Текст книги "Созвездие Мира"

Глава четвертая
Простота и хитрость

Мира оказалась ярко выраженным гуманитарием, точные науки её не слишком интересовали. Исключением являлась математика – Мира в ней мало что смыслила, но учительница математики была такой доброй, душевной и так любила детей, что сумела привить любовь к своему предмету. Но с физикой, химией и черчением ситуация обстояла по-другому – их Мира органически не переносила и они давались ей с трудом. И нет бы подналечь на них посильнее – как раз наоборот, Мира была так устроена, что уделяла нелюбимым предметам гораздо меньше внимания, чем любимым. Домашние задания по черчению в редкие моменты отрезвления удавалось возложить на отца, а физику и химию можно было у кого-нибудь списать на перемене. Мира не видела в этом ничего зазорного и сама никогда не отказывала желающим списать у неё, например, английский. Физкультуру она тоже недолюбливала и при любом удобном случае старалась от неё отлынить. Но и здесь всё как-то обходилось – физкультурник жалел симпатичную девчонку и ставил ей отметки, как говорится, за красивые глаза.

По-настоящему Мира обожала историю, русский язык и литературу. Литература вообще была её страстью – она всегда живо и с удовольствием участвовала в обсуждении книг. Причём некоторые из этих книг она даже не читала и мнение своё основывала на рассказах учительницы и комментариях одноклассников. При этом она умела так грамотно преподнести своё суждение о литературном произведении, что ни у кого не оставалось и тени сомнения в том, что оно ею прочитано и тщательно проанализировано.

– Образ Ноздрёва ярко представляет тип разгульных помещиков! – убеждённо, с горящими глазами заявляла она, и все верили, что «Мёртвые души» изучены от корки до корки.

Мирины сочинения отличались лёгкостью слога и безудержной фантазией – уж чего-чего, а фантазии ей точно было не занимать!

В девятом классе она ухитрилась победить в областном конкурсе школьных сочинений о выборе будущей профессии. Ещё бы, ведь её конкуренты хотели стать обычными учителями, врачами и инженерами, а Мира отличилась оригинальностью – она написала о профессии иконописца. В те годы это прозвучало очень экзотично, и сочинению присудили первое место.

За такое весомое литературное достижение Мире полагался приз. Ей объяснили, что вручение состоится вечером во Дворце… А вот в каком именно, Мира как-то прослушала. Дело в том, что в Светлогорске было два Дворца для молодёжи с похожими названиями. Как и следовало ожидать, в итоге она перепутала эти Дворцы – Дворец творчества юных и Дворец пионеров.

В приподнятом настроении она явилась за призом в один из Дворцов и обнаружила, что он пуст.

– Ничего не знаю, нет никого, – прошамкала вахтёрша на входе.

Мобильных телефонов тогда еще не было, и только придя утром в школу, Мира узнала, что торжественная церемония прошла в другом Дворце. Победительницу конкурса как следует отругали за рассеянность.

– Как можно было всё перепутать?! Что творится в твоей голове?.. Столько людей собралось, даже представитель гороно пришёл, и всё ради тебя, а ты всех подвела! – костерила её классная руководительница, она же завуч школы.

Мира жутко расстроилась, а дома не выдержала и даже расплакалась. Мама, её извечная лучшая подружка, сразу поняла, как разрешить ситуацию. Они вместе пошли в Управление образования и науки и получили-таки приз. Конечно, его вручение прошло не в такой торжественной обстановке и в присутствии всего нескольких человек. Зато все они представляли очень высокое начальство! Начальство от души поздравило Миру, пожелало ей успехов на выбранном пути, и всё закончилось благополучно.

Тогда она и правда искренне хотела посвятить себя иконописанию – даже ездила в Троице-Сергиеву лавру и провела там несколько дней, наблюдая за монастырской жизнью.

На это решение в чём-то повлияла и мать – в последнее время Вера посещала церковь и пела на клиросе. Она обладала красивым и чистым голосом, вкладывала в пение всю свою душевную боль. В то время она уже уходила в запои, но отчаянно пыталась бросить пить и надеялась, что церковь ей поможет.

И действительно, ей удалось на какое-то время завязать с алкоголем. Более того, в ней проявилась коммерческая жилка. В постперестроечные годы на прилавках было пусто, и Вера начала ездить в Москву на Черкизовский рынок за дефицитными вещами (а дефицитом в то время считалось практически всё). В Светлогорске она ими успешно торговала, и с деньгами в семье наконец-то стало получше. Мира иногда ходила с Верой в церковь. Она тоже подпевала в хоре и чувствовала, что религия становится ей понятней и ближе.

Но потом всё как-то изменилось. Постоянство вообще не было отличительной Мириной чертой, её то и дело увлекали разные вещи, ведь в жизни было ещё столько интересного и непознанного! Любовь к иконописанию слегка потускнела, и Миру захватили новые идеи – сначала она захотела стать юристом, потом – психологом, но всё это было мимолётно, не всерьёз. Натура у неё была переменчивая, ей хотелось объять необъятное, она не любила застревать на месте, поэтому и интересы её часто менялись.

С Дашкой она продолжала дружить, но стала замечать в ней какую-то червоточинку. И начала больше тянуться к Эльке – та казалась ей добрее и чище.

Элькина нравственная чистота привлекала Миру, но при этом она вечно нарушала эту душевную непорочность и втягивала подругу в разные авантюры. Авантюризм в Мире кипел, и бурлил, и находил выходы везде, где было можно.

В школе Эльку, как обладательницу безупречной репутации, обязали после каждого урока относить классный журнал следующему учителю. Назначили некой хранительницей журнала.

Но бывали случаи, когда Мире не нравились некоторые свои отметки – несправедливые, по её мнению. В основном это касалось английского. Тогда она, научившись подделывать почерк учительницы по английскому, зазывала Эльку с журналом в туалет и преспокойно выставляла себе желаемые пятёрки. Пугливой и застенчивой Эльке не очень нравилось участвовать в процессе, но отказать подружке она не могла, а потом и сама время от времени стала добавлять себе пятёрочку-другую.

– Ничего страшного, – успокаивала Мира скромную тихоню Эльку. – Мы просто восстанавливаем справедливость. Вот скажи, за что она мне в тот раз трояк влепила? Я же почти всё ответила!

Элька пожимала плечами, но под напором энергичной Миры признавала, что, пожалуй, подруга права.

– Да, – не слишком уверенно соглашалась она.

– Просто она меня не любит и занижает отметки, – гнула своё Мира.

– Ну да… – снова соглашалась Элька и, подумав, добавляла:

– А мне за что четвёрку? Помнишь текст про Майкла Фарадея? Разве я плохо рассказала? По-моему, только один раз ошиблась…

– Да ты всё здорово рассказала! И произношение у тебя суперское. Так что и себе ставь, всё заслуженно! – великодушно разрешала Мира.

В тайне эти противозаконные действия надолго сохранить не удалось. Кто-то из одноклассников неизвестно откуда прослышал о них, и вскоре уже весь класс пользовался услугами Миры.

Дашка тоже существовала где-то поблизости. Но она уже начинала постепенно катиться по наклонной. Однажды она, заплаканная, появилась на Мирином пороге и попросила позвать Веру.

При всей слабости в Вере была какая-то притягивающая простота, искренность и мудрость, очень располагающая к откровениям. Многие тянулись к ней со своей бедой.

Даже подружки дочери не могли пойти со своими проблемами к собственным матерям и шли к Вере, интуитивно чувствуя, что она не осудит, поймёт и поможет.

Пришла на этот раз и Дашка.

Она была не на шутку перепугана. Её хвалёные «дела» задерживались, и, как оказалось, Дашка имела основания подозревать неладное.

У вышедшей к ней Веры она, запинаясь, спросила разрешения войти.

– Тёть Вер… Разговор у меня к вам… – начала она с порога.

Нос у неё был красным, и глаза тоже.

– Что случилось? – встревожилась Вера. – Давай разувайся, проходи, сейчас всё расскажешь.

Дашка нервно кивнула, скинула обувь и бочком прошла на кухню.

Успокоиться она смогла только сделав несколько глотков горячего чая.

– Ну, говори, – Вера села перед ней, приготовившись внимательно слушать. – Что у тебя случилось?

Дашка потупилась и отвела глаза в сторону.

– Задержка у меня… Боюсь, что залетела. Не знаю, что делать…

– Большая задержка? – уточнила Вера.

– Почти две недели… – промямлила Дашка.

– Ну… Это ещё ни о чём не говорит, – Вера положила свою мягкую руку на Дашкину сухую ладонь. – Ты могла перенервничать, простыть. Женский организм капризный, на него всё влияет. Да и месячные у тебя ещё неустойчивые… Погоди-ка, где-то у меня тест был…

Вера метнулась к тумбочке, достала два пакетика с тестами.

– Надо утром вообще-то, но ты один прямо сейчас сделай, а второй завтра утром…

Тест ничего не показал. Дашку отпустило, она попросила закурить, чтобы снять нервное напряжение. Вера дала девчонке сигарету и даже сама покурила с ней – и Мира с Дашкой расценили это как жест сближения, единения, исключительного доверия.

Вера хорошо знала, что такое тягостная неизвестность. Умела сочувствовать и сострадать.

Она уже какое-то время не пила, при этом ежедневно вырывая себя из ада зависимости, чтобы не сорваться и не запить снова. Она окунулась с головой в новое дело, в бизнес, чтобы не оставалось времени думать ни о чём другом. Каждую неделю Вера ездила в Москву и возвращалась оттуда вся увешанная тюками и баулами, полными вещей.

Дела пошли на поправку. Мира щеголяла в крутых обновках, а Элька заходила в гости, чтобы, замирая от восторга, примерить модные туфли на каблуке.

Купить их она не решалась – мама-учительница по-прежнему запрещала ей подобное непотребство.

– Какие же они классные!.. – произносила Элька с оттенком восхищения и прижимала пахнущие кожей туфли к груди.

– Так бери, по закупке отдам! – с готовностью предлагала Вера.

Но девочка лишь печально мотала головой.

– Мама не разрешает на каблуках…

И хотя однажды Вера убедила-таки Эльку приобрести желанные туфельки, ни на что другое она повлиять не могла. Элька по-прежнему оставалась затворницей, в то время как Миру влекло к новым приключениям.

В старших классах она полюбила тусовки и частенько наносила визиты в ночные клубы Светлогорска. В этих заведениях бывало всякое – и приставания, и нелегальный алкоголь, и кое-что похуже. Само сочетание слов «ночной клуб» уже рисовало в воображении любого родителя страшные картины. Однако Вера доверяла дочери, внутренне чувствовала, что ничего плохого с ней не случится. И это было правдой – плохое не прилипало к Мире, как будто отскакивало от неё.

Хитрость в Мире уживалась с простотой, а бесшабашность с благоразумием. При всей своей любви к приключениям и авантюрам она всегда интуитивно чувствовала черту, которую не следует переходить, и очень умело балансировала на грани.

Но однажды произошёл настоящий курьёз. Мира с подружкой решили отметить в клубе общий день рождения. Они тайком протащили туда водку, которая оказалась палёной. Вскоре после её употребления девчонкам стало плохо, и они выскочили на первый декабрьский снежок. Мутило их не по-детски.

– Как же мы до дома доберёмся? У меня голова кружится… – бормотала Мира, согнувшись пополам в приступе рвоты.

– Ничего, сапоги дорогу знают… – успокаивала вторая юная именинница, которую выворачивало рядом.

– Твою мать…

Из Миры посыпались крепкие выражения, но она не догадывалась, что всё происходящее, все эти характерные звуки и ругательства в ужасе слушает её мама по мобильному телефону, который утром подарила дочери на шестнадцатилетие. Мира взяла его в клуб похвастаться, и от случайного нажатия на кнопку он позвонил Вере в самый неподходящий момент и сейчас передавал ей сигналы бедствия.

Через несколько минут девчонки вернулись в клуб, и у Миры волосы едва не встали дыбом – у барной стойки маячили её мама с подругой, тётей Таней!

Боже… Миру прошиб холодный пот, и она сразу всё поняла и мигом протрезвела.

Однако на удивление Миры, её подружки и даже тёти Тани Вера вновь проявила лишь такт и заботу.

– Сейчас пойдём домой. Ничего страшного, всё бывает… Отцу ничего не скажу, – говорила она, выводя дочь из клуба.

Мира благодарно кивала. Какая же у неё хорошая мама…

Отец, конечно, вряд ли мог бы всё это понять. Узнай он о подобных вещах, скандала и агрессии было бы не избежать, поэтому от него Мирины похождения тщательно скрывались.

Иногда в ночные клубы её сопровождала Дашка. Но после одного случая Мире открылась скрытная и завистливая сущность её подруги.

Как-то в клубе на Миру обратил внимание симпатичный парень, Сергей. Выглядел он стильно и современно, и, хотя ему было всего девятнадцать лет, у него уже была машина – красная «девятка».

В Дашину сторону, сколько она ни пыталась вертеть перед ним задницей в модных джинсах, он даже не смотрел, а весь был поглощён Мирой и после тусовки пошёл её провожать.

У парочки завязались отношения. Дашка поневоле наблюдала, как они развивались, и с трудом гасила зависть в глазах.

В свои шестнадцать лет Мира оставалась девственницей. Как выяснилось позже, Даша не преминула сообщить об этом Сергею, намекнув, что она сама может дать ему то, чего он хочет. Взрослого парня её предложение весьма заинтересовало.

К Мире он постепенно охладел. Она это заметила, но никак не находила причины его отстранённости. Ей даже в голову не могло прийти, что к переменам в чувствах Сергея причастна её подруга, которую она считала в детстве чуть ли не сестрой! Но на этой подлой выходке Дашка не остановилась. Вскоре Серёга явился к Мире домой и вызвал её на разговор.

Настроен он был воинственно и потребовал у Миры отстать от Даши, его новой девушки, о который Мира якобы распускает грязные слухи.

Ничего подобного Мира не делала. Ей вообще было не свойственно плести интриги за спиной – она была человеком прямым и открытым.

Она пыталась донести это до Сергея, но, видимо, Дашка, чтобы устранить нежеланную соперницу, накрутила его очень сильно. Он не поверил ни единому Мириному слову, а через пару дней снова приехал к ней, уже с угрозами.

– Слышь, ты! – грубо ухватил он Миру за грудки, так, что рукав модной куртки треснул где-то подмышкой. – Ты, походу, в прошлый раз не въехала? Тебе последнее предупреждение – ещё хоть слово про Дашу скажешь, я тебя в земле закопаю, да так, что не найдут…

После очередного неприятного разговора Мира пришла домой сама не своя.

Выяснив, в чём дело, Вера показала себя с неожиданной стороны – решительной и сильной. Он тут же сняла телефонную трубку и позвонила Даше. Твёрдым голосом она заявила, что если Даша и её друг Сергей ещё раз приблизятся к её дочери, то будут иметь дело с её мужем.

– Надеюсь, ты меня поняла? Если ещё раз я увижу тебя рядом с Мирой… – Тон у Веры был железный.

– Поняла… – пролепетала Дашка на том конце провода.

Это было серьёзно, гнева Олега стоило опасаться. Конечно, на самом деле Вера никогда бы не решилась обратиться за помощью к своему мужу, которого сама боялась как огня. Но угроза возымела действие – с тех пор Сергея вместе с его красной «девяткой» Мира под своими окнами больше не видела, да и бывшая подруга Даша обходила её дом десятой дорогой.

Глава пятая
За любую провинность

К старшим классам в Мире всё сильнее обострялись два чувства: усталости от старой, привычной жизни и ожидания новой. Она была измучена непрекращающимся стрессом, постоянными «качелями» родительских отношений. Безумные витки этих качелей сопровождали Миру всю её сознательную жизнь – то трезвые и довольные Олег с Верой ворковали, как голубки, и казались счастливой парой, то отец начинал пить и изводить жену всеми возможными способами. К своим шестнадцати годам Мира возненавидела родного отца как злейшего врага. К этому возрасту в ней ещё теплились добрые воспоминания о нём, они были ещё живы, но существовали уже едва-едва, где-то в самой глубине памяти, и с каждым днём становились всё прозрачнее, а на передний план выступали совсем другие жизненные кадры.

Во время трезвого периода отец был спокойным и весёлым и вёл себя как примерный семьянин. Обычно он вставал раньше всех и увлечённо готовил завтрак на всю семью – и тогда по утрам Миру будил умопомрачительный аромат хрустящих хлебцев с сыром и свежесваренного кофе. Ещё он превосходно готовил сациви – грузинское блюдо, которое его научили стряпать ещё в армии, и, в свою очередь, обучал Миру искусству его приготовления. В такие дни обстановка в доме дышала уютом, Олег всегда был в хорошем настроении, остроумно шутил, с удовольствием возился в гараже или ездил на рыбалку, привозя оттуда полные судки карасей. Иногда они с Верой затевали в доме уборку и всё делали вместе, сообща и дружно – от стирки вещей до выбивания паласов. Ничто не раздражало Олега и не выводило его из себя.

– Ну что, девчонки, обед готов, рассаживайтесь поудобнее! – радушно приглашал он своих домочадцев к столу, собственноручно нажарив целую сковородку вкусной рыбы.

В такие моменты они чувствовали себя семьёй, где все друг друга любят и уважают.

Если бы он всегда мог оставаться таким, Мира была бы счастливее всех на свете, но такое счастье выпадало нечасто. Иногда Мире казалось, что у её отца раздвоение личности, настолько резким было его преображение, когда наступал пьяный период. Его «второе лицо» было ужасающим, и даже в самые лучшие из трезвых дней Мира вспоминала его с содроганием. Было невозможно представить, что это один и тот же человек. В хорошие времена она пыталась забыть об этом отцовском зверином облике, о его жестокости, о физической и нравственной боли, которую он причинял ей и её матери, но всё это стояло перед глазами, всё больше и больше заслоняя хорошие и добрые его черты.

Со своей стороны, Олег не давал забыть о своём «втором лице» надолго.

Перерывы между пьяными периодами могли колебаться от недели до полугода, но рано или поздно наступал тот самый чёрный день, когда Олег выпивал первую рюмку. И тогда начинался ад.

Из спокойного и дружелюбно настроенного Олег становился злобным, агрессивным, страшным. Его начинало раздражать буквально всё. Он мог привязаться к любой мелочи, прицепиться к любому слову, взгляду или жесту, и из этой мелочи поднимался ураган. В такие моменты Олег был совершенно непредсказуемым, предугадать, что выведет его из равновесия, было невозможно. Из маленькой искры возгоралось пламя такой силы, что сметало всё на своём пути. Ему не мешала даже перенесённая после очередной пьянки трепанация черепа – тогда его самого избили какие-то подростки на улице. Во время операции у него три раза останавливалось сердце, но Олег выжил. Для того чтобы не давать никакой жизни ни жене, ни дочке.

– Что ты с едой творишь, дрянь?! – орал он, заметив, что дочь без интереса ковыряет вилкой в тарелке с макаронами. – Щас морду твою засуну туда, сразу всё сожрёшь…

В долгий ящик свои угрозы он никогда не откладывал, а исполнял их тут же – сразу после этих слов со всей силы тыкал Миру лицом в тарелку, так что она больно стукалась лбом о фаянс, а липкие макаронины разлетались в разные стороны.

При этом отец поучительно поднимал указательный палец – дескать, это тебе наука. Жри что дают.

Если в трезвые периоды его не очень волновали Мирины дела в школе, то будучи пьяным, он любил встать у неё за спиной, якобы проверяя, насколько тщательно она выполняет домашние задания. И всё было не то и не так, и за любую провинность, а чаще и безо всякой вины, а просто так, один за другим на её голову сыпались болезненные удары, сопровождаемые отборным матом.

Его поступки и даже их ожидание внушали Мире ужас. Бешенство, в которое впадал пьяный отец, заставило их с мамой выработать целую стратегию, как в буквальном смысле остаться в живых в этом режиме жестокости и беспрекословного повиновения.

Опыт выживания был внушительным, многолетним, и за эти годы Мира и Вера изучили поведение Олега до мелочей и старались ни словом, ни звуком не вызвать взрывной реакции, но это удавалось далеко не всегда.

– Главное – молчи… Только молчи! – умоляла Вера дочку, зная её непокорный характер. Но это был тот самый случай, когда молчание – золото, и Мира сама это понимала. Она знала – любое неосторожное слово способно вызвать бурю, которую потом очень трудно будет унять и последствия которой могут быть весьма разрушительными. Молчать ей удавалось с трудом – в ответ на оскорбительные слова, обидные и глупые придирки, подзатыльники, которые отец раздавал как бы мимоходом, хотелось вскочить и со всей силы вцепиться ему в горло. Но она сдерживалась, и не только ради матери, бывали моменты, когда страх сковывал её тело, а сердце от ужаса стучало так часто, что казалось, оно вот-вот выскочит из груди.

Рычащий голос отца, его тяжёлые шаги, его незримое присутствие даже в той части квартиры, куда он ещё не добрался, и вездесущий взгляд – всё представляло опасность, и, пока он никого физически не трогал, а лишь слегка задирал, Мира изо всех сил старалась держать язык за зубами, не отвечать на злые уколы, и даже сидеть почти не шевелясь, чтобы не спровоцировать мгновенную волну цунами. Лишь только заметив приближение нарастающего буйства – как поднимаются его интонации, как жесты становятся резче, как сильнее сжимаются в злобной ухмылке губы, они с Верой прятались в каком-нибудь укромном уголке своего жилища и сидели тихонько, как мышки, не поднимая глаз, стараясь быть незаметными.

Вера крепко укоренилась в позиции бессловесной жертвы. Привычка быть безотказной, приходить всем на помощь по первому зову, пренебрегая своими интересами, жить для кого угодно, кроме себя, привела к тому, что женщина растеряла собственную индивидуальность. Всю жизнь она стремилась всем угодить и терпела при этом в свой адрес немыслимые для других вещи. Тяжелое детство наложило отпечаток не только на её характер, но и на судьбу. Страх критики за неправильные действия, страх душевной боли, страх возможного одиночества перекрывали робкий голос разума. Вера задавила в себе творческую личность, не сумела развить природных спортивных задатков, отдав всю себя семье. Но в этой семье она не ощущала своей ценности, поэтому позволяла мужу безнаказанно творить всё, что ему заблагорассудится. Она настолько привыкла быть для него удобной и комфортной, что не замечала, что живёт его интересами, исполняет его желания – но не свои. Свою боль и горе она никогда не выплёскивала наружу, всё копила в себе. Она никогда даже не помышляла о протесте – в ней срабатывал только инстинкт самосохранения. Когда огромный кулак мужа замахивался над её головой и в следующий миг впечатывал её в стену, она лишь безмолвно вжимала голову в плечи.

В такие моменты Мира напрочь отбрасывала страх. Имея совсем другой характер, унаследовав отцовскую крепкую жилку, она без колебаний лезла в драку. И ей было уже всё равно, что последует дальше. Видя издевательства над матерью, она уже не могла бездействовать и тигрицей бросалась на подмогу.

– Тварь, сволочь, козлина!!! Ты мне больше не отец! – Мира ожесточённо вцеплялась в сильную руку отца и пыталась оттащить его от матери, из её рта вырывались злые, колючие слова. Но нападать было бесполезно и бессмысленно – отец был крепким, здоровым мужиком, огромным, как медведь, как богатырь с недюжинной силой. Одним лёгким движением он мог отшвырнуть Миру так, что она отлетала на несколько метров.

– Ишь, дрянь, заступница выискалась… – с ненавистью шипел он. – Давно ремня не пробовала?!

Мира замирала и не мигая смотрела в злобные, налитые кровью глаза отца. Ремень она пробовала часто. Она хорошо знала, что такое боль от железной пряжки и какие полосы остаются от этого орудия воспитания. Как долго ноет потом спина и то, что пониже.

Однажды он избил её за немытую посуду. Мира болела ангиной, она лежала в кровати с высокой температурой, а в раковине осталось от обеда несколько грязных тарелок, которые она «не соизволила помыть».

Ворвавшись в комнату, Олег сорвал с дочери одеяло и резким рывком выволок её из постели.

– Ты что же, б…, думаешь, я за тебя посуду мыть буду?! – заорал он в ярости. – У нас слуг нет! Ану марш на кухню, разлеглась, как барыня, средь бела дня!

Ремень в мгновение ока вылетел из его штанов и хлестнул по Мириной спине, по её худым позвонкам. Завизжав, она бросилась в зал, заметалась в поисках убежища – но его не было. Отец надвигался на неё всей своей огромной тушей, и ей не оставалось ничего другого, как просто забиться в угол и прижаться к батарее. Оказавшись в тупике, она исступлённо кричала и пыталась ускользнуть от разъярённого зверя, но его крупное тело перекрыло путь к отступлению. Зажатая между отцом и батареей, Мира осипла от крика и, не имея возможности защититься, принимала на себя всё новые и новые удары ремнём.

– Олег, остановись! Олег! – вскрикнула вбежавшая Вера. Услышав её испуганный голос, он остановился и обернулся. Видимо, взгляд его был жуток, потому что она замолчала на полуслове и застыла на месте, как будто пригвождённая к полу.

Олег нисколько не боялся, что крики, вопли и визги, которыми сопровождались ссоры и драки, услышат соседи. Наоборот, казалось, что он упивается этими представлениями. Что всё происходящее лишь сильнее раззадоривает его. И бить Веру он любил по тем местам, которые на виду. Чтобы последствия его буйств были наглядны, чтобы все вокруг увидели её «позор».

Он знал, что ни дочь, ни жена не вызовут милицию. Да, в пылу гнева Мира не раз угрожала ему этим, но до дела так никогда и не доходило. И не дойдёт, в этом Олег был уверен и чувствовал себя абсолютно безнаказанным. Пустые слова – пусть только попробуют, узнают, что до сих пор это были только цветочки…

Если Мира с Верой успевали закрыться в комнате и он не имел возможности туда попасть, то проводил свои «шоу» на балконе.

Тогда объектами придирок могли стать любые персонажи, попавшие в поле его пьяного зрения – играющие во дворе дети, собравшиеся в беседке подростки, сидящие на скамейке бабульки; а если никаких представителей рода человеческого на глаза не попадалось, то Олег запросто мог переместить своё недовольство даже на голубя, мирно клюющего что-то на земле, и осыпать его злобными проклятиями.

В пьяном периоде выходила наружу его скрытая боль. Ему необходим был этот выплеск агрессии, словно распирающей его изнутри.

Мира подозревала, что корни её кроются в его жизненной и творческой нереализованности. Она понимала, что отец – человек творчески одарённый, он хорошо пел, играл на гитаре, прекрасно рисовал, был спортивным и физически сильным и при всех своих способностях и склонностях оказался вынужден работать то в шахте, то на непрестижной и малооплачиваемой должности охранника. Маленький город давал слишком мало возможностей, Олег был заперт в этом тупике, как в ловушке, где его таланты оставались невостребованными.

Но, интуитивно понимая и чувствуя всю подоплёку отцовских действий, Мира не хотела платить за его бессмысленную жизнь здоровьем матери и своей собственной покалеченной психикой.

– Давай уйдём, мамочка… – столько раз молила её Мира. – Куда угодно, к кому угодно! Я не могу так больше!

Она ещё не понимала, что мать уже давно находится в глубокой депрессии и не способна адекватно мыслить.

– Это мой дом, – тупо повторяла Вера. – Я не уйду отсюда. Да и куда идти? К своей матери? У меня иногда такое чувство, что она не моя мать, а его. Настолько они похожи…

Мира задумывалась. Да, в семье маминых родителей так же всю жизнь процветали скандалы и ругань, и это могло доконать Веру окончательно.

– Тогда давай снимем квартиру, – подумав, предлагала она иное решение, на что Вера снова отвечала отказом.

– Зачем мне какая-то чужая квартира… Я привыкла к своей квартире. Здесь мои вещи, ремонт, который мы сделали своими руками… Я здесь уже столько лет живу…

– Но это же не жизнь, мама! – пыталась Мира воззвать к Вериному глухому разуму. – Неужели квартира и ремонт тебе дороже жизни?! Ты же ещё молодая, ты ещё сможешь всё изменить…

Мира делала невероятное количество попыток вразумить мать, но здравые аргументы на Веру не действовали.

– Я не уйду от Олега, я люблю его, – просто отвечала она.

– А если однажды он не рассчитает силу и убьёт тебя?!

Мира знала, о чем говорит. Были случаи, когда удары отца оказывались настолько сильными, что мама падала от боли в обморок.

Об одном таком случае Мира знала от самой Веры.

– Когда тебя не было, он ударил меня лбом в лоб, со всего размаху… И я потеряла сознание, – рассказала она как-то в минуту откровения. И, помолчав, добавила: – Ой, доченька, что он со мной делает… Ты и десятой доли не знаешь… Ты же не всё видишь…

Мира видела достаточно, но если в том, чему она была свидетелем, не заключалось и десятой доли ужасов, которые переживала её мать, то что же оставалось за кадром?!

Даже невозможно было себе представить, что могло там происходить, что могло быть ещё страшнее, ещё ужаснее жестоких побоев. О чём умалчивала безропотная Вера.

– Мама… – слёзы наворачивались на Мирины глаза при виде такой любимой, такой доброй и такой несчастной матери. – Я прошу тебя, брось его, и будем жить вдвоём! Всё наладится…

Говоря это, Мира чувствовала, что все её увещевания бесполезны. Слова не доходили до Веры. Она боялась одиночества сильнее оскорблений и избиений. Она действительно любила Олега и хранила в душе смутную надежду на его исправление, на то, что однажды он снова станет таким, каким был когда-то – ласковым и любящим. Для этой надежды ей хватало маленького глотка нежности в те дни, когда он не пил. Эти светлые промежутки давали ей силы пережить чёрные времена. Ей даже в голову не приходило, что можно всё начать с нуля, бросить мужа и зажить свободной и независимой жизнью. И больше не прятать голову в плечи, ни за что не отчитываться, ни перед кем не пресмыкаться, ничего не бояться. А для начала требовалось лишь сделать первый шаг – уйти от Олега. Об этом просила не только Мира – на решительном шаге настаивали и Ульяна Фёдоровна, и Екатерина Сергеевна. Но Вера никого не слушала и не слышала. Она продолжала жить иллюзиями, найдя решение гораздо проще и легче – тоже срывалась в запои. В эти тяжёлые периоды бабушки активизировались. Они постоянно были на связи друг с другом и с Мирой и предпринимали всевозможные меры, чтобы вывести Веру из этого состояния.

– Верочка запила, – это были кодовые слова, хорошо знакомые обеим. И свекровь, и мать Веры уже знали порядок последующих действий.

Верины запои проходили тяжелее, чем у Олега. Здоровье Олега было намного крепче, и в большинстве случаев он выбирался из запоев сам. Впрочем, в крайних случаях жена тайком подсыпала ему в еду «помогающие» таблетки, от которых в сочетании с самогоном его начинало сильно тошнить, подскакивало давление, и тогда затяжной запой прерывался. Вера же была слабее, к тому же она усугубляла спиртное курением, да ещё зачастую употребляла успокоительные лекарства, несовместимые с алкоголем. Вся эта адская смесь существенно подрывала её и без того хрупкое здоровье. Бабушкам приходилось бросать на помощь Вере целый арсенал средств: около подъезда то и дело маячила скорая, в квартире мельтешили врачи и медсёстры, ставящие уколы и капельницы. Но Вера не всегда понимала, насколько серьёзно положение дел, бывало, что она отказывалась от лечения и вместо уколов требовала банку пива. Иногда состояние доходило до критического, и тогда её забирали в больницу.