выводу, будто брак даже с человеком, избранным по собственной воле, а не указке отца, является одной из тех возможностей, против которых она молча восставала всю жизнь. Не хотелось стать чьей-либо женой, хотелось остаться самой собой. Кресси пока не имела понятия, что это означает, но точно знала: при таком исходе не придется менять фамилию.

Однако, с другой стороны, все изменилось после того, как она влюбилась. Время обрело странное качество. Когда они бывали вместе, оно ускоряло бег, часы пролетали незаметно. Когда она оставалась одна, время мучительно замедляло бег. Казалось, оно совсем остановилось. Вот какое соотношение возникло между любовью и временем. Кресси с иронией подумала, что ей, возможно, удастся занять голову новой теорией во время долгих бесконечных дней после того, как Джованни уедет.

А пока все обрело новое значение. Она все видела и слышала в другом свете. Настроение резко менялось.

Кресси мгновенно впадала то в бурный восторг, то в безысходное отчаяние. Она желала, желала страстно, завладеть каждой частичкой Джованни. Хотела знать о нем все. Желала его. Действительно желала. Но с того момента, как Джованни приступил ко второму портрету и назвал Кресси своей музой, он решительно отказывался поддаваться тлеющему между ними напряжению, которое возникало во время каждого позирования. Он ни за что не сделает первый шаг из-за боязни разорвать возникшие между ними чары. Кресси не сомневалась, что возникшее между ними напряжение способно лишь подлить масла в огонь. Значит, ей придется сделать первый шаг. А пока она не могла набраться смелости для того, чтобы пойти на это.

Кресси вздрогнула, услышав позади себя кашель, предупреждавший о том, что кто-то пришел.

– Миледи, сэр Гилберт Маунтджой желает, чтобы я передал, что через четверть часа ему предстоит нанести еще один неотложный визит, – сообщил дворецкий лорда Армстронга. – Я сообщил об этом ее светлости, но она ответила, что подобные вопросы находятся в вашем ведении.

– Это верно. – Кресси спешно подвязала волосы лентой. – Майерс, идите первым.

– Вот что я скажу, Джованни. Конечно, нелестный отзыв Беллы о сэре Гилберте чересчур преувеличен, – говорила Кресси час спустя, сидя в студии, – однако в действительности он совершенно точен, возможно, даже немного сдержан. Доктор похож на саму смерть. Я не виню Беллу за то, что она избегает его врачебных манипуляций. Его пальцы и в самом деле напоминают кривые сосульки. Я вздрогнула, когда он пожал мне руку. Не пойму, с какой стати беременной женщине допускать к себе этот ходячий труп.

Джованни, стоявший за мольбертом, улыбнулся:

– Значит, почтенного врача отправили восвояси, и он больше сюда не вернется. Интересно, как это воспримет лорд Армстронг?

– Мне все равно, – раздраженно ответила Кресси. – У Беллы имеются веские доводы. Если мой отец даже не потрудился приехать, он не имеет права диктовать нам, как принимать роды. Ведь страдать придется не ему. Как ты думаешь, она выглядит лучше?

– Похоже, она похудела. Она больше не съедает половину того, чем каждый день торгует кондитерский магазин.

– Она ест совсем мало, но именно поэтому ей, видно, стало намного лучше. – Кресси умолкла.

Она любила наблюдать за работой Джованни. Занятый своим делом, он хмурился как-то особенно и отнюдь не напоминал сатира. Когда Джованни бывал чем-то доволен, он криво усмехался и кистью три раза стучал по краю палитры, а если не был доволен, изо всех сил прижимал большой палец ко лбу. К концу сеанса на его рубашке появлялось пятно масляной краски, красящего вещества, угля или всего вместе. Когда Кресси предложила ему рабочий халат, он презрительно рассмеялся. Казалось, у него имеется неисчерпаемый запас снежно-белых рубашек, ибо каждое утро он, как всегда, являлся писать братьев, надев безупречную рубашку. Только здесь, в этой мансардной студии, Джованни позволял себе нарушать форму одежды и расслабляться.

– Сегодня я получила письмо от Корделии, – сообщила Кресси, вращая головой и разминая ноги, когда оба спустя час устроили короткий перерыв. – Сестра пишет, что тетя София все преувеличивает. Она даже не ведает, делаются ли ставки на том, сколько у нее появится ухажеров, и сообщает, что Белле и мне нет никакого смысла приезжать в Лондон. Если бы не эта последняя деталь, я бы немного успокоилась.

Джованни, явно недовольный чем-то, стоял и хмуро глядел на полотно.

– Однако ты не успокоилась?

– Чувствую, Корделия что-то замышляет, – предположила Кресси и подошла к нему. – Подозреваю, все эти глупости, о которых с тревогой пишет тетя, всего лишь попытка отвлечь внимание от действительных прегрешений Корделии. Видно, сестра хорошо понимает: стоит мне только увидеть ее, как я сразу пронюхаю, в чем дело. Я только не знаю, как мне поступить.

– Ты сама говорила, что сестра поступит так, как захочет, и от тебя ничего не зависит, – рассеянно заметил Джованни.

– Да, но…

– Кажется, все дело в волосах. Вот здесь мне не удается точно изобразить, как они закрывают твой глаз. – Джованни надвинул длинную вьющуюся прядь ей на лоб. – Если бы ты еще наклонила голову… вот так. Или, возможно, заправила бы эту прядь за ухо. Давай посмотрим, как это будет выглядеть.

Кресси стояла неподвижно, стараясь дышать ровно.

– Да, так лучше, – заключил он. – Если у тебя нашлась бы жемчужная серьга, тогда было бы… да.

Его пальцы зарылись в ее волосах. Большой палец ласкал мочку ее уха. Он сознает, что делает? Кресси почувствовала дыхание Джованни, когда он наклонился к ней. Его пальцы приятно ласкали круговыми движениями ее за ухом. Были ли эти движения, легкие поглаживания самой чувствительной точки случайными, или же он просто задумался о картине? Она рискнула взглянуть на него. Черные глаза. Тот самый взгляд, источавший жгучий огонь. Узел напряженности начал затягиваться. Он всегда завязывался, когда Кресси находилась вместе с ним, когда думала о нем. Этот узел временно развязывался, когда она касалась себя в ночной темноте, мечтая о нем.

– У меня есть жемчужная подвеска, – ответила Кресси.

Она имела в виду серьгу. Но, по ее словам, это нельзя было определить. Похоже, Джованни тоже не понял, закрыл глаза.

– У тебя есть жемчужная подвеска, – тихо произнес он, отчего его слова прозвучали еще эротичнее.

Его уста приблизились к ее уху. Пальцы блуждали между ухом и шеей, проделывая путь туда и обратно через волосы. Хотя Кресси накинула рубашку, когда он объявил перерыв, но не потрудилась надеть корсет. Хлопчатобумажная рубашка терлась о соски. Они напряглись и стали крупнее.

Джованни поцеловал ее в мочку уха, взял в рот и начал посасывать. Прошелся языком по окружности уха, будто что-то рисовал на нем. Его палец нащупал пульс у основания ее шеи. Другая рука добралась до талии, пошла дальше и обхватила ее за ягодицы. Кресси знала, что он в любое мгновение возьмет себя в руки. Знала, что потеряет власть над собой, когда это случится, и должна набраться смелости. Она обняла Джованни за талию, подняла голову и поцеловала его в губы.

Он не сопротивлялся. Руки Кресси заскользила вверх по его спине, нащупывая выступы мышц, чувствуя жар его тела сквозь льняную рубашку, подставляя ему раскрытые уста, безмолвно моля его не останавливаться.

Джованни не останавливался. Поцелуй был томным, его губы впились в ее уста не с безудержной страстью, а так, будто источали нектар. Его язык медленно скользнул по ее нижней губе. Она вонзила пальцы ему в спину, крепко прижалась к нему грудью. Его поцелуй становился настойчивым. Пальцы руки крепче обхватили ее ягодицы. Кресси ощутила горячее дыхание Джованни на своем лице, когда он снова и снова целовал ее.

Он медленно пробуждался, точно замечтавшийся человек, застыл и стал высвобождаться из ее объятий. Что делать? Она не знала, как поступить. И вдруг приняла решение. Ведь они оба одинаковы. Он сам так говорил. Родственные души.

– Джованни, вчера я видела тебя во сне, – едва слышно прошептала Кресси.

Услышав это, он тут же застыл.

– Что ты видела? – спросил он и повторил ее слова, сказанные в галерее шепота. Он все понял. А теперь она должна заговорить его словами. – Я наблюдала за тем, как ты раздевался. Ты знал, что я наблюдаю. – Она умолкла. – Я трогала свое тело.

Его зрачки расширились. Кресси всецело приковала его внимание. Не моргая, Джованни уставился на нее. Однако он не двинулся ей навстречу.

– Кресси…

– Вот так. – Она отбросила фрак и жилет, запустила руку в рубашку и обхватила одну грудь. Сердце колотилось, обдавало жаром, но она нисколько не смущалась. – Джованни, я трогала себя вот так.

Он простонал. Издал низкий гортанный звук, на который она, поглаживая напрягшийся до боли сосок, отозвалась вздохом. Его рука потянулась к ее груди, но тут же опустилась. Джованни зачарованно смотрел на то, как она трогает себя. То, что она могла заставить его смотреть на себя, лишь подстегивало и возбуждало ее.

– Мне приснилось, что ты видишь меня, – шептала Кресси. – Ты снимал рубашку через голову и обернулся, чтобы взглянуть на меня. Мне приснилось, что ты назвал меня по имени. «Кресси, помоги мне», – сказал ты. И я помогла. – Она отпустила грудь и вытащила его рубашку из брюк, коснулась его, наконец-то ее ладони оказались на его теле. Она потянула рубашку вверх, но он сорвал ее и бросил на пол.

Он не загорел, но его кожа отливала красивым оливковым цветом. Впадина, начинавшаяся ниже ребер, рельефно вырисовывалась. От пупка к груди, расширяясь, устремилась тонкая полоска черных волос. У него были темно-коричневые соски. Кресси потрогала их, потерлась щекой о жесткие волосы на груди. Он был красивым. По-настоящему красивым. «Только не говори, что я красивая, – твердила она про себя, – только не говори этого».

– Кресси, что было потом? – спросил он, отрывисто дыша.

Похоже, она загипнотизировала его. Джованни поступит так, как ей захочется, если она попросит об этом. Он желал ее, хотя с ужасом думал, что это разрушит творческие чары. Но как раз именно этого он и хотел. Кресси это видела по тому, как он смотрел на нее, по тому, как, точно пружины, напряглись его мышцы. Что было потом?

Эхо в галерее шепота. Она стащила рубашку через голову, повторяя его движения.

– Ты трогал меня вот здесь, – сказала она, взяла его руки и опустила себе на груди, которые высвободились из корсета. – Ты трогал меня.

И Джованни трогал ее. Как раньше. Точно так, как она представляла в тот день и каждую последующую ночь. Он взял ее груди, опустил голову и стал жадно ласкать их языком. Больно втягивал в рот каждый сосок, щекотал его языком. Ее поглотил жар, какого она не испытывала раньше. Казалось, каждая частичка существа слилась с ним. Соски, кончики пальцев, уши, пальцы ног. Покалывало даже тыльную сторону коленей. Что было потом?

– Самая нежная кожа, – прошептала Кресси. – Мне хотелось, чтобы ты нашел самую нежную кожу на моем теле.

– Самую нежную, – повторил Джованни, скользнув рукой в ее панталоны.

Там было тесно. Она торопливо расстегнула пуговицы, затаила дыхание. Почему прикосновение его руки вызывает совсем другие ощущения? Кресси представляла, как он будет трогать это место, но даже не мечтала, что это будет так. Он трогал так нежно. Казалось, будто по коже порхало перышко, но оно обжигало.

– Что было потом? – у самого ее уха раздался его отрывистый голос.

– Мне хотелось узнать, одинаковы ли мы, – ответила Кресси. – «Мне надо потрогать тебя», – твердила я. И ты расстегнул брюки. Взял мою руку и показал, что делать. Ты учил меня.

Кресси молила, чтобы так и случилось, ибо начинала терять власть над собой, но на этот раз на ее мольбу откликнулись. Джованни взял ее руку и сунул ее внутрь своих брюк. Мягкие волосы в верхней части его бедра. Они становились жестче. Стон Джованни прозвучал громче и не так сдержанно, когда она обхватила его мужское достоинство. Оно было тяжелым. Теплым. Оно сжималось в ее руке.

– Кресси, я думаю, что не… я не в силах думать. Кресси, что было потом?

Что было дальше?

– Покажи мне, – попросила Кресси. – Я просила показать, как трогать тебя. И ты меня тоже трогал. Покажи мне, Джованни, покажи мне так, как ты показывал в моем сне. Покажи, как сделать с тобой то, что ты делал со мной в галерее шепота.

Кресси почувствовала его колебания. Джованни догадался: она ведет эротическую игру. Это не просто рассказ о сне, а способ обольщения. Он поднял голову, испытующе заглянул ей в глаза. Кресси не знала, что он в них нашел, но это сыграло решающую роль. Перемена стала почти ощутимой, она вела свою игру, но он взял инициативу в свои руки.

Его улыбка источала сладострастие.

– В галерее шепота, – сказал он, – мне не так хотелось, чтобы ты трогала меня. Это я хотел трогать тебя. – Теперь Джованни целовал ее в шею, гладил бедро одной рукой, а другой спускал панталоны. Изменив позу, она сняла сапоги. – В галерее шепота я хотел быть с тобой вот так, – говорил Джованни, опуская ее на пол, затем быстро сбросил обувь, одежду и совершенно нагой встал на колени между ее раздвинутых ног. – Мне этого хотелось. – Джованни наклонился, собираясь поцеловать Кресси, ее груди коснулись его, он ощутил дрожь предвкушения, но еще недостаточно сильную. Его уста были жарки, поцелуи напористы, он извлекал напряжение из глубин ее существа, точно воду из колодца. – В галерее шепота ты дошла до исступления, была скользкой и влажной, не так ли? – Его пальцы медленно проникли в нее, Кресси затаила дыхание. – А мое достоинство напряглось до предела, – говорил Джованни низким дрожащим голосом. – Кресси, потрогай, и ты узнаешь, как сильно оно напряглось.

Он взял ее руку и обвил пальцами свой возбужденный стержень. Она тут же заметила, как резко тот отличается от Джайлса. Смуглая кожа. Плотная. Когда она обхватила его рукой, тот начал пульсировать. Джованни проник пальцами внутрь ее еще глубже, и она вскрикнула.

Этот крик прервал сдержанность. Джованни резко привлек Кресси к себе, начал ласкать, его пальцы скользили по ней, кружили, проникали в ее жаркую прелесть, затем снова покидали ее и скользили, скользили, как и его язык внутри ее рта. Кресси догадалась, что должна отвечать подобными движениями, но ей лишь хватило сил держаться за него. А он ласкал пальцами и языком уста, прелесть Кресси, вознес ее на высоты, которые казались недостижимыми. Он беспощадно прижимал ее, пока она не достигла кульминации, чувствуя себя так, будто разрывалась на части. Ее уста горели, она страстно целовала его в шею, в плечи и вздымавшуюся грудь. Но на этот раз ей было недостаточно собственного оргазма. Совсем недостаточно. Хотелось разделить свое удовольствие вместе с ним.